Чугунный мост над Исетью

Чугунный мост над Исетью

На дворе стоял поздний сентябрь 1989 года. Екатеринбург, ещё носивший имя Свердловск, шумел гулом заводских цехов и трамвайных звонков. Но в маленькой квартире в районе Уралмаша царила тихая, затяжная осень.

Виктору было сорок два, Марине – тридцать восемь. Они были неразлучной парой, известной своей скромностью и трудолюбием. Виктор – передовой мастер на крупном машиностроительном заводе, мужчина с руками из стали и добрыми, немного усталыми глазами. Марина – инженер в проектном институте, женщина с тихой грацией и волосами цвета тёмного янтаря.

Их брак длился уже пятнадцать лет. Пятнадцать лет надежд, шёпота врачей в областных клиниках, травяных настоев и поездок к знахаркам вглубь Уральских гор. Пятнадцать лет, когда каждый плач чужого ребёнка во дворе отзывался лёгкой, ноющей болью. Они не говорили об этом каждый день, но невидимый, пустующий стульчик за их скромным обеденным столом был красноречивее любых слов.

Особенно тяжело стало после прошлой весны, когда пришёл последний, самый жестокий приговор врачей: «Шансов нет. Примите как должное». После этого Марина, всегда такая лучистая, словно погасла. Она стала избегать встреч с подругами, а когда проходила мимо Центрального парка культуры и отдыха, спешила, опустив голову.

Однажды вечером Виктор нашёл её в спальне, прижимавшую к груди маленькую, старую, выцветшую вязаную шапочку, которую когда-то связала её мать, мечтая о внуке. Виктор обнял её крепко, чувствуя её дрожь, и сам понимал, что для неё его утешение – лишь половина жизни. На нём лежал груз не только за себя, но и за её угасающую веру.

Жизнь продолжалась в ритме работы и тихих уральских вечеров. Однажды, в конце октября, Марина задержалась в проектном институте, разбирая архив старых чертежей. Пробираясь сквозь пыльные папки, она наткнулась на пожелтевшую, тонкую тетрадь. Это был чей-то рукописный дневник. В нём была описана жизнь молодой женщины в Свердловске военного 1943 года. Но Марину потрясли не столько исторические детали, сколько пронзительная история о том, как автор дневника, эвакуированная из Ленинграда и потерявшая мужа, была вынуждена оставить свою новорожденную дочь, чтобы спасти её от голода. Последняя запись заканчивалась датой и названием детского дома в районе Сортировки.

Марина не могла выбросить эту историю из головы. Это было наваждение. Впервые за долгое время она почувствовала не тоску, а жгучее любопытство, почти долг. На следующий день, соврав Виктору, что едет в профком, Марина поехала на Сортировку. Старый барак детдома, конечно, уже не существовал. Однако расспросы в районном архиве оказались не напрасными:

— В начале шестидесятых, когда тот детдом закрывали, самых младших перевели в специализированный интернат для детей, у которых были проблемы со здоровьем. Это где-то в Берёзовском... — вспомнила одна пожилая сотрудница.

Новость об интернате в пригороде Марина скрыла от Виктора. Она начала отпрашиваться с работы, ездить на окраину. Интернат в Берёзовском оказался мрачным, казённым зданием за высоким забором. Директор, пожилая, суровая женщина, сначала была неприступна.

Марина начала приходить. Приносила в подарок книги, помогала на кухне. Она не спрашивала ни о каком конкретном ребёнке, просто ждала. Ждала знака. И однажды, в преддверии Нового года, когда Марина помогала в актовом зале, в дверях показалась маленькая, хрупкая девочка лет пяти. У неё были очень большие, глубокие, тёмные глаза и копна непослушных, русых волос. Она стояла в стороне, прижимая к себе старую, застиранную куклу. Её правая ручка была слегка повреждена после давней травмы, и она держала её неестественно близко к себе.

— Это Катя. Родовая травма, немного отстаёт в развитии. Очень тихая, никого нет, — тихо сказала воспитательница.

В тот момент, когда Катя подняла голову и посмотрела на Марину, произошло то, что бывает только в старых фильмах: Марина почувствовала, как её душа, давно запертая в ледяном плену тоски, распахнулась. Это была не жалость, это было узнавание. Это была её дочь.

Виктору она всё рассказала лишь после своего третьего визита к Кате. Он выслушал её молча, его лицо было каменным.

— Марина, ты понимаешь, что это значит? Больной ребёнок. У нас нет опыта, мы немолоды, — его голос был глухим.

— Витя, — Марина взяла его сильную, шершавую ладонь, — я знаю, как это страшно. Но эта жизнь – она уже есть. Она сидит там, одна, и ждёт. Она моя боль. И... может быть, наше единственное спасение. Не отталкивай её.

Она заплакала. Виктор смотрел на неё и понял: если он сейчас отнимет у неё эту новую надежду, она не переживёт.

— Хорошо, — сказал он глухо. — Я приеду послезавтра.

— Только если мы это сделаем, то сделаем вместе. И навсегда.

