Снег. Часть пятая

Прошел уже месяц с момента моего появления в больнице. Перелом лодыжки, колена и бедра, то есть возможно мне придется тут находится около 120 дней,  надеюсь, это произойдет быстрее. Вед мне не комфортно тут, но дальше еще страшнее. Чем все это кончится?

Просыпаться не хочется. Кажется, будто кто-то натянул на небесный купол непроницаемую пленку, не пропускающую ни одного луча солнца. Если солнце – это гормон радости, то тогда почему большинство суицидов происходит весной и летом, а не осенью и зимой? Должно быть, в темное время года люди настолько погружаются в омут депрессивных мыслей, что у них просто нет сил на то, чтобы пригласить смерть. А потом, с первыми лучами солнца, они словно пробуждаются и с радостью находят выход — перерезать себе горло, выйти в окно, кинуться под поезд, повеситься, застрелиться, если конечно есть оружие…

Отношение к смерти много говорит о человеке. Ожидание ее и встреча с концом буквально оголяет и показывает нам нутро, саму сущность. От смерти ничего не скроешь, не бывает тайн ей недоступных. Год назад я прочитала небольшой рассказ Леонида Андреева «Рассказ о семи повешенных». Эта история про встречу со смертью. Не всякий достоин этого.

Я бы наказывала людей не смертной казнью, а вечной жизнью. Вот была бы настоящая жестокость. Понимать, что этот ужас никогда не прекратится. Знать, что твое страдание вечно, что твоя совесть никогда уже не успокоится.

Люди с нечистой совестью не только живут, но и уходят тяжелее. Они не могут принять уготованную им участь. Хнычут, страдают или же сходят с ума. Человек же, который не боится жить, не боится и умереть.

Только смерть все решает окончательно. Даже если тебе сейчас страшно, когда придет время — ты успокоишься. А жизнь с нечистой совестью — хуже всякой смерти.

Женщина с прилизанными волосами боится всего. Если приставить дуло пистолета к ее виску, она будет ползать на коленях и молить о каждой минуте жизни. Хотя, как они не могут понять, что не смерть вызывает страх, а то что происходит до нее… Убивает нас жизнь, а не смерть. Смерть — подарок, который надо заслужить.

Заходит медсестра. Она снова несет мне завтрак. Наверное, Лена единственная не боится меня и не считает сумасшедшей.

Женщина искренне улыбается и желает доброго утра. На секунду я верю, что она действительно рада меня видеть и отвечаю ей тем же. Выходит приветливее, чем в прошлый раз. Странно, но говорить доброе утро и видеть ее улыбку с каждым днем мне все приятнее. Со мной явно происходят какие-то изменения. Только проблема в том, что об этом не говорится в книжках… Чувства, сколько бы ты о них не читал, требуют того, чтобы их пережили. Иначе они так и останутся мертвыми зародышами, которые никогда не вырастут во что-то настоящее.

Поэтому я улыбаюсь в ответ, стараясь не смотреть на нее. Одна учительница как-то говорила мне, что я аутист. Я так не думаю. Всё-таки аутистами рождаются, а не становятся.

Наверное, зря я улыбаюсь. Так как Лена останавливается на пути к выходу и решает что-то у меня спросить. Она явно боится меня спугнуть, это видно по ее робости и скованности, в которой ей не привычно. Ведь сама она очень уверенный в себе человек. Удивительно, как всю уверенность может убить страх навредить, если ты искренне желаешь добра и не хочешь пугать.

Старательно подбирая слова, она наконец говорит:

— Как тебе соцработник, который приходил?

Я неопределенно пожимаю плечами. Вряд ли она захочет слышать о том, как та женщина мне противна. Они и так обсуждают меня между собой, словно какую-то диковинку. Автомат по продаже кофе помогает мне узнавать все самые свежие новости, точнее его расположение. Не хочу быть объектом для сплетен. Поэтому лучше промолчать и не давать им повода лишний раз говорить. Для меня не важно их мнение. Но когда ты всего лишь маленькая девочка, и твоя жизнь зависит от финала разговора взрослых, то это вынуждает прислушиваться.

Не дождавшись ответа, Лена делает ещё одну попытку.

— Мне показалось, что она мерзкая, — я удивлённо смотрю на нее, но тут же отвожу взгляд. — Волосы такие, будто она не мыла их месяц, да и злая какая-то. Я рада, что она не стала тебя мучать слишком долго.

Навряд ли Лена знает о том, что эта Виктория выбежала от меня с пробужденной от страха верой в Бога.

Но может стоит расспросить ее о том, что меня волнует? Наконец, я решаюсь заговорить:

— Мой отец… Виктория Олеговна говорила, что его посадят со стопроцентной вероятностью.

Лена рассеянно проводит руками у себя по халату, будто отбрасывая от себя невидимый мусор.

— Да, я думаю, что так и будет. Твоя мама сейчас в реанимации… Буквально вчера ее нашли соседи. Твоего папу задержали. Все уверены в том, что это сделал он.

Интересно… Возможно это произошло одновременно с моим разговором с соцработницей… Жизнь — это сплошная шутка. Я улыбаюсь. Наверное, это пугает Лену, ведь она сказала, что моя мама в реанимации. Но я не испытываю жалости. Мой папа никогда бы не позволил себе избить до такого состояния маму, если бы они не довели его до отчаяния, не прижали к стенке.

— Она ведь умрет?

Я спрашиваю это спокойно. Как спросили бы вы: она сейчас спит? Лена вздрагивает и в глазах у нее появляется знакомый страх. Она думает, что меня должна расстроить смерть мамы, но они не знают, что все человеческое в ней умерло ещё задолго до реанимации. В нашей жизни с отцом, она всего лишь кусок мебели. Даже у мухи больше характера, чем у нее. Поэтому я никогда ее не любила. Она не сделала мне ничего плохого, но и хорошего тоже. Ее душа давно погибла, осталось похоронить лишь оболочку.

— Я не знаю, надеюсь, что будет жить. Ты не переживай. Попробуй поесть, я позже тебя навещу.

Она поспешно выходит. Сбегает от тяжелого разговора. Никто не хочет портить себе настроение чужими бедами. Понимаю. Я снова наедине со своими мыслями. Меня это радует, ведь мне так привычнее. Но сейчас почему-то жутко больно.

Как моему папе сейчас? Ведь он задержан. За решеткой. Это навредит ему и его репутации. Во всем виновата я и мои хрупкие кости. И зачем я взяла эту книгу?