Яд в сахарной глазури. Книга первая

Эта книга — о яде, скрытом в самой красивой глазури.
О яде правды, который мы предпочитаем не замечать, заедая его сладкой ложью удобных иллюзий. О яде собственной природы, который маскируем под благородные побуждения. О яде войны, припудренном риторикой о мире. О яде одиночества, что становится особенно горьким на фоне всеобщего притворства.
Цель этой книги — не предложить противоядие, а обнажить яд, доказав, что самообман — не защита от него, а его самая уродливая и опасная форма.


Книга первая


— Что отличает истинную веру?

— Истинная вера тяжела.

Она потребует сломать себя, чтобы собрать заново.

Фундаментальные вопросы бытия — о смерти, о страдании, о свободе — не оставляют места иллюзиям. Они ставят ультиматум: проживи истину или будь ею уничтожен.



Истинная добродетель достигается через усилие. Человеческая природа предрасполагает к эгоизму, но воля способна разорвать этот порочный круг. Подобно храбрецу, вступающему в битву: пусть страх, присущий всем живым существам, не покидает его, он всё равно идёт вперёд.



Мудрость означает понимание причинно-следственных связей.



Философия — это попытка мыслить о мире с самого начала, как если бы он не был нам заранее объяснён.



Ум — это понимание ценности знания. Интеллект — лишь мера его освоения.



Высшая цель воспитания — не вписать человека в существующий социальный порядок, а выковать личность, независимую от его тлетворного влияния. Сила характера измеряется не умением подстраиваться, а способностью сохранять внутренний суверенитет вопреки давлению окружающей среды.



Истинная глубина личности измеряется способностью задавать вопросы. Только по тому, может ли человек не просто формулировать, но и хранить в уме вопросы, касающиеся самых основ существования, можно судить о его внутренней широте.



Аскетизм долга калечит душу, вседозволенность свободы — разлагает её. Истина — не в балансе между ними, а в вечной войне, где единственной победой становится способность выдерживать это напряжение, не срываясь в безумие той или иной стороны.



Страсти — часто детища нашего самолюбия, а потому чужды и справедливости, и бескорыстию. Самый коварный их трюк — позволить нам думать, что мы держим их на поводке, тогда как на самом деле они уже ведут нас за собой.



Кто такой Люцифер, если не взбунтовавшийся юнец, жаждущий отцовского внимания?



Нередко мы принимаем ту или иную истину лишь после того, как всей душой отвергнем её.



Уверенность — плод союза между глубоким знанием себя и безусловной верой в право своего действия. Знание — это карта, вера — воля идти по ней. Без воли карта бесполезна; без карты воля слепа. Но первый шаг всегда принадлежит вере, ибо лишь действие, рождённое ею, даёт знание, способное укрепить её.



Вечная ошибка человека — искать точку опоры вовне, в мире, который ему не подвластен.

Он вверяет себя богам, деньгам, мнению толпы или мистическим химерам, лишь бы избежать единственного пугающего путешествия — вглубь себя. А между тем, источник ясности и силы, единственный, что нельзя отнять, покоится в нём самом. Его подлинное величие начинается с признания этого факта, а не с поклонения внешним идолам.



Подлинная ненависть людей вызывается не внешними различиями, а инаковостью мысли. Их любовь и дружба суть не что иное, как расширенные формы эгоизма, где другой ценится лишь как подтверждение их собственных взглядов.



Настоящий ад — это не физические муки, а экзистенциальный холод. Это отсутствие глубины, истины и смысла, замещённое пошлостью, интеллектуальным оскудением и самодовольным покоем сытого животного. Это небытие души при полном здравии тела.



Кто выведет тебя из лесу, если лес — это ты сам?



Настоящая мораль начинается там, где кончается расчёт. Это действие, которое ты совершаешь не потому, что оно выгодно, не потому, что тебя за него похвалят, и не из страха наказания. Ты совершаешь его потому, что не можешь поступить иначе, не перестав быть собой. Это и есть тот единственный долг, который не рабство, а свобода.



Воля — это не сила желания. Это способность действовать вопреки ему. Разорвать круг эгоизма может только тот, кто способен сказать своему «хочу»: «Ты — лишь советчик, а не повелитель». В этом акте самоограничения и рождается личность.


Легко быть «добрым», когда это совпадает с твоими интересами. Ценность поступка измеряется той ценой, которую ты за него платишь. Истинно нравственный выбор всегда требует жертвы — иначе это не выбор, а просто удобство. Но признание удобства — уже честность.


