Советская женщина 18 плюс

Он женился на советской женщине. Перед этим долго встречались. Вечером им было по пути, потом ей налево, ему направо. Однажды, обменявшись вздохами, продолжали стоять, и он сделал предложение: «Давай поженимся, что ли!» – «А как это бывает?»
Вопрос не показался ему странным, – потому что ей знать это рано, а он всегда всё знал. Им было по четыре, а тётки в тех деревенских яслях, утирая слёзы, шептались: «Ой, как теперь без Сталина-то?..»
Он рассказал, какой будет свадьба: «Помнишь, нас водили на реку, где мы собирали одуванчики? Там узкое место, взрослые перешагивают. Я разбегусь и перепрыгну, потом ты. Когда вместе очутимся на том берегу – будем муж и жена». Она обрадовалась и согласилась, но свадьба не состоялась: он обманул бедняжку! Свобода оказалась дороже.
А впереди ждала разгульная жизнь. Заводилой был Вовка. Только тётки разложат всех по кроваткам и закроют дверь – он командовал: «Тишка! Ты – к Светке. Серёга – к Райке. Борька – в манеж», и т.д. И он выспался-таки со Светкой, хоть и свадьба не случилась. Девки, которые не успели уснуть, думали, что это такой распорядок, и начинали взбивать под их башками подушки, укрывали, гладили волосы, убаюкивали. Сложнее было Борьке: надо было стоять в манеже и выбирать, с кем с первой спать.  Потом появлялась тётка и разгоняла их. В следующий раз Вовка посылал каждого уже к другой, потому что записей, кто с кем в прошлый раз, не велось. Так он переспал со всеми, и до самой армии ему их на дух не надо было. Взоры летели в соседние деревни и находили там жаркий отклик.
Потом учёба в городском техникуме. Для холостяка вообще раздолье. На четырёх курсах всех вместе тысяча, треть – девчонки, в основном сельские. И вот начало второго курса. Шерстяные чулки, шалюшки, кофты, сатиновые или с начёсом шаровары, а если платья, то сзади колоколом от бесконечного ёрзания. Тихон, как сказано выше, был уже искушён, о дистанции не заботился: в группе две девчонки, он садился за ними.
В конспекте по математике тема «Пределы». После Lim от стольки до стольки у него трагедия в стихах о любви. Открыл на кульминации, кладёт на стол Таушевой. Она читает: «Тебя в тебе я не заметил и не тебя повёл к копне!» Таушева поднимает брови, пишет строки Друниной, возвращает тетрадку, в глазах вредность: «Мы любовь свою схоронили, Крест поставили на могиле...». М-да, он о любви, и она о том же. Что у неё на спине? Пуговички? Крючки? Шевельнёшь двумя пальцами, и они, бывает, легко расстёгиваются, когда танцуют танго...
В Новый Год в спортзале грандиозные танцы. Миниюбки, капрон, все танцуют твист, шейк, не протолкнуться, датые преподы флиртуют с коллегами. Танцующий сад! Три девчонки – друг перед дружкой, локти ходуном, он вклинивается, прыжок – и носками ботинок касается своих вытянутых вперёд-в стороны ладошек. У него разряд по гимнастике, смог бы и сальто, да места нет. Девчонки принимают партнёра, оживляются.
В полночь все бегут в общагу. Старшекурсники сформировали штурмовую команду: окружают вахтёршу, хвалят, поздравляют, кормят конфетами, а группа девчонок прошмыгнула в мужское крыло, в руках пальто и сапоги. Он пока против такого: саду – цвесть!.. Перед глазами ещё лица девчонок, их внимание. Да, трудно будет выбирать невесту...
Первомай праздновал в соседней деревне. Там подружка. Она разлюбила, потом он её, потом снова полюбил, но она опять разлюбила. Они не стали на этом зацикливаться, крутили кто с кем хотел, а спать, если приходилось, ложились вместе, как женатики.
