Снег. Часть четвертая

При инфарктах редко теряют сознание. Я знаю это, потому что читала. Это не такой уж и типичный симптом. Хорошо одно: Ольга больше не появлялась. Лена тоже перестала со мной говорить больше, чем требовалось. Все боялись, чтобы не случилось повторного приступа. Почему все так боятся вещи, которая несет очевидное облегчение и покой! Они переживали, что я умру. 

Если ничего не привлекает, кроме желания скорой смерти — жизнь ли это?

Мне всегда говорили, что я слишком взрослая, серьёзная, удивительно развитая, но очень странная…

Люди удивляются моим познаниям, мыслям, рассуждениям. Они бояться их. В этом нет моей вины. Это все отец, точнее его библиотека и концепция воспитания, которой я должна следовать, чтобы стать человеком. У него две страсти: «воспитывать» и читать книги.

Под домашнюю библиотеку у нас выделена целая комната. В ней — пять больших книжных шкафов: по два у больших стен и один у входа, около двери. По центру комнаты стоят два ряда напольных полок и ещё одна передвижная на колесиках, смутно напоминающая тележку, — около окна. Рядом с окном — одинокое кресло. Единственное место, где здесь можно присесть. Я с радостью уходила туда на целый день, как только дверь за моим отцом закрывалась и он уходил на работу. Начиная с пяти лет я проводила все дни в нашей библиотеке. Знаю, что вас удивляет такое раннее начало. Но когда у человека нет выбора в приложении своих умственных способностей, когда он не может выбирать, куда направить энергию, ресурсы, тогда он развивается быстрее, чем должен. Жаль, что только в одном направлении.

Игрушек мне никогда не покупали. У меня была одна кукла, но видела я ее только тогда, когда приходили гости. Папа доставал куклу из комода, закрывающегося на ключ и стоявшего в их с мамой спальне, и приносил ее мне в комнату. Прикасаться к ней было запрещено. Он садил ее на мою кровать, чтобы зашедшие в дом гости, не могли упрекнуть его в том, что он плохой отец, который ничего не покупает своему ребенку.

Он считал, что игрушки помешают мне стать тем. кем он хотел меня видеть. «Потому что они развращают ум, так как дают слишком большое наслаждение, не требующее никаких усилий. Только из-за бездумных поступков родителей, которые без конца пичкают своих отпрысков примитивными удовольствиями и вырастают такие инфантильные, не имеющие ни капли воображения, мутанты», — так говорил мне отец…

Я должна была сама придумывать игры. С каждым годом он усложнял мне задачу. Забирал практически все, что можно было превратить в игрушки. Унес пластилин, когда увидел, что он приносит мне наслаждение, бумагу, как только научилась рисовать, тряпки, увидев как я делаю из них кукол, затем карандаши, ластик, ручки…

Однажды он посадил меня на кухонный диван и сказал, что я должна играть только в своей голове, потому что общество может забрать все, кроме мыслей. Я научилась. Могла подолгу сидеть обездвижено и смотреть в одну точку, тогда как в голове играла с чудесными игрушками, которые видела у других детей во дворе. Я была впервые счастлива. Мой отец делал мне больно, но он подарил то, что не способен никто из родителей — свободу. Чтобы со мной ни случилось, я никогда не буду одинока и несчастна. Ведь этот мир не имеет значения. Важно только то, что происходит у тебя в голове и это не способен забрать никто. Кроме смерти.

Именно поэтому я ее уважаю.

Долгое время я боялась заходить в библиотеку. Это была территория отца и я интуитивно чувствовала, что туда нельзя. Но игры в голове требуют постоянного расширения материала. Мне нужно было пополнять свой запас сюжетов.

Пришла туда я в четыре года в полной растерянности. Конечно, мне нельзя было трогать книги, но папа ушел на работу, а мама вновь лежала в спальне. Взяв первый попавшийся томик, я стала листать его, ничего не понимая. Для меня оставалось загадкой, что находил интересного мой отец в этих черточках. Открыть тайну интереса моего отца – было для меня принципиальным делом. Ведь так я смогу стать хоть немного ближе к нему, возможно, перестану его расстраивать и злить, когда пойму, что он от меня хочет. Поэтому мне нужно было научиться читать.