Мир не делится на сильных героев и слабых подлецов. Есть третья категория — те, кто, будучи слабым, имеет силы признать свою слабость. И в этой честности — их достоинство и их надежда.


Весь мир кричит тебе: «Подчинись своим чувствам!». Но твоё достоинство — в том, чтобы подчинить чувства разуму. Не рассудку, который ищет выгоду, а тому внутреннему закону, который велит поступать правильно, даже когда за неправильный поступок полагается награда.
Этот принцип — единственный выход из клетки самолюбия. Он не обещает счастья. Он обещает одно: что в момент выбора ты будешь не рабом обстоятельств, а причиной собственных действий. И в этом — единственное доступное человеку величие.


Смерть — мир наивысшего порядка.


То, что принимают за сострадание, часто является лишь стадным инстинктом. Лёгкость, с которой толпа сегодня возводит алтарь сочувствия одному, и завтра с тем же единодушием требует костра для другого, доказывает: ею движет не милосердие, а потребность в коллективном ритуале. Подлинное сострадание — удел одиночек; массы же способны лишь на его дешёвую и опасную имитацию.


Люди сопереживают тем, кто страдает красиво и фотогенично. Настоящий, изуродованный и дурно пахнущий больной вызывает у них лишь отвращение.


За многими добродетелями скрываются пороки, которые их и породили. Целомудрие часто оказывается не обетом, а торговой сделкой: расчётом на более выгодную партию, страхом перед грехом или спесью, возводящей брезгливость в ранг добродетели. То, что выдают за мужество, нередко есть лишь авантюризм тщеславия, жаждущего лавров; а то, что слывёт щедростью, — лишь маска скупости, покупающей себе расположение мира.
Человека украшает не наличие добродетели, а природа причины, которая к ней привела.


Люди страстно жаждут искренности, но лишь до тех пор, пока она служит зеркалом, в котором они видят желанное отражение. Стоит этому зеркалу показать им подлинное лицо, как их жажда оборачивается ужасом, а восхищение — трусливым бегством. Они ищут не правду, а утешительную ложь, и в этом — главная трагедия человеческого общения.


Искренность редко бывает душевной потребностью; куда чаще — это инструмент, чьим пользованием овладели столь виртуозно, что применяют его с холодным расчётом, используя отработанные и общепринятые речевые приёмы для достижения доверия.
Настоящая искренность — это полная уязвимость. Общество почитает её на словах, но карает на деле. Поэтому ей на смену является искусная симуляция, использующая все принятые знаки откровенности — интонацию, жесты, заготовленные фразы, — чтобы придать эгоистическому расчёту вид добродетели.


Современная искренность — это не исповедь, а танец с голой душой на сцене соцсетей, где каждый жест просчитан для получения как можно большего числа лайков.


«Семейные ценности» — часто последнее прибежище тех, у кого кончились любовники.


Молодость растрачивают на бегство от одного партнёра к другому, зрелость — на судорожные поиски последнего. Под маской желания «создать семью» и «остепениться» обычно скрывается совсем не любовь, а панический расчёт: пристроить свою стареющую плоть туда, где за ней хотя бы присмотрят.


«Семейные ценности» пробуждаются в человеке тогда, когда заканчивается ценность его как объекта для страсти. То, что в сорок лет выдают за остепенение, на деле является осознанием, что больше деваться некуда.


От спринтерского забега по чужим постелям — к марафону в поисках пожизненной сиделки. Это и есть путь «взросления» для большинства.


Бурная молодость, посвящённая поиску наслаждений, обычно заканчивается не раскаянием, а усталостью. И тогда человек называет свой последний, самый выгодный выбор — настоящей любовью.


Страсть к частой смене привязанностей исходит не от избытка сердца, а от его беспокойной пустоты.


Большинство проводит молодость в тщетных попытках найти того, кто будет соответствовать их прихотям, а зрелость — в поисках того, кто снизойдёт до их недостатков. И то, и другое они с нежностью называют «любовью» или «поиском своего человека».


Человек так устроен, что сначала он ищет того, кто разделит его безумства, а потом — того, кто будет убирать за ним последствия. Всё это он, конечно же, именует возвышенными словами.


Добродетель в старости обычно является не духовным приобретением, а следствием упадка сил.


