Скрипка судьбы

               
  Италия, XV век.
  Когда-то могущественная Священная Римская империя, символ незыблемой силы и стабильности на протяжении веков, а ныне лишь тусклый отблеск былого величия, погрузилась в череду бесконечных конфликтов и распрей внутри себя. С одной стороны, возвышались Флорентийская, Венецианская и Генуэзская республики, а также герцогство Миланское, стремилось расширить свои владения, а с другой – усиливалось влияние Папы Римского и короля Неаполитанского. В этом хаосе событий они вели кровопролитные войны между собой за господство над важными торговыми путями, пытаясь утвердить своё превосходство как внутри страны, так и за её пределами.
   Флоренция, столица Тосканы, в конце XV века становится одним из крупнейших городов Европы, стремительно развивается и богатеет. Город банкиров и ремесленников, словно неведомой силой притягивает к себе самых выдающихся и талантливых людей своего времени.
   В конце этого века здесь, в Тоскане, и произошла эта история с человеком, про которого, родись он позже или раньше, в другом городе или в другом месте, никто бы и не узнал, и прожил бы он свой век на земле, как все. Но судьба распорядилась так, что он родился именно здесь, в намеченный ею день и час, и его путь по земле был заранее определён, от начала и до конца. И проживёт он жизнь свою, оставив после себя яркий, неизгладимый след в сердцах многих людей, и светлая память о нём будет жить вечно.
   Трудно поверить в достоверность этой истории, она может показаться кому-то художественным вымыслом, а кому-то — правдивой и реалистичной, пусть и местами мрачной и жестокой, как и вся эпоха, в которой она разворачивается. Так что я начинаю свой рассказ, основанный исключительно на достоверных исторических фактах и событиях давно минувших лет.
Глава 1
 Маленькая деревушка, возвышающаяся на вершине холма, склоняющегося к крутому обрыву, насчитывает домов сорок-пятьдесят. Её узкие мощеные улочки с прижатыми друг к другу домиками и украшенные разноцветными цветами, создают уютную, тёплую атмосферу. Несмотря на то, что дома похожи между собой, каждый по-своему неповторим, ведь отражает внутренний мир своих хозяев и устоявшийся уклад всей их жизни.
Какой же потрясающий вид на всю округу открывается отсюда: бесконечные ряды виноградников плавно переходят в изумрудные луга и сверкающие серебром оливковые рощи. Безбрежные просторы в разгар лета покрыты золотыми подсолнухами, словно тысячи Солнц вдали, а весной пылающим пламенем маки пронизывают воздух своим ароматом, под голубым небом, и все сверкающие краски природы, перемешавшись и переливаясь радужным цветом, рассыпаются яркими вспышками. Холмы с кипарисами, виноградниками, подобно разноцветным лентам, простираются до самого горизонта, то резко вздымаются вверх, то плавно сглаживаются в волнистые изгибы, создавая невероятные цветовые переходы. Вдали, словно сверкающие бриллианты, блестят небольшие озёра. В их прозрачной, как чистейший кристалл синеве, скрывшись от чужих глаз, в жару купаются местные девушки, и радостное солнце улыбается им, озаряя их счастливые лица. И создаётся впечатление, будто великий художник, используя волшебные краски, просто разбрызгивая их повсюду вокруг, воплотил здесь в жизнь свою самую великолепную картину природы и мира.
Вдалеке, на склоне холма, стоит полуразрушенный замок, принадлежащий местному феодалу и брошенный своими прежними владельцами много столетий назад. История замка тесно связана с историей великой графиней Матильдой Тосканской, прославившейся своим воинственным характером, и при жизни, сумевшей значительно увеличить свои земли.  К её мнению прислушивались не только короли и императоры, но и сам папа Римский Григорий VII.  Она умерла бездетной, завещав всё свое наследие церкви.
Но до бога высоко, а до папы Римского далеко, и коммуна взяла в свои руки управление внутренними делами главного города Тосканы – Флоренция. Решая торговые и ремесленные вопросы, собирая налоги и чеканя собственную монету. С развитием Флорентийской республики, она вскоре начала проводить и собственную внешнюю политику. И феодалов изгнали отовсюду, чтобы не препятствовали торговле и прогрессу, и те, хоть и не сразу, но словно исчезли, растворившись в больших городах.
Однако замок всё ещё величественно возвышается над окружающим пейзажем, словно вечный страж, чья память сохранила всё, что происходило здесь раньше. И на минуту возникает ощущение, что время тут остановилось очень давно и дальше идти не хотело.
Догорает день. Солнце медленно спускается к горизонту. Оно не обжигает, не слепит, а мягко пригревает, тёплыми вечерними лучами, окрашивая небо, облака, проплывающие по нему, поля и луга в розовый цвет. Все улочки, залитые ярким светом, вдруг блеснут дома как будто все засверкают, избавляясь от серой угрюмости, и душа человека вдруг затрепещет от такой красоты, и на сердце становится лучше. И так хочется, чтобы солнце застыло прямо на горизонте, не опускаясь ниже, а прямо на нём, чтобы продлить это волшебное мгновение до бесконечности. Но оно неумолимо катится вниз, природа замирает, становится тихо, и всё вокруг погружается в сумеречные тени.
Наша деревня расположена вдали от шумных городов и оживленных дорог. Посторонние гости здесь бывают редко, хотя жители соседних, еще более мелких деревень, часто заезжают сюда прикупить разные нужные мелочи, кое-какие продукты и сладости. Заблудиться здесь невозможно. Куда бы ты ни свернул, уже после одного-двух поворотов снова оказываешься на центральной улочке, где расположились лавки торговцев с сыром, мясом, вином и всякими безделушками.
Улица, немного шире остальных, с множеством ступеней, ведёт вверх по склону к главной площади деревни, являющейся не только местом сбора всех её жителей для воскресных проповедей в церкви, но и для проведения шумных собраний. Здесь люди все сообща, активно обсуждая и споря, решают важные вопросы, выбирают должностных лиц, принимают законы и постановления, которые и регулируют жизнь всей деревни. На площади устраивают и веселые праздники, продолжающиеся до самого утра, и траурные церемонии, где односельчане прощаются с ушедшими в мир иной, провожая их в последний путь всей деревней. Тут все друг друга хорошо знают, и живут хоть и небогато, но дружно, в гармонии и взаимопонимании, как и их предки.
Тем не менее, некоторые односельчане, всё-таки пытаются выделиться на фоне других, и сколотить небольшой капитал, используя свою ловкость и хитрость. Плутоватый Франческо, несмотря на запреты местного пастыря, лечит людей непонятными самодельными лекарствами, за что священник частенько ругал его, и тот каялся, но снова продолжал своё дело. К нему постоянно приезжают отовсюду желающие прикупить его чудодейственное целительное средство. А ростовщик Даниэль старается устроить торговлю разными вещами, а также даёт деньги и под проценты, выписывая векселя, и уже раскинул свою паутину на все близлежащие деревни и фермы. Его здесь не любят, но частенько пользуются его услугами, проклиная за глаза, на чём свет стоит. Укрывшись в своей скромной каморке и глядя в окно, он мечтает переехать в великолепную Флоренцию, в которой он был очень давно, и так впечатлялся этим городом, что после его посещения решил во что бы то ни стало разбогатеть и вернуться туда жить навсегда… Но что-то предприятие его не даёт нужного результата, и, уже постарев, всё откладывает свою мечту на неопределённый срок, возможно, смирившись со своей судьбой, ведь и здесь чувствует он себя совсем неплохо.
Те, кто не умел зарабатывать по-другому (да тут особенно и негде было) трудились на полях, обрабатывая благодатную землю, ожидая осени, когда настанет время сбора урожая винограда. Напоённые дождевой водой и обласканные тёплым ветром и солнечным светом, виноградные гроздья великолепны. Их нежно складывают в легары, представляющие большие ёмкости из камня или гранита, и юные девушки босыми ножками, мягкими и нежными, стараясь не раздавить косточки, придающие горечь вину, выжимают из него сок. И этот сок, скоро превратится в прекрасный напиток.  А в ноябре, после Дня Святого Мартина, вся Тоскана, в каждой деревушке, будет отмечать День молодого вина, которого все с нетерпением ждут.
В этот день, на площадях дружно устанавливают столы, с разными блюдами, но непременно с запечённым гусем и искрящимся на солнце напитком ярко-красного цвета. И на несколько дней закатывают пиршество, на которое собирается вся округа. Счастливые лица повсюду. Шуточные гонки на ослах, танцы, пение, маскарады – всё это создаёт атмосферу безграничного веселья, царящего в эти дни, а волнующие эмоции, словно лёгкий тёплый ветерок, разносятся по окрестностям, подхватываются всеми. Этот праздник и все забавные события, произошедшие во время него, остаются в памяти людей надолго, вызывая улыбку в предвкушение его возвращения, ожидание, которое тянется целый год.
Разлив вино по бутылкам, односельчане продают его оптом приезжающим из разных городов перекупщикам. Покупатели выстраиваются в очередь, пытаясь первыми оценить чудесный напиток, ведь в каждой семье свои секреты и неповторимый букет. Причём продавалось оно не литрами, а метрами. В «метре», выставленном на прилавке, находилось двенадцать бутылок. Оплативший «метр» вина получал в подарок тринадцатую бутылку. Всё быстро раскупают, приезжие торговцы разъезжаются, и деревня потихоньку погружается в тишину, готовясь к зиме.
В стороне от деревни расположилось небольшое хозяйство – подере. На въезде стоял довольно внушительного размера дом, производящий снаружи приятное впечатление, хотя внутри царила полутьма и не такая просторность, как это казалось издалека. Помимо столовой, в жилище было несколько комнат, заставленных всякой всячиной, и три маленькие спальни. Именно здесь жила семья, о которой и пойдёт наш рассказ: муж, его уже пожилые родители, жена и их дети – две замечательные девочки. Усердие, и глубокое знание секретов земледелия приносили обильные урожаи, за что они получали заслуженное вознаграждение, продав всё осенью и живя материально благополучнее многих деревенских жителей. За это их изначально не слишком любили в деревне, ведь зависть, как известно, часто поселяется в сердцах людей, когда кто-то живёт лучше других, даже если это хорошие, отзывчивые соседи. Были среди многих и те, кто, встречаясь с ними на улице, недружелюбно поглядывал им вслед, несмотря на то, что в глаза они доброжелательно улыбались и даже с подчеркнутой вежливостью первыми здоровались.
Семья, словно инстинктивно чувствуя это, избегала без необходимости появляться в деревне, приезжая в основном на воскресную службу, которую практически никогда не пропускали, ведь, как и все, они были глубоко верующими людьми. После приветственных слов, они спешили обратно на свою ферму, где их ждали повседневные хлопоты и дела, занимающие всё их время.
Приходит вечер, темнеет и все собираются в доме. Мужчины могут наконец-то немного расслабиться и насладиться чашей вина, расположившись во дворе, откуда открываются прекрасные виды на всю окрестность, когда луна, поднимаясь, освещает белым светом своим поля и луга. Тем временем женщины что-то стряпают на кухне, а дети, ожидая заслуженного ужина, не упускают случая повеселиться и потанцевать, и в доме становиться ещё уютнее и теплее. Все были счастливы, наслаждались жизнью и радовались, любуясь своими детьми, их звонкому смеху, которые подрастая, во всём помогали им по хозяйству. И после вечерней трапезы, возблагодарив Бога, они расходятся по своим комнатам, готовясь ко сну, ведь завтра их ждал новый день, полный новых забот.
