Горячие игры холодных сердец. Глава 52

                Глава пятьдесят вторая

   От которого он пробудился только в шестом часу утра, а после – снова уснул, – и проспал до половины одиннадцатого, когда его разбудил какой-то шум, который он спросонья, не понял.
   Разлепив глаза, он сонно огляделся вокруг и, позёвывая принял на кровати сидячее положение; поискав ногами тапочки, которых не нашёл, он встал и, тряся вздёрнутым стручком прошёл  в ванную. Там он справил нужду, умылся, тщательно выбрил лицо, оделся и, прежде чем спуститься к завтраку (хотя, таковой давно уже прошёл, но, зная, что постоялец из такого-то номера просыпался далеко за полдень, миролюбивые работники кухни оставляли для него завтрак, предварительно разогрев его), включил ноутбук и закурил сигарету. Рука так и тянулась выйти на свою страницу и проверить: нет ли от Веры чего новенького; она так завладела его сознанием, что мысли о ней днём и ночью преследовали его, как стая голодных волков, охотившаяся за заплутавшей в лесу одинокой ланью, отбившейся от стада. Он испытал страшную тоску, чередовавшуюся со злобой, когда не увидел ни новой рецензии от неё, ни сообщений в личку, которые она каждую ночь отправляла, щедро снабдив берущими за душу признаниями, которые так согревали его холодное сердце и в то же время бесили, что он готов был не задумываясь, пасть к её ногам и принадлежать ей и только ей, напрочь забыв обо всех тех дамочках, что периодически, сами того не подозревая, вмешивались в их отношения, заставляя Веру испытывать дикую ревность и злобу к ним.
   Выключив ноутбук, Данилов пошёл вниз к завтраку. И пока наш герой наслаждается свежеприготовленным беконом с ветчиной, запивая его крепким эспрессо, посмотрим, чем сейчас занимаются остальные герои сего повествования.
   Итак, мэр Прозерленда Антон Иванович Вороватый расположившись в своём кабинете, знакомился с составленным его заместителем Жгунтиным отчёт о предстоящей в городе книжной выставке, которую было решено провести двадцать четвёртого мая (в день рождения Веры Саврасавой; она была владелицей книжного издательства, расположенного на улице Бакалавров,17, но об этом мало кто знал). Сначала выставку планировали провести после новогодних праздников, но «вмешательство» появившегося в городе Данилова, нарушило планы, так как подозрительный мэр принял его за некоего Архитектора и, как читатель помнит – пытался устранить физически; но данное покушение не возымело действия и г-н Вороватый сдался, приказав своим верным псам следить за ним, не смотря на то, что Жгунтин был против.
   Мечта всей мужской половины Прозерленда – Вероника Кисманова – хрустя снежком, прогуливалась вдоль канала, о чём-то сосредоточенно размышляя; казалось, она вынашивает какой-то дьявольский план – это было заметно по её холодному взгляду и движениям; проходившие мимо представительницы женской половины города – с нескрываемой завистью оглядывали её дорогой прикид (те, которые были не старше сорока лет, а женщины постарше – смотрели на неё с отвращением, которого и не скрывали), а мужская – с затаённым вожделением бросала взгляды на её формы, скрывавшиеся под этим прикидом. Она же, ни на кого не смотрела, и вела себя так, словно находилась здесь одна. Недалеко от канала на стоянке стоял мерседес с затемнёнными окнами, в котором томился водитель, глядя на неё в зеркало заднего вида, словно ожидая команды, что в любой момент могла последовать от надменной красотки.