Виктор сдержал слово. Он приехал в интернат. Впервые в жизни его сильные, уверенные руки, привыкшие к стальному холоду и точности заводских станков, дрогнули, когда он увидел Катю. Она сжалась, испуганно глядя на его рабочую куртку. Марина отошла в сторону, оставляя их наедине.

Виктор сел на маленький стул, снял кепку и начал рассказывать Кате о своём заводе. Он не сюсюкал, он говорил с ней как со взрослым.

— Знаешь, Катя, детали, как и люди, должны быть смазаны добротой, чтобы не было скрипа и боли.

Он вынул из кармана блестящую, отполированную гайку – сувенир с производства. Катя взяла её здоровой рукой, и её губы тронула первая улыбка, которую увидел Виктор. В этот момент мастер понял: эта хрупкая, но цепкая девочка – та самая деталь, которой не хватало в механизме их жизни.

Выйдя из интерната, он обнял Марину так крепко, что та ахнула:

— Идём оформлять документы.

Процесс усыновления был долгим, и в это время Марина пережила удар. Её лучшая подруга, Светлана, мать двоих сыновей, внезапно отвернулась.

— Марина, ты с ума сошла! Взять чужую, да ещё и проблемную? Вы же себе жизнь ломаете! Нужно было бороться за своего, а не забирать отходы общества! — слова Светланы были полны ужаса и осуждения.

Для Марины, интеллигентной и тихой женщины, это было невыносимо. Она вышла на набережную Исети и долго стояла, глядя на тёмную воду. Ей было обидно, больно и стыдно. Она чувствовала себя одинокой, противопоставившей себя всему остальному обществу. Вернувшись домой, она увидела, как Виктор сидит за столом и, кряхтя, пытается собрать из «Лего» домик для Кати, хотя сроду не держал в руках ничего, кроме заводских инструментов. Он поднял голову, увидел её слёзы и, не спрашивая о причине, сказал:

— Слушай меня, жена. Наша жизнь – это не общественный конвейер. И наше счастье – это не то, что лежит на чужих тарелках.

— Нам чужое мнение – как снег прошлогодний.

В этот момент их союз стал ещё крепче, выкованный против всего мира.

За две недели до окончательного оформления документов Катю внезапно перевели в больницу – у неё поднялась высокая температура. Это была плата за ослабленный иммунитет и стресс от перемен. Марина была в отчаянии. Виктор, несмотря на ночную смену, примчался к больнице. Дежурный врач был непреклонен:

— Карантин. Никого не пускаю. Вы не родственники.

Тогда Виктор совершил поступок, который полностью изменил отношение к нему: он не ушёл. Он просидел всю ночь под окнами детского отделения на холодном больничном газоне. Свой рабочий тулуп он накинул на плечи Марине, а сам сидел в одной рубашке, сжав кулаки. Утром, когда вышел уставший доктор, он увидел его.

— Вы тут что, замёрзли? — спросил врач.

— Нет, товарищ доктор. Я тут.

— Чтобы, если ей станет хуже, знать. И чтобы она знала: за ней есть кому стоять, — хрипло ответил Виктор, глядя в окно.

Врач, поражённый его стойкостью, махнул рукой:

— Заходите. Быстро. Пять минут.

Виктор вошёл. Он принёс ей свежую, ещё тёплую булочку с маком и сказал:

— Ты сильная. Ты Уральская девчонка. Поешь, и мы поедем домой.

Катя впервые улыбнулась ему не робко, а доверчиво. Она знала, что за ней стоит её отец.

К маю 1990 года все формальности были улажены. В тот же день они забрали Катю домой. Первое время было трудно, но в их маленькой квартире, наполненной теплом и запахом Виктора с завода, впервые за долгие годы запахло детством. На столе появились недоеденные конфеты, по углам валялись куклы.

В первое воскресенье июня, когда погода была по-настоящему летней, Виктор взял обеих своих женщин на прогулку к реке Исеть. Они подошли к старому, чугунному мосту. Марина была в своём лучшем, синем платье. Катя – в новом, ярком сарафане. Они шли по аллее, освещённой вечерним солнцем. Катя, крепко держась за Виктора, улыбалась. Рядом, у воды, играл маленький уличный оркестр. Заиграл медленный, немного печальный, но торжественный вальс.

Виктор посмотрел на Марину, в её глаза, в которых теперь сияла та самая, давно забытая, янтарная радость.

— Разрешите пригласить даму, товарищ инженер? — спросил он с улыбкой, склоняя голову.

Они закружились в медленном, немного неуклюжем вальсе. Катя стояла у моста и хлопала в ладоши. Марина прижалась к Виктору, чувствуя его силу, ставшую опорой для двоих.

— Спасибо, Витя. Спасибо, что не дал мне остаться одной в нашей тоске, — прошептала она.

Он остановился, притянул Катю к себе, обнял их обеих.

— Теперь мы втроём. Теперь у нас... весна, — сказал Виктор.

Солнце садилось над Уралом, окрашивая небо в золотисто-розовые тона. Вальс закончился, но для Виктора, Марины и их маленькой Кати, которая теперь знала, что у неё есть дом, любовь и целых два сердца, их счастливый вальс только начинался.