The Book. Часть 5. Суп с танцами и искусственные л
– Педерачу.
– Про что передача?
– Про исхусствянных людей, вона про чё!
– Про роботов, что ль?
– Сам ты робут деревяннай! Про это..., как его...- исхусство! И людей ёных, что это исхусство делають. Про исхусствянных людей! Ну, Штульберт там и всякие другие писатели и ети, как иху душу..., художники! Ну и поэты разные, баянисты опять же... Щас, реклама пройдёть... Во-во, вот засветилось название-то, видишь: «Душа. Искусство. Люди».
– Ох, ё! Душа-а! И что про душу говорят?
– А то и говорять, что ето такой суп особянный.
– Су-у-уп?! Какой такой суп?
– Особянный суп. С ентими, как иху душу, ...с танцами, во! Так и называцца – суп с танцами.
– Субстанция!
– А я тобе чего долдоню, дурья твоя башка! Суп с танцами, в смысле – и еда, и веселье - всё вместе зараз. От всего этого ей, душе, хорошо деется! Она енто и есть!
– Что ты городишь? Придумал ерунду какую-ту!
– Ерунда - она вот, передо мною сидить, глазами хлопает! Говорю тебе – по телявизиру, в этой вот педераче сказали: пища духовна нужна не меньше, чем пища обыкновенна, вот! Сидишь ты, ешь суп, и ето – танцы глядишь по телявизору... Так положено, сказали! Поровну должно всяго быть: и того, и этого. То-то! Суп с танцами!
– И хлеба и зрелищ, значит?
– Глумной ты человек, о-о-о, и говоришь-то, вона как, по-глумному! Ну, какой хлеб? Рази, хлебом единым наешьси? Даже вот, люди говорят: «Не хлебом единым, мол, жив-то человек!» Ему ж, человеку, и колбаски когда хоцца, и сальца, а быват - и самогону... ну, чё скрывать-то, быват! Да и не война, поди, щас-то, чтобы один хлеб в пузо пихать!
– Ну, хорошо, пусть суп... А вот если ты не суп, к примеру, хлебаешь, а варёный картофан с сальцом трескаешь, то тогда как душа зваться должна?
– У-у! Темнай ты человек! Кто же станет одно и тож разными словами называть-то? Это ж какой словесный расход-то! Да и хто ж тебе поймёть, когда ты кажный раз по другому выражаисси! Тьфу! Суп с танцами - это ж не прям тольки суп, это ж умные люди для понимания придумали, дурья твоя башка!
– Ну-ну, не ругайся! А что ж там еще сказали, по телевизору?
– О, там много чаго говорили, всего и не упомнишь! Про тильгентов.
– Про интеллигентов рассказывали? Ну, и что это за люди - интеллигенты?
– Ща, погодь, а енто что за мужика щас показывают? Вродя как я его знаю, откуда-то знакомая евойная морда!
– Это Бетховен.
– А, точно! Бятховен. Что ж я сразу не признал! Тож исхусственный человек, говорять, исхусство делал. Жаль, не сказали, где проживает...
– Он умер уже!
– А, помер, говоришь? А-а, да, они в педераче говорили, что исхусствянные мруть быстро. Что-то у нах тама нарушается в организьми... Ты вот меня про тильгентов зараз спрашивал? Да, есть такие люди - тильгенты. Тож долго не живуть. И все, слыш, из-за исхусства, из за него, окаянного, едрить твою налево... Я сам об этом теперьча частенько думаю...
– Ты думаешь об искусстве? Да ну?
– Баранки гну! Нукает он! А ты чо думал, чо мене туды не хватат? А меня - вона, куды хватат! Я ж вижу, что считашь, что у деда мысль выше бабского пупка не подымается? Это у меня кой-чего другое не поднимается – от самогону Маруськиного, тудыть ее...! Кстати, у меня есть чуток! Мож, махнём не глядя, а то одному горестно как-то?
– Погодь пока, попозжей давай! Разговор интересный!
– Ну, как хотишь! Ты-то, небось и забыл уже, засранец, что такое человеческа мысля;? А мысля – она, как птица Штраус, взовьеться до небес..., И, скажу я тобе, сынок, как на духу: иной раз так высоко, что аж жуть берет! Будто сам на своей мысле в небо поднялси и картузом облака царапаешь!
– Ох, ну и горазд же ты, дед, сказки рассказывать!
– А ты не хочешь – не слухай! Иди, вон, куды шёл – в колхозную правлению!
– Да ладно те, старик, обижаться! Я ж пошутил, продолжай.
– То-то же! Пошутил он! Один такой тоже было пошутил... Ладно, сиди, слухай, да не перебивай мине! Молодой ищщё мине перебивать!
– Хорошо, хорошо, не буду, дед! Продолжай!