   Некая Лилия Данакова сейчас пребывала в своей квартире, выполненной в стиле рококо, и сочиняла очередную любовную историю, в тайне надеясь, что её прочитает её недавний рецензент Карлос Дэльгадо и оставит рецензию; сама она не решалась писать ему, зная, что у него «отношения с какой-то баронессой»
   Наташа Салбина, разместившись на диване в комнате своей малогабаритной квартирки, в ожидании мужа, вела переписку с Верой Саврасавай, которую с нетерпением ждал Данилов. Девочки в это утро вступили в очередной спор по поводу последнего: Наташе страсть как не нравились отношения «её Жемчужинки» с этим оболтусом, который, как она боялась, мог «украсть» у неё Веру; ведь она возлагала грандиозные надежды в отношении «рейтинга» на свои  русалочьи произведения, что выставляла на портале. Известно, что рецензии Веры Саврасавай поднимали авторов на первую планку и, те, кто долгое время держался на ней, мог иметь все основания на то, что «редакция» заметит его и… рекомендует в литсопис (т.е. в литературный союз писателей), куда эта глупая русалка и стремилась. Оттого, она и поддерживала с Верой отношения (теперь уже литературные); оттого, она и писала ей рецензии чуть ли не каждый день, зная, что всегда получит «ответку»; оттого она и ненавидела Карлоса Дэльгадо лютой ненавистью. Так в её русалочьей головке созрел план: писать ему рецензии, и, зная, насколько Вера Саврасава ревнива, таким образом, «отвадить» его от неё. Сейчас, она как раз и надумала очередную рейку для К.Д.
   В то время как генерал Алексей Сергеевич Топоров продолжал заниматься обустройством их с женой загородного дома, что он недавно купил, а дети гуляли во дворе, его жена, расположившись возле окна, с бокалом вина и тонкой ментоловой сигареткой… думала о Данилове; вспоминая его крепкие руки на своём хрупком теле и кое-что ещё, в том месте, на которое ей вот уже второй день было больно садиться, потому она и стояла сейчас, мысленно вожделея этого «грозного садомита».
   Григорий, наконец-то помирившийся с женой, этот день проводил с ней за городом в сторожке лесника, снятого им загодя; там они и расположились до конца недели, представляя себя жителями дальнего севера; он ходит на охоту, приносит дичь (предварительно купленную в супермаркете), а она разделывает её (естественно – не взаправду). Эта романтическая идея, недавно пришедшая ему в голову, по его мнению – должна была «подогреть» их чуть не распавшийся брак.
   Георге Бранич, затаившись в кабинете своей загородной дачи, продолжал вынашивать хитроумный план, пришедший ему в голову пару месяцев назад, в то время как его жена Владислава сочиняла очередной детективный рассказ, утонув в мягком кресле в гостиной; её длинные пальчики шустро отстукивали текст, бегая по клавишам… пишущей машинки.
   Давно уже не зависавший на потолке в номере Данилова Виктор Николаевич Кулешов в это время находился в Крыму с Мирославой Ельской, решивших посетить знаменитое «Ласточкино гнездо» в котором в 1987 году кинорежиссёр Станислав Говорухин «разместил своих негритят».
   Эва Шервуд – опасаясь преследования Веры – закрыла свою страницу, предварительно отправив бывшую «подружку» в чёрный список и заблокировав личку; теперь она «пасла» страницу Данилова, надеясь, что он выйдет с ней на связь и, она, «вырвет» его из кровожадных лап этого «демона в человеческом обличье» – как она с недавних пор начала величать Веру Саврасаву, которой, сама же, неоднократно намекала на «проверку Данилова».
   Так прошёл день вторника 30 января.
   Незаметно подкравшийся вечер окутал город своим холодным сумраком, с которым теперь боролись уличные фонари; их свет пробивался и в окно номера Данилова; окутавшись сумраком, как покрывалом, он похрапывал, развалившись на кровати – таки образом отходя от недавно съеденного обеда. Часы на каминной полке показывали 19:39, когда номер вновь прорезал звон. Дёрнувшись, словно его окатили ледяной водой, Данилов вскочил с кровати и бросился к столу. Схватил трубку.
   – Привет, Андрей. Звоню узнать, в каком состоянии сейчас находится Океан. В спокойном, или бушующем, – заговорила трубка капризно-игривым тоном.
