вяжет хурма

Еще ночью Кино, понял, что пьянством, ничего путного не добьешься.
Хотя он все время звонил какой-то новой подруге, по сайту знакомств, она тоже жила в Екате, договорились встретиться, но та его заигнорила, под утро, заблокировала его номер навсегда, внеся в черный список.
От этого ему становилось как-то неуютно, и не по себе.
Среди разложенных вещей из рюкзака, по комнате, веяло необустроеностью, временным жилищем, но Кино отыскал тетрадь с ручкой, они еще остались со школы, как память о том времени.
Буду вести дневник, так решил он, направляясь на кухню, когда его разбудил будильник на телефоне, чтобы сделать себе кофе.
Кухня, маленький столик, на газовой плите кипятится чайник, Кино его снял с огня, налил кипяток в чашку,  куда насыпал две чайные ложки растворимого кофе, дрожащие руки подвели, брызги, вместе с паром, попали на руку.,..
Боль была, но так, терпимо.
Ему захотелось почувствовать снова эту боль, сладостную, новою, и шипящую как разъяренная кошка.
Он полил себя на руку кипяток, но боль, на этот раз оказалось очень даже обжигающей, не такой, как он себе представлял.
День первый, так захотел назвать запись, написав это корявым почерком, левой рукой, так как правая рука, была немного обварена, очень сильно болела, которая теперь перебивала боль от утреннего похмелья.
«День первый. Скучно, просто до жути скучно. Я  просто хочу написать свою историю, не понимаю, что мне делать, здесь, дальше, дрова рубить, что ли, пойти, разгружать вагоны, мести дворы метлой.
Наверно обречен, мое предназначение в жизни, только рубить дрова, или подметать какой нибудь двор возле многоэтажных домов.
 Еще не рассказывал ту историю, нет, видимо нет.
Так вот:
Папа и Виктор куда-то поехали, по молодости, Роберту тридцать лет, Виктору двадцать, летом, на пленер опять.
Зарисовать пейзажи на Волге.
Денег нет вообще, поехали без билетов на поезде.
Папа вскочил в пространство между вагонами, Виктор следом.
Папа успел выбраться на крышу, а Виктора стало зажимать вагонами, был крутой поворот, углы вагонов почти соприкасаются друг с другом при таком изгибе рельсов.
Папа тянул его из последних сил, чтобы спасти друга.
Конечно,  вытянул его, содрали кожу, царапины, раны, потеря вещей, но главное Виктор, друг, остался жив.
Наверно по сравнении с отцом, выгляжу полным дерьмищем.
Друга у меня нет, ничего нет, даже не съездить на пленер, идиотизм, что тут говорить.
Я познал глубокую меру сумасшествия, хотя люди тут немного заблуждаются, считая человеческие души свихнувшимися, или не от мира всего, почему-то самими счастливыми…»
Кино, разумеется, думал, что это не так, попил кофе, (чашку поставил в кухонную раковину, помоет потом) аккуратно оделся, (болела обваренная рука), выключил телевизор, проверил краны (чтобы не текла вода), надел сапоги, выскочил за дверь, прикрыл дверь, закрыл на замок, закинул в рот две таблетки жевательной резинки «дирола», (для освежения дыхания), сбежал по этажам вниз, нажатие кнопки, стальная дверь подъезда отошла в сторону, выпуская на простор.
И вот он на улице; немного снежно, немного скользко, немного холодно, (всего-то минус пять или семь), но немного солнечно, лучи солнца пробивались сквозь тучи. Обычная погода для начала октября, для этих широт.
— И что, куда теперь нам идти? — спросил внутренний голос.
— Не знаю, — ответил он сам себе.
Наверно пойдем искать отца.
Какой в этом смысл?
Кино не знает, или знает, догадается со временем, но не хочет узнать всю правду.
Прекрасный день, подумал Кино.
— Особенно чудесный, если ты пойдешь туда и сделаешь то и то.
— Ладно, пошли, то есть не пошли, а просто пошли, как идут все культурные люди.
Новый город, новые дела, новые проблемы: окружали со всех сторон.
Он включил навигатор на телефоне, чтобы двинуться в путь.
(да, в то время, навигация по спутникам GPS, была бесплатной, беспроводной, безинтернетовской, то есть не нужен был платный интернет, для нынешнего Глонасса.
Просто включаешь приложение «карты», и всё..)
