Снег. Часть третья

Будни в больнице похожи один на один, в них нет ничего особенного. Как и в жизни. Я думаю, что людей можно разделить на две категории: те, кто боится смерти и те, кто боится жизни. Первых обычно ошибочно относят к здоровым членам общества, а вторых почему-то считают больными и принудительно лечат. А мне кажется, должно быть наоборот. Смерть — конечная остановка, которая избавит от всего, что раньше волновало и подарит вечность. Правда, никто не знает вечность чего: света, тьмы или полного небытия. Но так или иначе, после наступления этого мгновения уйдет все, что причиняет боль и страдания. А жизнь полна сюрпризов и неожиданностей, пропитанных все более извращенными, причиняющими невыразимые муки, штуками.

Медсестру зовут Лена. Эта женщина в возрасте примерно 33 лет. У нее ярко-рыжие волосы, цвета пламени. Ровные белые зубы, которые часто показываются в лучезарной улыбке, голубые глаза и небольшой, слегка приподнятый нос. Дарить свою радость и неиссякаемый оптимизм — это ее жизненное кредо. 

После того случая, она не пыталась со мной поладить больше, чем требовалось для выполнения профессиональных обязанностей. Я знаю, что Лена доложила о моем, как она сказала, странном поведении врачу. Кофейный автомат был размещен напротив моей палаты. Врачи часто обсуждали своих пациентов, попивая горячий бодрящий напиток. Они не брали в учет того, что дети выросшие в семьях, где нужно было прислушиваться к любым шорохам, чтобы вовремя заметить смену настроения и скрыться, обладают феноменальным слухом. Поэтому закрытая дверь палаты не мешала мне узнавать самые свежие сплетни:

— Я хотела поговорить с вами насчет девочки, Анны.  Мне кажется, с ней что-то не так, — мягкий, обволакивающий, слегка приглушенный голос Лены.
— Вы имеете в виду ее поведение? Недоразвитость? — отвечает мой лечащий врач.
— Нет, просто она будто боится людей, ласки, прикосновений… Да и у нее все тело…
— То что дома ее избивали для нас не новость, Лена.
— Я не про это. Просто возможно на фоне травм у нее появилось какое-то расстройство… Мне казалось, что она не представляет свою жизнь без боли. Может стоит пригласить к ней психолога? Или психиатра?
— Сейчас у нее дома социальное расследование. Совсем скоро к ней и так явятся сотрудники соцслужб и психологи, — тут она прервалась и тяжело вздохнула, — тем более, после нас ее скорее всего отправят в приют. Будет жить там, пока с ее родителями проводят воспитательную работу. А для нее составят реабилитационную программу, которая должна помочь ей пережить насилие, — снова молчание. — Этими глупостями мы не должны заниматься, — я слышу презрение в ее голосе. Что ж она не верит, что мне помогут или я вызываю у нее омерзение. Как знакомо.
— Но мне кажется, ей нужна помощь уже сейчас.
— Лена, думайте лучше о своих обязанностях. Но если вам так это нужно, я попрошу, чтобы психиатр ее посетил. Я общалась с девочкой. Думаю, даже если бы она не росла в такой, мягко говоря, ужасной среде, то все равно была бы ненормальной, хоть и не в такой степени. Я видела много избитых детей, но тут другое… 

Папа, всегда говорил, что я ненормальная. Значит, так и есть. Если это заметил даже врач.

Расследование… Наверное, ОН сейчас жутко зол. Может даже бьет маму, пытаясь изменить хоть ее поведение. Ведь ему не нравится пассивность мамы, а я так его разочаровала. Но он говорит, что с мамой что-то делать уже бесполезно, а ведь папа всего лишь хотел видеть в ней человека, но она оказалась слишком слабой, сломалась быстрее, чем он успел придать ей нужную форму, теперь от нее нет никакого толка, теперь она всего лишь груша для битья. Тогда, наверное, ему уже нет смысла ее воспитывать? Он не будет ее бить, а если будет… Хоть бы он был осторожным, не хочу, чтобы из-за того, что он вынужден воспитывать нас с мамой у него были проблемы. Папа говорит, что я безнадежна, столько сил в меня вложил и все бесполезно.

