Воловжа. Часть 9

И вдруг я увидел Валентину,  которая бежала по полю за козой, ругая ее на ходу.  Коза направлялась прямо к камням. Скакнула между ними и пропала, словно испарилась. Валентина бежала следом в метре от козы. Я просто не успел крикнуть и предупредить, она уже была в прыжке-полете. Когда я подошел чуть ближе , то  радостью увидел , что она просто упала и лежит в траве. Я побежал к камням. Нет, меня подвела близорукость, это была не Валентина. Это была ее одежда.

И тут я поймал себя на подленькой мыслишке, что я радуюсь, что магия камней работает! И я не долго думая разбежался и прыгнул между камней в сторону озера, как прыгнула Валентина....


Ой, как холодно! Кругом все затянуло серой мглой. Дождь льет, как из ведра. Опять я на горе. Озеро на месте. Деревни нет. Значит я попал в наше время! Укрыться от дождя негде. Машины моей не видно. Но вот что удивительно — серебряный крест на белом шелковом шнурке висит на груди.

А одежды опять нет. Так не долго голому воспаление легких получить. И я побежал к дороге, пытаясь согреться.  Выскочив на дорогу из-за дерева, я не сразу заметил, что рядом с дорогой стоит телега. Лошадь привязана к дереву.  На телеге на сене  лежит какое-то мокрое покрывало.  Бог с ней с телегой, мне надо всего сто метров до своих магических камней добежать. А куда прыгать тоже не ясно — в прошлом я еще, или в будущее попал?

- Эй, стой! - Меня окликнули. Я огляделся — никого кругом нет.

- Лезь под телегу ко мне быстро.

Под телегой на плаще лежал седой старик с молодыми веселыми глазами:

- Нашел, где голышом гулять и погодку выбрал! Не из дурки сбежал?

Я молчал, зубы стучали от пронизывающего холода.

- Погодь, я сейчас тебе согреться дам.

Дед достал из кармана бутылку, вынул пробку из газеты.

- Пей! Самогон хорош, сам делал. Горит!

Я не стал ждать дальнейших уговоров и сделал три больших глотка и  вернул бутылку деду. Приятное тепло разлилось по горлу и ушло в живот.  Дед сделал глоток и протянул бутылку опять мне. Я поблагодарил и сказал, что мне хватит.

- Да ты смотрю не немой! Вылезай, дождь уж кончился.

Я вылез из под телеги. Светило солнце, туч как будто-то и не было. Стало заметно теплее от выпитого самогона и солнечных лучей.

- На вот, одевай, а то простынешь, - дед протянул мне брезентовый плащ, который был постелен под телегой.

- Кто ты таков? Документов, как я вижу, при тебе нет. Сейчас поедем в правление и начальство разберется, что с тобой делать.

Такая перспектива меня не обрадовала, и я решил бежать  к камням. И тут услышал:

- Бежать не вздумай, двухстволка у меня. И заряд на волка.

Я обернулся и увидел, что у деда в руках действительно было старое ружье. Откуда он его вынул, было для меня загадкой. Скорее всего лежало под соломой на телеге.

-  Хорошо. А куда поедем? В Спас?

- Нет в Чернуху, через Паникли. Заедем сначала к председателю, могет он в Паниклях.

- А какой сегодня день?

- Воскресенье, 21 июля. Дед смотрел на меня с доброй усмешкой.

- Странный ты, ведь моложе меня будешь лет на пятнадцать. А даты не знаешь! Так ведь? Ты с какого года?

- Пятьдесят девятого, - машинально ответил я.

- Во загнул! Выходит тебе восемьдесят один всего-то. Не смеши! Я ведь постарше тебя буду, а родился в семьдесят первом! Мне в этом году шестьдесят девять стукнет. Да, ты не только даты, ты и годы путаешь, чудак-человек!

- А год-то нынче, отец, какой?

- Ну, ты меня уморил, а какой бы ты хотел? Конечно - одна тысяча девятьсот сороковой!

- Хорошо едем, - сказал я тихо.

За разговорами дед запряг лошадь и пригласил меня садиться в телегу. Я подумал, что при случае сбегу, и решил притворяться и показывать, что у меня и мыслей таких нет. Сел в телегу, и лошадь довольно резво побежала по дороге.

Хатимка встретила нас мельницей, приличным мостом через разлившуюся речку и  домом мельника. Людей в Хатимке мы не заметили. Дед рассказывал мне про коллективизацию, про свежевыстроенные Паникли, там, где только барыня жила раньше и господа. Про породистых лошадей, которых завел новый председатель.

