Шёпот в тумане Из записок пастора Готлиба Шмидта..

Из записок пастора Готлиба Шмидта, найденных в архиве прихода Вернигероде

Тысяча восемьсот пятый год от Рождества Христова оставил в памяти моего прихода след весьма печальный и загадочный, о коем считаю долгом поведать, дабы грядущие поколения знали о том, какие странные события происходили в наших землях. Сие есть история крестьянки Анны Мюллер, дочери покойного мельника Иоганна, девушки благочестивой и трудолюбивой, которую лес Гарца призвал к себе столь таинственным образом.

* * *

Я, Анна, пишу сие на клочке бумаги, украденной у пастора, ибо чувствую — дни мои сочтены, и должна оставить свидетельство о том, что случилось со мною. Пусть сочтут меня безумной, пусть говорят о дьявольском наваждении — но я знаю истину, и она прекраснее и страшнее всех людских домыслов.

Было то весною, когда снега сошли, но земля ещё не просохла, и в низинах белели туманы, словно это были души усопших, не нашедшие покоя. Батюшка мой почил два года назад, матушка ушла за ним прошлою осенью, и жила я одна в избушке на краю Вернигероде, зарабатывая на хлеб шитьём и прядением.

В то утро пошла я, как обычно, через лес к роднику святой Гертруды — источнику, вода коего почиталась целебною со времён древних. Тропинка была мне знакома с детства, каждый камень, каждый корявый корень я помнила, как собственные пальцы. Но в тот день лес показался иным.

Туман сгустился меж стволов с неожиданною быстротою, белый и плотный, как молоко в крынке. Он обволакивал меня, проникал под платок, холодил кожу, и в нём терялись очертания деревьев, превращаясь в призрачные силуэты великанов. Я остановилась, ощутив внезапную тревогу.

И тогда я услышала шёпот.

Тихий, как шелест листьев в предгрозовую тишину, как журчание воды по камешкам, как вздох умирающего. Слова различить было невозможно, но смысл их проникал прямо в сердце, минуя уши:

"Иди ко мне, сестра... иди, не бойся... так долго я ждала...".

Разум мой кричал: беги, Анна, беги к людям, к церкви, к колокольному звону и ладану! Но ноги несли меня вперёд, в гущу тумана, словно и не были более моими. Я шла, как в забытьи, как во сне, из коих просыпаешься с колотящимся сердцем, не в силах вспомнить, что же так ужаснуло тебя.

У старого дуба, что рос на поляне близ родника, я увидела её.

Господи, как описать то, что предстало взору моему! То была девушка — или то, что казалось девушкой, — но столь неземной красоты, что сердце моё замерло от восторга и страха. Кожа её была бледна, как берёзовая кора под лунным светом, почти прозрачна, и сквозь неё, казалось, проступали тонкие зелёные прожилки, подобные листьям, просвеченным солнцем.

Платье — о, то не было платье в обычном понимании! — представляло собою сплетение паутины и листьев, мха и лепестков давно отцветших цветов. Оно струилось вокруг её фигуры, живое и подвижное, словно состояло не из ткани, а из самого воздуха и света. Волосы же её — волосы были сплетены из ивовых прутьев, гибких и зелёных, украшенных почками и крохотными серёжками, и они колыхались, хотя не было ветра.

Но более всего поразили меня глаза. В них была глубина лесного омута, мудрость корней, уходящих в земную твердь, печаль веков и радость каждой новой весны. Когда она смотрела на меня, я чувствовала, что она видит не только моё лицо, но и душу мою, все помыслы и тайные желания, всю мою краткую человеческую жизнь от первого вздоха до последнего.

"Не бойся, сестра, — произнесла она голосом, в коем слышалось пение птиц на рассвете и стон ветра в ветвях. — Я не причиню тебе зла. Я — дух этих мест, душа леса, что спит в корнях, пока луна не разбудит меня своим серебряным светом".

Я должна была убежать. Все рассказы старух, все предостережения священника о лесных демонах и нечистой силе — всё это всплыло в памяти моей. Но вместо бегства я опустилась на землю рядом с нею, словно завороженная, и туман сомкнулся вокруг нас, создавая иллюзию, будто мы одни во всём мире.

