8. Промысел

***
    После Суриковки Степан уехал из родительского дома и чем только в то время ни занимался. И в Сибири кедрач колотом бил, и мумиё на Алтае добывал, даже в Якутию ездил, соболя промышлять. Пару сезонов в артели на приисках пахал. Но много денег не получалось заработать. Тем более что почти четверть всего заработанного за три сезона он истратил под Архангельском на оленьи рога, моржовые клыки и даже кусок бивня мамонта раздобыл. Но главное, накупил холмогорских заготовок для резьбы. И кое-что из поделок местных мастеров для образца. Брал, конечно, и очищенную до белого цевку, что покрепче и потолще. Килограмм сто все это потянуло, когда он отправлял груз в Москву через багажное отделение. Остальные деньги он на депозит положил, чтобы копить на первый взнос ипотеки – хотел не однушку какую-то, а нормальную, трешку в развитом районе. По его прикидкам за год-другой все могло получиться.
    К резьбе по кости он пристрастился еще в Якутии, где ему даром отдали несколько зубов кашалота, оленьи рога и моржовый бивень. Учился он долгими вечерами у одного старика-умельца, который поразил его своим мастерством. Такая это красота была несусветная, волшебная просто – белоснежная, филигранная. Глядя на реалистичные до умопомрачения фигурки умельца, он Суриковку вспоминал и самые счастливые моменты, когда что-то вдруг понимал такое, глубинное, слушая наставника или профессоров. Словно полог какой-то приоткрывал в другой мир, словно нить ухватывал из будущего. Ночами иногда из-за этого не спал, рисовал или из глины лепил то, что потоком в голову приходило. Как водопад, который всякую минуту уже другой.
    Степан купил у мастера парочку поделок и сделал кучу фото его работ, потому что решил именно этим теперь заниматься всерьез. Там же обзавелся и бормашиной с насадками, и штихелями местного производства, на московские магазины не надеялся.
    В свое время в институте его просто притягивали народные промыслы. Он и художественной ковкой увлекался, и резьбой по дереву, и керамикой, и росписью – ощущая при этом сильное волнение. Даже испарина у него на лбу выступала и сердцебиение учащалось. Что-то такое происходило, чему он не мог подобрать названия. Словно кто живыми пальцами прикасался к его оголенным нервам. Но от этого многое не получалось у него должным образом, ему все время хотелось от канонов отойти, тогда как многовековые промыслы незыблемо на канонах стоят.
    Рисовал он так, что все без исключения хвалили, выставляться звали, но он забросил рисование сразу по окончании учебы. И все свои картины закинул на чердак дачного дома пылиться. Что-то злило его неимоверно в собственных работах. Как будто в них он вытащил из себя нечто сокровенное, исподнее, не предназначенное для чужих глаз. Промыслы в этом смысле спасением для него становились. Хотя и с ними он мучился какой-то непреднамеренной откровенностью, вылезавшей из него на каждом шагу, тогда как он хотел напротив отгородиться от мира своим искусством.
    Институтская приятельница Клава упёртым ортодоксом его обзывала. Конечно, никакая она не Клава была, а Кристина, но вечно всем прозвища давала, даже себе. Все говорила, когда ляп у нее выходил – вот же Клава я совдеповская. А Степана называла Стивой, как у Толстого. Степа молчал, так-то злобы она ни к кому не имела, бесшабашная и шебутная. Стива так Стива, какая разница, думал Степан. А Клава, то бишь, Кристина смеялась:
-Не чувствуешь ты тонкости, хотя на деле показывать не хочешь, что чувствуешь. Но в этом твоя фишка – этакий на вид неотёсанный валенок. Но кого ты обмануть-то хочешь? Стоит на твои художества глянуть, и все всем ясно станет как белый день, что ты практически рафинированный кристаллизованный умник.
-Валенок не может неотёсанным быть. Чурбан может, – бурчал Степа на уроке мастерства, ухмыляясь себе под нос, а Кристина говорила:
-Чурбаном я тебя уж точно не могу назвать. Валенок – он хотя бы теплый. Ты ж в рисунках своих весь отрыт опытному глазу. Слои с себя каждый раз снимаешь до розовой кожи. В этом и глубина.
    Профессор ему тоже что-то подобное говорил, но советовал, если уж оголять нервы, то не настолько. Так ведь и перегореть можно. Поэтому Степа крест поставил на рисовании и использовал его лишь в прикладных целях.
    На торжественном вручении дипломов Клава плакала. Вроде никто не обидел, ее ведь все любили. Может, что дома случилось, может, от избытка чувств. Степа не стал к ней подходить, женских слёз не выносил и утешать не умел. Других утешителей полно оказалось. Он смс-ку ей послал: Поздравляю, ты молодец.
    Она не ответила и куда-то исчезла с церемонии. Так что больше они не виделись.   
 