За разговорами мы выехали из леса в деревню, сверкающую свежими бревнами домов. Он подъехал к месту, где сегодня утром стоял дом моего деда. Дома этого естественно в 1940 году еще не было. Но примерно в метрах пяти от места, где он будет построен в 1959 году, стоял новый красивый дом. А во дворе стояла запряженная телега. Мой возница остановил лошадь рядом.

Из дома вышел молодой мужчина лет тридцати — тридцати пяти, светловолосый, плотного телосложения:

- Здравствуй, председатель!

- Здравствуй, Степаныч! Кто это с тобой?

- Да, вот на нашем покосе у Воложья подобрал, без одежи бежал под дождем. Что за человек не знаю, но чую не наш он. К участковому его отвезти б в Изочу. Да, мне никак туда нельзя, сам знаешь, Захар Сергеевич! Вот тебе его привез. Плащ мой у него, забрать бы потом, как сдашь его.

- Зачем ты его мне привез? Вез бы в Опухлики в милицию. Там было ближе. Изочинский опер сейчас в отъезде. Ладно езжай, сам отвезу. Мы вот в Спас собрались к сестре жены.

- Кто вы такой? - обратился мой родной и такой молодой дедушка Захар ко мне.

Я смотрел на него, стараясь запомнить, сфотографировать и понять, как такое может быть — я старше своего деда! Вот бы еще, хотя бы одним глазом  увидеть свою любимую бабушку в молодости!  Затянулся мой сон, но я уже не жалел от этом. Задумавшись, я не ответил на вопрос.

- Странный он какой-то, иногда молчит, иногда отвечает невпопад, — пробурчал уезжающий  со двора Степаныч.

Я кивнул головой.

- Есть хотите?

Я покачал головой отрицательно.

И тут из дома вышла молодая статная женщина с красивым знакомым и дорогим мне лицом. Я чуть себя не выдал, подавившись словом-вскриком «Ба......». Ее глаза смотрели на меня очень по-доброму, но с немым вопросом.

- Здравствуйте, — сказала она и вопросительно посмотрела на мужа.

- Степаныч, подобрал в лесу под дождем, документов нет, кто он неясно. Слова пока не сказал. Участкового сейчас нет, нужно отвести в правление и позвонить в район.

- Отец, вы откуда? - спросила мягко  моя молодая бабушка.

- Крест на груди у него видишь — божий странник, наверно.

Я понял, что молчать нельзя и стал сочинять:

- Из Опухликов я, к сестре приехал из Ленинграда. А ее дома нет, в гости ее понесло в Каменку. Я и пошел туда за ней напрямки через Спас и решил в Воложинском озере искупаться, как пацаном купался. Пока купался, небо стало затягивать, дождь заморосил. Вылез я из воды, а одежды своей и мешка-дорожника своего не нашел. А тут полил дождь, как из ведра. Решил я спрятаться под деревом и побежал к лесу. А тут ваш Степаныч меня и встретил, под телегу пригласил, горячим напоил.

Мой молодой дедушка смотрел на меня и улыбался, ну точно так, как смотрел на меня маленького, когда я шалил и отпирался:

- А в Опухлики, когда прибыли?

Я вспомнил, что во времена моего детства на станции Изоча останавливалось больше десятка поездов пассажирских и скорых. А поезд из Кишинева стоял на станции целый час, и бывалые пассажиры успевали сходить искупаться в озере «Шишка». А через Опухлики я не ездил никогда, да, и что там было до войны с расписанием подавно не знаю. Но ответил, не моргнул:

- Сегодня утром.

- Ну, и что с вами нам делать? Не в Каменку же везти?

- Мы сейчас едем в Спас к моей сестре, можем подвезти. А там сами в Опухлики или в Каменку. Дойдете сами? - предложила моя бабушка.

- Нельзя так, Фрося! Международная обстановка сейчас … Документов у него нет.  Степаныч то же...

- Степаныч молчать будет, хотел бы сдать, сам бы отвез. Посмотри — лицо у него хорошее и крест у него. Пусть побожится, что наш человек.

Я со спокойной совестью взял крест в руку и поднес его к губам:

- Крест целую.

- Видишь человек волнуется, приехал к сестре , обворовали по дороге.

- Вам все равно надо в милицию. Куда вы без документов и денег? Один туда не ходите. Сестра вернется, пусть к участковому сходит и заявит о пропаже документов и вещей. Садитесь, довезем вас, отец, до Спаса.