Набрал Алису в «ватцапе» (это тогда был новый мессенджер), наговаривая по дороге, через которую он переходил, улица Краузе, дом 81, голосовое сообщение новому абоненту:
— Привет Лиса с зелеными волосами. Я живой еще. Вот. Наверно всё. Звони, если что. Там, потеряшки, если будут, помогу, если будет время, нет проблем. Пока...
Сунул наушник в ухо.
 (беспроводной, китайский, заказанный еще когда-то с «али-экспресс».
Конечно, они шли в паре, можно чередовать ухо.
Один наушник сюда, другой зарядка.
Можно чередовать ухо, слушать сюда, другое ухо пока отдыхать)
Тупая китайская инструкция, перед запуском, как пройти в национальный зоопарк Чаньганя)
В общем, наушник в ухо, чтобы послушать музыку для настроения.
Катя Лель, Ирина Круг, какие же они старые тетки.
Да, когда-то они блистали. Но сегодня они вышли в тираж, пенсия, и все остальное.
Не актуально, называется.
— Это просто зима
Уходящий февраль
Вяжет хурма
В мятом «пока»
Слышу «прощай»..
Кино закурил сигарету, переходя улицу Краузе, конечно в не положенном месте,
Зебра далеко, да и светофора отсюда не видать.
Возле остановки, его остановил подмятый жизнью мужик.
— Дай закурить, а?! пожжлуссста.
— Ну на, кури. Мне не жалко.
Мужик  трясущимися пальцами взял предложенную сигарету.
Кино поднес огонек зажигалки, к трясущимся рукам.
Непроизвольно от этого движения, запись на мп-3, переключилась на новый трек, воспроизведя его в ушных наушниках:
— Снова новый начинается день
Снова утро прожектором бьёт из окна
И молчит телефон, отключен
Снова солнца на небе нет
Снова бой, каждый сам за себя
И мне кажется, солнце
Не больше чем сон
На экране окна
Сказка с несчастливым концом
Странная сказка
(«Сказка», текст и музыка В. Цоя)
— Спасибо, брат, выручил, — наконец, выдохнул он синеватый дымок с паром изо рта, раскуривая сигарету.
— Не брат я тебе, даже не земляк, — заметил наш главный герой рассказа.
— Ты зачем так, обижаешь ведь, незаслуженно это, — почему-то тихо возразил мужик бомжеватого вида, невольно приседая на свободную скамейку.
Он давно не стрижен, что такое бритва, позабыло его лицо, от него пахло, точнее, воняло, чем-то неприятным, давно несвежей одеждой, наверно, которая сейчас, вся находилась на нем, натянутая на седые волосы, находилась утепленная немецкая кепка, вроде она называется «бергмютце».
Кино присел тоже рядом с ним, невзирая на запах, потирая озябшие ладони, морозец, однако, а он без перчаток оказался с утра.
— Ладно. Извини.
Обратился к мужику.
— Ничего, бывает. Ты откуда сам-то?
— Из далека, приехал. А ты немец что ли? Говоришь, будто не по-нашему?
— Немец, правда, не настоящий, а так, — он махнул рукой, будто отгоняя муху.
Мой дедушка Фридрих, воевать против России. Воевать, воевать, потом, потом под Сталинградом он попал в плен. Понимать?
— Ес, ай ду.
— Он не попал в обычный лагерь для военнопленных, его послали сюда, в город, набитыми швайн, строить эту улицу Краузе, — он обвел рукой многоэтажные дома, построенными по всему пространству.— Как будто в насмешку: немцы желающие уехать в фатерланд, строят дома и улицы, где-то здесь, на чужбине.
— Они вручную месили бетон, таскали кирпичи, песок, цемент, штукатурку.
Понимать?
— В клетке, будто запертый тигр
Ты рыча, словно бешеный зверь, пробивался на волю
Трек в наушнике сам по себе переключился на древний шансон.
Кино вынул наушник, сунул в карман.
— Пошли Немец. Там есть  бургерная, или чебуречная, по-нашему.
Я угощаю. Выпить водки, или как там по-вашему, шнапса.
— Можно Немцем тебя называть?
— Да, можно, э, можно. Сколько хотите, столько и называйте.
— Ну вставай бродяга, пошли тогда, что здесь сидеть зря, жопу морозить. Шнапс сам себя не выпьет.