    В Суриковку он поступил не сразу, пропустил два года после школы. В армии отслужил, а на гражданку вернулся еще более замкнутым. Хотя служить ему нравилось, физическая сила пригодилась и смекалка. В школе ему прозвище дали – Молчун, а в отряде оно стало его позывным. Друзья по отряду его полюбили, обнимали на прощанье, телефоны и адреса свои писали ему в блокнот. Он только улыбался и помалкивал.
    Соболей промышлять он поехал к Арылхану, который давно звал его к себе. Это уже после Суриковки. В армии Степан с ним сошелся ближе, чем с другими. Арылхан был настоящим якутом, которых осталось всего-то половина из миллионного населения республики Саха. Он и научил Степана охоте на пушного зверя – сетями и обмётами. Но главный упор делался на обученных лаек, которых у Арылхана было две. В артели все имели собак.
    Дружок ко времени приезда Степана заматерел, пять лет ведь прошло, как они не виделись. Хотя Степан и сам мог силой с ним помериться. Когда Степан собрался уезжать, Арылхан дал ему данные своей сестренки, которая училась в Москве:
-Присмотри там за ней. Родители очень переживают, как бы не связалась с кем или наркоту не начала принимать. На втором курсе учится. Ей 20 лет всего.
    Сестренку звали Кунней и училась она на промдизайнера. На фото выглядела просто отпадно – этакая юная азиатская красотка в национальном наряде. Но Степан был равнодушен к красоткам. Сделал себе ее фото на мобильник, записал данные и на том распростился с Арылханом.
    В Москве с родителями жить он не хотел, отвык за время разлуки, поэтому заранее через риелтора нашел себе съемную квартиру. А еще заключил договор с одной строительной фирмушкой на производство частных заказов по художественной ковке. Лестницы, перила, всякая всячина для коттеджей. Платили они хорошо, потому и взялся. Мастерскую и несложное оборудование фирма ему предоставила.
    Мать сказала, что очень обидится, если он не придет в выходной на семейный обед:
-Ты три года мотался где-то. Родители совсем стали не нужны?
    Он и правда, даже звонил им редко. Так что собрался и в субботу пошел, а потом сидел и три часа слушал всякие новости про ближнюю и дальнюю родню. Кто на ком женился, кто развелся, кто детей родил, кто новый дом построил.
-А ты? Так и будешь как сыч? – спросила мать. Отец не особо напирал, все больше пирог с палтусом наворачивал по причине его неимоверной вкусноты.
-Не буду, – сказал Степа, – Для начала вот работу себе нашел. Не все сразу. Обосноваться получше хочу, потом о другом думать.
-Степа, тебе скоро 30 лет, а ты с девушками даже не встречался, – причитала мать,– может, проблемы у тебя какие с этим?
-Нет никаких проблем, – ответил Степа, – Не встретил свою половину.
-Так если просто ждать, половина ниоткуда не возьмется.
-Найду. Не переживай, обещаю, все будет нормально.
    Насчет того, что найдет, это он приврал для успокоения матери. Никого искать он, конечно, не собирался, потому что претендентки липли к нему на каждом шагу. И в магазинах, и в парке на скамейке, и даже в метро. Если бы он не отмалчивался, живым бы уже давно не ушел от какой-нибудь. Бойкие нынче девушки пошли, активные, сами парней в оборот берут.
    Первым делом Степан решил машину себе в кредит взять, потом кое-что из цифровой техники прикупить, чтобы качественные трехмерные эскизы кованых изделий создавать. И для резки по кости выделил место в квартире. Купил механический лобзик для ажурного выпиливания и небольшой полировальный станок. Все остальное он еще под Архангельском приобрел – и бормашину, и штихели, а также ножи и рейсмусы, втиральники, клепики для гравировки и цикли-гладильщики. А тесло и терпуг ему старый мастер подарил – за внимательность и упорство.