   – Тебе это так важно знать? Зачем? – произнёс он с глубокой серьёзностью в голосе.
   – Просто узнать: как ты, и ничего больше, – эти слова она выговорила сухо, но, тем не менее, он слышал в них и заинтересованность, как если бы ей, действительно, было важно знать: как он проводит время.
   – Я пишу, – ответил он со значением. – Про баронессу пишу. У, какой сюжет придумал.
   – Молодец. Поздравления тебе! – рассмеялась Вера.
   – А чё смеёшься-то? – обиделся Данилов. – Я серьёзно. Такой сюжет выдумал! Не мой стиль, но надо поэкспериментировать. Хоть сейчас отправляйся в Ниццу. Там у моей баронессы вилла, – объяснял он с воодушевлением в голосе. – Граф будет жить с ней там после свадьбы. Ну, граф, ну держись. А ведь это он писал ей, то письмо. Ну, Вера я в таком ударе, что хоть сейчас тебе Америку открою. Десять раз за ночь ты не выдержишь. Сидеть будет больно. Да и у меня уже не тот темперамент. Ну, блин, устрою я тебе секс в большом городе, или «Дом-3». – Под последними словами он имел в виду её недавнее замечание в отношении того, что он пообещал «взять её пять раз за ночь», на что она ответила: «пяти мало – десять хочу и всю ночь зажигать».
   – Что, эротика будет? – поморщилась Вера.
   – Х-ха, если бы эротика – с тем же азартом, выкрикнул Данилов. – Сумасшествие в стиле полёта над кукушкиным гнездом. Я Гений. Литературы. Наташка Салбина мне вчера рецку кинула. Так откровенно признала мой талант, что я почти верю. Ты вон оставила меня. Не читаешь уже и не пишешь рецки. Всё чего-то мечтаешь там. Забей на кукушек. Жди на причале. Лазурные паруса поднимутся ввысь, попутный ветер принесёт конкистадора. Будь верна и послушна мне. Я сделаю тебя Королевой Бала! – Приглушив свой словесный темперамент бокальчиком, он добавил: – Милая, я верю в тебя. Скоро рассвет. Что он несёт двоим? Что?
   – Не оставила тебя, сам выгнал. Да, ладно. Проехали. Давай, сочиняй, не буду отвлекать, – она уже собралась прервать разговор, но он не дал ей сделать этого.
   – Чёй-то ты похолодела ко мне, – ядовито заметил он. – Никак другого нашла. Фаворита. Баронесса сейчас выпьет чаю. Служанка ей сервировала стол. Ошиблась малость, и госпожа отправила её на конюшню к Митрофану. Понятна мысль? А после чая её высочество запрыгнет на коня и будет кутить. А знаешь как? Возьмёт шашку… Хотя нет, не стану открывать сюжет.
   – Что-то мне не нравится этот сюжет, – сказала Вера с сомнением в голосе. – Особенно про секс с баронессой, как-то неэтично по отношению ко мне.
   – А причём здесь ты? – произнёс Данилов, стараясь держать себя в руках. – За каким, ты это к себе относишь? Это ни к кому никакого отношения не имеет. Это из прошлого столетия история. Ты чё, баронесса что ли? И что ты имеешь в виду под словом «секс»? Какой именно тебе не нравится секс? Ведь секс бывает разным. Я вот, например, люблю грубый. Плеть так же мне по вкусу, – говорил он, прикуривая сигарету.
   – У меня муж барон, правда, уже бывший. Но всё же. Мне это неприятно. Как знаешь. Твоё дело.
   – *** себе! – чтобы не распаляться, он решил немного пошутить и говорил игривым тоном. – Почему я это угадал? Ты что ли там, какие зелья используешь, что я начал бред всякий писать. Милая, не занимайся такими вещами, в реальной жизни они могут очень навредить. Я вот почувствовал тягу к творчеству, – говорил он, выдыхая дым. – Правда, пишу совсем не то, что хочу. Милая, остановись, не вызывай демона. Пусть он остаётся там, где он есть. Чего ты вообще делаешь-то сейчас?