"Кто ты?" — прошептала я, и голос мой дрожал.

"Я была здесь прежде, чем люди построили свой Вернигероде, — ответила она, и рука её — длань, подобная молодому побегу — коснулась моего плеча. — Прежде, чем церковь вознесла свой шпиль к небу. Я помню, когда эти земли были дикими, когда медведи спали в пещерах, а волки выли на луну, не боясь человека. Я — то, что остаётся, когда проходят века. Я — память земли".

И она начала рассказывать.

Голос её плёл передо мною картины столь яркие, что я видела их, как наяву. Она поведала о сокровищах, спрятанных в пещерах Гарца — не золоте и каменьях, вожделенных человеческой алчности, а о сокровищах иного рода: о кристаллах, хранящих память о первых бурях, о корнях деревьев, помнящих песни друидов, о родниках, воды коих могут исцелить не тело, а душу.

Она говорила о любви — но не о той любви, что знают люди в своих постелях и церквах. О любви, что связывает землю и небо, корень и крону, семя и плод. О любви, что движет сменою времён года, заставляет семена прорастать сквозь камень, а птиц — возвращаться из дальних краёв. О любви вечной и безличной, подобной дыханию самого мира.

Слушая её, я чувствовала, как нечто меняется во мне. Страх уходил, сменяясь чувством глубокого покоя и одновременно — острого осознания собственной жизни. Каждый удар сердца казался драгоценным, каждый вдох — даром. Я понимала деревья вокруг, слышала, как сок течёт по их стволам, как корни пьют воду из земли, как листья шепчутся с ветром.

"Почему ты выбрала меня?" — спросила я, когда она умолкла.

"Ты одинока, как и я, — ответила лесная дева, и в глазах её мелькнула печаль столь глубокая, что слёзы навернулись на мои глаза. — Ты ходишь по лесу, как по храму, с почтением и любовью. Ты не ломаешь ветвей без нужды, не оскверняешь родников. Твоя душа чиста, как родниковая вода, и я увидела в тебе сестру".

Мы проговорили до полуночи — или мне так казалось, ибо время утратило всякий смысл в том туманном круге. Она рассказывала, а я слушала, впитывая каждое слово, как иссохшая земля впитывает весенний дождь. Она показывала мне видения: я видела лес таким, каким он был тысячу лет назад, видела первых людей, пришедших сюда, видела, как менялись века, как вырастали и падали деревья, как текли и иссякали ручьи.

Под конец она взяла мою руку и наполнила её чем-то холодным и тяжёлым.

"Возьми сие в знак нашей встречи, — произнесла она. — Но помни: сокровища леса служат лишь тем, кто умеет видеть их истинную ценность".

Я посмотрела на ладонь и ахнула: в ней лежали золотые монеты, старинные и тяжёлые, покрытые письменами, коих я не умела читать. Они сияли в сумраке странным зеленоватым светом.

"Иди теперь, — сказала лесная дева, и голос её становился всё тише, словно удалялся. — Но знай: если захочешь вернуться, я буду ждать. В следующее полнолуние приди сюда, и я покажу тебе то, чего не видел ни один смертный. Я научу тебя слышать песню корней и говорить языком ветра".

Туман начал рассеиваться. Последнее, что я увидела, — её улыбка, печальная и прекрасная, подобная осеннему закату.

Очнулась я у родника, когда солнце уже стояло высоко. Кувшин мой лежал перевёрнутый, вода вылилась. Рука моя была сжата, и когда я разжала пальцы, то увидела в ней листья — обычные осенние листья, сухие и ломкие. Но они были золотого цвета, и на каждом виднелись те же таинственные письмена.

Я принесла их домой и спрятала в сундук. К вечеру они рассыпались в прах, тонкий и сверкающий, как пыльца цветов.

Соседи, заметив моё странное поведение — я часами сидела у окна, глядя на лес, и вздрагивала от каждого шороха, — начали перешёптываться. Старая Марта, повитуха, сказала моей соседке Гретхен, что я, должно быть, сошла с ума от одиночества и горя. Пастор призвал меня и долго говорил об опасности предаваться меланхолии, о необходимости посещать церковь регулярнее и молиться усерднее.