Взросление, каким его славят лицемеры, — это не закалка души, а её ампутация. Это процесс, при котором живое, трепетное сердце методично заменяют на холодный, расчётливый механизм. Они называют опытом — накопленные шрамы от предательств, силой — умение подавлять в себе сострадание, а мудростью — пошлое искусство находить оправдание любой подлости. Весь их идеал зрелости — это упитанное, самодовольное ничтожество, давно похоронившее в себе всё человеческое.


Коллектив — это часто стая с комплексом неполноценности. Чувствуя свою ущербность, её члены встречают каждого новичка не как союзника, а как угрозу. Они пропускают его сквозь строй унижений, как школьные хулиганы, чтобы проверить: можно ли его съесть или он съест их? И нет зрелища более жалкого, чем взрослый человек, оправдывающий эту звериную трусость риторикой о «командном духе».


Счастье найти родственную душу в цинизме — это, пожалуй, единственная форма искренней радости, в которой наше самолюбие не усматривает для себя никакой угрозы.


Социальная жизнь людей основана не на искренности, а на взаимной иллюзии и самообмане, ведь прямая и ничем не приукрашенная правда о мотивах, слабостях и истинном отношении людей друг к другу была бы настолько разрушительной для человеческого самолюбия, что сделала бы любую общественную жизнь и коммуникацию невозможными. Речь не столько о сознательном мошенничестве (хотя и оно занимает весьма почётное место), сколько о неписаном договоре, согласно которому люди взаимно соглашаются поддерживать определённые иллюзии. К тому же если бы человек постоянно осознавал, что его ценят не самого по себе, а за его полезность или статус, а также если бы он видел всю глубину зависти или равнодушия в глазах других, это привело бы к тяжелейшим неврозам.
Поэтому человечество предпочло сделку с дьяволом: комфортную ложь вместо разрушительной правды. Мы коллективно согласились носить маски, потому что вид наших истинных лиц привёл бы нас к мгновенному сумасшествию. Наша социальная жизнь — это грандиозный театр, где актёры так вжились в роли, что забыли о существовании зрительного зала. И нет более жалкого зрелища, чем этот вечный карнавал, устроенный для того, чтобы скрыть от нас то, что мы — всего лишь стадо напуганных животных, дрожащих в темноте и притворяющихся богами.
Признание этого факта было бы первым шагом к свободе, но именно этого шага никто не сделает. Ибо свобода оказалась страшнее самого изощрённого рабства.


Правда не делает людей свободными. Она показывает им, что свобода невыносима. И они, рыдая, возвращаются к своим цепям, прося надзирателей надеть их покрепче и делают вид, будто ничего не произошло.


Социальная жизнь — это пьеса, в которой нет зрителей, потому что все до смерти боятся сорвать аплодисменты и обнаружить, что играли перед пустым залом.


Человеку был дан выбор: быть несчастным, но ясновидящим, или счастливым, но слепым. Он выбрал счастье и теперь с пеной у рта доказывает всем, что тьма — это и есть настоящий свет.


Истина не требует защитников. Она требует лишь того, чтобы её перестали активно отрицать. Но и это — непосильная задача для вида, который добровольно избрал слепоту.


Их главная трагедия не в том, что они лгут. А в том, что они создали целую цивилизацию — величайший в истории памятник тому, как тщательно можно обустроить мир, чтобы в нём никогда не встретиться с реальностью.


Мир не станет лучше. Он не рухнет в огне и не возродится в свете. Он будет вечно балансировать в этом полумраке самодовольного неведения. И единственный доступный нам акт свободы — это отказаться участвовать в этом фарсе, даже если зрителем станет лишь наша собственная совесть.


Продажи — это искусство заставлять людей чувствовать свою неполноценность до покупки и свою значительность — после, извлекая выгоду и из того, и из другого.


Маркетинг учит не удовлетворять потребности, а искусственно их создавать; продажи же учат не служить другу, а искусственно становиться им, дабы заключить сделку.


То, что в продажах называется помощью клиентам, в действительности является эксплуатацией слабости.


Внимание продавца — это не интерес к вашим словам, а терпеливое выжидание паузы, чтобы вставить свои.


Говорят, хороший продавец любит клиента. Это не так. Он любит лишь ту часть себя, которую клиент способен удовлетворить — своё тщеславие и свой кошелёк.


Слова «честность» и «партнёрство» на языке маркетинга значат не более, чем «уловка» и «зависимость».