На вечеринке собрались его Маня с подружкой, их матери, мужик и он с Серёгой. Когда натанцевались, подружку увёл какой-то чувак,  взрослые засобирались, и подружкина мамаша шепнула: «Вы идите ко мне, там кровать, а меня не будет...» То ли спьяну она в молодость впала, то ли хотела, чтобы подругина дочка залетела вперёд, нежели собственная. Тихон ничему не удивлялся: понимал, что жизнь у людей складывается по-разному. Вопрос в том, какой видишь свою жизнь ты, и решать тебе. 
...Они разделись и завалились спать. Начали, было, обниматься; Мане показалось щёкотно, и они уснули. Утром явился Серёга, увидел  мужские трусы на охапке дров, Манины – на кочерге, начал размахивать ими.  Серёгу выгнали караулить их на крыльце...
Начало третьего курса. Октябрь. В общагу заявилась Маня с подружкой: «Тихон! Я беременна. От тебя!..» – «Как это? Я же... ничего не заталкивал!..» – «Но мы же спали?.. Преподаватель сказала, что живчики так подвижны, что могут попасть туда и так, просто снаружи». – «Ну, с наукой не спорю... Но как они из меня-то вылезли? Я же не хотел!»
Пальто на Мане было распахнуто. Он пал на колени, задрал подол, рубашку, сдёрнул трусы, стал мять живот: «Где он? Пятый месяц... Куда уполз?..»  «Да наврала я всё! – остановила его Маня, – Поцелуй меня!» – «Ну вот! А я обрадовался...»
Она сказала адрес, где они обосновались возле училища. За полтора года шляний она, наверно, дала бы в любой момент, если бы он соображал что к чему. Но теперь не даст! Возраст. Ей будут нужны гарантии, а ему они зачем? Не до армии же жениться! Да он ещё и не определился, с какой хотел бы жить. Не пойдёт он к Мане. А может, зайдёт...
Интересно: он столько раз ночевал с Маней, но ни разу не попытался рассмотреть её. И вот – возмездие. Он и Золотарь из параллельной дежурят по этажу. Тащат круглый бак с мусором по внутреннему мимо окон, и вот против одного бак рухнул, ручка осталась в ладошке. Глазам открылась панорама: оказалось, что они против медпункта, в котором идёт медосмотр. За окном толпа голых девчонок, передние прижаты к подоконнику, и над ним выросла грядка их разнообразных лобков, этаких кактусиков. Задние на цыпочках выглядывают, что там за окном, и все вовсе сгрудились, не вывернуться. Скользнув вспыхнувшими взорами по лобкам, глянули на невозмутимые лики: похоже, девчонок больше занимало, как парни выйдут из положения со сломанным баком. Ведь они тоже такой носят, увы. У них лобки голые, а они посматривают сверху, как куры с насеста!.. Обратно с пустым баком сделали большой крюк. С тех пор он возненавидел девичьи лобки, ей бо! В скобках сказать, много позже одна особа поделилась о тех медосмотрах: в их группе на 25 девчонок две пришлись как уже тщательно осмотренные парнями. Голый ужас! Соотношение попадёт в райздрав, потом в райком и в конце концов на стол генсеку: что будем делать? Может, пленум назначить? – «О повышении...» Нет, «О понижении...» Или как?
Но вот случилось совсем незабываемое, в конце ноября. На перемене пара красавиц, повиснув на плечах друг дружки, глазели на объявления у дверей заведующих отделениями, водили пальчиками, смеялись. Тихон стрельнул на одну и уже не отводил глаза: такой красивой он не видел и вряд ли смог бы вообразить. Высокая, римский нос, серые глаза, сияющее лицо. Ниже юбки детские коленки: ясно, первокурсница. Но до чего красива! «И такие, значит, бывают, – удивился он в мыслях. – Вот вырастет, выправится, и какая невеста кому-то будет!» Но не для него уже потому, что, когда она будет старшекурсницей, он будет в армии. А когда он вернётся, её уже распределят куда-нибудь за Кемерово, и вокруг будет много женихов всегда и везде... Он ещё раз сфотографировал её лицо, коленки, резко отвернулся и стал догонять товарищей. В груди будто торжественный концерт кто-то открыл: какое счастье, когда знаешь, что в одно время с тобой живут невероятные красавицы, и это твой сад! И плевать, как сложится твоя жизнь. Они, такие – были и для тебя, и есть... Больше он её не замечал и не переживал об этом. Ведь она, или другая такая же, где-то рядом, почти с тобой...
