Все на смерть похоже. Гл. V

Наконец я вернулся домой после столь долгой и суровой битвы. Кажется, нам удалось закрыть Проход надолго, полагаю мы можем спать спокойно. Что я и делал в первые несколько дней: спал, ел, валялся на диване, таращился в телевизор. Владыка смотрел на это снисходительно, дал мне отпуск на неделю, а монахов отпустил в скит. Позвизд тоже справился со своей частью работы прекрасно. Можно было почивать на лаврах, тем более мама моя не могла нарадоваться на меня. Она готовила мне всякие вкусняшки, а вечером мы вели бесконечные беседы, она как старейшая ведьма знала много разных историй. Мама каждый день к двенадцати часам уходила на совещание в ковен, возвращалась к вечеру, переполненная разными новостями и мыслями. Она после пленения типулы просто помолодела. Мы, даже с ней вечером ходили к озеру, и смотрели как Герта скованная по рукам и ногам лежит на дне озера. Сверху плавали водоросли, длинные волосы Герты развевались в воде, глаза были закрыты как у спящей красавицы. Она не производила впечатления мертвой, будто просто спала, да так оно и было на самом деле. Зрелище выглядело завораживающим, я спросил у мамы:
- И что теперь? Почему так важно было пленить типулу?
- Теперь синтагма не сможет будоражить нашу землю, и сам ты видел, проход закрылся. Помощи ей ждать неоткуда, грешники горят в аду. Как все материальное она не может без питания, типула поставляла ей парней, но думаю, она не успела нужное количество заманить. Да вы с Позвиздом даже и знаете всех. Сколько тогда на кладбище нор было?
- Четыре.
- Вот видишь! А надо хотя бы семь.
Мама грустно покачала головой каким-то своим мыслям, и мы пошли по парковой аллее домой. Шуршали листвой на дорожке: мама специально, как девочка, ногой листву поддевала, бросала вверх. Прям как ребенок. Да она у меня и была ребенок, в душе. Вечно веселая, озорная, но бесконечно добрая ведьма, моя мама.
- Постой, - спросил я – а если бы она набрала эти семь человек, что было бы тогда?
Мама остановилась, серьезно на меня посмотрела, я ее такой никогда не видел сосредоточенной и строгой.
- Тогда бы она уничтожила вашу церковь модо. – Ответила она.
- Ну и что. Мы и так изгои в христианском мире, никто бы не опечалился.
- Это не так – вы островок спасения, собравшие под свое крыло и наши ковены, и язычников и атеистов, всех. Над вами даже разверзлось чрево ада, излиянию которого на землю ваша церковь воспрепятствовала. Вы отрицание отрицания, попрания любых истин и утверждений.
Такие слова моей мамы, действительно подлинно отражали, то, как к Церкви модо относились мефодиевцы. Она была опорой для них. Об этом я поразмыслил уже дома, когда мама ушла по делам. У меня оставался еще один день отгула, и я решил сходить в гости к Позвизду, который приглашал меня заглянуть как-нибудь. Со мной желала познакомиться Сибила, да и пленение типулы надо отметить. Предварительно позвонил Позвизду. Тот не сразу понял, о чем речь, видно был сильно занят или забыл в суете, но быстро сообразив, предложил идти к нему домой, Сибила всегда на месте, а он позже подойдет.
Город у нас не такой уж и большой, но когда я отправился по адресу, указанному Позвиздом, вдруг понял, что никогда в этой части города не был. Вот ведь как, родился в Мефодиеве, все тридцать лет своей сознательной жизни прожил в нем, а не бывал в этих кварталах. Не приходилось. Так бывает. Сибилла меня уже ждала. Встретила на пороге, широко и мило улыбаясь. Мы прошли в гостиную, где уже был накрыт стол и дымился старинный самовар. Пока жена Позвизда наливала чай я спросил у нее как они с мужем познакомились.
- О, это не особо романтическая история. – Весело сообщила она, открывая кранчик в самоваре – Мы же из родственных ковэнов. Наши судьбы были решены, когда мы еще родились.
Она разлила чай села за стол напротив меня. Я взял мармеладку и отхлебнул из кружки. Чай был травяной.
- Но с другой стороны, все же у нас был некоторый момент знакомства и романтики. Я уехала после школы учиться в Лакинск, а Позвизд в армии служил потом по контракту еще несколько лет, так что мы с ним увиделись после школы только через семь лет. И вот, оказалось, что мы будто созданы друг для друга.
Она медленными глотками пила чай, задумчиво смотрела в окно за моей спиной. Было видно, что какая-то мысль неотступно преследует ее.