    Кунней оказалась еще красивее, чем на фото. На Степана она смотрела своими раскосыми глазами и даже не собиралась отводить взгляд.
-Брат твой просил присматривать за тобой, – сказал Степан.
-Брат молодец. Ему спасибо нужно сказать за то, что такого присмотрщика прислал. А как ты за мной присматривать будешь? В кино со мной пойдешь? Или в кафе? А то одной стрёмно, да и страшновато, пристанет еще кто-нибудь.       
-Нет, с подружками ходи. У меня дела.
-Степан! Я ведь пошутила! Не уходи.
-Шутки твои примитивны. Я думал, ты поумнее.
-Ну, пожалуйста! Я просто прикалывалась. На самом деле я не такая!
-Ладно, пойдем в кафе, кофе выпьем, поговорим.
    В кафе Степан сказал ей:
-Буду позванивать тебе и заезжать. На большее не рассчитывай, работа у меня.
-Но хотя бы изредка будем с тобой кофе как сейчас пить?
-Зачем?
-Ты такой… подружки с ума сойдут от зависти.
-Что еще за глупости. Пей давай. Расплачусь и пойду.
-Ой, наша преподша по академическому рисунку и живописи. Меня постоянно прессует.
    Степан обернулся и застыл на месте. За два столика от них села Клава. Она не заметила его, достала ноутбук и занялась просмотром чего-то на нем.
-И как ее зовут? – зачем-то спросил Степан.
-Кристина Витальевна. Знаешь, какая строгая!
-Она? – удивился Степан и еще раз украдкой взглянул на Клаву.
-Сплошные неуды ставит. К ней по пять-шесть раз пересдавать ходят. А работы так постоянно рубит, рука отвалится переделывать. А я, между прочим, художественную школу окончила.
-У тебя тоже неуд?
-Нет. Но на отлично у нее я точно не тяну. Мымра! Ей уже почти 26, а она одиночка. Старая дева, небось. Никогда никого рядом мы с ней не видели.
    После этого Степан рассчитался и отправил Кунней восвояси, пообещав, что дня через три приедет, и они снова выпьют вместе кофе. Он хотел побыстрее от нее отделаться, поэтому посадил в такси, а сам вернулся в кафе. Но Клавы-Кристины там уже не было.
    Домой он решил пойти пешком, хотя идти пришлось долго, целый час. Но погода стояла отличная, ему хотелось прогуляться и подумать. В съемной квартире он еще не успел навести какой-то уют, просто застелил кровать новым бельем и полы помыл. Пока он только рабочее место у окна себе устроил. Еды тоже не имелось, холодильник стоял пустой. Поэтому он зашел в супермаркет недалеко от дома, а когда выходил, ему вдруг показалось, что кто-то метнулся за угол. Сердце его забилось сильнее. Он в два прыжка оказался за углом и схватил ее за плечи. Конечно, это была она.
-Почему ты сбежала? – спросил он, наклонившись к ней, чтобы видеть ее глаза.
-Потому, – буркнула Клава.
-Я уезжал на заработки, меня в Москве не было 3 года.
-Знаю. Ну что, заработал на северах?
-Не очень. Зато научился кое-чему, резьбе по кости и заготовки закупил. Пошли ко мне, темнеет уже.
-А студентка твоя?
-Она не моя. Сестренка армейского друга. Он просил присмотреть за ней. Я ее сегодня первый раз вживую увидел.
    В квартире Клава ежилась и осматривалась.
-Замерзла что ли? – спросил Степан.
-Немного. Долго за тобой шла, ветерок продул.
Степан похлопал ее по плечам, а потом неожиданно притянул к себе:
-Давай, согрею.
Она реально дрожала, поэтому он обнял ее сильнее и рукой прижал ее голову к своей груди:
-Ты тогда с выпускного сбежала. Я видел, что плакала, постеснялся подойти.
-Из-за тебя плакала.
-Из-за меня? – он слегка отстранился, чтобы посмотреть ей в глаза, но она отвела взгляд в сторону.
-Почему же молчала?!
-Потому! Валенок ты неотесанный, вот почему!
-Глупая, не валенок, а чурбан… Валенок не может быть неотесанным. И вообще, ты Стивой меня называла, а себя Клавой.
-Называла…
    Оказывается, он очень по ней скучал. Просто не думал об этом, всё некогда было. А сейчас почувствовал, что с ума с ней сходит. Ведь он никогда раньше ее не обнимал, а тем более не целовал. Сейчас же его словно примагнитило, по телу ток проходил при каждом прикосновении к ней. Он даже не понимал, секс это или нечто другое – какая-то чувственная сладостная пытка, которую он бы ни на что не променял.
-И где ты только пропадала столько времени? Не звонила и на звонки не отвечала. Признавайся, с кем крутила?
-Ни с кем. Тебя ждала. Можешь у наших спросить. Я же полностью на виду. Многие уже семьи завели и детей, я по гостям замучилась ходить все время одна, без пары.
-Какой же я придурок, так сильно люблю тебя, но почему-то не понимал этого.
-Любишь? Может, кажется тебе? Столько времени даже не вспоминал обо мне.
-Видать, защита стояла, блок. Помнишь по психологии?
-А я вот чуть не каждую ночь плакала. Думала, что ты давно нашел себе кого-нибудь.