Кино пошел впереди, бомж, кряхтя, поднялся с лавочки. 
Вслед за ним, в дороге повествуя свою историю:
— Фридрих строил дома, там он нашел «либен», ее звали Наташа.
Они строили-строили, потом поженились, отсюда появился мой папа!
Зер гут! О майн гот. Потом, после смерти Сталина, немцев стали отпускать на родину.
Фридрих уехал туда на родину, раньше она была ФРГ.
—  А мой папа, по имени Генрих: он немножко, как сказать по-русски, правильно, он немного «дальбаеб». Он остался с бабушкой Наташей здесь, вырос, отучился в училище, в шестнадцать лет тоже пошел на стройку, достраивать после отца эту улицу под именем Краузе. Там и познакомился, с одной молоденькой штукатуршей, ее звали Люба, Лисбен. Потом, как это сказать по-русски, возникнул я…
Это был торговый центр, торговавший от унитазов, до таблеток от комаров
Кино по наитию, нашел  вход,  куда-то, ведущий вниз.
Слышалась приглушенно песня Ирины Круг, «каприз»
Срывающие слова с губ давно не обещанные никому.
—  Может, любовь; может, каприз;
Город промок в холодных каплях дождя.
Снова с тобой падаем вниз,
Мир одинок сегодня стал без тебя.
Кино приотворил дверь: внутри, то есть внизу, если спуститься по ступенькам, облицованных белой мраморной плиткой, имелось на цокольном этаже, кофейное заведение без рекламной вывески.
Одинокая девушка, лет тридцати, с мелированной прической, под Ирину Круг, протирающая стенки стаканов, тонкой салфеткой, подтанцовывала в такт песни за высокой барной стойкой.
Странно, тут все женщины и девушки стремились походить только на ее саму.
Хотя, что тут странного, ведь она родом из этих мест, здесь росла, здесь училась.
А потом вот, в один, знаменательный  момент, стала иконой, такого сугубо уральского женского стиля.
Пахло кофе и ароматным дымом, наверное из потушенных еще ночью кальянов.
Из настенных динамиков мягко играла музыка, чуть приглушенный свет, и никого нет из посетителей кроме их самих.
Тепло и уютно, если не знать, что они находятся где-то в подвале здания.
В облагороженном подвале, от которого все равно несло неистребимым холодом.
Кино и его новый знакомый, от которого почему-то больше не воняло, устроились возле стойки, на стульчаках.
— Холод на моих губах;
 правда, что любовь слепа?
 Глупо говорить "Постой",
 следом идти за тобой.
 Холод в сердце и в душе,
 не вернуть тебя уже.
 Ни к чему слова твои,
 нам не хватает любви..
— Нам бы водки. Два по двести можно, — обратился Кино к скучающей барменше без дела, с блестками на лице, одетой в синей форменный костюм, на ее пышной груди, висел нацепленный бейджик с названием «Диана».
— Можно, чем закусывать будете?
— Не знаю, дайте хлеба что ли.
— И все?
— Да, водки и хлеба, Дианочка, плиз.
— У нас только такой есть, — барменша сняла  с полки упаковку чего-то хрустящего, положила на стойку перед ними.
— О, галеты, — новый знакомый, через несуществующие передние зубы, присвистнул языком, от удовольствия.
— Берете?
— Да берем, если можно разложите по тарелочкам хлеб.
— С вас 345 рублей.
Барменша пробежалась пальчиками по клавишам кассовой машины,  название на шильдике АМС-100К.
На оборотной стороне  дисплея высветились, небольшие, мигающие зеленом огоньком цифирьки.
— Однако, — теперь уже присвистнул наш главный герой, у которого в бумажнике находились лишь три сотки из наличности, и то взятые на всякий неудобный случай на дню, вроде как незапланированных поездок по городу на трамвае, или на троллейбусе, когда стоимость проезда, составляла, плюс минус тридцать рублей.
(на трамвае, как и в метро, билет стоил 27 рублей, на троллейбусе 28 рублей, на разных автобусах от 29 до 30 рублей соответственно)
— А если без хлеба посчитать?
— Хорошо, давайте так.
Диана хорошо отманикюренными пальчиками вновь прошлась по клавиатуре.
— Тогда с вас 280.
— Ну ладно, наливай. Только не надо льда.
Кино вытащил из бумажника три сотки, положил на стойку.