– О чём, бишь я-то... А! Вот, в начале, кады по телявизору про исхусство разговор пошёл, вот и вознессься я на енту верхотуру. Мужик один рассказывал. Щас вот баба говорить, а то мужик был! Хороший, умнай! Как девки наши говорять: «не мужик, а мушщина!»
– Что за мужчина?
– Да, с виду мужик, как мужик, обычный такой, за нашенского принять можно, с усами. На одного нашего комбайнёра похож, на Сеньку... Голос у него мне запомнился ... ровный такой, серьезнай, но не лебезявый, не как у нашего завклуба Юрки Аксенова. У того толстозадница в горле связки оттягивает, того и голос тонкий, как у бабы недотертой. А когда он перед председателем задом-то юлит, то и вовсе пищит: «пи-и-и», да «пи-пи-и-и», индюк полудохлый ..., тьфу!
– Ты это..., не отвлекайся!
– А ты не указывай деду! Мужик, ну то есть мушщина в телявизоре, сказал, что в каждом, грит, есть особянный талант, редкость какая-то! Энто, понимашь, как драгоценность: золото, там, али езумруд какой!
– Ну, в принципе - да!
– А, ежли во всех есть, то, значит, слыш, и во мне есть она!
– А что есть-то в тебе, какая драгоценнось?
– Вот ты чудак-человек! Я ж тебе цельный час рассказываю: мысля;! Мысля; моя, что меня вверх поднимат – и есть та самая драгоценость!
– А-а-а!
– Эх, кабы раньше кто так со мною поговорил..., может, вся моя жизня по-другому пошла, может, человеком бы стал, агрономом, али еще каким мяханизатором... С Люськой своей сразу бы развелся, со стервозиной - всё грызла она меня. Грызла и грызла, грызла и грызла... Отого и померла.... Эха, да что там... пить бы бросил!
– Пить бы бросил? Да ну!
– Ну, не совсем, конечно: по праздникам или в банный день, ясно дело – закон, но в будни – ни-ни! Я ж рази всегда таким-то старым и немощным был? Не-ет! Я ж красавец был: кровь с молоком! Силища в руках не убывала – никто из селенских со мной тогда справится не мог! А каких девчат уводили мы с робятами от селенских, о-о-о! Вот была бы жизня, сынок! Днем поработали, а вечером - чуток самогону, дружков своих на трахтур, и ну – селенских дубасить, уму-разуму учить! Да-а-а ! Кабы услыхать мне этот спокойный голос раньше ..., хоть на пять годков раньше..., хоть на три... Налей, штоль!
– Погодь, успеется ещё! А что ещё тот муж... тот мужчина рассказывал?
– Я ж тобе говорю: рассказывал мужик ентот об исхусстве и об людях исхусственных. А зовуться те люди исхусственны - вот как ты давеча сказал – тильгенты, а вся иха шобла – тильгенция. Ну, это как Мишка Боярчук, тот, что смолоду в городские подался – тильгент тоже. Очкастый. Приезжал намедни. В гости. Да все гости провел на погосте: мать с отцом-то враз угорели, а сообщить некуда: адреса Мишкиного нихто не знал. Не оставил он... Вот тебе и тильгенция: родители ему жисть дали, а он тольки на могилки посмотреть приехал!
– Да, плохо дело...
– Еще и бабу свою привез. Та тожа из тильгентных: что нос, что задница: очки сыми - перепутаешь!
– Так что ты понял про интеллигентов?
– Читають много. Немеряно много. И читають не газеты там какие-то, не наш «Пиндюринский колхозник», туды его..., а читають – книги!
– Детективы, небось? Да их сейчас все читают!
– Да какие тудухтивы? Сам ты тудухтив недобитай! Толстые книжки читають, умные! Об исхусстве, там, о бятховенах разных! Картинки смотрють в музеях, фотографии, и ето..., ну..., когда из глины голую бабу лепють, как ето...?
– Скульптура.
– Не подсказывай, знаю я! Шкульптура, да! Шкульптуры енти шупають-смотрють..., словом - изучають жисть в исхусстве. Исхусственную жисть, значить, изучають!
– Что значит «искусственную»? Она что ж, не настоящая?
– О-ой, сяльпо ты деревенское, конечно, не настоящая! Но это ж мы с тобою понимаем, а они-то нет... Я как разумею: что тильгенты эти ету исхусственную, ненастоящую жистю - за настоящую считають! То есть, они-то видют, что жизня наша малысть на ихнее исхусство непохожая, конечно, видют – не дураки же! Но считають ети тильгенты, ети очкарики, ети мишкибоярчуки, пальцем деланые, что нашу с вами жизню, вот эту самую жизню, которую мы своими руками строили, за которую кровь проливали – надобно изменить, и сделать, как в ихих дурацких книжках написано! Да-да! Чтобы в каждой хате – по бях... бятховену этому, а все бабы были, как шкульптуры – голые и для обзору и щупанья доступные! И штоб жисть в каждой деревне, даже, слышь, даже в Селениях – была исхусственной! Так и мужик в телявизоре говорил! Понимашь?