   – Я тебе об этом говорила, и многие знают, что у меня муж барон, – говорила Вера и, было заметно, что эта постоянная «забывчивость» Данилова, начинает раздражать её. – Ты забыл об этом, наверное. И не приписывай мне то, чего нет. Не надо. Я такими делами не занимаюсь.
   – Вот. Хочу в это верить! – отвечал он, стряхивая пепел в переполненную пепельницу; скатываясь с окурков – он падал на стол, и Данилов сдувал его на пол. – А по поводу истории про баронессу это вот если не хочешь, можешь не читать. История выдуманная, ни к кому никакого отношения не имеет. Правда, настроила на неё меня ты. Муза моя. В Америке хочешь жить? Чёй-то Салбина, наплела мне, что я гений, а вот в избранные не взяла, – усмехнулся он. – Как настроение? Пей зелёный чай. И не лезь в магию с приворотами. Я отойду. Когда буду – не знаю. Привет!
   – В Америке не хочу, теперь только в России, – серьёзно отвечала Вера, не поняв его шутки. – Ну, и в Греции, у сестры. Если муж отберет виллу в Ницце, то, я туда больше не поеду. В магию не лезу. Она мне не нужна.
   – Как, у тебя ещё и вилла в Ницце? – округлив глаза, присвистнул Данилов. – Почему я это знаю? У моей баронессы тоже в Ницце. Вера, я читаю твои мысли. Это какая-то магия. Кончай мудрить. Письмо барона к баронессе понравилось? Дай надежду, что увидимся вновь. Я утром должен быть уверен, что завтра встретимся мы вновь. Я бакалавр в сфере искусств. Мне Нобеля надо выписывать. Почему ты не продвигаешь меня как талантливого писателя?
   – Я тебе про виллу говорила. Может, и про Майбах не помнишь? У тебя плохая память. Я-то помню всё.
   Прежде чем ответить, он добавил окурок к куче других, и они вывалились из пепельницы.
   – Слишком много мыслей в голове, – отвечал Данилов, собирая окурки. – Разве сейчас вспомнишь, что помнишь. Про Майбах помню. Про виллу не помню. Что ты помнишь? Какую кличку можно дать коню баронессы?
   – Можно назвать его Алквивир, или, например, Монсегюр, так назывался у тамплиеров их замок.
   – Русское имя я имел в виду. Дело то происходит у нас.
   – Ну и что. Тогда в моде было всё французское, на русском аристократы не говорили и письма писали на французском. Поэтому, иноходца не назовут русским именем, – поясняла Вера, со значением.
   Данилов придвинул ноутбук, открыл страницу новеллы и нашёл недавний текст.
   – Ладно. Вот оцени мой талант, – сказал он и начал считывать текст с монитора: – «Прибыв в своё родовое поместье, графиня С. приказала подать в её покои чай и сладкое. Прислуживала ей её личная служанка Парашка – молоденькая девушка, хрупкая и услужливая. Войдя в комнату, девушка сервировала приборы под пристальным взглядом госпожи, лишь раз ошибившись, за что и получила взыскание в виде дюжины плетей, которые ей было велено получить от конюха Митрофана, снискавшего в «этом деле» славу не только в поместье, но и за её пределами. Поблагодарив госпожу за это взыскание, и уверив, что в следующий раз будет точна и внимательна, бедняжка побежала готовить себя для «встречи» с конюхом. А баронесса, покончив с чаем, облачилась в костюм генералиссимуса, взяла шашку, вызвала пятерых крестьян, которые «прислуживали» ей во время её «увеселительных прогулок»; те встали в ряд на расстоянии трёх шагов друг от друга, а повар Степан – тучного телосложения мужичок поставил на крестьянские макушки по пивной бутылке. Оседлав самого норовистого в округе коня, её высочество в порыве нахлынувшего на неё азарта от предстоявшей свадьбы, скакала возле крестьянских макушек и шашкой рубила бутылки. Она вошла в такой раж, что случайно, не рассчитав удар, даже снесла голову одному из крестьян…» – Данилов кончил читать и, теперь ждал, что она скажет.