Вскоре в семье после двух девочек родился долгожданный мальчик, наследник и продолжатель рода. Назвали его Джузеппе. Радость отца была безграничной, и вся семья с нежностью заботилась о малыше, одаривала его всем своим теплом, на которое только способно безмерно ласковое и доброе итальянское сердце. Жаль только бабушка с дедушкой не дожили до его появления.
– ll mio cuore batte solo per te (мoё сердце бьётся только для тебя, мой ненаглядный), – ласкала его мать, хотя, разумеется, она всех детей очень любила, но, как известно, самый младший ребёнок – самый любимый. И заботливые сестры тоже словно души не чаяли в нём, везде брали его с собой, с самого раннего детства.
Рос Джузеппе, как все дети, и до определённого возраста ничем не отличался от сверстников, помогая на ферме матери и отцу. Но немного подрастя, он, частенько подняв глаза к небу, вдруг останавливался и прислушивался к пению птиц, шуршанию листвы и улавливал в своей голове тысячи звуков, которые, казалось, были слышны только ему одному.
– Что ты там услышал? – спрашивала его мать.
– Как же, мама, ты послушай только, как стрекочут стрекозы и щебечут птицы вдали...
Мать недоверчиво смотрела на него и, остановившись, пыталась уловить хоть какой-нибудь звук, но ничего не слышала, кроме свиста ветра, и скоро уже привыкла к немного странному его поведению, а со временем перестала совсем обращать на это внимание, как и сёстры с отцом.
Слух его был настолько идеальным и настолько чувствительным, что это трудно было представить. Иногда он что-то напевал, сначала еле слышно, а потом всё громче и громче, доходил до таких высоких нот и такой чистоты звука, что человеческое ухо просто не воспринимало его, и казалось, что он просто открывает рот, пытаясь что-то выдавить из себя. Все в этот момент добродушно поглядывали на него с лёгкой улыбкой.
Годы летели быстро, Джузеппе вырос, возмужал, превратившись в симпатичного юношу.
В конце 1488 года на Италию обрушился страшный голод. Неурожай, мор скотины от неведомой до того времени болезни, захлестнул пол страны. В больших городах севера Италии, которые уже давно ориентировались на производство разных товаров, это менее коснулось людей, и бедствие ощущалось не так остро. А вот в центральной и южной части, налёт цивилизации довольно быстро слетел с глаз городской знати. Все очень уязвимые слои населения, от бедных студентов университетов до нищих, не просто перестали получать бесплатно хлеб – их, как дворовых старых собак, изгнали за пределы городов. Некоторые из них, совсем опустившись, превратились в разбойников, грабящих и убивающих беззащитных крестьян просто за кусок хлеба. Они сражались частенько и даже между собой за ежедневную пищу.
Целые общины начали разоряться, люди распродавали всё, а потом закладывали ростовщикам и свои дома. Оставшись без крова и каких-то надежд, они стали покидать родные места в поисках лучшей жизни, считая, что где-то там далеко наверняка всё по-другому. Новые нищие, многие из которых не так давно были состоятельными и уважаемыми членами общества, теперь с ненавистью смотрели даже на мало-мальски средние семьи, которые каким-то чудом держались ещё на плаву.
Не осталась в стороне от происходящего и наша деревня... Когда-то милые, улыбчивые соседи теперь ссорятся по любому поводу из-за малейшего пустяка, доведённые до отчаяния. Абсолютной нормой становятся драки между односельчанами, которые быстро перерастают в поножовщину, и потихоньку мирная деревушка превращается в место, пропитанное ненавистью, где каждый враждует с каждым... Но что бы между ними ни происходило, со временем они мирятся и заливают общее горе вином, и уже все вместе ненавидят семью на ферме, которая ещё как-то держится на плаву и не голодает, так как многие из них, и даже что-то продают из своих запасов.
Глава 2.
Вечером на ферме Джузеппе, лежа уже в кровати, услышал странный звук, похожий на скрежет железа и топот людей, приближающихся к их дому. Он вскочил и ещё раз прислушался – звуки становились всё более отчетливей и всё ближе. Выйдя из своей комнаты, юноша подошел к отцу, и произнес:
– Паппа, я слышу, что сюда кто-то идёт, и не один…
Тот прислушался, ничего не услышал, но, зная про способности сына, немного напрягся.
– Ты точно уверен, Джузеппе?
– Да, — поверь мне.
Мать съёжилась от страха и побледнела. В последнее время она ясно видела, что творится в деревне, и украдкой слышала от односельчан, что творится в Тоскане последний год. Тут же заголосила:
– Неужели и до нас добрались?!
Отец, взглянув на неё, на девочек, которые растерянно стояли рядом, обратился к сыну:
– Джузеппе, уводи женщин, прячьтесь в подвале, в пристройке, а я сам проверю всё тут.
– Пресвятая Дева Мария, обереги нас! – запричитала мать, упав на колени перед иконой.
– Быстрей, быстрей, прячьтесь! – Надеюсь, нас пронесёт с божьей помощью! – воскликнул Джованни и быстро перекрестился.
Через несколько секунд он и сам услышал странный свист под окном и, взяв лампу, закутавшись в одеяло и держа в руке топор, вышел во двор, тут же столкнувшись лицом к лицу с кем-то, вооружённым алебардой и шпагой. Из темноты появился ещё один разбойник, который без разговоров схватился за вилы и проткнул его плечо так глубоко, что достал до кости. Джованни вскрикнул от нестерпимой боли и выронил топор, которым не успел воспользоваться.
   Трое разбойников ворвались в дом, таща его за собой.
    – Хорошо ты тут живёшь, пока все голодают, – произнёс, наверное, старший из них.
    – Где все?
    – Никого больше нет, только я, все в деревне у родственников, – соврал он, держась за раненое плечо и пытаясь остановить кровь.
    – Может, это и лучше. – Сам всё отдашь, или как-то иначе?
    – Да у нас ничего нет, сами живём впроголодь. Мы бедные крестьяне.
    – Да, вижу я вашу бедность, вижу... По-хорошему, я так понимаю, не получится. Привяжите его, – скомандовал разбойник своим подельникам.
   Удерживая Джованни, они обмотали его руки веревкой, пропущенной через балку под крышей, и, потянув за неё, подняли его над полом. В глазах у него потемнело, острая боль пробежала по телу, и он взвыл. Схватив вторую верёвку, другой разбойник привязал её за его мошонку и, перекинув её за ту же балку, спросил:
    – Ну что, долго ещё упорствовать будешь?
   Он натягивал верёвку как можно выше, мучая Джованни долгое время, требуя денег.
    Джованни содрогаясь от боли, но крепко сжимая зубы, молчал, понимая, что, отдав последние накопления, спрятанные в тайнике, он всю семью неминуемо обречёт на голод.
    «В доме точно что-то спрятано», – произнёс один из разбойников. – Вон как упирается.
    И перевернув весь дом вверх дном, комнату за комнатой, грабители нашли несколько мешков запасов, три меры пшеничной муки, которую он хранил в сундуке, более десяти необожжённых хлебов, четыре колбасы, салями, вино, а также серебряное кольцо с красным камнем.
    – Так, говоришь, голодаете?  «Потянув за верёвку, привязанную к мошонке», – произнёс один из них, и, разложив всё на столе, разбойники с жадностью набросились на еду, запивая её обильно вином. Наевшись с голодухи до отвала, они уже реже тянули за верёвку, а потом и вовсе бросили её на пол. Быстро уснули прямо за столом, оставив Джованни всё также висеть, уже без сознания.
    Джузеппе, сидя в подвале, больше не слышал никаких звуков и, оставив там до смерти напуганных женщин, выбрался наружу. Тихо, стараясь даже не дышать, приоткрыл заднюю дверь дома и на цыпочках вошёл внутрь. Отец висел посреди комнаты с опущенной головой, весь пол под ним был залит кровью, а пьяные грабители, уронив головы на руки, мирно спали у них за столом. Юноша бережно отвязал отца и взвалил его на плечо. Как же сильно ему хотелось покромсать на мелкие куски этих злодеев, но понимал, что если он не справится, то жизнь его близких будет под угрозой, и, тихо скрипя зубами, вышел из комнаты, бросив на разбойников полный ненависти взгляд.
   С лицами, побелевшими от волнения и глазами, полными ужаса, женщины уже стояли за домом. Мамма, тихо всхлипнув, подбежала и, сжав губы, чтобы сдержать крик, протянула сыну руку, и вместе они, бережно неся отца, быстро отошли от фермы на безопасное расстояние.
   Утром грабители, проснувшись, обнаружили, что пленник исчез, и в спешке покинули ферму, прихватив с собой все похищенное.
   – Мамма, они уже уходят! – радостно прокричал Джузеппе, после чего, убедившись, что опасность миновала, они все вместе вернулись домой.
   Джованни был совсем плох, его дочери по очереди не отходили от его кровати, давая матери возможность ненадолго вздремнуть. Джузеппе старался утешить её и сестер, но не находил нужных слов и толком не знал, как это сделать.
   Прошло несколько дней, и отец семейства постепенно стал приходить в себя, чем безумно порадовал всю семью.
    – Любимый поешь, тебе надо набираться сил, – нежно сказала жена, и, приподняв его голову, поднесла к его губам ложку горячей похлёбки. – Нужно быстрее выздоравливать, без тебя нам не справиться. Судьба испытывает нас, чтобы мы стали сильнее и достойно прожили свою жизнь.
   Джованни, тяжело вздохнув, снова погрузился в глубокий сон.
Глава 3.
Прошёл ещё день, и он встал с кровати. Хотя и с трудом, но сам передвигался по дому и, позвав сына, сказал:
    – Мальчик мой, наступили трудные времена, но с этим мы обязательно справимся. Страшнее всего то, что мы совсем беззащитны, живя здесь вдали от всех. Любые проходящие мимо разбойники могут снова ограбить нас, а то и убить. Надо для нашей защиты достать хотя бы одну аркебузу. Она со ста метров пробивает доспехи рыцаря и грохот издаёт такой, что уши закладывает. У разбойников редко бывает такое оружие, и это может сильно напугать их и отвадить от нашего дома... Сходи к Даниэлю в деревню, он точно поможет нам её раздобыть. Но ничего не рассказывай о случившемся. Нас и так недолюбливают там, а сейчас оголодавшие люди стали ещё злее. Никто не посочувствует нашему горю, а может, даже и рады будут.
    – Хорошо, отец, завтра и отправлюсь.
   Утром Джузеппе, быстро перекусив, собрался в дорогу.
    – Осторожно, мой мальчик! – напутствовала мать.
   Сестры, стоящие рядом, подошли и обняли его, и даже немного всплакнули, как будто отправляли его в дальний поход, хотя раньше это было обычное дело – сходить за чем-то в деревню. Они попросили принести им сладости из лавки мадам Антони, и долго провожая его взглядом, махали руками, пока он не скрылся из виду.
   Джузеппе примерно через час дошёл до деревни. Людей на улице практически не было, и многие окна были закрыты тяжёлыми ставнями и заколочены. Очень подорвали здешнюю общину распространившиеся утопические слухи, что голод носит только местный характер. Достаточно отмахать несколько десятков лиг – и на новом месте про голод можно будет забыть. Некоторые семьи снялись с места, бросив дома, оставив поля незасеянными, и отправились в даль в поисках лучшей доли.