Кончились зимние каникулы. Колотун. Мишка с Витькой позвали на вечеринку: их двое, а девчонок три. Он познакомился с незнакомкой, спрашивал, что она больше любит: вино или газировку? Бутылочку не крутили, а белый танец был. Мишкина краля пригласила Тихона, но ни разу не посмотрела на партнёра, всё в сторону. Значит, напряглась.
Диваны стояли углом. На одном Тихон с Мишкой, на другом девушки. Третья на раскладушке, а третий –  на стульях. Раскладывала всех Мишкина подруга, и её подушка оказалась впритык к подушке Тихона. Раздевались при выключенном свете, потом шепотки, смешки, тишина. Тихон рукой коснулся её плеча, повернул голову: теперь она смотрела на него, в свете уличных фонарей. Время шло, они переглядывались, его рука ласкала её грудь, уйти им было некуда, в её глазах читалась неустроенность быта... и власть. Они не в ясельках, теперь девчонкам палец в рот или ещё куда-нибудь не клади!
«Моя будущая жена сейчас, может быть, тоже смотрит в чьи-то глаза, – подумал Тихон, – и не знает обо мне... А эта, Мишкина подруга, зачем она тогда с ним гуляет, если у неё другие вкусы...»
В мае началась практика, семь месяцев. Тихон попал в кузнечный цех штамповать всякую мелочь: зубила, молотки, отвёртки. В июне Серёге восемнадцать, напились, и Тихон опоздал на поезд, прогулял. Крадётся возле стенки в раздевалку, но старый мастер заметил, поманил пальцем. У самого большого молота, работающего в три смены, начальник цеха, наладчик, работяги, а кузнец уволился. «Будешь работать на этом молоте» – объявил вместо разборок мастер. «Бл*дь, да он все штампы загубит! Пацан!..» – забегал наладчик, у которого правая рука была без пальцев: оттяпало на этом молоте. «А я вижу, что он кузнец! Давай, парень, пробуй...» Кузнец-нагревальщик выдернул из печки болванку, Тихон клещами водрузил её на штамп, нажал на педаль. Педаль была туже, нежели на прежнем месте, отдала обратно, и Тихон отлетел на спину. «Ну, что я говорил?» – психовал наладчик, но мастер дал знак выдернуть другую заготовку, и Тихон отштамповал её.
Так он стал кузнецом-бригадиром с двумя подручными, им за сорок, ему ещё семнадцать. Работал в три смены по восемь часов, вырабатывая проценты, чтобы мужики не потеряли в зарплате. Скоро восемнадцать...
Иногда штамп надо было обрызгивать какой-то разведённой фигнёй, чтобы горячий металл не прилипал. Серой ртутной мази была целая бочка. Мужики сказали, что это та самая политань, которой мажут между ног, когда вдруг насекомые. Дескать, набери про запас бутылку...
Но не этим запомнилась ему практика. Вот он у огнедышащего молота: бух, бух!.. Над ним цеховой кран: крановщица смотрит на него, а мужики с другого молота не могут её докричаться. Они поймали девчонку и притолкали к Тихону: «Пока ты её не выеб*шь , не приступим к работе. Невозможно доораться!» Тихон опустил клещи, дескать, хорошо, понял. «Что хорошо? – не согласились мужики. – Ты словами скажи, так и скажи!» И Тихон сдался: «Ладно. Я вы*бу её!» И мужики отпустили влюблённую в молодого кузнеца, она выпорхнула из крепких рук и убежала. М-да, нехорошо было так материться при девушке. Хорощо - это работать в семнадцать лет по восемь часов в смену и ночами...