   Вера не отвечала – видимо «переваривала» прочитанный Даниловым текст, который, как она сама не раз признавалась: проносила через себя.
   – А тогда разве было пиво? – наконец донёсся до него её голос. – Может, брага? И, костюм генералиссимуса, лучше заменить на амазонку. Это такое платье для выездки. Конь, как-то по-крестьянски. Лучше иноходец – это породистая лошадь и стоила очень дорого.
   – Что ещё за амазонка? – скорчив гримасу, он наполнил бокал и медленно поднёс его к губам. – В моём представлении амазонки – это полуголые девицы, живущие на природе и страшно ненавидящие мужиков. «А баронесса, покончив с чаем, облачилась в костюм амазонки, взяла шашку…» – так что ли? – сделав глоток, он продолжал: – Чё-то про амазонку я в растерянности. А бутылку пивную чем заменить? Что-то она должна им на головы поставить. Как вообще сцена? «Чёрный» юмор.
   – Амазонкой называется платье, – пояснила Вера. – Длинное, с узкой талией. И, обязательно со шляпой, на верёвочке. Ты, что, ни разу не видел? У художника Карла Брюллова есть картина под названием «Всадница», посмотри в интернете.
   Данилов закрыл файл и, тыкая пальцем по клавишам, набрал в поисковике: «брюлов всадница». На картине была изображена молодая женщина, которая верхом подъезжает к открытой террасе богатой виллы. Уверенно потянув за узду, с кажущейся легкостью, она останавливает строптивого коня; он, резко прерывая бег, вздымается на дыбы. Обворожительный облик и ловкость кокетливой всадницы вызывает восхищение миловидной девочки – видимо – её младшей сестры; она выбежала на крыльцо, поднялась на ограждение и с восторгом смотрит на неё.
   – Да нет, – говорил Данилов в трубку, не отрывая глаз от картины, – моя баронесса – это этакая «бой-баба» с норовом и манерами стервы. Шляпа ей не к лицу. Именно мундир нужен. Подбери мундир того времени. Я про то время ничего не знаю. Говорю: не мой это стиль. А пишу под воздействием магических чар. «Всадница» – это совсем не то. Уж больно баба нежная. А баронесса с манерами чёрт знает кого, не помню сейчас.
   – В одном мундире? Или в штанах? – спросила Вера и, не дожидаясь ответа, продолжила: – На голову можно поставить по кувшину с брагой. Когда баронесса срубала их, то, брага лилась по лицам мужиков, и они от радости её глотали, а, потом, пьяные, валились с ног. А коня можно назвать жеребцом.
   – Вот про брагу, что пьяные валились с ног – это да – здорово придумала! – вставил Данилов, попивая из бокала. – «Ёкарный бабай, чего я сам не додумался. Опять баба меня обставила», – подумал он, а в трубку сказал: – Что значит в одном мундире или штанах? В мундирном костюме. Ну, вот белые гвардейцы накидывали на плечи… с эполетами что ли. Как их назвать литературно? Вот видел тебя во сне недавно в военной форме. Чёрт знает что такое. То ли ты военная, то ли фиг его знает что. Как называется твоя форма? – говоря это, он даже вспотел, словно соревновался в беге с генералом Топоровым, который, судя по его «спортивной выправке» мог запросто дать ему сто очков форы.
   А Вера, между тем, говорила:
   – У меня китель с погонами и юбка до колен, и сапоги кожаные на каблуках. – Подумав, добавила: – Пилотка ещё. Белая рубашка на праздники, в будни, обычная, голубая. Летом туфли. У белой гвардии были мундиры. У моряков-офицеров – кортики.