- Слуша, Буривой, но речь сейчас не о нас с Позвиздом, а о тебе.
Я насторожился, вспомнив одну подробность о Сибиле, которую, наверное, в городе знали все – ее способность видеть будущее.
- Ты что-то увидела про меня? – Прямо спросил я.
- Будущее не имеет одного измерения, поэтому сложность в том, чтобы понять какое именно будет развиваться, а это зависит от тебя.
- Это как. – Не понял я.
Она оставила в покое чашку с чаем, которую просто держала в руке и поглаживала пальцем ее край. Сибила встала и достала из шифоньерки баночку мёда.
- Вот смотри: у тебя три варианта развития событий: ты отвечаешь на чувства, испытываемые к тебе синтагмой, второй вариант ты не отвечаешь на чувства синтагмы.
Она умолкла, я остался в полном нетерпении, ожидая, что Сибила объявит и третий вариант. Но она молчала, вопросительно глядя на меня. Мне надо было подумать, так сразу ответить было сложно. Я никогда так вопрос не ставил перед собой. В это время загромыхал ключ во входной двери. Пришел Позвизд. Он поздоровался,  был какой-то хмурый, но все же старался это не показать. Поцеловал жену в щечку, она спросила его:
- Обедать будешь?
Позвизд махнул рукой: «Я только чайку попью». Налил себе чаю и сел рядом со мной, сердито откусывая от ванильного сухаря кусок.
- Ты чего такой злой? – Спросил я.
Позвизд ответил не сразу, разжевывал сухарь, был несколько меланхоличен.
- Похоже пленение типулы нам не помогло.
- Почему ты так решил?
- Не знаю, предчувствие у меня нехорошее.
Позвизд неопределенно пожал плечами. Сибила усмехнулась и погладила мужа по голове.
- Вот и я об этом: третий вариант – синтагму надо отвлечь чем-то сильным.
- Это как? – Не понял я.
- Понимаешь, Буривой, ты извлек страдающую душу из Прохода и она теперь полностью зациклена на тебе, как на своем освободителе. У нее же никогда не было своего парня, а девушка на момент смерти как раз находилась в таком возрасте, когда хочется любить и быть любимой. Вот ее и надо как-то на другого человека настроить.
- Это ты видела? – Поинтересовался Позвизд.
- Да видела, но неясно. – Несколько смутившись, ответила она.
Конечно, я призадумался и, поглядывал на Покатовых, которые теперь стояли около комода и вопросительно смотрели на меня. Что тут скажешь: синтагма обладала даром оживлять материю, но не одухотворять ее. Она та искра, которая дает жизнь, но не дает надежды. Все что она оживляет существует только с ней, и с ней же страдает. Мне, вдруг, пришла в голову странная мысль и я постарался сразу ее донести до супругов, но Сибила меня опередила.
- Я знаю, о чем ты хочешь спросить, Буривой, она должна чем-то питаться, без этого невозможен контроль такой огромной биомассой, котора\ существует в целом районе.
- Но, подожди, я так понимаю, еду ей поставляла типула, а мы ее обезвредили. – Заметил Позвизд.
- Это хорошо. Но типула все равно скорее всего успела заготовить какое-то количество питания. Ей не хватит на жизнедеятельность и на то, чтобы держать открытым Проход. Но ей нужен ты.
- Как пища? – Усмехнулся я.
Посмотрел на часы, которые висели над комодом – ровно 13.00. Мне надо было идти в семинарию на занятия, я там на третьем и четвертом курсе вел миссиологию. Одна лекция раз в неделю. Попрощавшись с Покатовыми я побежал в семинарию. Еще издалека во дворе семинарии я заметил проректора отца Азарию, он стоял раком над капотом своего синего «фольксвагена», его лысина блестела на солнце, и он не сразу заметил, как я подкрался сзади, а когда заметил, вздрогнул от неожиданности. Вытирая тряпкой масляные руки, он недовольно пробурчал:
- Любите, вы Буривой, подкрадываться.
- Боевая привычка, отец Азария.
Ответил я, благословляясь, проректор с чувством достоинства осенил меня крестным знамением. Мы медленно направились к семинарии, отец Азария вообще все любил делать не торопясь.
- Не появлялись больше демоногиды? – Спросил я.
- Вашими молитвами, Буривой, все спокойно. У вас сейчас какой курс?
- Четвертый.
- Да, там благочестивые ребята.