   Пройдя по главной опустевшей улочке, сделав два поворота и преодолев десяток ступеней, Джузеппе оказался на месте и, приоткрыв дверь, зашёл к Даниэлю, который, к счастью, никуда не уехал. Поздоровавшись с ним и особенно ничего не объясняя, юноша озвучил свою просьбу, подкрепив её немалой суммой денег. Даниэль привык к разным необычным просьбам односельчан и, ничуть не удивившись, пообещал помочь, хотя и сам не очень представлял, где взять аркебузу, но деньги сразу спрятал и был очень доволен такой выгодной сделкой.
   Попрощавшись, Джузеппе вышел из дома и почти сразу столкнулся лицом к лицу с местным священником, спешащим на службу.
    – Сын мой, я давненько не видел вас на воскресных проповедях. Не заболели ли вы?
    – Падре, паппа болен, и нам не хочется оставлять его одного в доме. Времена уж больно неспокойные…
    – Да, тяжёлые времена настали, и неизвестно что ждёт нас впереди, тем более нужно сплотиться всем вместе в храме Господнем, моля прощения у Господа нашего, пославшего нам такое испытание за грехи наши.
   – Да, падре, мы молимся каждый день и обязательно скоро будем все вместе на проповеди и причастимся.
   Поцеловав руку священника, юноша пошёл в лавку мадам Антони, которая вела небольшую торговлю разными сладостями, столь любимыми детьми и молоденькими девушками. Она всегда была приветлива с ними и доброжелательна. Но и её лавка оказалась закрыта и заколочена массивными досками. Джузеппе немного расстроился, что не сможет порадовать сестёр, и отправился в обратный путь, уже никуда не спеша. Шепот тысячи звуков, окружавших его по дороге, заполнили его голову, и он пытался понять, от кого они исходят, устроив для себя занимательную игру, и так увлёкся ею, что не заметил, как дошёл до дома. Войдя внутрь, радостно сообщил всем, что им обещали помочь. И немного грустно добавил, что угощений не будет.
Слух о том, что семья на ферме попросила Даниэля достать им аркебузу, быстро распространился по деревне, достаточно было им по секрету поделиться с мадам Анне, и тут же поползли разные домыслы.
   – Они точно что-то замышляют, – зашептали односельчане. – Слышали, даже оружие хотят прикупить втайне от всех.
   – В церкви не появляются... – Говорят, они на ферме варят какое-то зелье и пьют его, а на полях выращивают что-то непонятное и им-то питаются... Эти страшные новости, подкреплённые обильными домыслами, на какое-то время сплотили всю деревню. Разговоры были только об этом, и, потеряв способность здраво мыслить, все дружно пришли к единогласному выводу.
    – Это они наслали на нас неурожай и голод, чтобы прибрать к рукам наши земли.
    – Это их старшая дочь, в её глазах читается что-то зловещее, словно у ведьмы, - с уверенностью кто-то сказал. Она всегда прикрыта платком, как и её сестра, и избегают общения с окружающими, а родинка над губой девушки, несомненно, подтверждает это. Все переглянулись.
    – Даже в церковь перестали ходить, – согласился другой, и его поддержали единодушно.
   Изголодавшие, озлобленные люди были склонны верить во что угодно, тем более что все подсознательно чувствовали, что на ферме можно найти пропитание, поделив поровну между всеми, если только удастся доказать, что там проживает виновница всех их бед – ведьма. И только её поимка и последующее справедливое наказание могло спасти всех от голодной смерти.
   В памяти многих сразу всплыло, как лет двенадцать назад в окрестностях деревни поймали девушку, обвиненную в колдовстве и нанесении порчи на всех жителей. Как же жизнь всех заметно улучшилась и урожай в тот год собрали прекрасный, после того как её поймали, осудили, а потом утопили в озере.
   В те времена это было обычное дело, по всей Европе активно отлавливали ведьм. Некоторые епископы, доходящие до полного безумия, устраивали чистилища с казнями до сотни женщин в один день, предварительно долго пытая и мучая жертв, чтобы они сами подтвердили свою связь с дьяволом. Причём доходило до того, что просто клитор на теле женщины мог признаться третьим соском дьявола, и этого было достаточно для доказательства, что та ведьма. При изощрённых пытках, если жертва смотрела в одну точку, это означало, что она видит своего господина – дьявола; бегающий взгляд означал, что она следит за ним; закрытые глаза – что мысленно общается с ним.
    В общем, шансов на помилование и доказательства своей невиновности у них не было совсем. Но, превозмогая жутчайшую боль, длящуюся днями и даже неделями, жертвы пытались держаться до последнего, ведь никому не хотелось признать себя ведьмой и после смерти отправиться в ад.
   После завершения пыток и вынесения "справедливого" приговора в землю на пустыре за городом вкапывали столбы. Вокруг них штабелями складывали брёвна, загодя уже были приготовлены цепи и огромные вязанки хвороста. Народу на казнь со всех окрестностей собиралось много, по шесть-восемь тысяч зрителей. Хозяева трактиров и постоялых дворов изрядно пополняли свои кошельки в эти дни и были счастливы, ожидая новых зрелищных мероприятий, так как многотысячная толпа гуляла и веселилась потом ещё несколько дней.
    Обгорелые проплешины на местах сожжений стали обычной частью ландшафта многих городов того времени и уже настолько заурядной, что народу собирали на порядок меньше. И в диковинку это было только для редких иноземцев, которые с интересом рассматривали всё и перенимали местные обычаи.
Таких массовых казней ведьм в данной деревне не бывало, но местный пастор, присутствующий при всех этих прениях, не мог остаться в стороне, и последнее слово однозначно было за ним. Он быстро оценил сложившуюся ситуацию. Ему очень нужно было сплотить общину, дать им надежду на лучшее будущее – найдя козла отпущения во всех их бедах, и наказать его. Испугавшись потерять полный контроль над своими прихожанами, которые уже были просто доведены до крайности, пастор понял, что в деревне всё может закончиться очень плохо. Очередной дракой, поножовщиной или ещё чем-то более непредсказуемым - он произнёс речь, давшую ход нашей истории, которой могло бы и не произойти, если бы обстоятельства сложились по-другому. 
    – Не посещать храм в праздничный или воскресный день, – начал он, – значит, не любить Христа, не стремиться к общению с Богом. Никакая домашняя молитва не может заменить молитвы церковной. "Где двое или трое собраны во имя Моё, там и Я посреди них", – говорит Господь. А они целым семейством уже более трёх раз не были на воскресной службе, и я уверен, что там творятся не богоугодные дела, поэтому властью, данной мне Католической Церковью, я отлучаю их от неё.
   Его слова разразились как гром среди ясного неба. Этого оказалось достаточно, чтобы жители деревни, сплотившись в единстве, с факелами в руках, словно рой разъяренных пчёл, жаждущих мести за разрушенный свой дом, двинулись на ферму под предводительством священника. В порыве бескомпромиссного, казалось, справедливого наказания, будто подталкиваемые какой-то невидимой силой, они быстро добрались до цели.
   Света нигде не было видно, последняя лампада давно потухла, и все в доме уже спали глубоким сном. Когда обезумевшее скопище мирян приблизилось, Джузеппе молниеносно проснулся, отчётливо расслышав обрывки фраз и топот ног, доносящиеся снаружи, и, вскочив, разбудил всех.
Глава 4.
Пылая от гнева, разъярённая толпа односельчан окружила двор. Камни, палки - всё, что было под рукой, полетели в их окна... Отовсюду сыпались угрозы, но к решительным мерам не приступали, ожидая напутственных слов пастыря и внимательно посматривая на него.
   Семья на ферме, через узкие прорези ставень, в ужасе смотрела на происходящее во дворе собственного дома, не понимая, что происходит. Глава семейства пытался всех успокоить и, вышел один узнать, что случилось и почему все с пастором ночью пришли к ним.
    – Властью, данной мне Богом, – начал священник. – Я обвиняю вашу дочь в колдовстве. Она наслала беды на нашу общину, приведшие к неурожаю и голоду. Мы христиане и не творим самосуд, но требуем, чтобы она пошла добровольно с нами для дачи показаний, и, если она докажет обратное, мы отпустим её.
   Джованни, с непониманием в глазах, оказался в центре молчаливой толпы, которая плотным кольцом окружила его, не оставляя ни единого шанса укрыться в доме. Его старшая дочь Арианна, прятавшаяся за дверью, не смогла сдержаться и выбежала во двор. Её длинные рыжие волосы, обычно укрытые платком, теперь развевались во тьме, а в испуганных зелёных глазах отражалось пламя факелов. На мгновение все замерли, ведь в те времена рыжие волосы были неопровержимым доказательством того, что перед ними - настоящая ведьма.
    – Ловите её, свяжите, заткните ей уста, прежде чем успеет наслать на всех нас проклятия! – крикнул священник.
    Самые отчаянные мгновенно бросились к девушке, крепко связав её. Ни отец, ни мать, ни Джузеппе не могли помочь ей ничем. Эльза, младшая сестра девушки, кинулась к ней, и её огненно-рыжие волосы, словно медные нити, сверкнули в ночи.
     – Не трогайте её, она не ведьма! – закричала она, упав на колени и обняв ноги уже связанной Арианы.
   Несколько мгновений пастырь испепеляющим взглядом смотрел на девушку, в глазах которой читались страх и отчаяние, затем, обернувшись к своим прихожанам, приказал:
   – Взять и её, она тоже ведьма!
   Немедленно к Эльзе подскочили двое, и схватив, тотчас же связали ей руки пеньковой верёвкой. Люди словно сошли с ума, от их криков звенело в ушах. Казалось, будто сотни адских бесов, а не праведных христиан собрались в одном месте.
   Мать с отцом, стоя на коленях и целуя одежду священника, умоляли отпустить их дочерей.
    – Они же ничего не сделали, они истинные христианки! За что их?
    – Я отлучил вашу семью от церкви, и скоро мы выясним всё и о вас, – сказал тот, выдернув свою одежду из их рук.
   Ещё немного – и толпа приступила бы к решительным действиям, не пощадив всю семью.
    – Остановитесь, люди, мы следуем заповедям Господа: «Ни убий». Мы не можем без суда и следствия чинить беззаконие. Только праведный суд и справедливый приговор расставят всё на свои места. После этих слов все немного успокоившись, связав пленниц и погрузив их в повозку, изъятую вместе с последней лошадью у семьи, отправились обратно в деревню.
   Мать обливалась слезами, лежала на земле. Она протягивала руки в сторону удаляющейся толпы, о чём-то молила их, голосила изо всех сил, но её будто никто не слышал или не хотел слышать. Отец с сыном пытались как-то утешить её, хотя и сами еле сдерживали слёзы отчаяния.
    – Господь всемогущий, не позволь совершиться злу, они же совсем юные девушки! За что им такое испытание? – Стоя на коленях и обращаясь уже куда-то в сторону мерцающих звёзд, просила она.
Односельчане, дойдя до деревни, сбросили пленниц на площади, и двое, схватив их за волосы, потащили в подвал церкви и заперли там по разным камерам. Народ, оставшись очень довольный собой, стал расходиться по домам, ожидая "беспристрастного допроса" обвиняемых и справедливого приговора.
   У пастыря была трудная ночь, он ещё ни разу не сталкивался с таким, но прекрасно понимал, что приговор должен быть однозначным, чтобы как-то успокоить прихожан, показать, что их труд не пропал даром.
   Должности дознавателя и палача в деревне не предусматривались, и он был в замешательстве. Кто будет вести допрос по всей строгости содеянного? А без пыток в таком деле было не обойтись, чтобы докопаться до истины.