Что-то вспомнив, дедушка шепнул бабушке. Она  быстро ушла в дом и через пару минут вернулась с каким-то свертком в руках.
 
- Одевайтесь. А плащ Степаныча оставим здесь. Он за ним обязательно придет.
 
Бабушка тактично отвернулась. Я одел с трудом рубаху и штаны. Да, худеть точно надо.
Мы выехали на крестни. Так называли перекресток дороги в центре деревни. Свернули налево в переулок, ведущий к лесу. Дедушка выбрал короткую дорогу на Чернуху с учетом поездки в Спас.

Я молчал, и думал, и смотрел на родных мне людей. Я обладал неким большим знанием — я знал основные события их жизни, я мог их предупредить о опасностях. Но поверят ли они мне? Не наврежу ли я им своими откровениями?  Когда-то я читал фантастику и там писали, что нельзя встречаться в прошлом со своими предками, что нельзя подходить к ним близко. И, как парадокс , приводился пример, когда правнук убивал нечаянно своего прадеда и возникала коллизия с невозможностью рождения этого правнука.

И много ли я знал, о опасностях, подстерегающих моих дедушку и бабушку? Мне ведь рассказывали не все, меня маленького оберегали от всего плохого.
Рассказать, кто я им? Не поверят. Сам бы ни за что не поверил бы! Больным бы посчитал.

Пока я размышлял, мы выехали из лесу на окраину Чернухи и свернули на дорогу, ведущую в Спас. Парило после дождя. Лошадь бежала довольно бодро.  Вот  снова лес перед деревней Даркино. А вдруг не успею, а вдруг помешают. Надо сказать, потом жалеть буду.
И я  сказал:

- Не считайте меня больным и постарайтесь поверить мне, какие бы невероятные вещи вы бы не услышали. Вы  родились в феврале 1907 года. Захар Сергеевич в деревне Ермаки, а Ефросиния Ивановна в Воложье. У вас трое детей Ольга, Варя и младшая Люба.

Дедушка с бабушкой переглянулись. Но дедушка сказал:

- Степаныч, небось, разболтал. Но все разболтать он не мог. Сейчас проверим пророка. Как зовут моего брата, как зовут его жену и как зовут их детей?

-  Брата зовут Василий, его жену Лидией. А дети их: Иван, Валентина, Тоня, Мария. У вас есть еще сестра Александра. Должен сказать вам главное. Через год, а точнее через 11 месяцев, 22 июня начнется большая и долгая война. Людей ждут тяжелые испытания, голод, смерть. Враг придет на нашу землю. Придет сюда. Но через четыре года он будет окончательно разбит. Наша великая победа будет в мае 1945 года.

Я подбирал слова, стараясь не сказать того, что не имел право говорить. И я не сказал о том, что дедушкин брат Василий не придет с той войны и будет считаться пропавшим без вести. Что его жена и дети уедут из деревни перед приходом немцев в соседнюю местность. Что они достойно переживут это тяжелое время и вырастят своих детей и внуков. Что из деревни на фронт добровольцами уйдут трое: мой дедушка, его брат Василий и сосед Марко. Остальные, призванные воевать, вернутся в деревню и будут жить там при немцах полицаями.  После войны они отсидят по десять лет, и будут на пенсии спокойно рыбачить на озере с толстыми мордами, а воевавшие до победы  дедушка и Марко проживут очень мало.

Не мог я сказать, что бабушка останется в деревне, когда придут немцы. Что никто из полицаев не выдаст ее - жену коммуниста и председателя. Что в их доме остановится немецкий штаб. Бабушка говорила, что среди немцев были неплохие люди. Они говорили, что они не фашисты, показывали фото своих жен и детей, приносили хлеб ее детям.  И когда она вместе с девочками пошла через лес в Спас в гости к  своей сестре Кате, на входе в деревню их остановил патруль. Бабушке повесили на грудь деревянную табличку « Я — партизанка». И прогнали ее, толкая в спину прикладом, через всю деревню в комендатуру. Там одна из дочек на немецком сказала офицеру, что они мирные жители из соседней деревни, а не партизаны, что в их доме штаб, а главный там Курт. Немец позвонил, засмеялся, и их отпустили.

В 1943 году, когда фронт приблизился, немцы решили угнать все население из прифронтовой полосы в Прибалтику. Бабушкин дом разобрали по бревнам, чтоб построить мост вместо взорванного партизанами.  А людей погнали через Полоцк в Литву. Пригнали их пешком к концлагерю под Вильно. Лагерь был переполнен людьми. Осунувшиеся  узники кричали им через проволоку:

- Уходите, убегайте отсюда, куда можете!