В растерянности я пришла на кухню и достала себе батон, чтобы сделать бутерброд. На упаковке, в которой он находился, тоже были надписи. Я помню, как папа вчера вечером, сидя за ужином, вслух прочитал название. Батон молочный. Точно, он сказал это. Я принялась вглядываться в эти символы, стараясь определить значения каждой из букв. После моих попыток выучить соответствующие звуки, входящие в словосочетание: батон молочный, я принялась вытаскивать другие продукты, название которых я знала наверняка. Так я провозилась до самого вечера. Голова гудела, но усталость была мне приятна, я чувствовала, что двигаюсь вперед.

Спустя две недели упорной тренировки на кухне я поняла, что выучила все буквы, которые встречались на продуктах питания. Вернувшись в библиотеку, снова взяла книгу и продолжила свое обучение. Начала  я со словаря.

Знаний букв поначалу мне не хватало, но я логически додумывала звук так, чтобы получилось знакомое мне слово. Поначалу проговаривала вслух, но спустя три месяца полностью перешла в мысли, боясь, чтобы мама не услышала и не рассказала папе.   

Начинать было трудно. Но я привыкла не шевелиться и делать все только в голове, поэтому мой ум быстро разобрался. Естественное развитие было нарушено. Жан Пиаже был бы поражен тому, насколько быстро один вид мышления у меня сменялся другим. Ведь вместо того, чтобы развиваться, используя игрушки и тем самым прокачивая наглядно-действенное, мне дали возможность развить образное, а потом я почти сразу перешла к словесно-логическому. Выготский тоже бы не согласился с концепцией развития, которую вывел для меня мой отец. А может папа был прав, говоря что если всю энергию человека поместить в одно русло и подкреплять это соответствующими сильными эмоциями, то у него не будет выбора. Он будет гением. Или сумасшедшим. Наверное, для меня ближе второе.

Если вас напрягают эти слова и вы не понимаете в типах мышления — расслабьтесь. На простом языке это всего лишь значит, что меня рано заставили повзрослеть.

Еще через месяц я могла легко читать одними глазами, без участия голоса. Мама вскоре застала меня за этим преступным занятием, но сказала только, чтобы я всегда убирала все на место и ничего не говорила отцу. Художественной литературы было у папы не так много, поэтому мне пришлось быстро переходить на научную. У папы было очень много книг по педагогике и психологии развития. Когда я открыла эти книжки, то поняла насколько серьезно он относился к своей теории — все книга были исписаны в его заметках.

Книги стали моим миром. Главное отличие читающего человека — это количество прожитых жизней. Читая, мы вживается в роль героев и перенимаем на себя их опыт, эмоции, приключения, надежды, мечты. Становимся не только умнее, не только пополняем словарный запас, с помощью книг развивается все.

Нам легче понимать людей, их мотивы, оставаться спокойным в самых ужасных ситуациях. Ведь ты всегда помнишь, что ты всего лишь герой очередной истории. Может быть не самой интересной, но какая есть. Возможно, автор, ее писавший, не обладал должным мастерством.

Если ваша жизнь напоминает вам скисший, уже местами побелевший и неприятно пахнущий, кисель — смиритесь. Не всем же быть иметь захватывающую и достойную восхищения жизнь.

Когда мне исполнилось 8, папа обнаружил меня за чтением в его библиотеке. Книга настолько поглотила, что я не услышала, как он зашел в комнату. Не знаю, сколько времени отец стоял рядом со мной, но когда я подняла глаза — подумала, что сейчас дверь в миры знаний и чужих, но от этого не менее гениальных мыслей, закроется навсегда. Он лишь усмехнулся и сказал, что всегда хотел это видеть.

— Наконец, ты не разочаровала. Что читаешь?
Я только судорожно сглотнула, чтобы хоть немного смочить неожиданно пересохшее горло. Он подошёл ко мне и взял книгу из моих дрожащих рук.
— Хммм, Аристотель и его «Риторика». Неплохо для твоего возраста. Напомни, пожалуйста, сколько тебе лет?
— Восемь…
Я буквально прохрипела это слово.
— Очень хорошо, — он задумался о чем-то, глядя на книгу неподвижными, стеклянными, ничего не выражающими глазами. — Как давно ты читаешь?
— С четырех лет.
Он замолчал и внимательно посмотрел на меня, явно что-то для себя решая. Я затаила дыхание, стараясь прочитать его мысли предугадав его выбор.
— К сожалению, у нас дома собраны не все сочинения Аристотеля. Ты можешь прочитать его полностью, если захочешь. Ты хочешь этого, Анна?
— Да, папочка.
С голосом наконец удалось справится. Хотя единственное, что меня тогда волновало, это не прочтение сочинений Аристотеля, а то, почему папа не на работе и почему я все ещё жива.
— Пошли, я никогда не награждал тебя за твое примерное поведение.