   В деревушке проживал мужчина, внешне приятный и вежливый с окружающими, однако скрывающий под маской добронравия явные садистские наклонности, которые он проявлял в своем доме, в отношении к жене. Она терпела его издевательства долгое время, но однажды, не выдержав очередного изощренного акта насилия, решилась открыть правду священнику во время церковного обряда исповеди. Тот обещал ей помочь, но так ничего и не смог сделать. Её муж просто ответил, что женщина уже повинна перед Богом одним своим существованием, и её греховная похоть должна быть усмирена, чем он и занимается иногда. На такие доводы у пастыря не нашлось возражений, и всё осталось как прежде. Это был лучший кандидат на роль дознавателя, и рано утром священник отправился к нему в дом. Тот с великой радостью сразу же согласился, готовый служить праведному делу, и, быстро собравшись, последовал за ним.
   Спустившись в подвал и открыв одну из камер, священник вместе с палачом зашли внутрь. Старшая сестра, стоя на коленях, молилась и даже не заметила, как они вошли.
   – Кому молишься, дочь моя, богу или дьяволу? Дай догадаюсь, – и пастырь, обойдя её спереди, приподнял её подбородок и посмотрел в глаза, опухшие от слёз и сильно покрасневшие за бессонную ночь. – Вижу твой бесовский взгляд, но мне ты ничего не сделаешь. Приложив крест, который висел на его груди, ко лбу девушки, священник вызвал у неё инстинктивный отпор.
    – Вот что и требовалось доказать, – промолвил он. – Ну что, сама признаешься, по доброй воле, или будем вести дознание?
   За спиной святого отца, Арианна увидела огромного мужика, который злорадно улыбался и потирал руки в предвкушении допроса. Стоя на коленях, девушка в страхе закричала: 
    – Я не ведьма! Отпустите меня и мою сестру, мы ни в чём не виноваты! – умоляюще глядя на пастыря, произнесла она.
    – Ну что, сейчас всё и узнаем. Адольфо, начни пока с её сестры, а эта нам нужна в хорошем состоянии, чтобы люди видели, что она без пыток, сама, по доброй воле, призналась во всём.
    – Хорошо, падре, – сказал палач и отправился в соседнюю камеру вершить правосудие.
   Это была небольшая прямоугольная комната без окон, полная всевозможных орудий пыток. В центре её стоял резервуар с водой, куда головой погружали жертву, подвешенную к блочному механизму, что позволяло без особых усилий с помощью рычага поднимать и опускать вниз головой связанного человека. В углу стоял большой стол, на нём лежали различные крюки, ножи, плети, некоторые со следами засохшей крови, которые виднелись повсюду, на каменном полу и стенах. Страшно представить, что происходило здесь во время допросов. Комнатой давно никто не пользовался, со времён допроса последней в этих краях ведьмы прошло много лет, но всё оставалось на своих местах.
   Чувства окончательно вернулись к девушке только недавно, после того, как она упала в обморок от увиденного здесь прошлой ночью. Во рту пересохло, её мучила жажда. Ледяная стена, к которой она была прикована, вместе с сырым воздухом подземелья заставляли её дрожать от холода, а по всему телу густыми волнами пробежал безумный страх, когда она взглянула на дюжего мужика, зашедшего к ней.
   Палач не спеша обнажился до пояса, дабы не испачкать рубашку. Его совсем не трогали мольба и слёзы девушки, а наоборот, всё сильней возбуждали, и он наконец-то воплотил в жизнь все свои тайные желания, которые так и не смог осуществить в своём доме, мучая собственную жену.
   Выбрав для начала кнут из полудюжины верёвок, он с ожесточением стегал спину пленницы, покрывая её глубокими рваными ранами, и капли крови окропляли собой всё вокруг.
   После каждых пяти ударов он медленно переходит на другую сторону и даёт отдохнуть девушке полминуты. А потом снова сечёт с головы до ног, располагая плети ровно крестами.  Крики и стоны заполнили комнату, но Адольфо не интересовало её признание, он упивался процессом, от которого получал истинное удовлетворение, о котором так долго мечтал.
   В соседней камере на скамейке сидел Падре, спокойно беседуя с Арианой.
    – Ну что, посмотрим, что твоя сестра расскажет нам интересного, а она расскажет, поверь мне...
    – Не мучайте её, она ни в чём не виновата, – молила его девушка.
   – Сознайся, и её мучениям придёт конец, – сказал он, выходя из камеры, с усилием толкнув железную дверь с массивным крестом, которая со скрипом неохотно открылась. Душераздирающие крики, проникли сюда. Ариана зажала уши ладонями и, лишившись чувств, повисла на цепях, полусидя на ледяном отсыревшем полу.
   Падре зашёл в соседнюю комнату узнать, как идёт допрос обвиняемой. Стоны уже прекратились, девушка потеряла сознание, и только равномерный свист плети продолжал разрезать воздух вокруг.
   – Сын мой, отдохни. Наша цель – не забить её до смерти. Нам нужно её признание, что она с сестрой ведьмы.
   Адольфо остановился, тяжело дыша от перенапряжения, и, вылив на измученное, почти бездыханное тело Эльзы кувшин холодной воды, вышел на улицу передохнуть. Солнце уже высоко встало над горизонтом и ласковым, тёплым светом озарило всё вокруг. Счастливый палач присел на ступеньку храма, нежась в солнечных лучах, обдумывая дальнейший план действий... Если бы не Падре, он бы уже забил обеих подозреваемых до смерти, вытянув из них живых жилы, оставив им только язык, чтобы наслаждаться этим сладким стоном пленниц, так ласкающим его слух. И скоро изощрённые пытки продолжились.
    Адольфо усадил Эльзу на расположенную острым углом вверх треугольную скамью так, что девушка не доставала ногами до пола, а руки закованные в оковы, зацепил к цепям в потолке. Скамья сразу впилась в её промежность, доставляя неимоверную боль и девушка пыталась подтягиваться, чтоб уменьшить страдания. Тогда палач, подвесил к её ногам пудовые гири, и стал с интересом наблюдать, что произойдёт и что будет дальше.
   Острая поверхность бревна впивалась в промежность девушки всё глубже и глубже, раздирая на части её юную плоть. Эльза то теряла сознание на секунды, то снова приходила в себя. Чудовищная боль сковала всё её тело, и она почувствовала, как что-то глубоко внутри неё порвалось, и в ту же секунду по ногам заструилась горячая кровь. Жуткий крик заполнил всю комнату, и в последней отчаянной попытке остановить кровотечение она попыталась сжать коленями скамью, но это не помогло. Её ягодицы беспомощно скользили по поверхности бревна, и остриё всё дальше проникало в её плоть. Прикованная к потолку, она уже потеряв сознание висела на цепях, и лишь слабые покачивания её головы свидетельствовали о том, что жизнь ещё теплится в ней.
   После небольшой прогулки по площади у церкви, где свежий воздух был насыщен ароматами цветущих деревьев, священник с нежеланием спустился обратно в подвал.
   Ариане казалось, что целая вечность прошла с начала допроса её сестры, и она, вся дрожа от страха, еле слышно прошептала осипшим от крика голосом:
   – Признаюсь, я ведьма, как и моя родная сестра.
   – Вот видишь, как просто облегчить свою душу, – обрадовался священник тому, что ему не придётся долго сидеть в сыром подземелье.
   И уже скоро вышел к народу, который уже толпился на площади, ожидая решения.
   – Виновны! – произнёс он. Толпа возликовала...
   В тот же вечер девушек, еле живых от ужаса, одетых в белые чистые сорочки, без следов насилия, вывели на двор. Их приковали к столбу, где у подножья уже аккуратно сложили штабелями поленницы и хворост.
   Палач с факелом подошёл к ним и остановился, внимательно вглядываясь в их лица, наслаждаясь каждой секундой происходящего. Но их мертвецкие белые лица уже не выражали никаких эмоций, и потухшие, безжизненные глаза смотрели холодно сквозь него. Адольфу в первый раз в жизни стало как-то не по себе от этого мёртвого взгляда, как будто сама смерть посмотрела на него, и он, бросив факел, отошёл.
   А Ариана, собрав последние силы, воскликнула.
    – Я ненавижу вас, безумная толпа. Ведь не во мне, а в ваших душах тьма, и вы уже мертвы, того, ещё не зная сами!
   В ночи с треском разгоралось пламя, и дым, клубясь, впивался в глаза юным безвинным девушкам, заполняя собой их лёгкие, и им уже нечем было дышать. Безжалостный огонь лизнул им пятки, и дикий крик, и стон глухой пронесся по площади, скрывшись в глубине переулков. Кожа на ногах трескалась, и невинная кровь, словно пытаясь утолить жажду огня, стекала по его языкам. Пламя уже полностью охватывало их, нещадно поглощая в своих смертоносных объятиях.
   И в эту ночь все, кто поднял свой взгляд выше крыши домов, увидели, как не спеша ярким огнём все выше и выше поднимались души сестёр. Застыв на мгновение, они уничтожающим взглядом окинув всех, рассмеялись и растворились во тьме. Многие, потеряв дар речи, стали креститься и быстро расходиться с площади.
Костёр на площади разгорался, и его пламя было видно издалека, за многие километры. У матери дочерей ёкнуло сердце – она почувствовала на себе всю боль и страдания, через которые прошли её невинные дети, и её будто саму жгли в адском пламени. И рыдала она, кажется, без слез – стоя на коленях, а отец с сыном, не в силах ей помочь, еле сдерживали свои собственные слёзы. Безумная слабость и боль сковала их души. Но слабость скоро прошла, и, чувствуя, как нарастающая злость сушит их слёзы, они взглянули друг на друга и стиснули кулаки так, что аж кости хрустели, готовые, наверное, на всё. Только страх за беззащитную мать, жену, останавливал их от безрассудных поступков.
   Какая ужасно длинная ночь!
Глава 6
Под утро Джузеппе, так и не сомкнув глаз, глядя на обессилевшую мать, которая в прострации сидела рядом с отцом, промолвил:
    – Нужно уходить отсюда.
   Они, словно немного очнувшись, посмотрели на сына.
   – Куда нам идти? Здесь наш дом, на кладбище предки. Тут погибли наши дети, – молвил отец.
   – Но что делать? – Они не оставят нас в покое, понимаете? И скоро явятся сюда снова, – пытался вразумить их он.
   – Уходи, мальчик мой, а мы уже слишком стары, чтобы что-то менять в жизни своей и чего-то бояться…
   Осознав, что сейчас с ними говорить будет трудно или совсем невозможно, Джузеппе сказал:
   – Хорошо, давайте немного придём в себя и спокойно всё обсудим, решим, что нам дальше делать. Только времени у нас совсем мало, его фактически нет.
   Этим же утром оставшиеся жители деревни, уже отошедшие от вечерних событий, в приподнятом настроении собрались возле церкви, ожидая наставника.
   Вскоре он появился.
   – Падре, ведь после смерти ведьмы по закону всё её имущество можно поделить поровну между всеми? Там наверняка много еды припасено было.
   – Да, это так, – подтвердил тот.
   Молниеносно возбудившиеся односельчане тут же воскликнули:
   – Чего тогда ждать? Веди нас, отец наш!  - и оголодавшая толпа, воодушевлённая лёгкой добычей, снова двинулась в путь.
   На ферме все сидели за столом и думали: что делать дальше?
   В какой-то момент Джузеппе промолвил:
   – Всё, они уже идут, они уже близко!
   Мать даже не пошевелилась на стуле, будто уже смирилась со своей судьбой и была готова на всё. Отец с каменным лицом вышел во двор, взял топор, вернулся и сел с ней рядом.