Но куда могла уйти бабушка с тремя детьми? Стали подходить литовцы набирать себе с позволения немцев работников. Но кому была нужна женщина с тремя детьми? Всех забрали — бабушка осталась одна возле лагеря. Вечером пришел старик-литовец  Петрук, и взял бабушку на работу.  Как выяснилось старик был очень богат землей и скуп, как Плюшкин. У него была маленькая избушка, куда он поселил в тесную каморку своих новых рабов. Кормил он скудно, жадный очень был. Вернее давал пищу только на бабушку. Детей считал дармоедами и им еды не давал. Бабушка со своей порции кормила детей. Как она держалась сама и еще работала — трудно понять! Весной и летом было легче — варили суп из крапивы. Постоянное чувство голода в детстве моя мама не смогла забыть никогда. Через много лет после этой проклятой войны хлеб она резала очень толстыми кусками, стараясь не потерять ни крошки.

Мама вспоминала, как она с сестрой ходила на соседний хутор. За столом сидел литовец и ел сало и колбасу с хлебом и вареной картошкой. Девочки подошли и попросили кусочек хлеба. Этот с позволения сказать мужчина , спустил на них  собак.

Петрук постоянно приставал к старшей девочке, почему она не носит крест. Старшая была инвалид детства. После менингита она была неадекватная. А тут на вопрос — не коммунистка ли она, ответила вполне адекватно — послала старого литовца далеко по адресу. Литовец схватил топор и ринулся на девочку. На пути его встала моя бабушка. Она укрылась от удара табуреткой. Затем собрала детей и ушла в работники к другому литовцу.

А когда пришли наши войска бабушка с детьми в товарных вагонах, пересаживаясь с поезда на поезд, вернулись в родную деревню. Туда уже стали возвращаться люди, строить землянки. Бабушке повезло-  зарытое ее зерно никто не нашел. Искали, копали рядом, да наткнулись на  конский череп  и бросили поиск. Зерно бабушка с дедушкой зарыли рядом со скотомогильником. Продав часть зерна и, оставив старшую девочку-инвалида на присмотр вернувшейся родни, бабушка с двумя дочками  отправилась обратно в Литву — по направлению к фронту. Ехали в тамбурах и на подножках воинских эшелонов. Часовые гоняли их:

- Вот дура-баба на фронт едет и детей с собой тащит!

Обратно ехать было еще сложнее — возвращались с купленной коровой. Бабушка не только обзавелась коровой, но и построила домик, пока дед был на войне. Закончилась война. Стали возвращаться фронтовики. Прошел почти год, а деда все не было. Каким-то чудом бабушка узнала, что дедушка загостился в Молдавии, и что там он нашел себе женщину. Не знаю откуда.  Писал ли дедушка письма? Не знаю.

Бабушка не умела писать и читать вообще.  Хотя вела себя так, что ни у кого из моих знакомых, знающих мою бабушку, никогда не было сомнений, что у нее высшее образование. Многие были уверены, что она из «бывших», из дворян. Врожденное чувство такта, умение слушать собеседника и понимать его проблемы, как свои собственные, аккуратность и доброжелательность — располагали к ней совершенно разных людей.

За внешней мягкостью и добрым отношением к людям не сразу был виден самостоятельный и твердый характер. Действовала она всегда решительно, имея привычку отвечать за всех и за себя, сама держать на своих плечах дом, детей, мужа и хозяйство. Бабушка поехала в Молдавию, нашла там деда и привезла его домой.

Бабушка никогда не говорила плохо о других людях, тем более о других национальностях. И мне даже казалось, что у нее не было ненависти и обид по отношению к немцам. Но потом одна маленькая история меня поразила. У бабушки были трофейные тарелки. Мы ели из них до 1974 года. Ели бы и дальше, очень качественные эмалированные тарелки, даже царапины на них не получались. Но вот я заметил на дне рисунок мелкий со свастикой ,и по глупости показал бабушке на него. Назавтра тарелок не было. Я спросил о них у бабушки. Она ответила, что  выкинула эту погань в болото, и перекрестилась.