Я усмехнулся, вспомнив хитрые морды семинаристов. И чего отец Азария постоянно делает вид, что ничего особенного не происходит: демоногид просто так, от благочестия не заводится. Мы зашли в семинарию, я пошел к лифту, чтобы подняться на второй этаж, а отец Азария с достоинством отправился к себе в кабинет.
Миссиология как предмет преподавания всегда вызывал у меня какое-то странное чувство. Зачем говорить о том, что надо делать. При этом мне приходилось пересказывать какие-то прописные истины.
Когда я шел по коридору уже прозвенел звонок. В аудитории на стульях лениво развалились семинаристы, увидев меня они встали, мы помолились перед началом занятий. Начал я что-то рассказывать, краем глаза наблюдая за ребятами. Пирожков на первой парте как всегда спал, положив голову на руки, Семенов за второй партой, закрывшись монитором ноутбука, рубился в какую-то игру. Остальные были заняты каждый своим делом, хотя в целом вели себя тихо. У меня иногда складывалось такое впечатление, что лекцию я читаю сам себе. Конечно, я бы мог навести порядок, поставить всех на место, замучить зачетами и тестами, но мне останавливало вот что: они поступили сюда по убеждению, искренне желая овладеть специфическими знаниями, так почему я должен заставлять их учиться? Вообщем я перестал рассказывать, нашел ролик про миссию Русской Церкви на Филиппинах и поставил студентам для просмотра, в качестве учебного пособия.
До конца занятия оставалось минут двадцать, я решил сходить в туалет. Навстречу мне по коридору шел семинарист Мацнев, а ведь он должен был быть у меня на занятиях; вероятно спал у себя в комнате. Он поздоровался, я машинально ответил, но невольно обратил внимание на одну деталь в облике семинариста: у него была обвязана шея бинтом. Даже если он порезался, чего обмотался, можно пластырь было наложить. После туалета, я еще постоял в коридоре у окна, посмотрел во двор на голубые ели, на голубое небо и вернулся в класс. Фильм закончился, семинаристы занимались, кто чем мог – в целом изнывали от лени. Прозвенел звонок, мы помолились и разошлись. Теперь можно было идти домой, но только я вышел в коридор, как столкнулся с Ольгой Валерьевной. Она деланно-натяжно заулыбалась мне, будто действительно рада меня видеть. Пригласила ко мне, переговорить насчет моего доклада для «Богословского сборника». Я не особо любил общаться с Вареньевной (так звали ее за глаза семинаристы), но зашел.
Ее кабинет, с большим окном, был заставлен горшочками с разными комнатными цветами, на стенах висели картины с детскими рисунка и какие-то аппликации. Посреди кабинета буквой Т стояло два стола, на них аккуратно стопочками лежали книги, тетрадки и стояли разные безделушки. И посреди всего этого восседала Вареньевна, как великолепный цветок. Я тоже присел напротив нее, ожидая, что она скажет. Ольга Валерьевна достала из папки верстку сборника и сказала:
- Буривой Романович, я не могу допустить вашу статью к печати.
Я стал припоминать, о чем она говорит, какая статья? И невольно обратил внимание на то, что с правой стороны шеи у Вареньевны приклеен большой пластырь, а проректор все продолжала говорить о моей статье, тут я спросил ее:
- Ольга Валерьевна, а чего это у вас на шее пластырь?
Она явно смутилась и невольно дотронулась до места прикрытого пластырем.
- Кошка поцарапала. Так что вы скажете насчет статьи?
Я наконец вспомнил, что действительно давал какие-то заметки о истории Свято-Пафнутьева монастыря. Вареньевна опять мне стала объяснять, что статья неправильно оформлена, не так написана, да и вообще ненаучная.
- Ну, хорошо, - остановил я ее словесный поток. – Не помещайте, я не в претензии.
- Да, но за последние два года вы не дали ни одной статьи, а это непорядок, все преподаватели должны участвовать. У вас и рейтинга никакого нет и индекса цитирования низкий.
- Я же не ученый. – Возразил я, продолжая рассматривать ее пластырь – А епархиальный миссионер.
Вареньевна смутилась от моего пристального взгляда, даже щеки у нее покраснели.
- Что вы на меня так смотрите, Буревой Романович? – Защищаясь спросила она.
- Ой, простите, Ольга Валерьевна, что смутил вас, пойду я.
И вышел. «Странно все это» - подумалось мне. Коридор был пуст, хотя вроде как перемена, возможно, семинаристы ушли на обед. Я начал спускаться на нулевой этаж, чтобы также пообедать и столкнулся прямо на лестничном пролете с незнакомым мне юношей. Он толкнул меня в плечо, извинился, я толком его не разглядел, только ощутил от прикосновения его руки к моему плечу какой-то странный холод. В семинарии я его прежде не видел.