Не хочу в приют. Мне не помогут эти люди, они лишь испортят то, что с таким трудом вкладывал в меня отец. Да и папе, зачем воспитательная работа? Он ведь только будет злится от того, что ни такие недалекие и ничего не понимают в воспитании.

Нет. Эти люди только пугают меня и вредят моей семье. После их помощи папа только больше расстроится и вообще тогда не будет знать, что со мной делать. Может быть это и хорошо. Отец говорил, что когда-нибудь убьет меня. Я хочу к чему-то конечному, завершенному. А что может быть прекраснее в завершенности, чем сама смерть? . Искренне на надеюсь на нее. По крайней мере после моей смерти я больше не буду расстраивать его.

После подслушанного разговора ко мне приходит Ольга. Она не пытается меня трогать, сидит передо мной на стуле с блокнотом, в котором постоянно что-то помечает. Волосы красиво завиты и уложены. Глаза ярко подведены, губы алого цвета крови, казалось она хочет не помочь мне справится с моим внутренним состоянием, а подчеркнуть свое совершенство. Вампир, питающийся чужим горем и расцветающий на нем как трава на кладбище, усеянном трупами. А может, ярко накрашенные губы — это своеобразная метафора. Может она так обозначает свою готовность высосать из меня все, всю мою сущность, мысли уникальность, превратив в пустую оболочку.
Однако пока я незаметно рассматриваю ее, она говорит:
— Привет! Тебя зовут Анна не так ли? Я Ольга – психолог. Приятно познакомится.
Я молчу. Не вижу смысла отвечать на вопросы, ответы на которые ей и так хорошо известны. Ноги, кстати, у нее скрещены. Закрытая поза. Я как-то читала об этом. Странно, что психолог не следит за положением своего тела. Прав отец: мир полон идиотов.

— Ты не хочешь говорить?

Снова молчу. Она начинает меня раздражать. Не хочу, чтобы она была здесь, чтобы задавала эти вопросы, я не хочу, чтобы меня доставали из панциря, который я создала себе с таким трудом.

— Хорошо, ты можешь говорить, когда захочешь. В любом случае, в этот час я полностью в твоем распоряжении, если тебе комфортнее молчать, то мы так с тобой и поступим и просто помолчим вдвоем.

— А давайте вы уйдете и я буду молчать одна? Мне так комфортнее.

— Я рада, что ты заговорила. Не хочешь поделиться почему тебе не комфортно — пауза, смотрит на меня пристально. Я буквально ощущаю этот обжигающий взгляд, — что ты чувствуешь при этом? — Она снова помолчала, тщетно дожидаясь моего ответа. — Мне кажется, ты боишься. Твое чувство — это страх?
— Мы играем в игру угадай чувство? Я не хочу с вами говорить. Уходите.
— Я вижу, что сейчас тебе очень одиноко и страшно. Знаю, тебе пришлось столкнуться с жестокостью от самых близких людей, которые, казалось бы, должны были тебя оберегать и любить. К сожалению, с детьми часто происходит подобное. Мне искренне жаль, что тебе так рано пришлось повзрослеть… Я хочу только помочь тебе, если ты позволишь, — она наклонилась вперед, пытаясь всем корпусом своего тела приблизиться ко мне.

— Уходите, — она не реагировала. — Сейчас же уходите. Уходите! — я слышу себя так, как будто кричит кто-то другой и кто-то другой кидает в нее подушкой, а затем и тарелкой с недоеденной кашей.

— Я вижу, что ты злишься, — говорит она, пятясь к двери и уворачиваясь от двух моих снарядов.

Мне тяжело дышать, я чувствую боль где-то внутри груди, смутно напоминающую кулак, который до боли сжимает сердце. Липкий пот выступил у меня на коже. Мне противно и почему-то жутко страшно. Прибежал врач и медсестра, в глазах потемнело…

— Добились чего хотели с вашей психологической помощью? — Голос врача, оправдания медсестры и бормотание психолога, которых я уже не могу разобрать…

Тьма поглотила меня и окутала пеленой покоя. Как же прекрасны эти перерывы в нашей жизни.