– Ну, так, в общих чертах...
– «В общих чертах»! Чёрти-то тут причём, балда? Или ты сам-то тоже этот..., тильгент?
– Да не то что бы... А что, мужик-то тот, в телевизоре, так прям и сказал про Селения? Врешь ведь?
– Ей богу, не вру..., вот те крест... А про Селения: я же не могу ему в телявизор спросить по наши Селения, непутёвый ты человек! А сам он про Селения, поди и не ведает!... Я ж те сказал: про всех он говорил. Про всех... Значить, и про Селения тож!
– И что говорил?
– А то: што тильгенция эта, говорит, читает, смотрит, слушает тольки энто самое свое исхусство... А исхусствяннаи люди, слыш, пишут для них стихи, книги всякие, рисують, значить... – ищуть, тоисть, до надрыву живота, слыш, ищуть сходство ентого исхусства с жизнью. Во-о! А, ежли нету сходства – оруть об ентом, как его: трагедии мыслищего человека, и об етих самых…, как яго...? А, вспомнил! О «потерянных поколениях», вот о чём оруть!
– Ну, есть такое, слышал!
– Во-от! Вишь, даже ты, недоумок, слышал! Но ты-то не воспарилси мыслёю опосля того, как услышал? А?
– Мыслёю говоришь? Да нет, не воспарился!
– А я ж тебе твержу, башка окаянная, что мене этот разговор поднял на самую верхотуру! По мысле;, ага!…Понимашь хоть?
– Ну, понимаю...
– Да куды тебе понять, мозг тараканий!... Во! А это кого показывают? Что за мужик?
– Это Булгаков.
– Тот, что с Булгаковки? Так я знаю яго!
– Нет, не тот. Этот Булгаков - с Москвы.
– А-а-а, с Москвы... Нет, ентого не знаю... Буду в Москве, надо зайтить, познакомиться...
– Он тоже умер уже.
– Господи Исусе! Да что ж они все хилые такие... Погодь, вот: показывают книжку, что энтот Булгаков написал. «Мас-тер и Мар-га-ри-та». Вот как называцца. У мине свояк в городе на заводе мастером работает, мож, про яво?
– Нет, не про него!
– Да ты-то откуда знаишь, неуч? Ты до сего часу вот про этого мужика-мастера и его бабу ету, Маргариту знал? Не ври мне, я тебя вижу наскрозь: не знал! А вот – ты это тоже энтово не знал – еще был другой мужик, Ромка и у него тоже баба была...
– Джульетта, что ль?
– Ага, так, вроде, Жульета! У их у всех бабы были... И вот я как думаю: строит эта тильгенция свою жизнь похожею на ентих мастеров и маргарит, ромков и-и-и... жульетов, тудыть-растудыть, ну, а на худой конец - на трех мышкетеров, и как бы берет из этих самых книжек матерьал для лепки своей настоящей жизни, ну, как бабу из шкульптуры сляпить, ага ...! Понимашь?
– Ну, вроде того...
– А они же, книжныя эти, - не настоящии! Понимашь, не нас-то-я-щи-и?
– Ну, что тут не понять: не настоящие это герои, выдуманные, но не в этом же дело...
– А в чем жа ещё? Ты лепишь жисть свою с ненастоящего человека, али с евойной ненастоящей шкульптуры, да с книжек выдуманных, а потом, зараза, удивляешься, почему же это жисть не удалася! Ах-ах-ах! Ой-ёй-ёй!
– А и то правда!
– И, зараза, нет бы развязать мозги, да и понять, что раз не с того теста пирог замешан, то неча на печку кивать, когда живот пучить начнет! Дык она ж ведь, тильгенция эта, вона как поворачивает: мы, мол не из этой эпохи, мы, мол, «лишние люди»! Оттого и мруть до сроку...
– Ух, ты и это знаешь? Ну, ты, дед даёшь!
– А! Видал, куды мене занясло! Это ж как прикажете понимать: вот ежли, например, корова твоя тольки орхидеи жреть, как ты ее в колхозном стаде держать сможешь? В колхозе орхидеев нету, есть комбикорм, который все коровы жруть, кроме твоёй, особянной! Всем коровам хорошо, а твоёй - хуже карасину! И вот она тады хто: нормальная корова, али «лишняя», али не из той эпохи? И, ежли не из той эпохи, то расскажи мене, отродье твоё книгочейское, расскажи-ка мне, неучу, в какой же такой эпохе коров исключительно орхидеями до убойного весу закармливали?
– Ну, понесло тебя, дед!