    Рано утром она собралась и вызвала такси:
-У меня практические занятия для студентов. И для твоей Кунней в том числе.
-Она не моя. Ты моя, – сказал Степан, обнял ее со спины и зарылся носом в ее волосах. 
    Когда он снова встретился с Кунней в кафе, та обиженно сказала:
-Я видела тебя с мымрой. Что у вас общего?
-Она не мымра, а моя девушка. Будешь обзывать ее или грубить ей на занятиях, позвоню брату и откажусь за тобой приглядывать.
-Твоя девушка?
-Да, мы учились вместе. Потом не виделись целых 3 года.
-Зачем она тебе? Я ведь лучше!
-Не для меня. На этом наши встречи закончились. Потребуется помощь – звони.
    Хотя теперь он частенько видел ее, когда забирал Кристину с работы. Уже на новеньком фольксвагене. Кунней злилась, провожая их взглядом, но Степан был настолько счастлив, что не замечал не только этого, но и многого другого вокруг. И часто думал, и почему я с самого начала не понимал, что Кристина – моя? Я точно валенок.
    Кристина навела уют в его съемной квартирке, на подоконнике появились цветы в горшках, а на окнах – шторы. В ванной теперь висело два халата, а на обувной полке их ждали две пары домашних тапочек. И холодильник теперь всегда ломился от еды. Но главное, Степа мог сколько угодно обнимать Клаву, что он и делал, когда они были дома, и постоянно мешал ей своими поцелуями заниматься на кухне делами. Все приставал:
-Когда поженимся? Ты же сказала, что любишь.      
    Но Клава боялась:
-Давай еще себя проверим. Жил же ты три года и даже не вспоминал меня.
-Я ведь говорю, наверняка блок у меня в мозгах стоял. Защита такая.
-Да прекрати. Какой еще блок. Когда по-настоящему любишь, никакие блоки не сработают. Хотя изменился ты. Тебя же молчуном всегда называли, а сейчас без продыху о любви твердишь.
-Ну почему ты не веришь? Сама ведь говоришь – изменился я. Как тебя увидел, так и изменился, внутри словно все перевернулось. Даже не знал за собой такого, то жаром, то холодом обдает, и хочу тебя постоянно. Если б не упиралась со своими делами, я бы тебя ни на минуту от себя не отпускал, так бы и обнимал, так бы и носил везде с собой. Чтобы дыхание твое ощущать, сердцебиение слышать. Знаешь, как детей в рюкзачках-переносках носят. Чтобы чувствовать тебя всем телом. А ночью хочу быть твоим одеялом, чтобы согревать. Промысел это, не иначе.
-Промысел?
-Ну да. Божий.
-Ты же в Бога не веришь.
-Не верю. Ну… не знаю, что там помимо Бога? Природа, Абсолют, Первооснова, что-то же есть, что определяет всё сущее.
-Вот и давай повременим, разберемся – оно это или нет. Может, обычная ностальгия нахлынула по студенческим временам, а я тут и появилась. Не одна ж я у тебя была за эти годы.
-Ну, были всякие однодневки. Я ж не евнух и не монах. Просто физиология. Чего о них вспоминать-то? Кошки похотливые. Ты совсем другое дело – люблю тебя, понимаешь?
    Он говорил это слово, как драгоценность ей открывал в своей ладони. Но она упрямо твердила:
-Повременим. Еще пару недель. Мы оба изменились со времен Суриковки. Если ты все тот же, докажи – рисунки свои привези с дачи. Обещай! В них твое истинное нутро сидит. От себя ты их спрятал, а ведь это и была твоя любовь, которой ты испугался. Меня тогда убило это. Не помнишь? Ничего не видел?
-Я не думал, что из-за меня тебе так плохо. Мне же и самому было настолько хреново, что ломало всего.
-Я хочу выставку организовать в универе.
-Но я давно не рисую.
-Меня нарисуешь?
-А ты – меня? Ты же лучше меня всегда рисовала.
-Не лучше, а по-другому.
-Привезу, но при одном условии. Мои работы вместе со своими выставишь. И напишешь: супруги Тихоновы.
-Сначала пожениться нужно, чтобы такое писать.
-Сама же тормозишь – давай себя проверим. Сколько еще проверять?!

    Степан теперь все вечера сидел над фигуркой танцовщицы из белоснежной кости. Пока она, конечно, еще не была белоснежной, и платье ее пока еще не стало воздушно-ажурным. Он спешил, месяц после подачи заявления пролетал незаметно. А он хотел успеть как раз к регистрации. Кристине запретил подглядывать, ширму поставил.
-Вы, правда, женитесь? – позвонила ему Кунней.
-Ты откуда узнала? – опешил Степан.
-Брат сказал, что собирается к тебе на свадьбу приехать. Вот объясни мне, почему ты меня не выбрал? Я моложе и красивее.
-Слушай, малявка. Ты хоть знаешь, что такое любовь?
-А ты?
-Я? Тоже не знал до недавнего времени. Теперь знаю. Тайна это из тайн. Божий промысел. 

                ***

   Основано на реальности.
© Copyright: Марк Шувалов
     февраль 2023