Вообще не в моих правилах было столоваться в семинарии, но на этот раз я изменил своему правилу взял тарелку супа и стакан компота. Ел мой любимый гороховый суп, осторожно осматривал студентов. Они беспечно разговаривали, кто-то пил чай, кто-то также как я ел суп. У некоторых из них я увидел такие же пластыри на шее, как и у Вареньевны. Подозрительно это было все.
Немного перекусив, вышел из семинарии. День в самом разгаре, солнце печет немилосердно. Решил с территории семинарии выйти через колокольню. Под ней имелась большая проходная арка. Когда уже уходил повернулся, чтобы перекреститься и вот вижу такую картину: по стене семинарии к окну кабинета проректора отца Азарии как паук лезет тот самый парень, с которым я столкнулся в коридоре. Его движения были изящные, ловкие, он несколько напоминал ящерицу. И когда он дополз до окна, его открыл сам отец Азария и впустил молодого человека.
Надо проверить чего там, в семинарии то твориться, что за юноши лазят по стенам в кабинет проректора. Я вернулся, сторож на вахте немного удивился, чего это я никак не могу угомониться и пойти домой, однако пропустил. Спросил у него, не спускался ли отец Азария, он сказал, что не видел его с утра. Я не стал подниматься по лестнице, а воспользовался лифтом. Хоть семинария у нас и трехэтажная, но лифт все же имелся. И это иногда очень удобно.
Тринкнул звоночек, лифт остановился и двери открылись. Я осторожно выглянул наружу: в коридоре было тихо, ни души, только какое-то приглушенное чавканье и кабинета проректора. Стараясь не цокать каблуками прокрался по коридору к кабинету проректора, приоткрыл дверь и увидел такую картину: отец Азария сидел, распластавшись в своем кресле, откинув назад голову, а на нем сверху, сидел или лучше сказать лежал, тот самый ползунок со стены и как комар сосал кровь у проректора. Мне показалось, что отцу Азарии это нравилось – глаза у него были полузакрыты, он постанывал. Мое появление спугнуло юношу – он оторвался от своего дела, повернул голову, взвизгнул как мышь и очень ловко выбрался через окно на улицу. Отец Азария не сразу пришел в себя, сидел развалившись в кресле, закатив глаза, я подошел, похлопал его по щекам, он начал приходить в себя. Я невольно обратил внимание на ранку на его шеи: вена там набухла, были видны две ранки, но они совершенно не кровоточили. Отец Азария пришел, наконец, в себя, недовольно посмотрел на меня.
- И как это понимать?
Почти возмущенно спросил я. Отец Азария встрепенулся, как петух, стремительно встал и полез в стол, достал оттуда пластырь и очень неловко наложил кусок пластыря на ранку.
- В чем дело, Буривой, почему вы заходите, без стука.
Отец Азарий порывисто поднялся из кресла, нервно заходил по кабинету. Видно было, что подбирает слова, как все объяснить.
- После того, как мы изгнали демоногида, все это и началось. Мы взяли дополнительно на первый курс выпускника 29 школы. Благочестивый парень, хорошо основы веры знал, молитвы, историю церкви-модо. Почему не взять. Я же не знал, что он вампиром окажется.
- Слушайте, отец Азария, но я его раньше не видел. Когда вы его успели взять.
- Да вот, недели две, пока ты на Рубеже воевал, да в отпуске отдыхал, мы его и взяли учиться.
- А что, владыка с ним не беседовал?
Отец Азария остановился и с удивлением на меня посмотрел, будто я что-то неприличное сказал.
- Конечно. А как же без владыки. Провел собеседование. Вернул его дело без пометок. Видно, его личность у него не вызвала отрицательных эмоций.
Все это было странно, мне надо было поговорить с архиереем срочно. Но отцу Азарии я все же еще один вопрос задал:
- Батюшка, а как же вы сами-то? Вампир он ведь без вашего согласия не станет пить кровь.
- Он какой-то странный вампир: он кровь-то мою сосет, но такое ощущение, что ему это совершенно не нужно, а мне вот он такое удовольствие доставляет, хочется прям, чтобы он меня до смерти засосал.
Мы с отцом Азарием вышли из кабинета, в коридоре столкнулись с Ольгой Валерьевной. Теперь мне было понятно, с чего у нее пластырь на шее.
- И вы адаптером поцелованы!
Не удержался я от восклицания, чем привел в замешательство её.
- Какой адаптер?
