Табурет и Пень

Пролог
В мире, который мчится куда-то вперед, существуют островки неподвижности. Таким островком был старый сад. Он не был заброшенным, просто… умиротворенным. Яблони сгибались под тяжестью плодов, крапива жгла ноги неосторожным пчелам, а по утрам роса лежала на паутине, как нитки жемчуга. И в самом сердце этого сада, под раскидистым дубом, жили наши герои.
С одной стороны стоял Пень. Невысокий, широкий, испещренный морщинами-трещинами и шрамами от давно исчезнувших сучьев. Он был частью этого мира, его фундаментом. Его корни, невидимые глазу, уходили глубоко в землю, и он знал все ее секреты.
С другой стороны лежал, поджав одну ножку, Табурет. Когда-то он был молод и пах лаком и сосной. Теперь его краска облупилась, сиденье покрыли царапины, а одна ножка была короче других, из-за чего он имел легкий, но устойчивый наклон. Он помнил руки столяра, тепло дома и смех детей.
Их разделяло всего два метра, но это была пропасть между двумя вселенными.

Глава 1. Молчание и ветер
— Опять ветер, — проворчал Пень. Капли дождя стекали по его коре, впитываясь в древесину. Он не говорил этого вслух. Он думал так, и Табурет это слышал. Они не разговаривали ртами, которых у них не было. Они общались тишиной, которая между ними вибрировала.
— Не нравится? — отозвалась мысль Табурета. Он всегда был немного насмешлив. — А по-моему, свежо. И смывает пыль. На мне вчера кот сидел, шерсти клок нацедил.
— Ветер — это беспокойство, — возразил Пень. — Он гоняет листья, качает ветки, не знает покоя. Я предпочитаю устойчивость. Тишину.
— Устойчивость — это когда у тебя три с половиной ноги, — фыркнул Табурет. — Попробовал бы ты походить, узнал бы цену устойчивости.
Пень не ответил. Он принимал дождь, как принимал солнце, снег и полнолуние. Он был аскетом. Табурет же был философом, слегка циничным, но добрым в глубине своей потрескавшейся души.
Их диалоги были похожи на этот сад — неторопливые, полные невысказанного.

Глава 2. Прошлое, которое не отпускает
Иногда в сад приходил Старик. Он был седой и медлительный, как и все здесь. Он садился на Табурет, ставил локти на Пень и смотрел вдаль. В эти минуты Табурет чувствовал тяжесть — не физическую, а ту, что исходила изнутри человека. Он чувствовал, как дрожат руки Старика, и ему так хотелось подставить свою другую, более крепкую ножку, чтобы облегчить ему ношу. Но он мог лишь молча нести свою службу.
Пень в такие моменты наполнялся воспоминаниями, которые не были его собственными. Сквозь прикосновение ладоней Старика он видел обрывки его жизни: смех молодой женщины (это была Жена), детский крик (это был Сын), пустота в доме, когда они уехали в город…
— Он вспоминает их, — тихо сообщал Пень Табурету.
— Знаю, — отвечал Табурет. — Он так тяжело садится.
Однажды Старик принес фотографию. Он поставил ее, прислонив к Пню. На пожелтевшей бумаге был он сам, молодая женщина и маленький мальчик, сидящий на новеньком, желтом Табурете.
Табурет едва не подпрыгнул от изумления.
— Это же я! Смотри, это я! Я был желтым!
Пень ощутил странное чувство, похожее на укол. Он всегда был здесь. Он никогда не менялся. Он не знал, что значит «быть желтым» или «быть новым». Он всегда был просто Пнем.
— Ты был… другим, — сказал Пень.
— Я был нужен, — с гордостью подумал Табурет. И тут же добавил, с грустью: — А теперь он один.
— Не один, — поправил Пень. — Мы с тобой.
После этого их молчание стало немного теплее.

Глава 3. Угроза извне
Однажды в сад ворвался новый звук — резкий, визгливый. Это был Внук Старика, молодой человек в яркой одежде, с телефоном в руке.
«Зачем тащить это старье?» — услышали они его голос. Он ткнул пальцем в Табурет. «Выбросим на свалку, купим новый пластиковый. И этот пень давно пора корчевать. Разобью тут газончик, поставим мангал».
Мир, который был таким прочным, вдруг закачался. Табурет почувствовал леденящий ужас. Свалка? Это конец. Это небытие, ржавчина и гниение под дождем.
Пень тоже ощутил тревогу. Корчевание… Это насилие. Разрушение его связи с землей, его вечного сна.
— Я не хочу на свалку, — прошептала мысль Табурета, и она дрожала, как его короткая ножка.
— А я не хочу быть дровами для мангала, — откликнулся Пень. Впервые за все время его «голос» звучал неуверенно.
Они смотрели на Старика. Тот молча слушал Внука, а потом медленно покачал головой.
«Нет, — сказал он твердо. — Табурет делал еще мой отец. А под этим Пнем мы с твоей бабкой всегда сидели. Это не старье. Это память».
Внук пожал плечами и ушел. Опасность миновала.
Табурет и Пень пережили первый в их жизни общий страх. И это связало их еще крепче.