Через недели две, когда он работал во вторую, табельщица позвала к телефону. У Тихона в техникуме появилась землячка, симпатичная и общительная. Он бывал в их в комнате, играли в карты. В отношении девчонки в нём витали мечты. Может, это она звонит с проходной? «Алло! – позвал Тихон, – Нина, это ты?» Молчание. Он понял, что это не Нинка, а крановщица, у которой другое имя. Она не ответила, всё поняв. Но какие сладкие надежды наполняли сердце! Ах, не обещайте деве юной...
Учёба, практикаа. Умнеешь, а в чём-то катишься. Опять осень, свет в комнатах отключен: полночь. В коридоре дежурные лампочки. Тихон слышит глухой девичий вскрик. Одел штаны, вышел. В начале коридора в его сторону хиляла голая чувиха. Она подёргивала плечами, как бы пробуя одежду, но одежды не было. Шатаясь, тыкалась руками вправо-влево в двери. В одну ввалилась, но была вытолкнута. «Чё это?» - спросил он парня, выглянувшего из двери напротив. «А, – махнул тот рукой, – не помнит, где разделась... или раздели. Теплотехники гудят...»
Девчонка тем временем подошла и привалилась к стенке, подложив под ягодицы ладошки: так теплее. Ненавистник девичьих лобков, Тихон смотрел на её дрожащие плечи. «Покарауль её, – сказал Тихон парню. – Попробую одежду найти». От теплотехников он вернулся со скудным багажом: пальтишко, комбинация, лифчик и плохо подшитые валенки. «У тебя трусы были?» - спросил он. «У меня?» – переспросила она. Девчонка оделась и сказала, что живёт через дорогу. Надо как-то пройти вахту. Тихон привязал вокруг её рукава красную повязку «Комсомольский патруль». «Может, тебе политани надо? У меня есть...» – «Политани? Ага, давай» – согласилась она, чему-то и кому-то и над кем-то устало посмеиваясь.
Он проводил девчонку до двухэтажного квадратного барака с одним входом. Внутри пахло теплом и деревянной лестницей, и он оставил её с бутылкой политани в руках.
Теплотехники отгудели. Жребий выпал штамповикам. Тихон был старостой этажа, сегодня он пьяный староста: «Этаж! Гуляем...» И старосту выгнали из общаги. Хотели выгнать и из техникума, да математичка вступилась. А натворили они – не придумаешь. Когда девчоночья санитарная проверка поднималась на их этаж, одного сотоварища, который был вдрызг, нагишом положили на ступеньках. Девчонки остановились: как переступить?! На завтра воспитатель, бывшая учащаяся, в том же месте в тот же час выговаривала Тихону: «Безобразие! Голого положили перед девочками, а ты, Тихон, вообще хотел пописать в лестничный проём...» «Откуда же ты знаешь, что именно я хотел?» – не согласился Тихон. «Ты брюки расстёгивал» – не отступала активистка. «Так может я не пописать хотел?» – «А что?..» Продолжение утонуло в их встретившихся взглядах.
Конец декабря. Практика кончилась. Он идёт со второй смены в общагу. На дерево навалился мужик, вертит трезвой головой... Тихон поравнялся, мужик пошёл рядом: «Куда молодой человек спешит так поздно?.. Скоро Новый Год, девочки, наверно, будут, ёлка... Ты уже пробовал с девочками это?.. Я могу научить. Вот, пошли за дом, а то тут слишком светло...» Мужик обнял за плечо и увлёк Тихона за угол дома, рукой нащупал у него брючный ремень. Тихон всё понял: не зря, значит, говорили, что в подвале Оперного тусуются пидоры. Он сжал руку мужика: «Я кузнец, иду с завода, а с девками разберусь. Не вздумай больше подходить!» Тихон швырнул мужика в сугроб, а сам от брезгливости бегом выбежал из темноты, продожил путь в любимую общагу, выгнавшую его.