– Енто не меня понясло, не меня! Енто мысля; моя прёть! Енто вона, как оно дальша-то оборачивается: они же, тильгенты енти, сами книжки пишуть, да учат мальцов наших по-книжному жить! И у пацанов наших..., да что наших – ты на селенских посмотри: такой бурдель в башке стоит, что уже картуз не держится! Вот и думай тута, как с ентим быть! И я думать начал, и открылося мене!
– Чего открылось?
– Мудрысть такая: о людях работящщых и нелюдях исхусствянных.
– А ну-ка, интересно...
– Интяресно яму! Это у бабы под юбкой интяресно, А у меня - мудрысть умная! А мудрысть вона в чем: нормальный работящщый человек свою жизню лепит из матерьялу самой жизни! В жизне такое, и – у меня такое, в жизне поворот, и у меня – поворот. Вот такая вот хренология! И на ентом стоить жизня наша! И никогда, покуда жив в человеке честный работник, никогда этим тильгентам места в нашей жизни не будет! А будет им жизня разве что на Луне – там, вроде, всё полегше, им-то в самый раз! Ну, и еще будет жизня им - ежли с неба дождь какой продуктовый хлынет, да весь наш крестьянский смысл жизни халявным хлебушком да и смоет...
– Да, может и так, может, ты и прав, дед!
– Прав, конешно! Покудова нема халявного хлебушка – хай уважают простого незачитанного человека и труд его ценят! А исхусством своим нехай сами себя же и почуют! В консерваториях своих, али в других каких фисгармониях. А к нам с гадостию ентой хай не суються!
– Прям так?
– Да, так! А не послушают - в харю!.... Как селенским!
– Ой, да разошелся ты, посмотрю!
– А ты слухай да молчи!...Разойдесси тут с вами... Поди, возьми самогонку в шкапчите! Налей себе и дедушке!
– Да погоди ты с самогонкой! А как же душа? Она ж духовной пищи просит – песен, танцев... Кинофильмов разных. А это ж всё делает интеллигенция, а не мы с тобой. Как же тогда без них, без интеллигентов?
– Без тильгентов-то? Да очень просто! Вон Варька Кривоглазова, кады пару стопок опрокинет, дык так поет – аж заслущаисси! А как танцует: юбка до ушей поднимаецца! Видел?
– Видел, конено! А кино тоже твоя Варька снимать будет?
– Кино – нет. Не смогёт. Киношной камеры у ей нетути. А ежли б кто дал бы ей киношну камеру, то ещё как посмотреть, мож и сняла бы! Еще бы стопку замахнула, да и сняла!
– Да уж конечно, сняла бы, скажешь тоже...! Кино снимать сложно, да и большие деньги нужны.
– Ну, тут я не знаю, об этом разговора в педераче не было. Тут, могёть быть, что и твоя правда... Ежли так всё повернуть, через кино, тады без тильгенции - скучно, факт! А ещё..., знашь..., говорять, у их песен – много... Варька-то, меж нами говоря, ведь тольки девять песен знаить, уже все перепела по сту раз... Уж надоели нам они...
– Получается, дед, нужны нам они, интеллигенты? А то как же суп с танцами получится? Никак! Ты ж сказал, что всё должно быть поровну!
– Да, поровну должно быть, такой закон!... Ну тады что ж они, сволочи, жизню свою строють не по-людски? Что ж они всё выкаблучиваются-то, всё выворачиваются, всё стараются выдуманной жизнью жить? Что им неймётся, не живется по-человечески-то? И себя изводят, и нас с толку сбивают!
– Ну, они же стараются для нас, ищут что-то новое! Чтоб нам с тобой интереснее было, чтоб отвлекаться от тяжёлого труда! Чтоб мечтать! Вот у тебя есть мечта, дед?
– Конечно, есть! Я вот уже битай час мечтаю, что ты самогонку достанешь из шкапчика, да разольёшь!
– Погоди ты, потом...
– Потом... Пока дождесси твоего «потома», то уж задряхлеешь, в гроб ляжешь, да землей накроисси...Оно-то, конечно, в гробе-то поспокойней буде: ничаго не нужно, нихто не беспокоить... Лежишь себе, всяки мысли об исхусстве думашь...
– В гробу же ты мёртвый лежать будешь!
– Это человек мёртвай быват, а вот мужик в телявизоре говорил, что искусство - вечно! Вечно, понял! Представляешь, какая сильная, зараза и какая живучая! Ничо ее, собаку, не берёть, даже хлорофоска! Да наливай уже, едрить твою налево!
***
«– Ну, дед, у тебя и терпение! – удивился читатель. – Я бы его уже давно чем-нибудь стукнул за то, что так долго не наливал!»
Следующая часть, "Новогодний дождь": http://proza.ru/cgi-bin/login/page.pl
Свидетельство о публикации №225092900974