Бодрые кричалки и ритуалы «командообразования» призваны не сплотить коллектив, а заставить его забыть, что каждый в этом строю ведёт свою тайную войну с другими.


Искусство создания скидки заключается не в том, чтобы уступить в цене, а в том, чтобы предварительно так накрутить её, что даже после уступки цена останется данью твоей наглости, выданной за великодушие.


Когда менеджер по продажам говорит «мы — партнёры», он имеет в виду партнёрство следователя и допрашиваемого, где все уловки дозволены, а цель — получить признание в виде подписи на договоре.


Громкое звание «эксперт» в продажах означает не столько глубокое знание товара, сколько виртуозное умение говорить о нём.


Весь маркетинг построен на одной-единственной уловке: создать у человека иллюзию выбора, заранее продумав за него каждый возможный вариант и просчитав, к какому из них он придёт с наибольшей вероятностью. Его свобода — это свобода мыши в лабиринте, все пути которого ведут в одну и ту же ловушку.


Командный дух в продажах — это хорошо отрепетированная видимость единства, за которой каждый в одиночку стремится урвать кусок побольше от общего пирога, притворяясь, что наелся крошками со стола.


Проактивность, которую так ценят в продавцах, есть на самом деле предвосхищающая лесть: это умение угадать, какую ложь от тебя ждут, и произнести её ещё до того, как её потребуют.


Чем громче компания кричит о своих «ценностях» на страницах сайта, тем дороже она готова продать их при первом же серьёзном предложении.


Современный бизнес — это религия, где бог — прибыль, ритуал — продажа ненужного, а грех — единственно честность.


Забота, которую проявляет продавец, — это особая форма эгоизма, где ваше благополучие интересует его ровно до тех пор, пока оно служит его кошельку.


Коммерциализация наук — одно из самых отвратительных явлений современности. Глубокие знания упрощаются до примитивных потребительских паттернов, а «продажники» достигли в этой подмене целей особого успеха.
Например, антропология, когда-то искавшая ответ на вопрос «Кто мы?», ныне обслуживает маркетинг, отвечая на вопрос «Что мы покупаем?». А в психологии и социологии человеческую природу теперь разбирают на винтики не ради познания, но ради более точного сбыта. Их задача — не открывать смыслы, а вынюхивать слабости; не изучать культуру, а вычислять, на какой крючок лучше клюёт та или иная группа людей.


Человек кричит о своей потребности в обществе, но ведёт себя как паразит: он требует от этого организма тепла, пищи и комфорта, но в ответ не выделяет ничего, кроме яда своего безразличия. И потом удивляется, почему организм, которым он так усердно питается, болен и умирает.
Человечество гибнет от жажды в окружении моря, которое само же и отравило. Оно молит о помощи, разжимая кулак, в котором ничего нет.


Парадокс эпохи: общество, отрицающее долг, продолжает пользоваться его плодами (безопасность, инфраструктура и т.д.)


Разум — это не собрание знаний, а режим постоянной бдительности. Его главная задача — отлавливать малейшие противоречия в поступающей информации, ибо они являются вернейшими признаками лжи, манипуляции или чужого невежества, пытающихся проникнуть в святилище сознания.


В эпоху, когда каждый сигнал несёт в себе угрозу манипуляции, простодушие равносильно добровольному разоружению на поле информационной войны. Это не невинность, а самоубийственная глупость, первый и последний шаг к растворению личности в чужих нарративах и интересах.


Иллюзия товарищества рассеивается при первом же столкновении с интересом. Основа современного человеческого общежития — не взаимопомощь, а тотальная конкуренция, где каждый — потенциальный соперник, а любое сотрудничество — лишь временный тактический союз.


Люди называют себя обществом, и, вместе с тем, открыто признаются в своём разобщении и изолировании. Их жизнь — не взаимная помощь, а взаимная вражда, прикрытая военными законами, которые называются "конкуренцией", “свободным рынком” и т.д.


Капитализм дружбы не убивает — он её профанирует, превращая в разновидность инвестиции. Друг становится «человеческим капиталом», доверие — «социальным активом», а взаимопомощь — «стратегией кооперации для победы в конкуренции». В мире, где у всего есть цена, дружба, не имеющая рыночной стоимости, объявляется несуществующей. И те, кто верит, что нашёл её, не заметили, что просто заключили ещё одну сделку — на этот раз по купле-продаже иллюзий.


Человек охотнее покается в семи смертных грехах, чем признается в одном: что его моральные принципы закончатся там, где начнутся его интересы.