- Вампир, который вас кусает, называют вампиром-адаптером. Он кусает и пьет кровь не для себя, а для синтагмы. Он как переходник, резервуар. Она же ведь не может сама кровь пить, а питаться ей надо.
Ольга Валерьевна в смущении потерла шею, в том месте, где был пластырь.
- Много в семинарии людей на адаптера подсели? – Спросил я.
Проректор не сразу ответил, видно было, что вся эта история ему самому не нравится, наверняка он ничего не сообщал архиерею, а это залет.
- Да, я виноват. Поддался страсти, не смог справиться с искушением.
- У вас, я смотрю, в семинарии так страсти и разбирают руководство, то демоногид, то вампиры-адаптеры.
Батюшка пропустил мимо ушей мою ядовитую реплику. А что тут скажешь, он понимал, что я прав.
- Кроме нас еще восемь семинаристов и одна повариха. – Хмуро сообщил он.
Я даже присвистнул от того, какие масштабы вампиризма развернулись в семинарии. Оставив растерянных проректоров в семинарии, отправился в епархию. Надо было бы сообщить обо всем епископу, что-то он скажет на это. По дороге в епархию я встретил тетю. Он сидела на лавочке, и была явно чем-то расстроена. Эти лавочки на набережной, в тени липовых деревьев, которые росли вдоль дорожки, были чрезвычайно удобны для отдохновения в жаркие летние дни. Присел рядом с тетей, она не сразу обратила внимания на меня, была очень чем-то озабочена. Я ее окликнул, тетя посмотрела на меня, будто в первый раз увидела, но узнавание пришло почти сразу, она сказала:
- Буривой, я Конрада видела.
Я приобнял тетю, погладил ее по спине, пытаясь успокоить.
- Тетя Эльвира тебе показалось, Конрад умер. Такое бывает, когда потеряешь кого-то близкого.
Тетя всхлипнула, погладила меня по руке, вынула платочек из сумочки и, вытирая набегавшие слезы пошла по набережной в сторону Покровского храма. А я все же решил попробовать встретиться с архиереем. В управлении сначала зашел к себе в кабинет, отец Климент встретил меня, как всегда хмурой улыбкой. Рассказал ему о происшествиях в семинарии, мельком упомянул о видении моей тети, посетовав, что вот тяжело ей, смерть сына ее прям сильно подкосила. Услышав о вампире-адаптере отец Климент, как-то весь встрепенулся.
- Это плохо. – Сказал он.
Я усмехнулся, понятно плохо, когда вампиры в городе вот так свободно орудуют. Но монах со мной не согласился.
- Главное не в этом, Буривой, а в том, что он адаптер. И как ты думаешь, для кого или для чего он запасает кровь?
- Думаешь для синтагмы?
Отец Климент молча уткнулся в монитор, показывая этим, что ему и так все ясно, но мне все же пояснил:
- Все это свидетельствует о том, что пленение нами типулы проблему не решило. Она успела какое-то количество парней набрать. Ты знаешь, сколько в городе было необычных смертей после посещения медсестры?
- Как минимум три.
- Этого ей достаточно, чтобы протянуть довольно долгое время, пока она не решит проблему.
Зазвонил телефон, отец Климент взял трубку, сказал: «Хорошо», а потом мне сообщил:
- Иди, владыка тебя вызывает.
Я поднялся на второй этаж. В приемной Лёлечка деловито набирала что-то за монитором компьютера, даже не взглянула на меня, просто кивнула головой на кабинет. Когда я зашел владыка стоял у окна. Это его любимое место в кабинете, надо полагать. Но на этот раз мы о пейзаже за окном не говорили. Он предложил мне присесть, сам занял свое место в кресле. Не сразу начал разговор, что-то все рассматривал свои руки.
- Про вампиров-адаптеров ты знаешь? – Наконец спросил он.
Меня это несколько удивило – значит, отец Азария уже сообщил, но когда? Владыка, будто читая мои мысли, поспешил меня успокоить:
- Нет, отец Азария мне ничего не докладывал. Я просто сам знаю. Когда с этим абитуриентом беседовал, мне все и стало понятно, кто он и зачем ему в семинарию.
Сказать, что я был удивлен, ничего не сказать, просто потрясён.
- Но зачем? – Вырвалось у меня.
Владыка тяжело вздохнул, зачем-то передвинул тяжелую чернильницу с одного края стола на другой. Видно волновался.
