Снег. Часть девятая

Просыпаюсь. Смотрю на часы: 2:50. Глубокая ночь. Я лезу под подушку и достаю ее оттуда. Сползая с кровати, на четвереньках двигаюсь в коридор. Костыли не беру — они шумят. Слегка приоткрываю дверь палаты и внимательно всматриваюсь в темноту. Справа от меня тьму рассеивает свет от поста. Но он далеко и его почти не видно, так как я нахожусь за углом. У дежурной медсестры нет никакой возможности заметить меня, сидя там.

Я поворачиваю налево и на четвереньках ползу к окну, сжимая в зубах ключ к свободе. Последние минуты в моей жизни. Нет никакого страха, скорее радость от осознания того, что у меня есть выбор.

Надеюсь, папа простит меня. Мы же должны встретиться с ним на том свете? Мой смелый поступок, совершенный сегодня ночью, чтобы прийти к папе, должен же загладить мою вину перед ним? Раньше самоубийц даже не хоронили по-человечески,  зарывали на перекрестках. Считалось, что неприкаянная душа, так и будет ходить по свету…Или гореть в аду. А если на его могилу наступит беременная женщина, то ее ребенка будет ожидать та же участь. Но мы в любом случае должны встретиться, ведь выбрали один путь. Я должна это сделать, ведь умерев своей смертью, не увижусь с отцом, попаду в другое место, если конечно там, что-нибудь вообще есть.

Мое последнее воспоминание… Больше я не стану отгонять его. Ведь в последние минуты нужно оставаться честной, по крайней мере с собой. В погибели моей семьи виновата только я.
 
Я сидела на кухне и пила чай. Мама лежала у себя в спальне и молча смотрела в стену. Солнца нет, в квартире по зимнему темно. Думая о книгах, которые должны развлечь меня в этот хмурый день, я взяла с собой недопитый чай и отправилась в комнату, выделенную под библиотеку.

Села в кресло, кружку с чаем поставила на его широкий подлокотник. В глаза мне бросилась одна из самых редких папиных книг — это библия, но в очень дорогом издании. Она досталась моему отцу от его бабушки, а его бабушка тоже получила этот подарок в свое наследство. Забыв про чай и про все на свете осторожности, я встала и осторожно взяла ее, затем с трепетом села обратно в кресло и — задела локтем кружку. Остывший чай выливается мне на колени — на них лежит книга с уже мокрыми страницами.

— Ах, ты маленькая, мразь! — он схватил меня за шкирку, поднял и начал трясти.

— Ты сгоришь заживо, тебя нужно убить, чтобы твой грех не был так велик, из-за тебя и твоего поведения грешить придется мне.

Голова моя была пуста и единственными моими мыслями были: он пришел на обед, зачем я взяла чай, теперь он будет слишком занят мной, чтобы есть и пойдет на работу голодным.

Мое тело обмякло. Он выволок меня в коридор и встряхнул:
— Стой на ногах крепко и не заставляй меня тащить тебя. Ты и так сделала достаточно! Хочешь, чтобы я из-за тебя ещё сорвал спину? Или чтобы кто-то из соседей узнал какая ты мерзкая? Одевайся.

Я безропотно выполняла приказы. Слезы душили, но я знала, что не имею права на них.

Все как в тумане. Снег. Огромные хлопья падали с неба и покрывали серый асфальт невинной белизной. Я вышла из подъезда: на ногах белые кроссовки, на майку одета тонкая весенняя куртка. Мои ноги проваливались почти по колено, хотя снег пошел совсем недавно. Холодно не было. Он крепко держал меня за руку, папа завел меня в автобус. Я сразу поняла, куда мы направляемся.

Недалеко от дома, практически за городом, был заброшенный сквер, туда редко кто ходит. Когда мы вышли на остановке и пошли в сторону деревьев, солнце наконец показалось. Оно светило мне прямо в лицо, будто издеваясь над моим горем. В самом центре сквера была глубокая канава. Мы направлялись туда. Вокруг нее валялись старые железные трубы от водопровода, который был давно мертв. Их откопали, чтобы переложить, но так и оставили проржавевший металл на поверхности. Мой отец взял железную трубу и подошёл ко мне. Он был спокоен, вряд ли кто-то придет сюда.

— Книги — это наш фундамент. Благодаря им, стоит вся наша культура. Библия — книга всех книг, а значит фундамент фундамента. Сердцевина всего. Твой грех непростителен. Знаешь, как можно его искупить?

Я молчала. Первый раз мне стало страшно. Мой отец был таким спокойным, каким ещё не был никогда.

— Ты лишишься того, чего хотела лишить культуру: фундамента.

Он размахнулся и ударил меня железной трубой по ногам. Я упала, услышав глухой хруст. Потом ещё удар, и ещё…

Его ботинки пинали мое тело, а после я покатилась куда-то вниз… Темнота, я лежу и мне совсем не больно. Слышу голоса:

— Максим, твоя дочь!
— Саня, привет! Пришли с ней покормить белок, а она подскользнулась. Поможешь мне вытащить ее? Мне кажется, у нее сломаны ноги. Надо срочно в травмпункт. — Голос моего отца был встревоженным. Да, всегда безупречен… Я думаю, он был и вправду напуган… понимал, что зашёл слишком далеко. Больше я ничего не помню. Очнулась уже в травмпункте.
Папы не было. Видимо, он ушел на работу, как только дотащил меня со своим другом. Рядом была мама. Интересно, как он заставил ее очнутся?
 
Я на месте, встаю в полный рост возле окна. Падать не страшно — страшно не летать. Открыв его настежь — я залезла на низкий подоконник. Сзади слышен шум, сейчас сюда придут, надо спешить. Новорожденные снежинки сыпались мне на голову. Ночной зимний ветер мгновенно сковал мое теплое тело. Мартин бы не стал меня осуждать.

Остался всего шаг. Прости меня, папочка. Снег с нами на время, как и наша жизнь. К весне он исчезнет. Возможно, это его последний полет в этом году. Для меня он первый, но от этого не менее прекрасный… папа, я иду к тебе.

***

РЕШЕНИЕ МАРТИНА

Устав от вечных упований,
Устав от радостных пиров,
Не зная страхов и желаний,
Благословляем мы богов
За то, что сердце в человеке
Не вечно будет трепетать,
За то, что все вольются реки
Когда-нибудь в морскую гладь.

Мартин снова поглядел на иллюминатор. Суинберн указал ему выход. Жизнь была томительна, — вернее она стала томительно невыносима и скучна.

За то, что сердце в человеке
Не вечно будет трепетать!..

Да, за это стоит поблагодарить богов. Это их единственное благодарение в мире! Когда жизнь стала мучительной и невыносимой, как просто избавиться от нее, забывшись в вечном сне!
Чего он ждет? Время идти.