    – Уходи, сын, пока ещё есть время. Я отомщу за твоих сестёр.
    – Нет, паппа, я останусь, – и юноша решительно взял в руки нож.
   Отец, взглянув на него и поняв, что он не уйдёт, подошёл к нему, крепко обнял, поцеловал в лоб, глядя в его полные решимости и смелости глаза.
    – Как ты уже возмужал, мальчик мой, мой сын! – гордо глядя на него, произнёс он. Потом, немного постояв и полюбовавшись им, как будто прощаясь навсегда, попросил: – Выйди, Джузеппе, мне нужно поговорить с матерью.
   Тот вышел во двор, и Джованни обратился к жене: – Чувствую сегодня последний день нашей жизни, и я не боюсь умереть, отомстив хотя бы паре из них за наших дочерей. Но нашего сына, если его схватят вместе с нами, ждёт мучительная смерть. Мы не смогли даже проститься с нашими девочками, и боюсь даже думать, как они будут издеваться и мучить его. Я хочу сам похоронить своего сына и хоть минуту постоять у его могилы, попрощаться с ним, зная, что он спокойно лежит в родной земле рядом с предками.
    – Что ты задумал? – встрепенулась мать.
    – Прости, но я всё решил.
   Как только юноша вошёл в комнату, отец с силой обухом топора ударил его по голове. В глазах Джузеппе потемнело, и он рухнул на пол. Мать, словно окаменев, не произнесла ни слова, и лишь тень ужаса скользнула по её лицу. Безмолвно она приблизилась к сыну и, наклонившись, коснулась его губами, прощаясь на веки. И, объятые общим горем, не обменявшись ни единым словом, они побрели рыть могилу – последнее пристанище для любимого сына!
   Жгучее солнце превратило землю в сухую, твердую плиту. С трудом вырыв в ней небольшую яму и бережно уложив в неё своего мальчика, сверху накрыли его доской и засыпали землёй, как будто навсегда спрятав от этого злобного мира. Установив крест, родители, прижавшись друг к другу, прощались с ним, и их души ликовали, что их малыш спит теперь вечным безмятежным сном, и уже никто не причинит ему боль. Перекрестив могилу, они, держа в руках топор и вилы, вышли во двор дома, уже отчётливо видя приближающуюся обезумевшую от жажды наживы толпу. В них появилась какая-то невиданная сила, и с победоносным криком, высоко подняв головы, они ринулись на врагов, не щадя никого, коля и рубя всех направо и налево.
   К такому никто не был готов, и несколько из прибывших, проткнутые вилами и с раздробленными головами, рухнули на землю. Но силы явно были неравны, да и на победу ни отец, ни мать не рассчитывали. Справедливая месть за детей двигала ими, и они достойно встретили смерть, умирая, крепко держали друг друга за руки, глядя с любовью друг другу в глаза. А куда отправятся их души дальше, решит уже сам Господь Бог.
   Ворвавшиеся на ферму односельчане, как обезумевшие полчище варваров, грабили всё. Найдя все припасы, спрятанные под полом и прихватив последнего поросёнка, пару кур, и всю домашнюю утварь, очень довольные собой, отправились восвояси праздновать победу над ведьмами и их пособниками на земле. На обратном пути мысленно делили ферму и уже косо поглядывали друг на друга.
Глава 7.
Уже остановившееся сердце вдруг тихо забилось, разгоняя кровь по всему телу. Оно вздрогнуло, затряслось в ужасной конвульсии и с неимоверной жаждой к жизни ожило. Джузеппе очнулся. Темнота, кругом темнота, нечем дышать, я задыхаюсь. Страшно болит голова, что-то липкое залило глаза и начало уже засыхать, не давая раскрыть их целиком. Всё вокруг сжимает меня, и я не могу пошевелиться. Где я? Что со мной? Пальцами рук чувствую землю, а сверху доска.
   Я в гробу?
   Он попытался кричать, но звук собственного голоса пульсирует у него в ушах, от низкого рёва до высокого звона, который возникает то ли в одном, то ли в обоих ушах. Лёгкий вдох и задержка дыхания – тишина. Сжав кулак, короткими резкими ударами он бьёт резко вверх. Удар, ещё, ещё, вдох, удар, удар. Тонкая подгнившая доска даёт трещину... Ещё удар, в голове всё кружится, и он начинает терять сознание, и земля, проникая внутрь гроба через щель, засыпает его, заполняя рот, уши, нос. Из последних сил на последнем небольшом вдохе он приподнимает доску, и его рука сквозь тонкий слой рыхлой земли вырывается наружу. Воздух просачивается внутрь, и, глубоко вдохнув его, Джузеппе медленно разгребает землю над собой. Отдышавшись и приходя в себя, выбирается из гроба. Сухая земля ссыпается с него, образуя вокруг облако пыли, и, немного пошатываясь, он встаёт в полный рост. 
   О, если бы кто-нибудь видел его со стороны! Он, будто повелитель мертвых, восстал из могилы, ведя за собой своих воинов.  И одним только появлением своим, наверное, остановил бы целую армию вандалов…
   Оглядевшись, юноша понял, что, действительно, был закопан недалеко от своего дома, и, придя в себя, бегом помчался на ферму. Отец, его мать, лежали неподалёку отсюда. Рубленые и колотые раны ещё кровоточили на их бездыханных телах. Их бросили здесь, как бездомных собак, забитых камнями, оставив гнить под палящим огненным солнцем.
   Джузеппе молча стоял возле них, и всё увиденное так потрясло его, что совсем лишило сил и дара речи. Он как-то сразу обмяк и молча присел рядом с родителями на пыльную землю, уставившись в одну точку, провалившись в почти бессознательное состояние. Долго сидел он так. Наконец, сознание стало возвращаться к нему, взгляд становился жёстким и твёрдым. Взяв лопату и, словно всю злость, выливая на неподатливую землю, быстро вырыл две ямы.
   Прощайте, паппа и мамма – я вас никогда не забуду! – прошептал он и, погрузившись в себя, засыпал могилы землёй, окропляя их своими слезами.
   Похоронив родителей, он так и не поняв, что с ним самим произошло, собрав кое-какие вещи и крохи еды, в последний раз бросив взгляд на дом, который ещё недавно был таким тёплым, полным улыбок и радости, а теперь казался таким холодным и пустым, Джузеппе отправился в путь. Он побрёл, куда глаза глядят, подальше отсюда. В его душе всё перемешалось; злоба, ненависть и жуткая боль заполнили его сердце и душу. Куда идти, он толком не знал, ведь дальше ближайших селений он никогда не бывал и что находится там, за горизонтом, не особенно представлял. Только слышал от отца раньше о больших городах, где живут тысячи людей и даже не знают друг друга в лицо.
   Путь проходил мимо его деревни, когда-то любимого уголка, а теперь превратившегося в источник отвращения и ненависти. Неудержимое желание увидеть место, где погибли его сёстры, и проститься с ними было столь велико, что даже страх встретить кого-то и непредсказуемость последствий такой встречи не остановили его.
   Смеркалось, и юноша, накинув капюшон, окольными путями добрался до главной площади. На давно потухшем костре, белый пепел, толстым слоем лежал на камнях, ещё не успевший развеяться по ветру. Джузеппе какое-то время стоял в стороне, где его никто не мог бы заметить и мысленно прощался с сёстрами. Прочитав в душе молитву за упокой их душ, он начал выбираться из деревни, и почти уже покинул её, как его привлек шум и какой-то волнение, доносившееся из одного из домов. Он тихо подошёл ближе и заглянул в полуоткрытые ставни, через которые струился тусклый свет и уже отчётливо слышались голоса.
   Это были все оставшиеся жители деревни, которые собрались здесь, празднуя свою победу над нечистой силой.  Очень пьяные сеньоры и сеньориты, человек тридцать, сидели за большим длинным столом, пили и жрали, как в последний раз. Пол был завален мусором, объедками, которые кидали прямо под стол, а из-за копоти сальных свечей и масляных ламп нечем было дышать. Грязь, вонь, духота, скученность человеческих тел на небольшом жизненном пространстве. Но это никому не мешало, а наоборот, сближало, как никогда собравшихся односельчан.
   Раздирая курицу грязными руками и отправляя её громадными кусками в свои ненасытные утробы, они обильно запивали всё вином, похищенным недавно с фермы. Все были счастливы, что-то весело кричали и поднимали чаши, одну за другой.
  Во главе стола сидел священник, который немного пригубив напиток из серебряного кубка, умиротворённо смотрел на своих прихожан, и лёгкая улыбка счастья застыла на его лице.
   Глубокое негодование охватило Джузеппе, его глаза пылали, как у зверя, готового напасть. Он буквально ослеп от ярости, пальцы сжимались в кулаки, впиваясь в подоконник с такой силой, что оставили на нём отпечаток ногтей, словно след от острых когтей.
  Омерзительные рожи присутствующих на пиру стали искажаться в его глазах, и воспалённый от перенесённого только что горя мозг начал рисовать в голове жуткие картинки, сменяющиеся, как в калейдоскопе, одна за другой. Сначала их лица потекли, как воск свечи, меняя свои очертания, и превратились в покрытые волосами свиные рыла, козлиные головы с длинными ветвистыми рогами. Глаза их светились неистовым красным светом, и, открыв пасти с гнилыми зубами, они набросились на только что принесённого поросёнка, расчленяя его скрюченными пальцами с острыми когтями. Во главе стола восседал, будто сам дьявол, распустив в стороны свои чёрные крылья.
   Отшатнувшись от окна, Джузеппе затрясся. Все чувства и мысли перемешались у него в голове, и разобраться в них было уже невозможно. Внутри заварился какой-то адский коктейль ужаса, ненависти, превратившийся в один громадный пульсирующий сгусток крови. Она начала закипать в его жилах, в душе проснулись жгучая ненависть и ненасытная жажда мести за сестёр, за мать, за отца… Он ненавидел их так сильно, так страстно, что без колебаний отдал бы свою жизнь ради справедливой мести. В этом тесном, душном помещении собралось воедино всё: грехи людей, их злоба, ненависть, тяжелый запах плоти и гнилых зубов.
   "Будьте вы прокляты все!" – произнёс он со злобой.
    Отойдя немного в сторону и пройдя по улочке, Джузеппе собрал все факелы, воткнутые в стены домов. Вернувшись, забаррикадировал единственный вход, где собрался этот шабаш ведьм и чертей, возглавляемых самим Сатаной, искусно прикидывающихся добропорядочными прихожанами в светлое время суток. Не колеблясь ни на миг, Джузеппе, чиркнув огнивом, поджег один за одним факел и начиная с крыши закидывал им окна, чердак. Лёгкий ветерок, как будто помогая ему, раздувал пламя, огонь пополз по дому, и едкий дым стал заполнять небольшую тесную комнату.
   Пьяные, обезумевшие демоны, давя друг друга, переворачивая всё вокруг, рванулись к выходу, ломясь в закрытую дверь. Они, пытаясь уловить хоть струйку свежего воздуха, проникающего в щели двери, падали, и уже другие, наступая на их головы, животы, топча их, тоже валились сверху. Едкий дым проникал им в глаза, в лёгкие, и они, захлёбываясь кашлем, в агонии корчились на полу от удушья. Стоны и крики становились всё тише, вскоре совсем прекратились. Тишина. Пламя, всё пожирающее вокруг, неумолимо приближалось к их мертвым телам, и охваченные огнем, они чернели и плавились, под натиском невыносимой жары, навсегда угасая в огне. 