— Вот. Можно без сдачи. Здесь можно курить?
— Да, я подам пепельницу.
Барменша разлила водку по стаканам, ровно отмеряя жидкость по граммам.
— Ну что, давай что ли, за знакомство, ****аш Банашович?
Мужик в немецкой кепи поморщился:
— Я Гюнтер, такое мне дали имя родители, после рождения.
— Понял, принял. Ладно, что не Адольфом назвали.
— И то спасибо им за это.
Кино вытащил из кармана упаковку «дирола», пачку сигарет.
— Закуска, если что.
— Слышь, Немец, а вот почему говорят, что есть русскому хорошо, то немцу это смерть?
Они выпили, по одной, не чокаясь друг с другом.
Немец не стал закусывать «диролом», лишь замотал головой, хватая ртом воздух.
Потом ответил:
— Можно сказать наоборот, что есть немцам хорошо, то русским капут.
У них там хорошее пиво, хорошие сосиски, хорошие дороги, и хорошие тачки.
Поэтому вам будет, как это сказать, «хенде хох».
Если вы все узнаете, на самом деле, как живут немцы, то сами поставите свою власть под расстрел. Что, я не прав?
Барменша даже убавила музыку, с интересом, прислушиваясь к диалогу.
— Да ладно, забей. А сам-то что не там тогда живешь? А Гюнтер?
— Я сидел, здесь. Много. Не один раз. Раньше не выпускали за границу, а теперь, видишь, денег нет на билет, даже на курево.
— Угумм, тогда понятно. Давай что ли, за нас.
На этот раз, они выпили, стукнувшись стаканами.
Кино заговорил первым, немного сбивчиво.
— Понимаешь, я с детства, хотел походить на отца. Перенять его привычки, его походку, не знаю, его мысли, его книги, которые он читал, как чистил зубы, как брился. Наверно это бы изменило мое мировоззрение.
Но его не было, блять, со дня моего первого рождения.
— И вот теперь как мне быть? с кого блять мне брать пример, спрашивается?!.
— Не знаю, ни с кого. Бери  образец с самого себя.
— Так просто?
— Да, все просто. Берешь и отсеиваешь от себя всё ненужное.
— А ты где живешь счас? Наверно квартиру родителей проебал по любому.
— Да, есть такое, проебал квартиру. Где живу.., на стройке, где же еще. Там есть вагончик, в нем и живу.
Немец показал рукой на север:
— Видел тупик на улице?
— Ну да, видел.
(улица Краузе, в том времени, заканчивалась тупиком, поворачиваясь на другую основную  улицу.
Если пойти прямо на север, то там, среди развилок автодорог, находиться «Ашан», «Лента», «Икея», «Магнит»)
— Там стройки идут, видел?
— Видел.
— Наверно поэтому здесь, достраивать улицу. После отца и деда.
Есть что выпить?
— Нету больше.
— Ладно, если что, заходите в гости.
— Угумм. Пока.
Кинул на прощание Кино, когда оживший немецкий дед от похмелья, шустро взбирался по лестнице наверх.
Может быть, я не умру, пока он будет жив, подумал Кино.
Такая себе закономерность, от жизни.
Барменша включила музыку погромче.
— Скажешь "Прощай", скажешь "Прости";
Встретим рассвет с тобой уже не вдвоём.
Не обещай, боль отпусти;
Этот ответ - он сердце ранил моё.
— Пока, — кинул он барменше, которая ставила эту песню по кругу.
Выйдя на улицу Краузе, Кино засунул в ухо наушник, нажимая кнопку на телефоне.
Такие люди, такая жизнь, что поделать, ему надо идти искать отца.
«Янтарем капал мёд
В молочный улун
Все пускаюсь вперёд
А уйти не могу
Ещё пару секунд
Где-то там далеко
На шаре земном
Город, в котором нас
Не узнает никто
Не увидят вдвоём
Это просто весна
Уходящий май
Я сижу у окна
Пишу для тебя
Послушай
Здесь тянутся дни
Рваными струнами
Ты меня укради
Укради до зимы
Увези в полнолуние
Где-то там далеко
На шаре земном
Город, в котором нас
Не узнает никто
Где-то там далеко
На шаре земном
Город, в котором нас
Не узнает никто
Навзрыд плакал
Наш ноябрь
Меня провожая дождями
Зная, что я не вернусь
Ветром бессонным
Снежным штормом
В твоем маленьком
Солнечном
Тихом городе
Я не проснусь
Я просто зима
Уходящий февраль…»
(текст и музыка  tAISh)
Когда ты понимаешь, что уже все, конец возможностей, предел, финиш, аут,  когда это все теперь не имеет весомого значения, ты можешь послать всех абсолютно на свете, глубоко и подальше. Быть на втором плане у жизни, какое же это уныние.