Разум не имеет пола. Заявления о существовании особой «женской» или «мужской» логики — не более чем попытка выдать предрассудки и интеллектуальную несостоятельность за природную данность. Есть лишь один критерий — способность к последовательному, непротиворечивому и доказательному мышлению.


Мало какие увёртки человеческой распущенности вызывают такое же презрение, как оправдание своего поведения гороскопами и зодиаками. Какое удобное рабство — быть марионеткой созвездий! Это освобождает от мук совести и позволяет с чистой душой оставаться свиньёй, виня в своём хрюканье небесные карты, составленные такими же свиньями. Это пик интеллектуального бесчестья и оскорбление безмолвного величия вселенной: искать причину своей низости в звёздах, которые за миллионы лет не пролили ни капли грязи, тогда как ты утопаешь в ней по собственной воле.


Слабая душа, не способная нести бремя собственной свободы, всегда ищет хозяина. Если им не может стать государство или религия, его роль с готовностью исполнят «тайные правительства» с «рептилоидами» или «кармические законы» — лишь бы снять с себя проклятие ответственности.


Либерально настроенный человек — обычно человек беспринципный.


«Здоровый эгоизм» — это лукавая выдумка, призванная облагородить голый инстинкт потребления. Он не имеет ничего общего с подлинным самоуважением.
Первый есть оправдание того, чтобы брать от мира всё, не давая взамен ничего; второе — это внутренний стержень, требующий от человека соответствовать собственному кодексу чести, иногда вопреки выгоде.


Главный парадокс толпы заключается в том, что, стирая индивидуальность, она не уничтожает тщеславие. Каждая её частица, растворяясь в массе, продолжает втайне считать себя её единственным разумным центром, возвышающимся над безликой серой массой, частью которой является.


Бесполезно подгонять человека к идеалу, ибо его природа хаотична и не поддаётся прямолинейным расчётам. Причина этой смятённости проста: он не ведает своих истинных желаний. Единственная возможная стратегия — не принуждать, а указывать путь, помогая ему разобраться в собственных устремлениях.


Искупление обретается не в забвении вины, а в акте самопрощения, который есть разрешение себе на иную жизнь. Это не оправдание прошлого, а волевое решение сделать будущее отличным от него.


Каждый новый шаг — будь то в отношениях с людьми или в собственном мышлении — несёт в себе риск ошибки, обусловленной неспособностью найти золотую середину. Понимание и удержание баланса между крайностями является ключом к принятию взвешенных решений и гармоничному развитию.


Свобода — это независимость от чужого непринятия.


Расслабиться в современном мире означает согласиться на временную смерть интеллекта. Самые популярные развлечения — это те, что требуют наименьшего участия мозга.


Мелочность и распущенность — не повод для снисхождения. Это повод для диагноза.
Мириться с мелочностью — значит поощрять духовное убожество. Прощать распущенность — значит спонсировать нравственный распад. Они существуют не для принятия, а для уничтожения в себе и презрения — в других.


Желающие править миром часто идут к своей цели под маской его спасения, ведь нет более действенного способа поработить людей, чем убедить их, что ты их освобождаешь.
Желание власти всегда рядится в одежды жертвенности, ибо чистое насилие встречает сопротивление, а насилие, объявленное благом, — благодарность.


Путь к трону всегда вымощен благими намерениями. И каждый камень на этом пути — это чья-то раздавленная жизнь, которую «спаситель» искупит в будущем, которое никогда не наступит.


Все тираны Нового времени приходили не с мечом, а с учебником по переустройству мира. Они предлагали не просто власть, а рай на земле. И за вход в этот рай человечество платило адскую цену.


История пишется для того, чтобы оправдывать. Люди называют «великими» тех, кто убивал чужих, и «чудовищами» тех, кто покусился на своих. Этот двойной стандарт — фундаментальный принцип восприятия, доказывающий, что человек не способен на объективную мораль.


Разница между «великим полководцем» и «кровавым тираном» измеряется не числом жертв, а расстоянием от этих жертв до вашего порога.


Кажется, что область финансов и инвестиций должна собирать подле себя людей волевых и целеустремлённых. Но это обманчивое впечатление. Жажда обладания объединяет толпу, тогда как готовность к труду, терпению и риску — удел единиц. Вот почему ищущий достойное общество часто находит лишь сборище праздных мечтателей, принявших алчность за амбиции.