   Джузеппе, держа в руках факел, молча стоял, наблюдая за происходящим. В душе его бушевал праведный огонь ярости, и ни тени сожаления не было видно на его лице. И тут он заметил, что кто-то, выломав изнутри черепичную крышу в конце дома, спрыгнул на брусчатую мостовую и побежал в сторону площади. Длинное его одеяние дымилось и вдруг вспыхнуло, оставляя за ним огненный след. Юноша без труда догнал его. Убегавший упал и перевернувшись на спину, схватился за крест, висящий у него на груди, и воскликнул:
   – Я слуга Бога, ты не посмеешь тронуть меня!
   Только тогда Джузеппе понял, что перед ним священник, обрекший всю его семью на страшную смерть.
   – Нет, ты не падре, ты дьявол в его обличии! – Я хорошо знал нашего настоятеля, который учил нас священным заповедям Бога. Он не позволил бы свершиться такому, и я хочу увидеть твоё истинное лицо, сорвав с тебя маску лжи.
   С этими словами Джузеппе запрыгнул на него сверху, придавив к мостовой, и, вытащив нож, разрезал ему рот от уха до уха и начал сдирать кожу с лица, истинно веря увидеть под ней самого дьявола.
    – Покажи, Сатана, свою сущность! – воскликнул он.
  Священник неистово орал, извиваясь змеёй у него между ног, пытаясь вырваться.
    – Нет, ты не одурачишь меня, спрятавшись глубже, внутри. Я переломаю твои адские крылья! – воскликнул Джузеппе.
   Перевернув пастора на живот, он разорвал на нём одежду, оголил спину и ножом от черепа до копчика рассёк его спину вдоль позвоночника. Стоны и мольбы о милосердии не трогали его, и он спокойно продолжал своё дело. Переламывая остриём ножа рёбра, один за другим, под безумный крик жертвы, обеими руками разрывая в разные стороны кости и плоть, юноша раздвинул их настолько, что они действительно стали похожи на крылья. Изуродованное до неузнаваемости лицо Падре, искажённое от жуткой боли, и эти кровавые крылья придавали ему сходство с самим Сатаной, поражённым только что божественным ударом грома. В предсмертной агонии он извивался, подобно раздавленной гадюке, шипел, брызгая кровавой слюной, но его последние судороги быстро угасли, и он погрузился в безмолвную тишину.
   Огонь охватил уже всю деревню, и его яркий очищающий свет озарил всё вокруг. Неукротимое пламя пожирало равномерно и не спеша дом за домом, подбираясь медленно к площади.
   Джузеппе, в последний раз взглянув на место, где приняли мучительную смерть его сёстры, перелез через небольшую каменную стену, окружающую местами деревню, и с большой высоты спрыгнул в реку, которая протекала сразу за ней. Чудом не разбившись после прыжка, вынырнул и проплыв несколько десятков метров, выбрался на берег. Оттуда он смотрел на страшный пожар, охвативший всю деревню.
   Прохладная вода немного охладила его пыл. Адреналин стал медленнее поступать в кровь, и сердце, несколько минут назад готовое вырваться из груди, всё равномернее отсчитывало удар за ударом. Тьма и оцепенение – никаких чувств. Ненавидящий взгляд угасал, пелена ненависти, застилающая его глаза, стала спадать, и он, с ужасом прозрев, смотрел на то, что только что совершил.
   Церковь, возвышающаяся выше всех домов, горела, как свеча на ветру, а язык пламени на самой макушке от лёгкого дуновения ветра покачивался в разные стороны. Стоя как вкопанный, он не мог оторвать взгляд от страшной картины, в душе прося уже прощения у Господа Бога за содеянное. Каменные стены, раскалённые от жара внутри, дали трещину, она покосилась и рухнула со страшным грохотом. Клубы пыли и искр закружились над ней в хороводе огненной смерти, в смертельном круговороте судьбы, на который Джузеппе обрёк себя навсегда.
   Он долго простоял на берегу, промокший до нитки. Уже замерзая, встрепенулся и побрёл вдоль реки, не зная куда и зачем, желая лишь подальше уйти отсюда. Мысли, которые уже не помещались в его голове, наводнили его, и воспалённый мозг уже отказывался с ними справляться. Юноша прошел целое лье и, совсем обессиленный, присел возле дерева, закрыл глаза и сразу уснул.
Глава 8.
Проснувшись с первыми лучами солнца, он поёжился. Воспоминания о вчерашнем дне словно волной пробежали по нему, окатив с головой, и его всего передёрнуло. Но что сделано, то сделано, и обратного пути нет. Теперь нужно просто продолжать двигаться вперёд, без колебаний, ни разу не оглянувшись назад. И юноша шёл, не разбирая дороги. Поднимаясь на холмы, спускаясь и поднимаясь вновь, он удалялся всё дальше от своего дома, от привычной и известной ему жизни в неизвестность, которая совсем не пугала его, ведь, наверное, хуже, чем сейчас, уже не будет...
    Ещё совсем недавно повсюду можно было наблюдать стада пасущихся овец, бескрайние жёлтые поля рапса и десятки, сотни крестьян, которые обрабатывали эту плодородную и отзывчивую землю. Но всё опустело вокруг, и лишь одинокие фермеры редко виднелись где-то в дали, пытаясь ещё что-то вырастить на опалённой солнцем земле.
   Двигаясь по извилистым тропам, сторонясь проезжих дорог, которые, словно сеть паутины, расползались во всех направлениях, ему встречались разные люди: пешие, едущие в кибитках, но всех их объединяло одно - они шли в неизвестность, в поисках лучшей жизни.
   Иногда их становилось так много, что казалось, что все они, следующие в одном направлении, точно знали, куда идут и зачем. И Джузеппе, будто преследуя их, двигался в том же направлении, но ни разу не приблизился к ним, словно боясь, что кто-то узнает его и воскликнет: «Держите, это убийца!» Но никому не было дело ни до него, ни до кого-то другого. Здесь каждый был только сам за себя, и у всех была одна только мысль – выжить.
Прихваченные из дома крохи еды быстро закончились, и чувство голода преследовало его по пятам, постоянно ходило за ним, не отпуская ни на минуту. Как мелкий воришка, он украдкой срывал ещё зелёные редкие кисти винограда и, морщась, с жадностью проглатывал их. Он был настолько голоден, что мысли только об этом поглощали его целиком. Узкое, худое лицо, ещё недавно красивое, очень привлекавшее юных девушек, теперь выглядело хмуро, устало. Глаза провалились в недра черепа, и их края покрылись синими венами и уже вряд ли могли произвести хоть на кого-то приятное впечатление. Длинные, грязные волосы, прикрывали потухший взгляд, которые только иногда вспыхивал, завидя что-то мало-мальски съедобное. Джузеппе прочувствовал и осознал, что голод, наверное, страшнее войны. На войне ты можешь закрыться щитом, тебя могут убить, но ты силён и сам можешь убить и жить дальше. Но голод – это невидимый враг, он не слышен, но так осязаем – он тут, всегда рядом, от него невозможно защититься ничем, и он медленно, не спеша, сжирает тебя изнутри, сводит с ума, рисуя в сознании постоянно одну и туже картину – еда. Ты слабеешь, тебя уже шатает на ветру, мозг то отключается вовсе, то вдруг ты приходит в себя.
   Куда я иду и зачем? Надо полежать, нет больше сил. Глаза закрываются – спать. Открываются – жить! Так хочется жить, и он снова идёт, несмотря ни на что, больше похожий на бродягу, просящего милостыню в городе, чем на сына зажиточного фермера, кем был ещё совсем недавно. 
Неожиданно неизвестно откуда выскочили люди, высокие, маленькие, мужчины, женщины, вооружённые кто чем, и окружили его. Он, молча окинул всех потухшим взглядом и остановился. Вся эта компания, состоящая из таких же, как он сам, оборванцев, со злорадными улыбками надеялись, что поймали только что новую жертву и готовились вытрясти из него всё, не пугали его. Взять у него было нечего, а за свою жизнь он больше не переживал, уже понимая, что она и так может скоро закончиться, если он сегодня не найдёт себе пропитания.
   Все они, которые были ещё вчера обычными крестьянами или горожанами, рассмеялись, глядя на него, в душе, наверное, порадовались, что кому-то ещё хуже, чем им.
     – Пошли с нами, – промолвил один из них, – если только сам дойдёшь. Никто тащить тебя на себе не собирается. И развернувшись, они пошли, расстроенные неудавшейся засадой и снова голодному дню.
   Джузеппе, волочась за остальными, примерно через пол лье вместе с ними добрался до тайного убежища банды, состоящего из небольших шалашей, хаотично разбросанных между деревьями на берегу озера.
   Дойдя сюда из последних сил, юноша без остановки вошёл в воду, и исчез, полностью из виду на долгое время. Вынырнул и, жадно глотая живительную влагу, снова погрузился обратно. Немного придя в себя, вышел на берег и, упав на траву, отключился. Но сразу очнулся, когда почувствовал запах еды совсем рядом с собой. Открыл глаза. На него смотрела юная девушка, которая поднесла к его рту ложку с похлёбкой. Джузеппе жадно проглотил всё её содержимое, потом ещё и ещё, пока не опустошил всю миску, которую она держала в руках. Что это было, он даже не понял, но, наверное, это было самое вкусное и ароматное блюдо, которое он пробовал в своей жизни, или это ему так показалось после недельного голодания и поглощения всякой мало съедобной пищи, которой он питался в последнее время.
Глава 9.
Утолив голод, Джузеппе, поблагодарив девушку, откинулся на спину и снова уснул. На него никто не обращал ни малейшего внимания, никого он не интересовал. И если бы он умер прямо сейчас, то, наверное, это обнаружили бы только через день, а потом, подняв за руки и за ноги, оттащили бы его подальше в канаву, бросив там и присыпав землёй. Там уже валялось пяток таких же, как он оборванцев, которые умерли здесь от ранений или каких-то болезней.
   Джузеппе проспал до утра, и только когда все стали просыпаться, умываться в озере и справлять нужду рядом в кустах, открыл глаза. Приподнявшись и сев, смотрел по сторонам на окружающую его публику, не зная, что делать дальше. Он был настолько слаб, что с трудом мог двигаться.
   К нему подошёл мужчина, довольно грозный на вид, и сказал:
    – Даём тебе пять дней, чтобы прийти в себя, и если дальше не встанешь в наши ряды и не сможешь приносить нам пользу, то убирайся отсюда. Нам дармоеды не нужны. Тебе всё ясно? А пока можешь себе сделать шалаш вон там, под деревом. - и указав рукой его место, отошёл в сторону. Девушка, которая вчера накормила его, подошла снова с чашкой похлебки, насыпала ему в руку немного орехов, улыбнулась и пошла по своим делам.
   Четыре дня для юноши прошли незаметно. Его подкармливали, ничего от него не требуя, и он целыми днями лежал, нежась на солнышке, набирался сил.
   Сегодня солнце светило с ослепительной силой, искрясь и играя своими лучами на зеркальной поверхности изумрудно-зеленого озера. Время от времени плакучая ива, словно желая укрыться от палящего солнца, склоняла свои ветви к воде, пытаясь найти прохладу в её глубинах. Щебетали птицы и Джузеппе, ненадолго отстранившись от реальности, просто наслаждался окружающим миром: тихой водой, пролетающими над ним облаками, не задумываясь о будущем. Мучавшее его так сильно чувство голода отступило, и он с любопытством стал наблюдать за жизнью и порядком в лагере. Сначала всё казалось неразберихой, с беспорядочно движущимися людьми, но вскоре он понял, что каждый занят своим делом, приносящим пользу всем окружающим.