Когда понимаешь, что все, просрано.
Уже не способны спасти никакие идеалы.
Можно разрушить всё, при желании.
Если это получиться.
Зачем живу дальше, не знаю.
Просто не знаю, что тут скажешь.
Наверно кто-то знает точно, что так и будет, со мной, с Кино, и с другими.
Кино поднял руку, проголосовав, тачка остановилась  возле него.
— Подбросишь?
— А тебе куда?
— Мне бы до ЗАГСа. Только денежек нет с собой.
Он похлопал по пустым карманам одежды.
— Залезай бродяга. Я денег не беру.
— Это почему же?
— Да так, была одна история, хочешь, расскажу?
— Да хоть три рассказывай, только смотри на дорогу иногда!
— Твою налево!
Кино дернул руль вправо, выворачивая тачку на обочину, дергая ручной тормоз на себя, останавливая машину с визгом колес.
— Ты че пьяный?!
— Ну выпил с утра.. ты чего гонишь, мужик?!
— Ты хоть понимаешь, что мы могли расхерачиться прямо здесь?
— Ну да, понимаю. А что я могу поделать? Меня все бросили в жизни: жена с дочкой, брат кинул на бабки, с работы уволили, там короче послал начальника подальше.
— Мы бы счас вьебались в встречный камаз. Всмятку! Блять, ты этого хотел, что ли?!
— Да, хотел, но одному умирать как-то сыкотно. Поэтому дай, думаю, подвезу, одного нищеброда.
— Знаешь, тебе лечиться надо, понимаешь,  где-то в отдельной палате.
Вынес диагноз Кино, захлопывая дверь тачки.
Не так всё было, или почти так, он в очередной раз избежал смерти, которая снова его простила. Ну и ладно, решил Кино, открывая дверь здания, откуда-то донесся звук сообщения, наверно телефон глючит, как и его.
Нет, Кино, не был пьян после ста граммов водки принятых невзначай, он просто ищет отца, где-то здесь поутру, среди этих бумажных кабинетов.
Снова закинул в рот освежающую таблетку «дирола», чуть прожевав, спросил:
— Простите, а к кому…?
— В 208 кабинет обратитесь, — сухо ответила стройная молодая блондинка в брючном костюме лилового цвета, она проходила мимо него по длинному коридору, обдавая запахам дорогих духов «диора», по-женски покачивая бедрами при ходьбе.
Наверно пошла в туалет, чуть представляя себе в уме, как она снимает узкие трусики, наверно алого цвета, взрезающие ее влажную промежность…
Он прошелся по первому  этажу, вот и дверь под номером 208, постучал, открыл, осведомился:
— Можно  обратиться?
Это было большое помещение, столы, столы везде столы, десять, или построенных двадцать в ряд, у него замутилось в глазах, от этого всего.
Ведь за каждым столом кто-то работал, печатал справки, что-то объяснял, особо непонятливым субъектам, например, в кожаной куртке и в дамском плаще.
— Еще раз говорю: вам не положено пособие.
— Да как-то: мы его усыновили, приняли из детдома, а нам пособие хер, да головку!
— Женщина, успокойтесь. По законам, что есть, мы вам выплатили все деньги.
— Нет, я буду жаловаться. Вы меня не обманете! Я подаю в суд! Семен, рядом!
Мужик в кожанке заелозил, пропуская грозную даму вперед, в раскрытую дверь, где находился Кино.
— Можно?
Спросил он у женщины, за освободившимся столом.
— Да, присаживайтесь. Что у вас? Надеюсь не розыск родственных собачек?
— И такое бывает?
— Тут все бывает.
— Понятно, только у меня ничего такого. Просто отца ищу.
— Я поняла, давайте исходные данные. Уфф, с этой работой с ума сойдешь.
— Сочувствую. Мой отец злостный алиментщик, состоял в браке с какой-то особой.
А теперь как бы помер.
— Понятно, сочувствую. Ваш отец прописан в Екате?
