Пятьдесят на пятьдесят

Предрассветный  сумрак  уже  лёг  серыми  клочьями.  Осеннее  утро,  злое,  с  дождём,  давило  на  дутые  занавески,  то  и  дело  дребезжали  стекла,  стряхивая  капли,  как  мокрый  пёс.  Мгла  свила  на  небе  гигантское  гнездо,  и  ранние  всполохи,  предвещавшие  зарю,  были  как  вывалившиеся  птенцы. Пустая  банка  кофе  угрюмо  смотрела  на  меня,  как  бы  намекая  на  то,  что  сегодня  бодрости  уже  не  видать.  Этот  факт  меня  удручал,  так  как  всю  ночь  я  спал  неважно.  Мне  опять  приснился  отец.

- Папа,  я  не  знаю,  как  жить,  не  уходи.
- Нет,  сынок,  родители  тянут  за  собой,  а  куда?
- Скажи  мне,  папа,  а  счастье  есть?  Он  пожал  плечами:
- Его,  как  и  смерти  нет.
   
Несколько  месяцев  назад  неожиданно  я  серьёзно  заболел.  Когда  я  это  узнал,  из  меня  как  будто  откачали  весь  воздух.  Я  сидел  и  ничего  не  чувствовал,  кроме  пустоты  внутри. Странное  чувство  пустоты,  вызываемое  всяким "после".

 - Нужна  операция, - сказал  хирург,  глядя  на  снимок  МРТ.   
 - А  без  операции  никак? - спросил  я.
 - Никак,  если  хотите  ещё  пожить.
 - А  какой  риск  операции?
 - Пятьдесят  на  пятьдесят, - честно  ответил  хирург.
 
  Вот  и  всё,  подумал  я,  бобик  сдох.  Появилось  ощущение  потери,  сначала  лёгкое,  чуть  заметное,  как  прикосновение  паутины,  разрасталось,  мрачные  ряды  колючей  проволоки  вставали  между  мной  и  тем  миром,  который  я  так  любил.  За  всё  надо  платить,  ничего  не  получают  даром,  и  чем  больше  я  получил,  тем больше  нужно  платить,  за  новую  жизнь  надо  платить  старой  жизнью. 

Жизнь  коварна,  когда  ей,  как  увядающей  женщине,  больше  ничего  показать,  она  насылает  болезни.  Она  -  опытный  инквизитор,  всегда  припасает  что-то  неожиданное.  Предвидеть  ничего  нельзя,  а  всё,  что  случается,  случается  не  так.  Остаётся  привыкать  и  жить  дальше.  Даже  когда  это  невозможно.  Что  было,  то  и  будет,  и  нет  ничего  нового  под  луной.  Мне  известно  всё  наперёд.  Жить  надо  сейчас.  Нет  никаких  потом.
 
Чёрт  возьми! Я  всю  жизнь  чего-то  ждал,  ждал  повышения  по  службе,  перемен  к  лучшему,  ждал  зарплаты,  лета,  отпуска,  ждал  будущего,  любви,  в  конце  концов.  Я  ждал,  когда  ждать  уже  нечего.  Я надеялся,  когда  надеяться  уже  не  на  что.

Выскочившая  из  настенных  часов  кукушка  прокуковала  трижды,  подумала  и  заткнулась. "Дети  далеко,  -  думал  я,  -  любовь  прошла,  а  жить  осталось  меньше  шага..."  Глянув  в  зеркало,  я  увидел,  как  старею  в  сложившемся  быту,  как  терплю  удушливую  хватку  вещей,  которую  не  разорвать.  "кто  ты?  зачем?  почему  ещё  жив?" -  тикали  часы.

Вторые  сутки  сверху  отвесно  падает  вода.  Небо  плотно  задёрнуто  тёмными  шторами.  К  девяти  утра  на  востоке  посветлело.  Дождь  потихоньку  утих.  Пейзаж  затуманился.  Серая  пелена  закрыла  далёкий  лес,  улица  исчезла,  как  и  не  было.  Утренние  резкие  звуки  словно  оглохли.  От  соседского  дома  потянуло  запахом  жареной  рыбой.  За  окном  кричат  чайки.  Если  закрыть  глаза,  можно  подумать,  что  там,  за  окном,  море. Хотя  до  ближайшего  моря  тысяча  километров.
 
Телефон  молчит.  В  телевизоре  те  же  постные  рожи  что  и  всегда.  Они  обещают  скорое  процветание. "Тьмы  низких  истин  нам  дороже  нас  возвышающий  обман"  -  этим  сказано  всё,  и  из  этого  всё  и  следует. Всеобщее  уныние  и  безразличие.  Коллективное  молчание.  Всё  стало  пресным,  и  даже  сны  стали  куцыми.  "Скорпионс".  Очень  душевно. Очень  подходит  к  настроению.

Пролистал  ленту  и  закрыл  ноутбук.  Интернет. Электронная  почта.  Массовые  коммуникации.  Мир  держится  на  проводах.  Он  устал.  Устал  от  войны,  от  пиара,  от  нашей  глупости  и  пошлости,  нашего  бессилия.  Может  быть  это  устали  мы?  Мы  долго  воевали.  Воевали  с  собой,  с  родными,  с  друзьями,  с  любимыми.  Мы  долго  не  замечали  этого.  А  мир  может  дать  лишь  то,  чего  мы  не  хотим.  А  то,  чего  хотим  не  может.
 
