Снег. Часть шестая

Ощущение сплошного дня сурка. Утро, за окном по-зимнему темно, приходит Лена, завтрак, смена повязок, обработка ссадин, обед, размышления прерываемые сном, ужин, прием лекарств для сердца и снова погружение в пучины грез.

Книги из больничной библиотеки уже давно прочитаны и больше ничто не разбавляет мое пребывание в палате. Друзей нет, телефона тоже, а потому никто не может снабдить новыми историями и знаниями мой ненасытный мозг. Остается только окно и моя бесконечная фантазия. Но даже там смотреть не на что. Снег больше не падает, снежинки не стремятся к своим братьям и сестрам. Я думаю, они хотят этого единения с себе подобными, хоть и знают что потеряют форму, сольются с другими, более старыми и опытными, растворят свою индивидуальность в миллионной толпе.

Сегодня никто не ломает им скелет, не наступает на совершенное чистое белое чудо, черными грязными ботинками. Ведь за окном больше нет снега.

Я представляю себя снежинкой. Вот я невинная родилась на небе, уникальная, прекрасная и совершенная. Не спеша опускаюсь на землю, в путешествии меня сопровождают такие же друзья. Мы весело приветствуем друг друга и надеемся на жизнь, полную счастья и восхищения. Наконец, я приземляюсь и вижу вокруг себя массу других. Это пугает, ведь они перестали быть собой, потеряли свою невинность, смешались с уличным мусором, а их уникальная структура потеряна безвозвратно. Они тянут ко мне свои ледяные руки и затягивают внутрь каши из снега и грязи, ломая и говоря, что я должна слиться с массой, чтобы никто не смог больше узнать меня, чтобы я была потеряна навсегда. Слышу миллионные голоса: стань такой как все, стань такой как все…

Нет. Жизнь снежинки прекрасна только пока она летит одна и не прикасается к себе подобным. Как только ты смешаешься с толпой — ты умрешь безвозвратно. Нет ничего прекраснее полета, хоть он и последний в твоей жизни.

Приют развалит меня, сломает, склеит с остальными и я больше никогда не буду собой. Падать не страшно, страшно не летать.

В палату заходит Лена. Странно, ведь до обеда еще далеко, до приема лекарств тоже. Медсестра неуверенно подходит к кровати. Я вижу, что она хочет что-то сказать, но безуспешно. Стоит ей разжать свои губы и попытаться произнести слова, как они снова смыкаются. После трех неуспешных попыток, она наконец сжимает кулаки и, присев на кровать, говорит:

— Ань, у меня для тебя есть новость…
Какие же они наивные… Неужели думают, что я настолько глупа, чтобы не понимать, почему она здесь. Была только одна новость, которая могла так ее взволновать, точнее не новость, а нежелание сообщить мне.
— Мама умерла, ведь так?
Прозвучало это спокойно и буднично. Это напугало Лену еще больше. Она отшатнулась от меня и встала с кровати, разглаживая руками свой халат. Этот типичный для нее жест стал мне нравится. Наверное, дело в привычке. Мы любим известное нам и пытаемся сохранить это любой ценой и страшимся неизвестного. 
— Да, солнышко, — глаза у нее стали мокрые, — понимаю, что для тебя это очень тяжелая потеря, но я решила сообщить тебе… Лучше я, чем… Скоро к тебе придет инспектор по делам несовершеннолетних.
— Значит, уже все решено, и после больницы я отправлюсь прямиком в приют?
— Да, временно, но потом, скорее всего, в детский дом семейного типа… Ведь, будет суд и, так как других родственников у тебя нет… Это очень хороший вариант… В приют отправляют на временное содержание, не больше чем на три месяца… Пока специалисты работают с семьей… Но твой папа..
— Его посадят… — пришло время и для меня испытать настоящий страх. Не смерть мамы — разрушение всего мира, в котором я жила вот уже одиннадцать лет — ужасает. Правила, ритуалы, семейные мифы, мой дом, комната, домашняя библиотека  — все это рухнуло безвозвратно. Мне придется жить с другими…
— Я не хочу.
— Понимаю, что тебе страшно, но ты привыкнешь.
— Нет.
— Я думаю, что воспитатели будут хорошие и ты быстро освоишься…
— Нет.
Я прижимаюсь к изголовью кровати и, приложив открытые ладони к вискам, склоняю голову к согнутым коленям.
Лена больше ничего не говорит. Она молча выходит. Не знаю, сколько я сижу в таком положении, но кто-то снова входит. Я не отнимаю рук, не поднимаю голову и потому не вижу вошедшего.

— Анна, добрый день! Меня зовут Инна Валентиновна, я инспектор по делам несовершеннолетних, — пауза, видимо, она ждет хоть какой-то реакции. Я молчу — мира в котором я жила больше нет и я не хочу вступать в новый. — Я пришла сообщить тебе новость, которая конечно тебя расстроит, но хочу, чтобы ты знала: пока лишение прав не произошло, но ты временно находишься под опекой государства. Твой отец арестован в ближайшем суде его точно лишат прав. Это значит он больше никогда не сможет тебя потревожить. Но у меня есть для тебя и плохая новость: сегодня утром у тебя умерла мама… Поэтому после суда ты перейдешь под полную опеку государства.

— Мммм… — никогда бы не могла подумать, что может быть так больно внутри от непонимания. Эта боль гораздо сильнее, чем от самых жутких побоев. Мой отец никогда не сможет меня потревожить… никогда — очень страшное слово. Правда в том, что никто из нас не знает точно, когда наступит его последний раз, когда прозвучит никогда. Никогда больше не войти в библиотеку, никогда не видеть улыбку отца, никогда не слепить с ним снеговика, никогда больше не встретить его с работы, никогда не пойти в свою школу, никогда не увидеть учителей..,

(никогда… никогда… никогда…)

— Понимаю, утрата близкого человека – это всегда тяжелый удар, но я должна сообщить тебе, что как только снимут гипс, тебя направят в реабилитационный центр. После такого количества переломов тебе нужно восстановиться, а затем будет суд и твой новый дом… Познакомишься с другими детьми. Эта семья, которая у тебя будет, хоть и не родная, но… Воспитатели там, очень хорошие люди. 

Я ни разу так и не посмотрела на нее, не подняла глаз… Представитель закона, так и остался обезличенным.

— Ладно, надеюсь, ты меня услышала. Крепись. Как бы тебе ни было больно сейчас, — знай, худшее уже позади и тебя ждет новая жизнь.

Она вышла. Мне не нужна новая жизнь. Я не способна к тому, чтобы приспосабливаться. Ненавижу людей, ненавижу органы власти, ненавижу государство с их больницами, соцслужбами и милицией. Зачем они забрали моего папу? Это моя вина.