   – Блин, я серьёзно говорю. Не прикалывайся. Почему я это-то знаю? То, что у тебя форма ты не говорила. Вот «увидел» тебя сегодня ночью в форме военной, и решил одеть свою баронессу в военный мундир. Это ты что же, получается, имеешь чин какой-то? Вот слушай, – перескочил он на другую тему и, придерживая трубку плечом, принялся выстукивать на клавиатуре текст и тут же озвучивать его: «а повар Степан – тучного телосложения мужичок поставил на крестьянские макушки по кувшину с брагой. Оседлав самого норовистого в округе жеребца по кличке Демон, её высочество в порыве нахлынувшего на неё азарта от предстоявшей свадьбы, скакала возле крестьянских макушек и шашкой рубила кувшины; брага лилась по лицам мужиков, они от радости глотали её, а потом, пьяные валились с ног; она вошла в такой раж, что случайно, не рассчитав удар, даже снесла голову одному из крестьян.
   – Я тебе говорила, что я офицер, сколько можно? – рассерженно выговорила Вера, когда он кончил читать. –  И «ТТ» имею, и приёмы захвата знаю, и нож метаю. Ну, у тебя память девичья, что ли? И опять Демон. К чему? (После паузы) И чин имею, говорила, что банкет будет. Звезды на погонах обмывать.
   – Да-да, вот только сейчас что-то припоминаю, – заговорил Данилов с волнением в голосе. –  Ты ещё что-то про офицера ФСБ сказала. То ли себя так назвала то ли кого-то. Я ещё чего-то подумал. Не помню чего. Про пистолет помню, про приёмы тоже говорила. И насчёт кинжала – смутно, но уже доходит… – он замолчал, немного успокоившись, продолжал: –  О, блин, а я решил, ты магическим зельем меня привораживаешь и не так смешала нектар, вот и выходит что у меня видения. Да-да, вот вспоминаю ещё что-то.  Вероника Кисманова оказывается мужик. Представь, это уже чёрт знает, как понимать. В общем: надела военный мундир. И всё. А что кличка не нравится? Заменить на иностранную? А может – Пушистик? Ещё откуда-то помню – ты говорила, что тебя называли Пушистик и Комочек.
   – Ты называл меня Пушистиком. Тыыыы, – протянула Вера, обиженно. – Я предлагала варианты, тебе не понравилось. Насчёт клички коня. Зельем нельзя на расстоянии пользоваться, запомни это. Его нужно выпить, тогда поможет.
   – Фу, блин. Тогда ладно, – ответил Данилов, отирая пот со лба.
   – Я пью вино, – неожиданно сказала она, меняя тему. – Скучно. Скажи, что любишь меня...
   – К чему говорить о любви, если её не существует, – сказал он устало. – Мы так и не смогли разгадать этой тайны. Но почему... Почему... Во, какие мысли приходят в голову по ночам. Давай диалог. Отвечай.
   – Любовь – чувство не к каждому, – ответила Вера, – а выборочно. Вот, ты меня здесь зацепил. Остальные – нет. Только ты Любимый, больше никто и никогда! – добавила она с чувством. – Да и тайна не в этом, а в той химии, от которой горит всё внутри яростным огнём. И полыхает огонь, который ничем не залить.
   Данилов на это ничего не ответил, а лишь тяжело усмехнулся, перекладывая трубку в другую руку.
   – Мы в аллеях светлых пролетали, мы летели около воды, – декламировала Вера с выражением. – Золотые листья опадали в синие и сонные пруды. И причуды, и мечты и думы поверяла мне она свои, всё, что может девушка придумать о ещё неведомой любви. Говорила: «Да, любовь свободна, и в любви свободен человек, только то лишь сердце благородно, что умеет полюбить навек». Я смотрел в глаза её большие, и я видел милое лицо в рамке, где деревья золотые с водами слились в одно кольцо. И я думал: «Нет, любовь не это! Как пожар в лесу, любовь – в судьбе, потому что даже без ответа я отныне обречён тебе. Это Николай Гумилёв.