Накануне  перечитывал  "Хромую  судьбу"  Стругацких. Читая  его  первый  раз,  в  86-м,  я  думал,  что  главный  герой  -  писатель  Феликс  Александрович  Сорокин,  которому  стукнуло  56 лет  -  непоправимо  старый  и  скучный  конформист,  суетливый  пожилой  человек,  который  тихо  доживает,  питаясь  воспоминаниями  -  ничего  духоподъемного,  зимняя  московская  тоска  и  депрессия.  Как  признавались  Стругацкие,  "Хромая судьба"  это  -  прежде  всего  -  роман  о  беспощадно  надвигающейся  старости,  от  которой  нет  там  ни  радости,  ни  спасения  -  "признание  в  старости".  Я  читал  и  радовался  молодости,  перспективам  и  горизонтам.  Впереди  было  всё.

 Сейчас  я  старше  Феликса  Александровича  и  мне  страшно  представить,  что  думают  про  меня  мои молодые  коллеги.

Листаю  альбом  с  фотографиями.  Меня  всё  теснее  обступают  мертвецы.  На  днях  поздравил  однокашника  с  днём  рождения. "С  чем  поздравлять? - окрысился  он. - Ни  успехов,  ни  достижений,  всегда  один,  кручусь  как  белка  в  колесе,  для  чего  всё  это  было,  а?"  "Пригласишь  на  юбилей?" "Нет,  уеду  на  дачу"  А  потом  целую  неделю,  будто  карканье  ворон,  слушал  гудки,  звоня  на  тот  свет - его  нашли  в  постели  рядом  с  книгой  "Сто  лет  одиночества" Маркеса.

 Дико  и  нелепо  устроен  человек. Он  с  возрастом  становится  циником,  брюзгой,  теряет  веру  в  людей,  надежду  на  лучшее  будущее,  а  потом,  потеряв  всё,  он  умирает.  Когда  же  человек  настоящий?  В  молодости  -  наивный  доверчивый,  смешной  энтузиаст?  Или  в  старости  -  когда  тысячи  раз  встретив  подлость,  обман,  он  скрывается  под  толстой  непробиваемой  скорлупой,  становится  скучным,  равнодушным  циником?  Это  происходит  со  многими.  Хорошо,  если  помнишь  того  -  настоящего  первого  человека  -  тогда  ты  не  перестанешь  его  любить  никогда.

 А  та?  Та  женщина,  к  которой  давно  стремился?  Что?  Да  ничего.  Встретились,  поговорили. И  всё.  Занавес.  И  каждый  остался  по-своему  одинок. Для  памяти  нет  дорог  обратно,  что  каждая  миновавшая  весна  невозвратима  и  что  самая  безумная  и  стойкая  любовь  всего  лишь  скоропреходящее  чувство.  Вообще,  если  вдуматься,  всё  уже  давно  как-то  организовалось.  Может  быть,  оттого  и  тоска.  Некоторый  диссонанс.  Не  смертельно.  Так  -  фоном.   Этакая  протяжная  любовь.  С  горчинкой.

Лампочки  на  телефоне  подмигивают  зелёным  светом.  Кто-то  пытается  дозвониться. Непрерывные  переговоры.  Переговоры  с  самим  собой.  О  чём  можно  с  собой  договориться?  Не  выходить  на  улицу  без  шарфа?  Как  смело.  Как  глупо.

Вчера  сосед  дед  Матвей, как  спринтер,  доскакал  до  мусорного  бака  и  с  размаха  швырнул  лыжи  в  мусорку,  резко  развернулся  и  рванул  к  автобусной  остановке.  Такие  же  древние  лыжи,  как  он  сам,  с  бамбуковыми  палками;  вместо  креплений  -  кожаные  петли  для  валенок.  Почему  дед  решил  выкинуть  лыжи  в  сентябре,  почему  вообще  решил  их  выкинуть,  я  не  знаю.  Вот  жил-жил  с  этими  лыжами  всю  жизнь,  с  ними  рос,  женился,  растил  детей  и  внуков,  и  вдруг  решил  от  них  избавиться.  Время  наверно  пришло.  Время  пришло  и  как-то  стало  неспокойно.  Зашевелилось  всё,  задвигалось.  Ветер  какой-то.  Предчувствие.  У  каждого  наступаем  момент,  когда  пора  менять  старую  работу,  привычную  обстановку,  прошлую  любовь,  ну,  или  лыжи,  наконец.  Лучше  отнести  на  помойку  это  старьё,  чем  тащить  его  дальше.

Зачем  я  это  пишу?  Депрессия?  Да  нет.  Просто  страшно.  До  дрожи.  Завтра  ложусь  в  больницу.  Скоро  операция. Пятьдесят  на  пятьдесят - это  знаете  вам...  невесело  как-то,  тревожно.  Будто  собираюсь  сыграть  в  русскую  рулетку. Но   я  всегда  был  везучим.  Надеюсь  проскочу и  в  этот  раз.
Подумал  о  том,  что  происходило  в  эти  месяцы.  О  людях,  которые  меня  окружали.  О  самом  себе.  Всё  это,  наверно,  чего-то  стоило.  Что-то  оставило  в  сердце.  Конечно,  это  вовсе  не  конец.  Это  конец  небольшому  этапу  жизни.  Не  хочется,  чтобы  этот  конец  превратился  в  сумбур.  Нужно  просто  посидеть  спокойно. Хотя  бы  полчаса.

Ночью  опять  приснился  отец.  Постоял  молча  и  ушёл. Глухо  ударили  часы.