- Я подумал вот что: в целом вам нейтрализовать синтагму не удалось. Да, да вы ее значительно ослабили, но не уничтожили. Типула успела ей какое-то количество вампиров предоставить, ей это вполне хватит для тихой жизни. Но мы не знаем где она теперь прячется. И каковы её дальнейшие планы.
- Т. е. вы хотели использовать семинарию как наживку?
Владыка молча кивнул. Это было поразительно, такого я от епископа Тиберия не ожидал: рискованный шаг, главное непонятно – что он давал. Видно владыка почувствовал мои недоумения и внутренние вопросы. Поэтому ответил:
- Через них мы найдем ее логово и проведем обряд сатураты.
Это было неожиданно услышать от владыки такое. Обряд сатураты, имел древнее происхождение и применялся только в исключительных случаях. Как знаток местной церковной истории, я даже не смог припомнить, когда последний раз его применяли. Но для сатураты нужна Заготовка. Епископ опередил меня, догадавшись, что я хотел спросить. Он молча вынул из папки, которая лежала у него на столе, бумагу и протянул мне. Это было письмо из Управления делами Патриархии. Там было сказано, что через два дня к нам приезжает сотрудник Синодального Миссионерского отдела Патриархии Захар Прицепин со специальной миссией. Управделами вежливо просил оказать ему всяческое содействие. Я прочитал письмо, отдал владыке, спросил:
- И что это значит, какая такая специальная миссия?
- Думаю, нас будут закрывать. Я не говорил тебе, Буривой, но в последнюю мою поездку в Москву, меня некоторые владыки давние мои друзья еще по семинарии и академии, предупредили, что Патриарх по отношению к нам настроен очень серьезно. И скорее всего, на ближайшем заседании Синода поставит вопрос о моем запрете, в случае если я не соглашусь добровольно покинуть кафедру.
Церковь-модо невозможно отменить, потому что она есть сам народ, живущий в Мефодьеве. Но ее можно лишить главы – епископа. Эта схема давно отрабатывалась, но Патриарх хотел, чтобы епископ Тиберий ушел сам, добровольно, фактически, таким образом, признав еретичность модо.
- Вообщем, Буривой собирай всех членов ковенов. Прошу тебя, поговорить с мамой, Сибилой. Объясни им все. Я думаю, что сатурата это наш единственный шанс. Заготовкой будет Захар. Понимаю, что это рискованно, но нам надо убедить его, чтобы он донес до Патриарха мысль о том, что Церковь-модо должна остаться в своем прежнем статусе. Иначе некому будет контролировать Проход.
Я не сразу ответил. Мне вообще эта вся история с синтагмой казалось не такой уж безысходной: чего все пытаются ее выжить обратно в ад. По-моему с ней можно было бы договориться. Мне всегда думалось, что с любой нечистью можно договориться, если проявить любовь. Однако этими мыслями я не стал делиться с владыкой. Просто молча кивнул и вышел из кабинета.
Прежде чем идти домой, я решил зайти к Покатовым, посоветоваться  с Сибилой, спросить, что она видит. Покатовых застал дома обоих – они пили чай, о чем-то беседовали. Я остановился на некоторое время около дома, рассматривая эту пару в окно: они прекрасно друг другу подходили, идеально. И чего я об этом подумал? И мне стало ясно чего – невольно вспомнил синтагму, еще тогда, когда я ее выпустил, когда видел ее в человеческом облике. Точнее она только там, в Проходе, и могла быть человеком, здесь в нашем мире она только синтагма. Но ведь и я с ней мог бы быть прекрасной парой. Почему нет?
В момент, моих таких размышлений, меня заметила в окно Сибила. Она радостно заулыбалась, замахала рукой, призывая меня войти к ним. Что я с удовольствием и сделал. Как только вошел Сибила мне сразу заявила:
- Это не очень хорошая идея с сатуратой.
- И что ты увидела?
Она налила мне чаю, а Позвизд отпивая маленькими глотками из чашки поглядывал на меня, улыбаясь чему-то. Сибила ответила на мой вопрос.
- Да, я видела несколько вариантов, но все они сходятся к одному финалу.
Она тянула время с ответом, якобы ей срочно понадобилось мыть посуду: она собрала наши пустые чашки и пошла к мойке.
- Ну не тяни, Сибила! – Не выдержал я.
Но Сибила продолжала меня динамить: сложила в раковину чашки, будто собираясь мыть, но потом все же обратила внимание на меня:
- Понимаешь, Буривой, я, наверное не открою тебе тайну, если скажу, что время неделимо и то, что, как нам кажется, происходит в будущем уже происходит сейчас. И если в будущем ты уже умер, есть где-то дата, точное время твоей смерти, место упокоения твоего и прочее. Ты как бы жив и как бы нет, потому что «все на смерть похоже», как сказал великий поэт.