Глава 4. Симбиоз
После того дня что-то изменилось. Табурет больше не насмехался над неподвижностью Пня. А Пень начал замечать преимущества мобильности — хоть и относительной — своего друга.
Вот пчела, сбившаяся с пути, села на сиденье Табурета отдохнуть. Табурет гордо передавал Пню: «Видишь? Она выбрала меня! Я полезен!»
А Пень отвечал: «Она прилетела с того клевера, что растет у моих корней. Это наш общий гость».
Вот на Пне выросли маленькие, упрямые грибы-опята. Табурет сначала испугался: «Это же паразиты! Они тебя съедят!»
Но Пень был спокоен: «Они часть жизни. Они станут моими глазами, когда я окончательно превращусь в прах. А пока… они довольно красивые, не правда ли?»
Табурет смотрел на нежные шляпки грибов и соглашался. Они и правда были красивые.
Они научились делиться тем, что имели. Пень делился устойчивостью, мудростью и связью с землей. Табурет делился новостями — он видел дальше, мог описать, как меняется цвет неба на западе, или как бежит по траве ёж.
Они стали системой. Целым.

Глава 5. Испытание зимой
Пришла зима. Сад завалило снегом. Старик не приходил. Мир сузился до белого безмолвия.
Для Табурета это было пыткой. Холод проникал в самую его сердцевину. Ему казалось, что его ножки вот-вот треснут от мороза. Он с завистью думал о Пне, чьи корни были укутаны землей, как одеялом.
— Я не переживу это, — слабо думал он.
— Переживешь, — настаивал Пень. Его голос был тихим, как шелест замерзшей коры. — Держись за меня. Представь, что мои корни — это и твои корни. Представь, что земля держит и тебя.
Табурет попытался. Он представил, что от него вниз, сквозь снег и лед, тянутся невидимые нити-корни к Пню. Он чувствовал его медленную, мощную жизненную силу. Это придавало ему храбрости.
Они простояли так всю зиму — Пень, укрытый снежной шапкой, и прижавшийся к нему Табурет, засыпанный по самую столешницу. Они грели друг друга не теплом, а самой мыслью о том, что они не одни.
Пришла весна. Снег растаял, обнажив промокшую, но живую землю. Старик вернулся в сад. Он был еще более седым и еще более медленным. Он подошел к своим друзьям, смахнул с Пня прошлогодний лист и поправил Табурет, встав его плотнее.
Потом он сел. И заплакал. Тихо, беззвучно. Слезы падали на Пень, соленые, как дождь из другой жизни.
Табурет чувствовал всю боль Старика. И Пень чувствовал ее. Они молчали, принимая ее в себя, как когда-то принимали дождь. Они были сосудом для его горя.
И тогда случилось чудо. Старик перестал плакать. Он положил ладони на Пень, как на плечо старого друга, и глубоко вздохнул. Он встал, поправил Табурет и ушел. Но на этот раз его походка была не такой тяжелой.
А на следующее утро произошло нечто невероятное. Из трещины в Пне, прямо рядом с опятами, проклюнулся маленький, зеленый росток.
Табурет смотрел на него, затаив дыхание.
— Что это? — прошептал он.
Пень молчал, полный изумления. Он чувствовал внутри себя новую жизнь, хрупкую и настойчивую. Это был росток молодого дубка.
— Это… будущее, — наконец, нашел слова Пень.
— Но ведь он вырастет и… разрушит тебя, — испугался Табурет.
— Возможно, — согласился Пень. Его мысль была удивительно спокойной. — Но это будет продолжение. Я стану его основой. Его памятью. Как твой столяр стал твоей памятью.
Табурет понял. Ничто не умирает. Все просто меняет форму. Столяр жил в нем, Табурете. Старый дуб будет жить в этом ростке. А их дружба, их молчаливые беседы… Они останутся здесь, в этом месте, как часть сада.

Эпилог
Прошли годы. Старика не стало. В сад иногда приезжал Внук, уже не такой резкий, с собственной маленькой дочкой. Он не ставил мангал. Он сажал яблони и чистил колодец.
Табурет и Пень все так же были под дубом. Пень почти полностью превратился в труху, но из его центра гордо тянулся вверх молодой, крепкий дубок. Его корни обнимали прах старого Пня, как сын обнимает отца.
Табурет стоял рядом, прислонившись к молодому деревцу. Он был совсем старым, его ножки почти истлели. Но он держался. Он больше не кренился набок. Дубок поддерживал его.
Они больше не разговаривали. В этом не было нужды. Они стали одним целым — память, прошлое, настоящее и будущее, сплетенные воедино.
Они были Табурет и Пень. И их история была историей о том, что даже в самой неподвижности есть движение, а в самой хрупкости — сила. И что настоящая дружба — это когда ты становишься корнями для того, кто умеет ходить, и ногами для того, кто навечно прикован к земле.