Когда-то приятель из старшего класса попросил познакомить с одной из класса Тихона. Он свёл их на свидании и раскланялся. Как она смотрела на него! Ей нравился он, а не приятель... Вот так бывает. Он передавал разные записки, прочие взаимности, и она была рада этой толике общения, платя за это времяпрепровождением с приятнлем. У них родился ребёнок, и наивный Тихон был горд своей благородной ролью. Молодым купили полдома в городе, Тихон приезжал колоть дрова. Идиллия! Он не знал, что одноклассница не выдержала и призналась мужу, что совсем не любит его, не хочет с ним жить. Она два раза вытаскивала его из петли, когда он привязывался галстуком к спинке кровати. Приятель осенью ушёл в армию, а Тихону сказал, мол, продолжай помогать. И Тихон вообще не стал появляться у солдатки, предчувствуя скользкость. Но однажды сумок было столько, да ещё малыш, что пришлось с вокзала провожать её до дома. Она показала письмо из армии: «...Я не приеду уже!»
Оргия продолжалась трое суток. Она была его первой, у неё было откуда-то много денег. Малыш спал в кроватке, а они пили коньяк, танцевали голыми, и она всё время смеялась, безответственно и счастливо: любимый с ней. Праздник кончился. «Зачем ты рожала от него?» – «Когда надо было делать аборт, и старшая сестра таскала меня за волосы, ты горой встал за ребёнка! Мол, как они смеют! У вас любовь...» – «Да откуда же я знал?!» – «А я не хотела перечить тебе, я любила тебя...» – «Но как ты жила без собственной башки и собираешься жить?!..» Выпотрошенный, как пустой патронтаж, он оттолкнул её на перекрёстке: «Никогда! Никогда больше не проси меня ни о чём, не подходи ко мне. Эта рубаха мне тесная! Я ведь не буду на тебе жениться...» Она осталась за красным светофором, осыпанная белой колючей крошкой, с опущенными руками и слезами на недавно таких счастливых глазах... В общаге его потеряли, а когда узнали, в чём дело, укорили: «Мы говорили тебе, что если девчонка не нагулялась – любая ранняя семья разобьётся...»
В общаге Тихон жил нелегально. Занятий уже не было, получили темы дипломных работ, техникум с шумными толпами девчонок и парней спрятался за туманом... Но в техникуме ли дело? Это явилось взросление, прескучнейшая, унылая пора: впереди только армия и семья. И не дай бог прогадать с женитьбой, сунуть куда не надо нос.
«Ребята! Девчонки приглашают, – огорошил Тараньжа. – Землячка...»
Тихон медлил с ответом, рассуждал в себе: «Ловят или ловятся?.. Их тут триста юбок, и они, видите ли, приглашают: подите-ка сюда...»
Тихон проводил Верича и Тараньжу насмешливым взглядом и бросил вдогон: «Если только мне никого там не навесят!» Днём визиты туда-сюда не ограничивались. Немного погодя и он вошёл в эту гостеприимную комнату. Взору предстала трёхлитровая банка вина и столовские стаканы посреди стола, справа Верич с кем-то, слева Тараньжа возле землячки. «Итак, она звалась Татьяной...» – воскликнул для всех Тихон и... осёкся: за Веричем у стола сидела она, та первокурсница с детскими коленками. Прошло полтора года. Это она! Красивая, смеющаяся, в компанейской обстановке. Тихон взял Верича за плечо: «Она сегодня моя. Никогда больше не садись к ней, никогда...»