— Да. Вроде бы да.
— А вы сами где живете, где прописаны?
— Я из Вышегорска приехал на днях, вот мой паспорт.
Кино не стал объяснять дальше служебному человеку: что вот он нарисовался, хрен с горы, что нигде не живет, что нет постоянной прописки.
Ладно, что имеется еще паспорт.
— Я поняла, говорите фио отца и год рождения, может что-то найдем в нашей базе.
— Мой год?
— А нет, год рождения вашего отца.
Кино продиктовал вслух, как будто репетировал до этого времени, те самые сокровенные слова и числа, нечего скрывать теперь уже.
— Ну вот, ваш отец, по нашим данным, не числиться умершим.
— Да как так-то?
— Не знаю, сходите в общегородской ЗАГС. У меня показано, что он жил один, не женат, без детей, и без родственников.
— Да как так-то?! Он умер, и у него должны быть….!
Он крикнул, и, и, встал, от возбуждения, откидывая голову назад.
Кино осекся, дыхание перехватило на полуслове, он медленно осел на стул.
— Вам плохо?
— Да нет, ничего, бывает, иногда.
— Может скорую вызвать?
— Не, не нужно. Полегче вроде стало. Счас выпью таблетки, все будет норм.
— Знаете что...
— Что?
Женщина списала информацию с монитора на маленький листочек с клейкой полоской вверху розового цвета:
— Вот, адрес прописки, идите и помиритесь.
Тихо добавила:
— Но нам так нельзя делать, понимаете?
— Да, вполне, понимаю.
Он встал, собрался уйти:
— Постойте, вот адрес нашего большого ЗАГСа, он по улице Белинского, 135.
 Тут адрес, вот, возьмите, пригодиться.
— Благодарю, за доброе дело.
От души сказал, той женщине, которая вполне оказалось вполне отзывчивым человеком, наверно без имени.
Теперь у Кино в руках находился конкретная точка отсчета.
Где жил его отец, в доме, по адресу, написанный на розовом листочке.
Он подошел к остановке, потирая ладони от утреннего мороза, подъехал автобус.
Почему-то оказался в нем. Среди других немногих пассажиров.
Сел на свободное место, у окна.
Подошла кондукторша, к нему.
— А у меня проездной, — заявил гордо, хотя денег не было ни копейки.
— Студент?
Кондукторша с подозрением осмотрела его.
— Ага, студент. Что не похож?
— Че-то морда взрослая.
— Да мы все такие нынче. Такие уж народилися, я из МГИМО, приехал по обмену опытом…
— Ну-ну, уши то не заливай. Сдудент. Ладно, пока едь, но тихо.
— А он едет на Белинского 135? Архив там, у студентов есть.
Поясняя на немой вопрос кондукторши.
— Едет, я скажу, когда будет, потом выйдешь.
Жизнь, всегда несправедливая штука, вот и все.
Приходиться иногда обманывать, как ты, и как она тебя.
Блять, неужели так бывает на свете.
Ему не хотелось жить по каким-то установленным правилам.
Он поднялся с места, подошел к водительскому месту, где уселась кондукторша, подсчитывая выручку за сегодняшнее утро.
— Остановите! Я выйду. Здесь. Мне нужно.
Прав был Витя, который нечаянно создал группу «Кино» тогда,  однако, всё находиться только в нас самих же. Такая правда на свете.
Хотя дело не в этом, совсем не в этом…
Кино не успел додумать мысль, дверь автобуса открылась, он спрыгнул с высокой подножки, тут перебил звонок телефона.
— Привет! Как дела?
Звонила Алиса.
— Да, говори погромче, тут не слышно.
— Я говорю как дела?
— У меня пока норм. Где-то иду, вот.
Где? Не знаю, по улице Тольятти.
Он тоже старался говорить погромче в трубку телефона, перекрывая звуки оживленной трассы, на которой гремели фанфары наступившего дня.
— Не слышно, что говоришь? Встретиться? Вопрос жизни что ли, не знаю, наверно можно. Где? В кафе? А в каком? Ладно, попробую, говори адрес.
— Не. Не слышно, лучше напиши, где там..
Он старался перекричать рев очередного камаза проезжающего мимо него, стараясь понять, о чем идет речь, когда он идет домой.
Дом, а что это?
Какой-то шутник дуралей, как-то вытащенный из воздуха, словно выгнанный клоун  из цирка «дю солей» принялся задавать вопросы.