   Часть тех, кто покрепче, с раннего утра, делились на небольшие отряды по несколько человек, расходились по округе в разные стороны, устраивая засады в разных местах, грабя проходящих или проезжающих мимо людей. Вечером в неудачные дни, которых было предостаточно, они без добычи возвращались в лагерь, а в удачные складывали всё, что удалось награбить, в общую кучу. Интересовала больше всего, конечно, провизия, ведь на отобранную всякую утварь и деньги здесь купить нечего, а отправлять кого-то в ближайший город или на постоялый двор было опасно, ведь в местах скопления людей стража со специально отобранными отрядами боролась с грабителями и сурово наказывала их. Выезжали хорошо вооружённые стражники во главе с капитаном гвардии и по окрестностям, отлавливая разбойников и мародёров, верша правосудие прямо на месте, вешая их на деревьях. Такие картины встречались частенько, наводя страх на людей, и это хоть как-то поддерживало порядок, не давая стране погрузиться в полный хаос и беззаконие.
 Данная шайка, куда попал Джузеппе, состояла не только из отъявленных негодяев, которые убивали и грабили своих жертв, а потом быстро пропивали награбленное в тавернах, потратив всё остальное на придорожных шлюх и снова выходя на большую дорогу. Деньги и мелкие драгоценности копились, и планировалось их поделить между всеми, когда накопится приличная сумма, чтобы хватило на первое время для начала новой жизни на новом месте, о чём здесь мечтали многие и ради чего все присутствующие и занимались разбоем, а вечерами пытаясь замолить свои грехи, истинно веря, что Бог их поймёт и простит.
   Молоденькие девушки, их матери и те, кто был послабее, занимались бытом лагеря. Одни наводили порядок и готовили еду на всех из того, что было. Другие заготавливали дрова, ловили рыбу и проверяли капканы, поставленные на мелкую живность, которая иногда попадалась в силки.
   Под вечер повсюду разжигали костры, и люди небольшими группами сидели возле них, что-то рассказывая друг другу, иногда громко смеясь. Некоторые находили здесь свою вторую половинку, целовались и обнимались, а кто-то просто наслаждался теплом огня, умиротворённо глядя на языки пламя. Десятка два детей разных возрастов в отдельном шалаше, сооружённом своими руками, в основном проводили время за разными играми, и им не было никакого дела до того, чем занимаются их родители и откуда берётся еда.  Джузеппе не лез в разговоры, а слушал их всех и каждого по отдельности, не особо вникая в их суть.
   К нему приблизился вожак этой банды, которого, казалось, никто и не назначал на такую роль, но всё же все подчинялись ему и безропотно выполняли его указания. Он, внимательно посмотрев на юношу, произнёс:
    – Кажется, ты готов отработать свои харчи. Посмотрим, на что ты годишься. Завтра пойдёшь вместе с Джованни и Карло, они тебе там всё объяснят.
   Утром его разбудили, толкнув ногой в бок, двое мужчин. Один, тридцати с небольшим лет, другой постарше, уже с сединой на висках. Тот, что моложе, был по тем меркам времени внешне привлекательный; коренастый, решительный, уверенный в себе. Его манера поведения и колючий взгляд говорили о чрезмерной агрессивности и ненависти к другим живым существам, и что-то подсказывало ему, что он не потерпит никакого противодействия от кого-либо.
    – Вставай живо, пора выходить на прогулку, – заржал он.
   Второй, что постарше, явно был человеком более сдержанным, молчаливым и угрюмым. Большой шрам на лице доказывал, что он не раз побывал в переделках: служа в армии, пикинёром, поэтому всегда носил с собой пику и шпагу. Он молча посмотрел на Джузеппе оценивающим взглядом, развернулся и направился в путь – прямо на ходу посвятив всех в план действий.
    – Сидим в засаде. Ты, как там тебя? – При виде повозки выходишь и идёшь ей навстречу. Вид у тебя убогий, так что не отпугнёшь никого. Сравнявшись, выхватываешь вожжи, бьёшь дубиной кучера и останавливаешь лошадей. Мы с Карло выскакиваем с двух сторон, и дело сделано. Ясно?
    Джузеппе без всяких вопросов мотнул головой.
    – Ну вот и славно. Смышленый мальчуган. Что скажешь, Карло?
    – Там видно будет, больно он дохлый и жалкий какой-то.
    – Зато ты вон какой здоровый и злобный! – заржал Джованни. – Твоего мерзкого вида на всех хватит.
   И дело пошло.
   Уловы были небольшие, но без добычи не возвращались. Они, как стая волков, рыскали по округе, выслеживая жертву и отбирая всё до последней крохи. Убийств не было, только при сильном сопротивлении могли покалечить немного кого-то, а в основном всё происходило довольно быстро и мирно: испуганные насмерть люди сами всё отдавали.
   Джузеппе ненавидел их, ненавидел себя за то, что дошёл до жизни такой, превратившись в разбойника, но скрипя зубами, шёл с ними снова и снова.
В один из таких дней они своей троицей вышли на «охоту». Юноша, как всегда, немного впереди всех спрятался в кустах, поджидая очередную жертву. Скоро вдали показалась повозка, а когда её удалось рассмотреть поближе, у разбойников перехватило дыхание от предвкушения немалого куша. На вид явно небедный экипаж направлялся в их сторону. Большие сундуки, пристёгнутые сзади, и пара гнедых, подтверждали их предположение. Здесь это было редкость – явно кто-то сбился с пути, пытаясь найти большую дорогу.
   Джузеппе не спеша вышел навстречу, держа в руке посох. Поравнявшись с экипажем, он с силой огрел палкой кучера, схватил поводья и остановил лошадей. Карло и Джованни с воплем выскочили из засады и, вооружённые пикой и шпагой, подскочили к повозке, моментально распахнув настежь дверь.
   Выпад шпаги вперёд из открывшейся двери сильно ранил Джованни, и тот, пошатнувшись и зажимая рану рукой, сделал несколько шагов назад. Мужчина, элегантно одетый, явно неробкого десятка, рванулся из экипажа и сразу напал на оторопевшего Карло, который никак не ожидал такого поворота событий. Завязалась короткая, но кровопролитная дуэль. Карло был опытный фехтовальщик и, хотя пропустил пару ударов, почти без труда закончил поединок, проткнув нападавшему плечо чуть выше сердца, и тот, вскрикнув от боли, выронил шпагу. И Карло уже хотел добить его, как вдруг голос молоденькой девушки, выскочившей из повозки, отвлёк его.
    – Паппа, паппа! – закричала она.
   Карло, держа остриё шпаги у горла жертвы, повернул голову в сторону девушки, и Джузеппе, сидящий на козлах и придерживающий лошадей, тоже взглянул на неё.
    Она, как разъярённая тигрица, не знающая страха, выскочила из экипажа и ударила Карло по руке, держащей шпагу, и встала между ним и отцом.
    – Не убивайте его! Заберите всё, что хотите, молю вас...
    – Джулия, не надо, беги! – воскликнул её отец.
   Карло и подошедший, уже немного оклемавшийся Джованни, жадными взглядами пожирали её целиком. Глаза её насыщенного зеленовато-карего оттенка были поистине неотразимыми. Они казались чёрными из-за ресниц и смотрели в упор на них, с какой-то прямодушной смелостью, хотя в глубине их отчётливо читалась мольба о пощаде. Распущенные волосы тёмно-каштанового цвета прекрасно оттеняли её светлую нежную кожу. Грудь, вздымаясь при глубоком вдохе и опускаясь при выдохе, словно манила к себе, и представляя её в своих объятья, волна низменных страстей поглотила их целиком.
    – Так бы и съел тебя! — промолвил Карло.
   Ударив её отца рукояткой шпаги по голове, оглушил его. Затем схватил девушку, повалил резко на землю и, раздирая на ней платье, обнажил её юную, упругую грудь. Прижимая своим телом к земле, он с жадностью впился зубами в её невинные губы.
    Джулия пробовала сопротивляться, отбиваясь, что есть мочи, но Джованни подошёл к её отцу, лежащему без сознания на земле, и приставил остриё шпаги к его груди. Девушка сразу притихла, её руки покорно опустились на землю, и она готова была уже к самому худшему, стиснув зубы и дрожа вся от страха.
   Карло приподнялся, задрал её длинное платье, и обезумевшим взглядом животной страсти смотрел на неё. И уже расстёгивая штаны, аж затрясся всем телом, предвкушая невероятное наслаждение. Как вдруг сильный удар по голове лишил его чувств, и он рухнул на девушку. Второй удар увесистой дубинкой пришёлся по голове Джованни, и тот, немного покачнувшись, но не упав, удивлённо повернулся и увидел перед собой Джузеппе. Юноша с разъярённым взглядом, весь взлохмаченный, как ощетинившийся пёс, не производил уже впечатление жалкого доходяги.
    – Ох, какой страшный, боюсь, боюсь. Ну что ж, сам напросился, сейчас ляжешь рядом с ней, и начну я, наверное, с тебя – мне мальчики больше нравятся, скажу тебе по секрету. Джованни, широко распахнув рот, высунув язык и шевеля им, с улыбкой, более похожей на оскал, словно разъярённый медведь, вставший на задние лапы, сделал шаг в его сторону. Но острие пики, вонзившись в его рот, вошло глубоко и застряло в мозге. Его руки машинально схватились за неё, глаза злобно сверкнули и остекленели. Из пасти полилась кровь, а последние слова так и застряли в горле. Голова опустилась вперёд, и пика, воткнувшись другим концом в землю, пробила череп насквозь, и он рухнул, как мешок с навозом, подняв столб пыли вокруг себя.
   Джузеппе пытался поднять девушку, которая от страха вся съёжилась и тряслась всем телом, лежа на земле.
   – Забирай отца и уезжайте. Быстрей, пока второй не очнулся, – просил Джузеппе.
   В испуге, с глазами полными ужаса, она вскочила, и они вместе с трудом подняли её отца и перенесли его в экипаж. Дочь забралась за ним следом, вытирая ему голову от пыли и крови, а перепуганный кучер, прятавшийся в кустах и наблюдавший за всем происходящим, тотчас выбежал из укрытия и запрыгнул на козлы. Джулия взглянула на юношу, спасшего их, и только хотела что-то произнести, как клинок шпаги пронзил его спину, и тот, подавшись вперёд, всем телом завалился внутрь экипажа. Кучер со всей силой хлестнул лошадей, и кони рванули под горку. Ноги Джузеппе бились по неровной дороге о камни, экипаж подпрыгивал, и он начал сползать, вываливаясь из него.  Ещё секунда и, - но тут девушка, ухватив его и изо всех сил потащив на себя, втянула юношу внутрь и захлопнула за ним дверь.
   Карло стоял на дороге с бледным, искривлённым от злости лицом и с ненавистью смотрел вслед уносящемуся вдаль экипажу.
Глава 10.
Очнулся Джузеппе в сарае, лежа на подстилке из сена, немного выше уровня земли. Запах лошадей безошибочно давал понять, что он на конюшне. Попробовал встать, но острая боль сильно резанула внутри, а спину обожгло словно огнём, и он почувствовал, что перевязан. На земляном полу, рядом с ним, стояла кружка с водой и, схватив её, он с жадностью выпил всё до последней капли.
    Немного приходя в себя, огляделся вокруг. Здесь, располагалось всё: кузница, шорная, экипажные сараи, ветеринарная лечебница, кладовая для фуража – размеры конюшни были очень большие, и она была забита лошадьми, которые мирно жевали овёс или сено. В углу, стоял экипаж, очень похожий на тот, что он недавно остановил на дороге...