Не заставляя себя ждать ни минуты, я быстро оделась и мы вместе поехали на автобусе. Это был первый раз, когда я шла куда-то вдвоем с отцом и была счастлива. Однако остановились мы возле – «Детского мира». Я не понимала, что мы тут забыли, ведь я надеялась на книжный магазин или библиотеку.

Он направился прямиков в магазин, а я молча шла за ним, не смея спрашивать о причине остановки и о нашем дальнейшем направлении.

Зайдя внутрь, кишащего людьми и детьми помещения, он сказал:
— Я никогда не покупал тебе игрушек. Ты можешь выбрать здесь все, что угодно. Чего бы тебе хотелось?

Мне казалось, что меня жестоко обманули. Уже 4 года как я с презрением смотрела на малышей, играющих в куклы. Крики, доносящиеся со всех сторон, мольбы и требования детей, обращающихся к своим родителям: ”купи-купи-купи” — раздражали мой слух, привыкший к тишине. Поэтому я смело взглянула на своего отца и сказала:

— Спасибо, папа! Но мне ничего тут, — я поставила акцент последнем слове, — не нужно. Для того чтобы играть, у меня есть голова.

Отец улыбнулся и увел меня с магазина. Это были его слова, как он и хотел, но дети ведь и есть отражение своих родителей, какой-то их части.

Двинулись мы не домой, а в противоположную от него сторону. Когда мы пришли в книжный магазин, мое сердце быстро забилось, причиняя мне боль своим темпом. Чувства надо держать в узде, ведь даже самые радостные из них, когда достигают своего апогея, могут нам навредить.

Папа сказал, что я могу купить любые книги на свой вкус, но не больше 5 за раз, а как только прочитаю, он даст мне деньги на следующие. Главное, я должна была приносить ему чеки, чтобы он видел, что я трачусь не на какую-то ерунду.

Если мне что-то не продадут из-за ограничений по возрасту, то я просто должна сказать ему и он купит сам. Полная счастьем, но уже силой воли усмирившая свое сердце, я пошла бродить между книжных полок. Это был самый большой магазин в нашем, полный самых разнообразных книг. Я взяла себе Аристотеля, Дюркгейма, Платона, Юнга и Ницше. Счастливая, я подошла к отцу. Женщина с седыми волосами, продающая нам книги, спросила у моего отца, не слишком ли я мала… Папа сказал тогда: «Возраст – это не цифра в паспорте, а определенный уровень развития психики. А если вы все же считаете, что не можете продать ей эти книги, считайте, что я покупаю их для себя».

В этот день я чувствовала, что безумно люблю его. И была благодарна всему, что он для меня сделал. Сейчас, лежа на белой простыне в больнице, меня интересовало только одно: почему он не спросил, как я научилась читать?

Мои размышления прерываются. Я ожидаю увидеть кого-то из знакомых медсестер, но ко мне входит тучная женщина, напоминающая мыльный пузырь, с соломенными волосами, собранными в хвост. На вид ей около 45 лет. Маленькие темные глубокопосаженные глазки шныряют по палате, словно у крысы в поисках съестного. Волосы прилизаны так, как будто щедро смазаны чем-то жирным. Кажется, что женщина жаждет полного подчинения даже от прически. Она вызывает омерзение. От нее пахнет валерьянкой. Она кажется мне глупой и ограниченной, а мне противны люди, которые не развивают мозг.

— Анна, привет! Меня зовут Виктория Олеговна. Я соцработник. Пришла поговорить с тобой о твоем отце, — она делает паузу и театрально вздыхает. — Я понимаю, что сейчас тебе сложно, но мы сделаем все, что в наших силах, чтобы помочь. При условии, что ты расскажешь мне правду конечно, — тучная женщина тараторит это, словно заученную наизусть скороговорку, боясь видимо, что она лопнет быстрее, чем закончит.

Помоги себе. У тебя явно проблемы с самооценкой, судя по внешнему виду и месту работы. Да и у мыльных пузырей жизнь короткая. Я усмехаюсь, но продолжаю молчать и смотреть в пол.

— Почему ты молчишь?
Может если я заговорю, она наконец испугается и уйдет? Делаю глубокий вдох и начинаю:
— Мне не нужна помощь, я не хочу в приют, не хочу, чтобы у меня дома велось соцрасследование и проводилась воспитательная работа с отцом. Пока я здесь лежу и ничего не могу сделать. Это расстроит моего папу.