Любая сфера, сулящая выгоду, становится ловушкой для простаков. Они видят вершину, но слепы к пропастям, которые надо перейти, и к скалам, которые надо покорить, чтобы до неё добраться. Потому подлинное одиночество ждёт не неудачника, а человека деятельного — того, кто, подняв взгляд от работы, обнаруживает вокруг себя лишь тех, кто ждёт, пока он сделает работу за них.


Мир финансов — это храм, где все молятся одному божеству — деньгам. Но пока одни приносят ему жертвы в виде бессонных ночей, трезвого расчёта и выдержки, другие лишь ставят свечки из дешёвого воска своих фантазий.
Нет ничего проще, чем найти здесь попутчика по вере; и нет ничего труднее, чем найти товарища по жертвоприношению.


Война делит на породы: окопная гниёт в сырости, штабная — организует эту гниль издали. Но самая мерзостная порода — та, что устроилась на передовой: пока ты морозишь яйца в карауле, твой «командир» греет их в сауне с проститутками в ближайшем тылу, предав тебя дважды — как солдата и как человека.


Первое, что убивает на войне, — это не враг, а осознание того, что понятие «человеческое достоинство» можно свести к простой возможности помыться. Лишившись этого, ты лишаешься последней границы между собой и животным.


Солдат ведёт партию в шахматы с двумя игроками — Смертью и Дьяволом.
И он всегда проигрывает. Вопрос только: кому из них?


Самое тяжёлое ранение — то, которого не видно. Оно не кровоточит, но именно из него медленно вытекает всё, что делало тебя человеком.


Война — всего лишь ещё одно проявление всеобщего хаоса. Принимая её, ты принимаешь единственно верный закон мироздания: всё, что имеет начало, будет иметь и конец, нередко — кровавый.


Военный парад — это попытка придать эстетический вид тому, что на самом деле является кровавым месивом и грязью.


Легче представить себе конец света, чем конец войны.


Мир — это всего лишь неудачная шутка, которую война время от времени прерывает, чтобы напомнить о своём абсолютном праве на существование. Перемирие — это не победа добра, а всего лишь передышка для перегруппировки сил зла.


Говорят, на войне человек познаёт себя.
Это ложь.
На войне человек познаёт, что того, кого он называл «собой», никогда и не было. Есть только тело, которое хочет жить, и инстинкт, который велит ему убивать.


Война не закаляет характер. Она выжигает его дотла, оставляя лишь пепелище, на котором уже никогда ничего не вырастет. То, что называют «силой духа» у ветерана, — это не сила, а окаменелость, образовавшаяся на месте прежней души.


Раненая душа не кровоточит. Поэтому, вернувшись, ты не герой, а просто молчаливый псих с пустым взглядом, которому «надо взять себя в руки».


Война заканчивается для всех, кроме тебя. Для тебя она просто уходит внутрь. Теперь враг — не солдат по ту сторону фронта, а твоя собственная память, которая атакует без предупреждения.


Самое тяжёлое ранение — не от осколка и не от пули, а от понимания, что того светлого доброго мира, который, как тебе хотелось верить, ждёт твоего возвращения, на самом деле не существует.


Война даёт самое страшное знание — знание о том, на что на самом деле способны люди. И это знание делает тебя чужим среди тех, кто наивно верит в добро, порядок и другие удобные сказки.


Сущность человека отвратительна в самой своей основе. Если животному для утверждения власти достаточно силы, то человеку необходимо страдание другого. Ибо лишь видя боль, которую он может причинить, он обретает несомненное доказательство своего господства.


После войны мир считает тебя ненормальным за то, что ты видел его настоящее лицо. Ты вернулся из ада, а у тебя спрашивают, почему у тебя дрожат руки. Ты становишься призраком, которому нет места в уютной реальности.
Они ждут, что ты будешь «лечиться». Но как вылечиться от правды? Ты не болен. Ты просто видел, из чего на самом деле сделан мир. А они предпочитают сказки. И в этом неравном бою — правда против утешительной лжи — ты обречён на вечное одиночество…


Вернувшегося с войны встречают как героя ровно один день. На следующий его уже считают потенциально опасным психопатом, с которым нужно вести себя осторожно.


Войну затевают те, кто остаётся в кабинетах, а платят за неё те, кого отправляют на передовую. Но в наш век всеобщего равнодушия эта цена стала гораздо страшнее: солдат умирает в одиночестве, защищая общество, которому нет до него никакого дела…