ZOV. Глава 10. Старая Кровь

Боль была тупой, глубокой, пульсирующей в такт сердцебиению. Осколок прошел навылет, но оставил после себя рваную дыру в мышцах плеча и солидный синяк на ребрах. Полевой медик, наш «Фельдшер», зашивал меня прямо в блиндаже, при свете коптилки.

– Геройствовать будешь через неделю, – проворчал он, затягивая узлы. – А сейчас – покой. Иначе порвешь швы и будешь истекать, как твой друг «Студент». Он мне такой рукав не зашивал.

Упоминание о «Студенте» повисло в спертом воздухе. Оно было отрезвляющим, как ушат ледяной воды. Смерть была всегда рядом, но когда она касается тебя лично, даже краем, мир приобретает иные краски.

Меня определили на «легкую работу» — помогать «Цепи» с разведданными и координировать перемещения групп по рации. Сидеть в относительном тепле, с чаем, когда твои товарищи мокнут в окопах. Это было неестественно и мучительно.

Именно в этой вынужденной роли наблюдателя я увидел то, чего не замечал в горячке боя. Я увидел, как меняется Семен.

После того боя в нём что-то щёлкнуло. Юношеская неуверенность, остатки гражданственности — всё это будто сгорело в том огне, где он тащил меня под обстрелом. Он не стал черствым или безразличным. Он стал... профессиональным. Его движения стали экономными, взгляд — цепким, а команды, которые он теперь отдавал новичкам, — короткими и ясными. Он не пытался казаться лидером. Он им стал. Естественно и неизбежно, как смена времен года.

Как-то раз, когда он зашел ко мне в блиндаж сдать трофейный прибор ночного видения, я заметил у него на шее знакомый шнурок.
–Это что?
Он молча достал из-под броника те самые,сломанные очки «Студента».
–Ношу. Чтобы не забывать, – его голос был спокоен. – Что цена ошибки – чужая жизнь. Или своя.

В его словах не было пафоса. Была простая, суровая арифметика войны, которую он усвоил на собственной шкуре.

В это же время к нам присоединилось новое пополнение — совсем юные пацаны, глазастые и напуганные. И я, наблюдая, как Семен проводит для них тот самый «вводный инструктаж» — про портянки, про «не палить по площадям», про «дыши и целься», — с жутким ощущением узнал в нем самого себя. Себя двадцатилетней давности, такого же «деда» для новых мальчишек в Чечне.

Круг замкнулся. На наших глазах рождалась новая «чужая сказка». И её автором был Семен.

Как-то вечером Дед присел ко мне на ящик из-под патронов.
–Ну что, старый, видишь? – он кивнул в сторону Семена, который чистил свой автомат.
–Вижу, – хрипло ответил я. – Как в зеркало.
–Оно всегда так. Мы уйдем. А это останется, – он мотнул головой, вмещая в этот жест всю нашу общую боль, опыт и надежду. – Останутся они. Значит, не зря.

«Не зря». Не ради высоких слов или политических карт. А ради того, чтобы этот парень с очками погибшего товарища на шее смог передать кому-то еще свою, уже не чужую, а свою собственную, выстраданную правду. Чтобы цепь не прервалась.

Моя рана затягивалась. Скоро я снова смогу взять в руки автомат. Но я понимал, что что-то внутри уже зажило иначе. Я смотрел на Семена и видел в нем не просто солдата. Я видел продолжение. И в этом была горькая, но необходимая правда нашей войны. Правда, которая останется, когда умолкнут пушки.