   – Красивый стих. Почему я так не додумался? – произнёс он, сделав плаксивое выражение, и после паузы, спросил: – А чего это я тебя зацепил?
   – Показался галантным и воспитанным, – вздохнула Вера, будто сожалея, что теперь он – не такой, – таким лапочкой и симпатюлькой. Послушным и милым пай-мальчиком. Кто знал, что ты станешь Океаном? Изменился на глазах, наверное, я на тебя так повлияла.
   – Чего это пай-мальчик? – набычился Данилов, наливая ещё порцию. – Я всегда был буян. Я ещё покажу себя.
   – Вначале – да, – он снова услышал её вздох. – С тобой можно нормально говорить, вообще??? – проговорила Вера с раздражением. – Что ты сразу в позу обиженного встаёшь. Где твоя воспитанность, вечно лезешь в бутылку. Утихни. Ты уже всё мне показал. Хватит. Не нужно этого. Ни дня не можешь без скандала. Нельзя так. Нельзя, – она говорила торопливо, и было заметно, как голос ещё дрожал и, она, казалось, едва сдерживает себя, чтобы вновь не перейти на более грубый тон.
   Этот разговор начинал утомлять его. Он посмотрел на часы. Они показывали: 01:14.
   – А что это за поза такая – обиженного? – усмехнулся он, состроив на лице иронически-презренное выражение.
   – Этим ты отталкиваешь от себя, – говорила она, игнорируя его вопрос. –  А я не хочу, чтобы так было. Мне больно от этого. Сколько тебе лет? Такое чувство, по твоим словам, тебе этак – 18. На большее не тянешь, ни по манерам, ни по поведению. Этакий – вечно молодой и вечно пьяный. Со мной, хотя бы будь самим собой. Без фальши. Без этой глупой школьной бравады. Естественным будь, а не замещением. А ты искусственный весь. Будь проще. На будущее.
   – Что же ты, воспитать меня хочешь? – огрызнулся он, допивая из бокала. – Отправить к конюху Митрофану, чтобы он высек меня плетьми? Вера, может тогда я стану послушным? – он уже собрался пустой бокал бросить о каминную полку, но, боясь, что это был последний – сдержал себя.
   – Не хочу воспитывать, я тебе никто для этого. Просто рекомендую, как себя вести нужно. Ты же не дикарь, но, хочешь им выглядеть. Надо учиться быть доброжелательным, а не крушить всё вокруг себя. По манерам судят по человеку, хамам только красный свет.
   – Ладно. Подумаю над этим, – пообещал он; эти её вечные нравоучения, порядком осточертели ему, но он не хотел опять ссориться, а потому – сдержал свой пыл, хоть и давалось ему это с большим трудом.
   – Спокойной ночи, – сказала она насмешливым, но в то же время ласковым голосом. – Уже поздно, а мне завтра на работу. Хочу, чтобы ты стал Лучшим, и мне не приходилось за тебя здесь краснеть. Добра тебе желаю, только – добра. И будь постоянен во всём. И со мной тоже. Я же тебя люблю и не хочу в тебе разочароваться. Не хочу. До завтра, Любимый.
   Она положила трубку.
   «Э-э-э-э, – протянул Данилов, услышал врезавшиеся в ухо нудные гудки, они словно заменили собой голос его недавней собеседницы, которая снова оставила его томиться ожиданием до следующего звонка, и он не успел задать ей тот вопрос, что сейчас вертелся у него в голове.
   Опустив трубку, он, вышел на её страницу и, открыв личку, где хранилась его с Верой переписка, написал: «Баронесса, любовь моя, что-то не совсем понял ваших слов по поводу «краснеть за меня». Поясните. Я пока что ничего такого из ряда вон не выкинул. Я горю желанием стать вашим фаворитом, да вот воспитания никакого – вы правы…» Это и были те слова, что вертелись у него в голове. Перечитав написанное, он отправил это сообщение. А после – выключил ноутбук и «полетел в сон с мыслями о ней».