Ошибка солдата. Литературный вариант

Ой, сколько всякого в войну было! И не рассказать. Ты вот как думаешь? Война только с оружием бегаешь да стреляешь? А вот и не так, ой, сколько я в ту войну поработал! война работа это, тяжёлая мужичья работа.

Сказывал же я тебе уже, артиллеристом я служил, при пушке, значит. А она тяжеленная какая, ух! С позиции на позицию лошадки её тягают, тягают, а как на взгорок какой, рядом с ними припрягаешься и толкаешь этакую махину вперёд. А коли весна али осень, из грязюки её вытаскивать, все жилы порвёшь. Зимой того хуже, из сугроба в сугроб перекатывать нашу матушку, без сапёрной лопатки, скажу тебе, там делать нечего. А ведь надо всё быстрей да быстрей, когда войска в наступление идут, за ними поспешать надобно.

А когда на позицию прибыли, опять по новой окапываться надо, чтоб живым остаться. Сначала пушечку родимую окапываем, в земельку её закапываем, чтоб не торчала на виду как лошадиная оглобля. После себе окоп роем, а коли камень попадётся, всю спину там оставишь. Зимой обязательно ещё надо всё снегом закидать, в порядок привести, а не то будем как на ладони у фашистов треклятых. В общем, целый божий день копаешь и копаешь, ночью валишься совсем без спины, а делать нечего! жить захочешь, работай в три жилы.

Теперь ты понял, сапёрная лопатка самое главное оружие артиллериста, без неё на фронте как без рук. Ну да, снаряды тоже хорошо жилы те рвут. Хорошо в бою, в азарте мечешь их как нечего делать, сам потом удивляешься, откуда силёшки брались. Так ведь их надо ещё и подготовить к бою, натаскать к пушке поближе. Зато когда она стрелять начнёт, такая музыка начинается, я голос своей родимой пушечки изо всех узнавал.

Баба Маня, так мы пушечку нашу звали, маленько пузатенька да неповоротлива, ага! Зато как даст, только пух и перья у врагов летят. А на стволе наводчик наш написал «За Родину! За Сталина!». Вот как бой начинается, для начала наша батарея начнёт стрелять, после мимо нас пехота вперёд бежит, да все как один так и кричат: «За Родину! За Сталина! Ура!!!» И правильно это, конечно, ну мы жеж не только за Родину, Сталина, каждый за свою семью, ребятишек, матерей. Только разве будешь в бою кричать за мамку-батьку, за Надюху сеструху, это ж какая разноголосица выйдёт. А тут все как один: «За Сталина! За победу» и прут вперёд.

А ещё был у меня случай, сапёрная лопатка мне жизнь спасла, а как же! Тот раз фашисты в наступление пошли. Сначала артобстрел начался, ну, это как всегда бывает. Полчаса наши окопы утюжили, ну и меня засыпало в том окопе, контузило, знамо дело. Выкарабкиваюсь я оттуда потихоньку, в ушах звон, в глазах земля, не вижу ничего, башкой трясу, чтоб тот звон унять. Рукой махнул по глазам, глядь, а передо мной фриц, да такой здоровенный. Прёт на меня с автоматом, а у меня кроме сапёрной лопатки никакого вооружения. Ну, думаю, кранты тебе, Андрон.

А тот фриц автомат за спину перекинул, да на меня кинулся, и чего он думал в ту минуточку, зачем меня не стрелил, не знаю, может молитва материнская спасла, а может решил, что голыми руками со мной справится. Навалился он на меня, к горлу тянется, а я исхитрился, землю ему в глаза сыпанул. Начали мы с им бороться, а кого там! немец сытый, откормленный! Чую, смерть моя пришла, душит он меня, аж глаза на лоб лезут. Шарю я руками вокруг себя, и попалась она мне под руку, лопатка сапёрная, родимая моя. А у немца того каска-то, пока мы с ним боролись, слетела, ну и вдарил я сколько силёшек хватило ему по кумполу. Потом уж бил, пока не обессилел.

Очухался, а наши уж фрицев назад с наших позиций попёрли. Кругом тела валяются вперемешку наши и немецкие. И мой немец лежит, развалился, здоровый как два меня. Достал я его документы. А там фотка, на фотке мадама в причёске да два немчика маленьких, не дождутся они теперь папку своего. Пнул я его напоследок, автомат снял, да пошёл командира искать. Орденом меня за того фрица наградили, ребятишки заиграли куда-то  орден тот.

А ошибка моя в другой раз произошла. Отправили меня после контузии в госпиталь отлежаться, иду я, значит, один как перст по полю, самого шатает, и вот надо тому быть, опять обстрел начался, миномётный. Ну, я уж учёный, в ближайшую воронку сховался. Прыгнул, а там уже кто-то лежит, головой в землю упёрся главное, и не шевелится. А вокруг свистопляска, мины рвутся, аж земля вся вздрагивает.

– Эй, – говорю, – земеля, будем знакомы.

Да и потрогал его, не отвечает, перевернул, тогда только понял, что он уже здесь не один день лежит. Эх, думаю, жизнь наша горькая! Как-то неудобственно мне с мертвяком в одном окопе лежать, а выскочить боязно, как раз под мину попадёшь. Ну, думаю, пока обстрел, похороню его, чтоб на виду не лежал. Достал лопатку свою сапёрную, благо, что земля мягкая ещё, после взрыва не скомковалась. Закопал, сверху пилотку евонную положил как положено.

Обстрел кончился, вылез я, да и пошёл дальше в тыл в госпиталь. Уж километра два маханул, как стукнуло меня: ведь я документы у того солдата не забрал, ни медальон смертный, ни военник. Вот незадача! Оплошал! Думал было назад возвернуться, да разве ж найду я ту воронку, да и силёшек у меня уже совсем не осталось, хоть бы до госпиталя доплестись. Так и ушёл.

А он с тех самых пор ко мне по ночам приходит, придёт и стоит, молчит. Я уж и разговаривал с ним: не ходи, мол, ничего теперь уж не поделаешь. А душа болит, ведь где-то мамка его может до сих пор ждёт.