— Нет восприятия? А что есть?
А что если у него нет восприятия: вот этой сумасшедшей реальности.
Ну вот не дается ему увидеть то самое клоунское, которое повисло над нашим воздухом. У каждого имеется причина, чтобы расстаться с тем, или другим человеком.
Кто-то разбрасывает носки по всей квартире, оставляет зубную пасту не закрытой.
На колпачок. Кто-то сказал, там, из тени, женским голосом:
— Иди на хер отсюда, приблуда из трущоб.
Хотя виноват всего лишь незакрытый колпачок от зубной пасты.
Сломанный тюбик зубной пасты, потом.
Или еще, потом вдогонку:
— Сдохни  от рака  извращенец! Зачем ты сломал тюбик зубной пасты?!
Хотя виноват всего лишь незакрытый колпачок от зубной пасты.
Сломанный тюбик зубной  из какой-то пасты, наверно «блендамеда», напополам.
Паста пошла струей, забрызгивая зеркала, унитаз, пенящийся пеной.
Он больше не будет так откроен, так всем. Не так, как тогда.
Когда обычная женщина почему-то обращается в отъявленную мегеру, даже хуже ее.
Ну сломал и сломал, так бывает, почему же из этого делать проблему?
Так нет, жена, супруга, девушка, с который делишь постель, почему-то они так не считают, хотя сами посменно приучили к этому, когда вся одежда пропитана запахом дорогих духов «эгоиста».
Они не экономили на нем, качественные вещи, хорошая еда, это все поначалу.
Потом им надоедало: нет романтики при свете луны, нет любви, нет ничего, особенного.
Что привлекало их, в первом знакомстве, постепенно нарушалось, потом обычная жизнь перетекалась в обыденную рутину, все такое, особенно нехватка денег в семейном бюджете.
Чтобы потом, понять, осознать, он тоже предвидел такой исход неизбежных событий, сидя на унитазе, запершись в ванной комнате, одним за одним, ломал тюбики зубной пасты.
— Иди нахуй. Собирай чемодан.
Он покорно шел, собирал вещи, оставлял ключи в прихожей, закрывал дверь, вызывал лифт вниз, на выход.
Так было всегда, со всеми. Почти однообразно.
По-своему переживая боль от расставания.
Хотя вчера, когда стал выносить мусор, так пришлось, собрался пожарить яичницу с луком на масле, попалось тухлое яйцо из упаковки, запах стоял неимоверно рвотный,..
Короче, надо так надо, удалять или выносить, что он и сделал.
Спускаясь по этажам вниз, он заметил, ее.
Девочку, или девушку, лет двадцати.
Красивая, хотя все они такие в двадцать лет, потом толстеют, жируют, ну тут уже понятно, с возрастом женская красота пропадает.
Она маялась внизу, словно хочет исполнить стриптиз, нетерпеливо перебирая стройными ножками, почему-то, будто ожидая кого-то.
Словно его.
— Привет.
Она не ответила, нервно переминаясь.
Он вышел, там, на улице, в мусорный бак, выкинул тот самый мешок, надвинул капюшон куртки на голову, по пути закуривая сигарету.
Она стояла там же, на первом этаже, конечно, он хищник, вот легкая добыча, как всегда.
— Что хочешь?
Девушка нервозно поморщилась накрашенными губками.
Он прошел мимо, зашагав вверх, по пролетам.
Остановился, возле окна, докуривая сигарету.
Она тоже прошла мимо, забираясь по пролету выше.
Хлопнула дверь, она куда-то зашла.
Не зная, о чем она думает, что у нее твориться на уме, прошептал немного вслух:
— Зачем я здесь.
Да ладно, у меня и так хватает проблем, без ваших женских заморочек.
Пусть остается, как бы, той незатронутой территорией.
Затушил сигарету, открыл дверь квартиры, сделал кофе, отпил пару глотков, сделал постель для себя, и уснул.
Так, в общем, были моменты, на которые не стоит обращать внимания.
Уснул и уснул, потом проснулся, ничего сложного в этом нет.
Сны, не знаю, про них он тоже не знает…
Теперь Кино идет по дороге, как всегда в округе звенят ментовские песни из их сине-красных мигалок, вот киоск с проржавевший крышей, на стене вроде граффити, где черной краской написаны матерные слова.