- Вы, - я смотрел в лицо молодому деду - в июне 1941 года уйдете добровольцем на фронт, пройдете всю войну артиллеристом и встретите победу в Бреслау живым и невредимым. Вернувшись, вы будете поднимать свой колхоз. Потом, уже на пенсии, не нужно ни в коем случае ехать в Ригу в санаторий.  Я перевел взгляд на бабушку:
 
- За вами с детьми в июле 1941 года придет подвода. Бросайте дом — уезжайте вместе с Лидой, там куда они уедут — будет спокойнее. Останетесь — в июле в деревню придет враг. Если останетесь, не ходите в гости к сестре в Спас. Спрячьте зерно на черный день, заройте рядом со скотомогильником, чтоб его не нашли. В Литве остерегайтесь Петрука.

Они молчали, я видел, что бабушка смотрела на меня недоверчиво и участливо, а дедушка задумался о чем-то и видно было, что он сердит. Точно принял меня за больного, и сейчас отвезет в Семеново, в дурдом.

-  Ишь, наговорил, пророк. Про войну наплел. У нас мирный договор с немцем. Это разговоры провокатора. К участковому  надо. Проверит — блаженный или провокатор.

-  Не провокатор, я . Просто я все это знаю. Знаю, что вы на Ермаковском озере под лед провалились с лошадью, что сами вылезли и лошадь спасли. Знаю песню вашу любимую: «Живет моя отрада...». Знаю, что икона у вас висит на кухне. Знаю, что когда к вам «раскулачивать» приходили — взять у вас нечего было, только ходики, да и те были сломаны. Взяли сначала, да тут же и вернули. Знаю, что в колхоз вступили и конюхом работали, а затем бригадиром, а теперь вот председателем.

- Это и рассказать могли люди, — сказал дедушка менее уверенно.

- Знаю я, что Ефросиния Ивановна из бедной семьи была и другого любила, но родители за вас выдали.

Дедушка насупился:

- Ладно божий человек, больно много говорите, к Спасу подъезжаем.

И тут я решился. Все просто. Они поверят мне, а если не поверят, то запомнят, что я сказал, если увидят что-то очень необычное, чего не бывает.  Значит они должны увидеть, как прыгну и исчезну, растворюсь в воздухе.

- Давайте заедем на Воложье. Я там вам одежду верну.
 
- А сами то-как?

- Не беспокойтесь — моя там лежит.

Мой молодой дедушка улыбнулся и свернул на лесную дорогу:

- Да, лежит -  вас ждет! Сейчас проверим пророка.

Бабушка вдруг спросила:

- А почему нельзя ходить в гости в сестре в Спас?

- Сейчас можно. В войну ходить в гости опасно. Страшно будет, лучше не ходить.

- Живы будем?

- Будете, но лучше не ходить туда.

- А кто такой Петрук, и при чем здесь Литва?

- Петрук  хуже фашиста, а немцы, если останетесь, погонят вас в Литву в лагерь.

Мой молодой дедушка улыбнулся и спросил:

- Ну, если вы отец, все знаете, скажите, а сколько власть советская продержится?

- Семьдесят лет.

Мой молодой дедушка посмотрел недоверчиво и только вздохнул.

- К власти придет предатель и развалит страну.

- Не приведи господь, такое увидеть, — сказала бабушка и перекрестилась.

Я повернулся к своему молодому дедушке:

- Я прошу, запомните, не надо ехать в Ригу на лечение, не надо там лечится грязями. И еще не ходите один на покос под Акулино.

Что я мог им еще сказать? Я и так выглядел в их глазах мягко говоря странным. Разве можно верить тому, кого считаешь сумасшедшим?

- Я знаю, что все я говорю напрасно, вы все равно сделаете все , как решите сами. Но я скажу самое главное — вы останетесь живы в этой страшной войне, вернетесь построите новый дом, вырастите детей и внуков.

Мы подъехали к озеру. Вот они камни. Я попросил остановиться. Снял крест и протянул его своей молодой бабушке. Она покачала головой — больно дорогой подарок. Я слез с телеги и молча положил крест на покрывало, лежащее на сене, постеленном на дно телеги.

- Удачи вам! Берегите себя! Мы еще увидимся, но вы меня не узнаете - сказал я, скрывая подступившие против воли слезы. И тихо добавил:

- Не уезжайте — заберите одежду. Не удивляйтесь, я сейчас исчезну в воздухе.
Тут молодой дедушка засмеялся и подмигнул бабушке:

- Во, пули льет, отец!

Бабушка смотрела на меня печально и участливо. Она перекрестила меня и сказала:

- Храни вас бог!

Я направился к камням и прыгнул с места, не разбегаясь, чтоб не улететь в далекое будущее.