Тихон не верил глазам. Так просто они встретились, и он уже рядом. Тихон взял девчонку за руку, а отпустил только утром. За девчонкой на подоконнике лежал бежевый томик «Евгений Онегин». Полились стихи из «Гавриилиады», которую он как-то на каникулах нашёл в деревенском клубе на полочке «Сельскому атеисту». Он выучил крамолу наизусть. Они слились взорами, и он вполголоса декламирует: «Одной рукой цветочек ей подносит, Другою мнёт простое полотно, И крАдется под ризы торопливо, И лёгкий пёрст касается игриво До милых тайн...» Может, она не поняла, о чём именно строки, но начало нормальное... Когда Тихон в пятнадцать впервые читал «Гавриилиаду», он тоже не всё понимал: например, где про старого плотника, про уровень, пилу, топор, – это было понятно, но тут же какой-то «тайный цвет», который «Ленивый муж своею старой лейкой В час утренний уже не орошал..» Почему лейка у него старая? И разве трудно поливать?.. Сейчас же, читая Гавриилиаду, Тихон понимал всё и ловил это понимание в глазах красавицы.
Куда уж нормальней: стемнело, дверь на замке. Тараньжа с землячкой устроились на её койке. Тихон благородно предложил пассии лечь и не бояться ничего, он тоже ляжет, но между ними будет одеяло. Долго оно между ними не было, оказалось вскоре на них, а он на девчонке. Полураздетые, они приспосабливались к соитию, койка неровно скрипела, так как отлаженного дела ещё не началось. Но землячка Тараньжи насторожилась: одна за всех и все за одну! Она подскочила: «Эй! Вы чё тут!» Тихон опомнился довольно безблолезненно, прекратил безобразничать, девчонка тоже натянула что-то обратно. Подружка вернулась к Тараньже, перелезла через него к стенке.
Утром Тихон очнулся в её постели, одеяло на нём, девчонка рядом на стуле, их головы на одной подушке, её рука в его руке. «Как же тебя зовут всё-таки? Не Таня?» – «Нет. Адя. Аделаида...» – «Интересное имя» – «Мама из Калининграда...»
Тихон влюбился в Адю в тот далёкий день, а теперь влюбился до умопомрачения. Общага была углом, и вечерами они смотрели друг на друга в окна, пока мартовский холодок не заставлял пожалеть товарищей и закрыть окно. Они спускались вниз и шли гулять. Молча. Ему было грустно, что через пару месяцев он уйдёт в армию, а она останется в этом шумном ученическом строю, полном сюрпризов и неожиданностей.
В одно из воскресений он с Тараньжой снова гостил у девчонок. Выпили по чуть-чуть «Варны», разделились по койкам, смотрят в потолок, болтают. Руки Аделаиы и голова – на плече Тихона, и она говорит: «Тиша! Я... хочу от тебя ребёнка... Мы будем ждать из армии тебя...»
Тихона подбросило, как пружиной: «Что-о? Ребёнка?!..» Он стал водить перед её глазами рукой: «Ты не сошла?.. Никому никогда не говори так! Слышишь?!.. Тебе семнадцатый, мне девятнадцатый...»
Он тормошил Аделаиду за плечи, обхватил лицо ладонями и тряс его: «Мне в армию! Что будет со мной и с тобой за эти два года? Ты понимаешь?!..» Но Адя стояла на своём: «Ты думаешь, советские женщины не умеют ждать?!..»
Силы покинули его. Теперь его не подбросило, а рухнуло лицом в подушку, рядом с головой Ади. Приподнялся на локте, смотрит на эту советскую женщину: «Ребята, не наливайте ей больше ни сегодня, ни завтра, вообще никогда!» Подружка Тараньжи лениво отозвалась: «Чё у вас там опять? Мы почти и не выпили. Вставайте, выпьем за женщин...»
Это было в начале марта. Его заберут в начале мая. Раз двадцать на исходе вечера он пробирался к ней: то по пожарной лестнице, то через вахту. Девчонки разбегались по другим комнатам, оберегая их уединение. Но он не прикоснулся к Аде ни разу, хотя спали обнявшись. Утром она будила в шесть, чтобы он успел слинять до столпотворения...