Ее голос из приторно-сладкого превращается в стальной:
— Твой отец сам себе навредил, избивая тебя и твою мать. Его уже не исправить, поэтому скажи мне все, что он сделал, я запишу это на диктофон и он отправится в тюрьму. Таким мерзавцам там самое место. Он же просто психопат…
— Не смейте так говорить о моем отце.

В голове у меня снова сцена… Папа пришел после работы и позвал меня на улицу — лепить снеговика. Не смея ему возражать и задерживать, я накидываю куртку прямо на домашнюю майку и выхожу. Снег, но несмотря на это мне тепло, ведь он ведёт меня за руку. Мы вместе лепим части тела, вместе создаем что-то из бесформенного снега, он кидает в меня снежками и смеется. Когда все готово — отходим от нашего шедевра и любуемся. Он фотографирует меня на фоне сделанного. Наверное, это всего лишь для того, чтобы выложить историю в инстаграмме, подписав ее какой-нибудь милой фразой типа: «Воскресенье с любимой дочкой, моей малышкой» — но мне все равно приятно. Он приказывает мне улыбаться — и я подчиняюсь.

Потом с помощью длинной палки папа чертит на снегу химические элементы, рассказывая что все в мире состоит из них. Он ведет свой урок долго, упорно а я слушаю его с полным вниманием и сосредоточенностью, на какую вообще способен ребенок. Закончив рассказ, он одним взмахом ноги стирает все написанное и просит меня повторить. Неспеша и со страхом я старательно вывожу формулы элементов. Отец стоит и внимательно наблюдает за каждым моим действием. Все вспомнить было нереально, поэтому я воспроизвела только процентов 60 и застыла от ужаса – больше я ничего не знаю. Папа подошел ко мне и сказал, что остальное мы восстановим вместе. Так напоминая мне с помощью загадок, притч, шуток и ассоциаций забытое, мы продолжили урок и я смогла не только воспроизвести на белом пушистом пергаменте все, что он говорил, но и запомнить, если не навсегда, то точно надолго.

Мой отец добрый и прекрасный. Они ничего не понимаю в настоящей отцовской любви.

— Девочка, послушай. Меня прислали к тебе, чтобы узнать правду, поэтому сейчас ты расскажешь мне, как это произошло, — она вытаскивает из кармана джинс телефон и включает диктофон.

— Упала в канаву, я говорила это уже миллион раз.
— Не понимаю, зачем ты врешь? На тебе столько побоев… Нам всем понятно, кто это сделал. Но его нельзя арестовать, пока кто-нибудь из вас не признается. 
— Откуда вам знать? Может это кто-то из моих одноклассников или я сама. Я же люблю боль, поэтому время от времени делаю себе ожоги на внутренней стороне бедер, порезы на запястьях и бью себя палкой по рукам, ногам, а иногда по лицу.
— Ты не могла сама сделать себе столько переломов! — Она буквально кипит от злости, ее маленький приплюснутый носик с силой вдыхает воздух, заставляя крылья носа забавно подрагивать. — Он сядет по-любому. Твоя мама не выходит из дома, ей некому причинить боль кроме твоего отца. А на ней живого места нет и отпечатки на теле открытой ладони, размер которой явно не твой, поэтому ты уже ему не навредишь — говори.

Я молчу. Снова рисуются картины прошлого: последнего моего воспоминания с отцом. Я встряхиваюсь, мотаю головой из стороны в сторону, не желая чтобы это проникло в сознание. Пускай сработает механизм вытеснения, пожалуйста, пусть он сработает. Не хочу об этом думать. Не хочу, не хочу, не хочу…

Должно быть я сказала это вслух. Виктория Олеговна креститься, бормочит, что я и вправду сумасшедшая и — выходит. Верующая — это хорошо. Не страшно будет умирать, когда придет время. Да и смысл жизни найти проще — если чего-то не понимаешь, можешь смело спихнуть на божий замысел. Больше я ее не видела. Должно быть она доложит службе, что у меня помутился рассудок. Так уж ли она не права?

Ты ошибался, папа. Мутантом стали не те, кому давали игрушки, а я. А может, я одна нормальная среди мутировавших недоумков?

Эта мысль веселит. Да и вообще женщина подняла мне настроение своим нелепым поведением (или моим?) в любом случае, мне как-то легко и тепло внутри. Я засыпаю, уверенная в том, что меня ждет крепкий сон, ничего в этом мире не решающего человека.