- Я не пойму, Сибила,  к чему ты ведешь?
- А ведет она к тому, - вдруг вступил в разговор Позвизд – что сатурата никак не повлияет на Проход, он не закроется, а синтагма, никуда не денется. Вот это она и видела.
Я посмотрел на обоих супругов: они что, водят меня за нос? Такая мысль у меня мелькнула. А вслух я сказал:
- Не хотите говорить? Ладно. Спасибо и за это.
Позвизд ободряюще улыбнулся мне, наверное, это означало: «Мол прости, друг, все чем могли, помогли». Я попрощался и пошел домой. По дороге домой я рассуждал о сатурате. Обряд состоял в том, что все представители ведьмовских ковенов и церковный причт устраивали шествие под знаменами церкви модо, тотемов ковенов. Шествие совершалось обычно в то место, где в последний раз видели синтагму, там служили молебен и все это под общее пение.
Дома у нас в гостях была тетя Эльвира. Она с мамой в столовой пила чай, но как-то странно они его пили: обе просто сидели за столом и молча смотрели друг на друга. Когда я вошел, обе как по команде повернули в мою сторону голову. Мама сделала попытку улыбнуться, но как-то натянуто-криво.
- Буривой, а у нас гости. – Выдавила из себя мама.
Вслед за этим из спальни вышел Конрад. У меня мурашки пробежали по спине. Выглядел брат неважно: худой, с впалыми щеками, глаза будто вдавились в череп, желтая кожа обтянула широкие скулы, нос заострился. Одет он был также, как когда его в гроб положили: черный костюм с блестками, белая рубашка и черный галстук. Что-то в его облике было отталкивающее, хотя брат мой всегда был очень светлым, добрым человеком, душа любого общества, шутник и хохотун.
- Мама, тётя выйдете на кухню, мне надо с братом поговорить
Ледяным тоном, не попросил, а приказал Конрад. Мама моя с тётей вздрогнули, одновременно встали, вышли в кухню. Конрад сел за стол, вопросительно уставился на меня, я тоже присел, налил себе чаю.
- Ну как там? – Спросил я
- Где? – Не понял он
- В могиле.
- Сначала толстеешь. А потом страшно худеть начинаешь. Прям, почти таешь. И это ведь тоже форма жизни, Буревой.
Я предложил чаю, Конрад решительно замотал головой.
- Что, кровь вкуснее?
Брат пожал нерешительно плечами, толи согласился с этим, толи нет, мне было непонятно, но это было и не важно, вопрос сам по себе был риторическим.
- Ты чего пришел, и свою маму напугал и мою.
- А чего? Она же хотела, чтобы я вернулся. – Он криво улыбнулся.
- Да, но ты не похож на прежнего Конрада.
- Там такое место, что не до сантиментов. Стоит мне только моргнуть глазом и мама и тетя с удовольствием отдадут мне свою кровь.
Он противно так ухмыльнулся. Мне не понравился его настрой. Я вспомнил своего брата до его смерти: милый, вежливый, интеллигентный. У нас всегда с ним были хорошие отношения, а тут явился довольно неприятный тип из могилы, который угрожает самым близким мне людям.
- Чего ты пришел? – Спросил я
- Она послала. Ты дал нам шанс. Так доведи дело до конца.
- Не пойму чем могу помочь.
- Мы находимся в месте вечного страдания и печали, нам не было оттуда выхода, пока ты не вмешался.
И он стал рассказывать вообщем-то известные мне вещи: есть такое место в каком-то пространстве, куда попадают все такие души как синтагма, и все клиенты старого кладбища. Там очень страшно и выхода никакого нет. Но почему-то образовался Проход, из которого я выпустил девушку, ставшую синтагмой.
- И что ты хочешь от меня, точнее она? – Спросил я у него
Конрад замолчал, поток речи его прекратился. Но сказать, что он осмысленно смотрел на меня, я не могу. У его лица не было никакого выражения.
- Помоги ей, оставь ее здесь. – Наконец вымолвил он.
- А ты тоже туда к ним попал?
- Нет, я пока здесь. Пока хоть что-то от нас есть, мы существуем. Земля то наша живая, животворная. Нас типулой укушенных она, синтагма вытащила. И если ты ей поможешь у нас есть шанс остаться здесь.
- Ага, и кровь людскую пить. – Возразил я.