В начале мая он вбежал на четвёртый этаж, приоткрыл кабинет химии, попросил, чтобы вышла Аделаида. Сказал, что завтра забирают в три. Они долго смотрели в глаза, в которых опустилась темнота.
У военкомата на Тихоне повисла, уливаясь пьяными слезами, его одноклассница, оставленная мужем. Тихон искал в толпе Аделаиду и не мог найти. Наконец увидел Адю и Тараньжу на парапете у церкви. Налил вина, Тараньжа выпил. Налил ещё полный стакан, выпил половину, другую половину выпила Адя. «Грустить не будем, – обратился он к подруге. – а там, у военкомата, это жена друга, у неё ребёнок, а он в армии, и я ухожу. Помогал ей...» Он пошёл, а они остались сидеть, провожали взглядом, но он уже внутренне расстался с ними, наверняка навсегда...
...Они переписывались. О пустяках. Прошёл год, и он спросил, не дружит ли она. Если дружит, то Тихон желает счастья. И вообще хочет только одного: чтобы она была радостна и счастлива. Она не отвечала на такие вопросы, значит, была в окружении внимания. Перед дембелем дал адрес родителей, на всякий пожарный.
А у него – интрижка с той землячкой из техникума, разбудившей когда-то в нём некие мечты. Назло одному совратителю приклеилась к Тихону, стала писать в армию, и Тихон купился. Совратитель проболтался, Тихон загорелся её уличить. Это была странная влюбленность, страдание, хотя рядом с ней не прожил бы и дня. Ну, женщины!
Он пировал, гулял с друзьями. Однажды приехал к интриганке на мотоцикле, ночью. Она выглянула в окно, ждала, что он зайдёт. Она накуражилась, готова была на любовь. Он развернулся и уехал.
И вот лежит, глаза в потолок. Мать подаёт письмо. Аделаида пишет: «Ты сказал, что возвращаются не к тем, кто ждёт. Увы, ты прав. Замуж? Нет, пока не собираюсь. Копаюсь в женихах... Но чувствую, что скоро под венец. Спасибо за письма и что дружили. Я, может, уеду к подружке в Новокузнецк. Целую. Адя».
Нет, так они не должны расстаться! Они созвонились и встретились, он привёз её в деревенский дом. Днём дома никого, и он провёл глубокий медосмотр. Всё было в идеальной норме. Вечером объявил невестой...
За столом будущая свекровь угощала: «Адя, вот, мёду попробуй...» На  это будущая сноха ответила смелой шуткой: «Наша невестка всё трескат: мёд – и тот жрёт!»
Они снимали полдома в пригороде. В коляске спала месячная дочка, – ребёнок, которого она хотела и дождалась от него. Получила письмо от брательника с тайным вложением. Достала из письма конверт, распечатала. Прочла и подала Тихону. Тихон тоже прочитал. «Адя! Далёкая и дорогая для меня! Я демобилизовался в мае, всюду ищу тебя и не  могу найти. Девчонки, где ты была после учёбы, не ответили на письмо. Пишу к вам домой. Не могу представить, что не встречу тебя! Отзовись! ...» Тихон вернул послание Аде, она порвала на кусочки, велела сжечь.
Однажды он назвал её другим именем. Она не подала виду. В её записной книжке появлялись свежие пометки (Тихон подглядел): «Слава», «Славочка», «Цветочек»... Это об одном гитаристе, не о том, от кого письмо. Она влюбилась в него на танцах, он проводил до дома, но он много моложе, его можно любить, как цветы, не более... Вспоминая недавнюю молодость, Аделаида обронила, что если бы тогда подружка не разняла их в ночь первой встречи, «я бы уже не ждала тебя, вышла бы замуж». Так они прощались с детством, с юностью.
Как хладнокровно, если действительно хладнокровно, она порвала письмо того, с кем ходила в кино и целовалась, пока Тихон служил. Тихон мысленно успокаивал того парня: «Ты был с ней рядом, тебе было хорошо, но ты не врубился, что советская женщина умеет ждать».

К О Н Е Ц