Но я не слушала их. Каждую ночь я просыпалась от шёпота — того самого шёпота, что звал меня в тумане. Он проникал в дом сквозь щели, забирался под одеяло, ласкался к уху:

"Приди, сестра... полная луна взойдёт скоро... приди...".

Я пыталась сопротивляться. Читала молитвы, которым научила меня покойная мать. Пила святую воду. Но всё было тщетно. Зов был сильнее страха, сильнее благоразумия, сильнее самой жизни.

Когда луна налилась полнотою, превратившись в кровавый диск на чёрном небе, я не выдержала. Накинув платок, я вышла из дома и направилась к лесу. Было далеко за полночь, деревня спала, лишь собаки залаяли тревожно, почуяв нечто неладное.

Лес встретил меня, как старый друг. Деревья раздвинулись, образуя тропинку, коей не было прежде. Лунный свет лился сквозь ветви серебряными потоками, и всё вокруг казалось живым и осмысленным. Я слышала шёпот листьев — и понимала его. Они приветствовали меня, звали дальше, обещали чудеса.

На той же поляне ждала она. Но теперь была не одна. Вокруг неё кружились другие духи — древесные девы, лешие в плащах из мха, крохотные существа, похожие на светляков, но с человеческими личиками. Все они смотрели на меня с любопытством и радостью.

"Ты пришла, — произнесла лесная дева, и голос её был полон торжества. — Ты выбрала нас, сестра. Теперь ты станешь частью леса, как мы. Твоя жизнь была коротка и полна печали в мире людей. Здесь ты обретёшь покой и радость вечную".

Она протянула мне руку, и я взяла её, не колеблясь более.

То, что произошло дальше, не могу описать словами смертных людей. Я чувствовала, как тело моё меняется, становится легче, прозрачнее. Кожа бледнела и зеленела, волосы превращались в листья, кровь — в сок. Боли не было — лишь странное блаженство, подобное погружению в тёплую воду после долгого пути.

Я слышала пение земли — глубокое и древнее, подобное биению огромного сердца. Я чувствовала каждое дерево в лесу, каждую травинку, каждого зверя. Я была частью всего этого, и всё это было частью меня.

Последнее, что осталось от прежней Анны, — это память и способность писать сии строки. Я пишу их корнем на коре, и слова мои проступают, как морозные узоры на стекле. Утром их не станет, но, может быть, кто-то прочтёт их в сумерках, когда становится ближе тот мир.

Не ищите меня. Я там, где всегда и хотела быть — в тишине леса, в журчании родника, в шелесте листьев. Я счастлива так, как не была счастлива никогда в жизни человеческой.

Но берегитесь, живые, слушать шёпот в тумане. Ибо лес забирает тех, кого любит, и не возвращает назад.

* * *

Из записок пастора (продолжение):

Наутро после полнолуния Анну Мюллер искали всей деревней. Нашли лишь её следы — босых ног, кои вели от дома в лес и терялись в тумане у старого дуба близ родника святой Гертруды. Там же обнаружили её платок и деревянный крестик, кои носила она на шее.

Поиски продолжались три дня, но тщетно. Лес хранил молчание.

Некоторые из поселян клянутся, что видели её после того — в сумерках меж деревьев, призрачную фигуру в белом, что манит путников в чащу. Другие слышат её голос в шелесте листьев, зовущий по имени.

Я же молюсь о душе её и предостерегаю свою паству: не ходите в лес в полнолуние, не слушайте шёпот в тумане, ибо дьявол принимает обличья прекрасные, дабы ввести в искушение слабых духом.

Но порою, в тихие ночи, когда луна полна, я сам слышу зов — тихий, настойчивый, обещающий покой и знание. И тогда я крепче сжимаю распятие и молюсь, дабы устоять перед соблазном.

Ибо кто знает — может быть, Анна обрела то, чего мы все тщетно ищем в наших молитвах и постах? Может быть, она нашла путь к истине, недоступной нашему разумению?

Да простит меня Бог за сии еретические мысли.