- Ну им же нравиться, каждый при своем интересе остается. Нам, выходцам из могил, слугам синтагмы вполне мирно в Мефодиеве вместе с вами можно ужиться. А ты, Буривой, уже убедился, сколько всех из животворной земли повылазило, когда синтагма пришла, и все жить хотят, шанс появился. Мы живем в земле, пока живы наши родственники, связанные с нами кровно. По мере растворения их крови в других растворяемся и мы. Исчезаем в земле. Мы не о душе беспокоимся, а о нас, материальных. Синтагма имеет власть поддерживать нашу материальность. Вообщем, пока жива она, живы и мы, пойми, Буривой.
Конрад умолк, печально опустил голову и пошел на кухню попрощаться с мамой и тётей. Через несколько минут раздался истошный вопль оттуда. Я тут же бросился на кухню и мне предстала такая картина: моя мама кричала, а Конрад присосался к шее свой мамы, которая сидела на стуле закатив глаза. Брат, увидев меня, оставил мою тётю в покое и очень проворно выскочил в окно, прямо как тот вампир, которого я видел в семинарии. Успокоив маму, я отвел тётю в комнату, уложил на диван. Она была не в себе и быстро уснула. Я в изнеможении присел в кресло, которое стояло рядом с диваном. Вошла мама, она утирала слезы платком, присела в кресло напротив меня.
- Что будешь делать, Буривой?
Спросила она, как будто я знал, что ответить на этот вопрос. Но некоторые идеи на этот счет у меня были. И касались они проведения сатураты. Ведь была еще одна ее форма, не такая мирная, похожая на обычный ход, с остановками, чтением Евангелия, пением ектений. И в этом случае никакая Заготовка не нужна будет. Это боевая сатурата. Такая сатурата опасна и рискованна, но мне кажется она более эффективна. Однако нужно было испросить разрешения владыки.
Епископ Тиберий принял меня сразу. Будто предполагал, что я вернусь. Владыка что-то нервничал, это было видно по тому, как с места на место на столе перекладывал ручку. Пытался что-то писать, меня слушал как-то рассеяно. Его можно было понять: боевая сатурата дело ответственное.
- А хватит у нас сил, Буривой?
- Я еще не говорил с мамой, с Сибилой. Но думаю, они согласятся.
Владыка, наконец, умиротворился, откинулся на спинку кресла, и будто рассуждая, сказал.
- Надо привлечь все наличные силы монахов. И тех, которые в монастыре св. Пафнутия и наших, городских.
Мне нравился энтузиазм владыки, он как-то воспарял духом, стал снова энергичным и деятельным. Да и меня устраивал такой исход. Все лучше, чем возиться с этой нечистью.. Закончив разговор с епископом, я спустился к нам в кабинет. Отец Климент как всегда сидел за своим компьютером, но при этом он пил кофе, что меня крайне удивило – первый раз такое видел, чтобы отец Климент пил кофе. Заметив мою оторопелость, Климент улыбнулся, как мне показалось, так как густая борода не позволяла видеть улыбается он или нет.
- Засыпаю на ходу. – Попытался объяснить мне свое поведение монах. – У владыки был?
Усаживаясь за свой стол, я молча кивнул головой.
- Что решили?
- Будем проводить сатурату. Боевую.
Отец Климент даже поперхнулся, услышав это. Он отхлебнул из чашки  глоток кофе. Задумался, потом посмотрел на меня.
- А, я понял, ты опять что-то задумал.
Ход мыслей отца Климента меня несколько смутил, хотя понять его было можно, что от меня еще ожидать, когда я сам выпустил из Прохода синтагму.
- Ты пойми, Буривой. – Примиряюще заговорил он. – Создание альтернативы для изгоев, это не вариант.
- Какой альтернативы? – Не понял я.
- Эти души, они неприкаянные, они не могут попасть никуда, рвутся наружу. И так получилось, что наш Мефодиев стал таким аномальным местом, где с помощью синтагмы они могут найти себе хоть какой-то приемлемый для них приют. Не спорю, возможно, ты ничего не задумал. Но что если во время сатураты мы не выдержим?
Сомнения отца Климента мне были понятны, риск, конечно, существовал, но в наших обстоятельствах иного выхода не было – так мне казалось. Я об этих своих мыслях сообщил монаху. Он угрюмо меня выслушал и подытожил:
- В любом случае, будем делать, как благословил владыка. А мы уж постараемся с Божией помощью.
Он широко перекрестился на образ Христа и снова углубился в молитву. Мне было неспокойно, мысли лезли всякие нехорошие – я подозревал, что отец Климент обо мне думает, так, будто я могу опять дать слабину.