   Джузеппе поднялся, голова его клонилась, словно под тяжестью невидимого груза и слабость одолевала его, но он все же доковылял до двери и, приоткрыв, вышел на двор. Народу снаружи было много, и каждый был поглощен своими заботами. Юноша опустился на лавку, наслаждаясь теплом солнечных лучей, и, наблюдая за жизнью вокруг, погрузился в раздумья о последних событиях, которые произошли с ним.  Всё, что он запомнил, – это глаза девушки и как она схватила его, затаскивая в экипаж. Что дальше произошло и как оказался здесь, не помнил, и сколько прошло времени с того момента, он не знал. Но ему было так хорошо, что он опять оказался среди людей, которые ни от кого не прячутся, несут что-то своё, не награбленное, и живут в домах, а не в шалашах в лесу, как дикие звери. И поэтому был уже немного счастлив.
   К нему подошёл мужчина и присел рядом.
    – Ну что, спаситель, оклемался? – спросил он.
   Джузеппе взглянул на него и тут же признал в нём кучера, которого недавно огрел дубиной по голове, отобрав у него вожжи.
    – Ты извини меня, если можешь, – произнёс Джузеппе, немного сконфуженно глядя на него.
   Тот рассмеялся. – Ладно, проехали. Не убил – и то хорошо.
    – А где я? И давно мы здесь? – поинтересовался юноша.
    – Да, уже пару дней на постоялом дворе. Сеньорита Джулия ухаживает в номере за паппа, он очень слаб, но идёт на поправку. От тебя кстати, тоже долго не отходила. Ох, и здорово же ты того негодяя пикой прямо в рот! – Как это у тебя получилось? А то я думал, нам уже всё – конец.
    – Меня теперь, как разбойника подлечат, допросят и повесят? – спросил Джузеппе.
    – Я бы, наверное, так и сделал – толи в серьёз, толи в шутку – сказал кучер. – Но сеньор Антонио – добрый человек, тем более ты спас его дочь, да и нас всех. Так что расслабься, не будет он отдавать тебя в руки правосудия, да и сеньорита Джулия очень просила за тебя, когда он очнулся. Скоро сам с ним разговаривать будешь.  Вот и сеньорита, – и он встал поприветствовать её, почтительно поклонившись.
   Джузеппе тоже попытался изобразить что-то похожее, но чувствовалось, что он этого никогда не делал, и выглядело это очень комично, так что девушка улыбнулась.
    – И как же вас зовут, молодой человек? – спросила она.
    – Джузеппе, – ответил тот.
    – Меня зовут сеньорита Джулия, и я благодарю мироздание за ещё один прожитый день и за то, что оно послало нам вас, как ангела с неба, защитить от этого жестокого мира. Благодарю вас, и я буду молиться за вашу душу, чтобы Бог простил вам все ваши грехи.
   – Моего отца зовут сеньор Антонио, и он хочет с вами поговорить. И, обернувшись, обратилась к кучеру: – Бернардино, проверь лошадей и экипаж, мы завтра с утра уезжаем.
    – Да, сеньорита, – ответил он и пошёл на конюшню.
   Девушка развернулась и направилась к гостинице. Джузеппе шёл следом слегка прихрамывающей походкой, украдкой любуясь её стройной фигурой и длинными тёмными волосами, которые спадали на плечи и играли на ветру лёгкими волнами, то поднимаясь, то спадая ровными струйками вниз. Солнечные лучи пробегали по каждому её волоску, как бы давая понять и оценить, как самая маленькая деталь, штрих прекрасны и важны в этом мире. Её улыбка, которой она одарила его мимоходом, была прекрасна, и главное, что было в ней – это искренность, манящая и завораживающая искренность.
Находились они сейчас на постоялом дворе, которых было немало по всей стране ещё с незапамятных времён крестовых походов. Строили их раньше ближе к храмам и монастырям. В них трудились рабы, находящиеся в услужении у священников и настоятелей храмов. А в VIII веке Карл Великий, король франков, коронованный император «Священной Римской империи», в чьи земли входила Северная и Центральная Италия, приказал для отдыха паломников, которые со всей Европы шли в Вечный город через Италию, создать специальные дома, причём за счёт государства. Там для них были созданы хоть и минимальные, но сносные условия для отдыха по тем временам. Кроватей в них не было, и посетители располагались прямо на соломе в неотапливаемом помещении, но, имея крышу над головой и защиту от разбойников, они были, наверное, счастливы, хотя с гигиеной здесь было, конечно, ужасно, и люди справляли нужду где попало. Тут можно было воспользоваться услугами цирюльника и сапожника, а иногда и аббаты выделяли из своих запасов им фрукты и орехи.
   Через семь столетий, в XV веке, уже в государственных постоялых дворах хозяин заведения сам отвечал за вещи постояльца, это и стало гарантией безопасного ночлега, и они уже больше походили на гостиницы, где вам могли предложить номера разного уровня, на любой кошелёк, сносную еду и напитки, поэтому с мужьями начали путешествовать и жёны. Здесь также находились небольшие лавки с минимальным набором одежды, обуви и всяких товаров.
    Вот в такое место и попал наш герой.
    Зайдя внутрь гостиницы, пройдя через большой зал, который являлся также столовой. Поднявшись по лестнице на второй этаж, они подошли к двери комнаты, и распахнув её вошли. В комнате сидел мужчина, на стуле у окна, с ухоженной внешностью: он был побрит, причёсан, одет в чистую одежду, а перевязанная рука, обвитая шарфом, свисала у него на шее. Он явно ожидал их для серьёзного разговора. Окинув внимательным, изучающим взглядом Джузеппе, предложил ему сесть рядом на скамейку и, поблагодарив его в двух словах за спасение, спросил:
   – И как такой молодой юноша попал в эту шайку бандитов?
   Джузеппе чистосердечно всё рассказал, упуская подробности. Он голодал и в поисках лучшей жизни отправился в путь, но попал волей случая к разбойникам, о чём сильно сожалеет и до конца жизни будет замаливать свои грехи.
   Сеньор Антонио то ли верил всему этому, то ли нет, но, внимательно слушая юношу, чувствовал, что в его словах есть доля правды, да и на вид он не был похож на закоренелого преступника.
    – Ну что, молодой человек, мы с дочерью думали о вас, и я принял решение. Пока ты ещё никто, но можешь обрести в себе человека, встав на правильный путь и пройдя его достойно. Могу отблагодарить тебя прямо сейчас, дав тебе денег, тогда ты сам попытаешься начать новую жизнь, или поедешь с нами во Флоренцию и попробуешь стать моим подмастерьем. Нам нужны будут толковые люди в моей мастерской, производящей музыкальные инструменты.
   Джузеппе опешил от такого предложения, на которое никак не рассчитывал, решив уже, что раз его не повесят, то просто поблагодарят и, может быть, дав пару флоринов, отпустят восвояси. Глаза его заблестели, и он, не раздумывая ни секунды, сразу согласился поехать с ними.
   – Вот и ладненько!  – Джулия, выдели юноше десяток ливров, пусть купит в лавке себе что-нибудь из одежды – негоже ему в таком виде разгуливать здесь.
   – А вы, молодой человек, приведите себя в наилучший вид. Завтра с утра отъезжаем и волею Бога к вечеру будем на месте.
   Джузеппе, весь в восторженных чувствах, учтиво поблагодарив сеньора Антонио вышел из номера. А отец с дочерью стояли возле открытого окна, наблюдая за ним, и Антонио произнёс: – Мне кажется, из него будет толк в нашем деле. У него такие длинные, тонкие пальцы – они просто созданы для игры на музыкальных инструментах – а если ещё и слух присутствует.               
Глава 11.
Ранним утром Джузеппе вскочил ещё до восхода солнца, наверное, в глубине души опасаясь, что про него просто забудут и укатят прочь, даже не попрощавшись с ним. Поэтому он ещё с вечера помылся, побрился и в новом костюме, купленном накануне в лавке, с нетерпением ждал утра, не сомкнув даже глаз.
    Заспанный кучер вышел во двор, широко зевая и потирая глаза, тут же чуть не столкнулся лоб в лоб с юношей, который стоял возле двери.
    – Ты чего вскочил ни свет, ни заря? Сеньоры ещё спят, а я пойду потихоньку готовиться. Со мной пойдёшь или тут будешь стоять?
    – Пойдем, помогу, – ответил Джузеппе.
   Бернандино, осмотрев его с ног до головы, немного удивлённым взглядом сказал:
    – Ты в таком наряде измараешься. Ладно, без тебя справлюсь.
   Джузеппе остался дожидаться их во дворе. Спустя какое-то время дверь открылась, отец с дочерью показались на пороге. Юноша галантно подал руку девушке – так его мамма и паппа учили обращаться даже с сёстрами, помогая спуститься ей со скрипучих ступеней.  Джулия немного оторопела, пристально вглядываясь в юношу, который буквально за вечер сильно преобразился. Его немного волнистые волосы обрамляли узкое, правильное лицо с тонкими линиями губ, правильным носом и чётко выраженным подбородком. Чёрный длинный дорожный плащ, который он вчера недорого прикупил у нуждающегося путника, прекрасно сидел на нём, подчёркивая стройность его худощавой фигуры. Тёмно-карие, красивые глаза встретились с её взглядом, и девушка, немного вздрогнув и засмущавшись от неожиданности, потупила взгляд, быстро пройдя мимо, села в экипаж.
   Антонио тоже окинул юношу оценивающим взглядом, ничего не сказав, последовал за дочерью. Он инстинктивно почувствовал, что какая-то невидимая искра пролетела между молодыми людьми, и ему это явно не понравилось, но не подал вида. Пока тот не переступил грань, он ничего не собирался предпринимать, а только отметил это у себя в голове и, может, на какое-то мгновение уже пожалел, что пригласил юношу к себе в дом. Но если тот даст хоть малейший повод, его всегда можно выгнать вон, – подумал Антонио, и с обретенной душевной спокойностью уселся в экипаж, готовясь к дальней дороге.
   Кучер сидящий рядом Джузеппе хлестнул лошадей, и они тронулись в путь.
 Сразу за гостиницей показалась дорога, вымощенная булыжником, существовавшая здесь с незапамятных лет. Она была ровной и слегка приподнятой над поверхностью, чтобы с неё стекала дождевая вода, хотя уже отчётливо прослеживались ложбинки от сотен тысяч колёс, проехавших по ней, но всё так же была прочна и надёжна и прослужит явно ещё не одно столетие.
   Вдоль таких дорог в Римской империи несколько веков назад строились склады и почтовые станции. Последние размещались через каждые 10–15 км, чтобы гонец мог на ней сменить лошадь и быстро домчать донесение до адресата. А через каждые 30–50 км располагалась большая станция, на которой можно было отдохнуть и выспаться. На перекрёстках устанавливались каменные указатели, на которых писали расстояние до ближайшего населённого пункта. На этом же камне высотой до трёх метров высекали имя императора, в чьи годы правления он был установлен.  Иногда для особо важных военных направлений параллельно с основной дорогой проходил ещё один путь, специально для всадников, но тут его не наблюдалось.
   Римляне придавали большое значение дорогам, и на самую первую, ещё в IV веке до нашей эры, длиной 200 км был потрачен, наверное, бюджет всего города, и уже в 20 году до н. э. Октавиан Август установил в Риме "Золотой мильный камень" – "нулевой километр"– главную точку отсчёта для любых расстояний от него. Это была позолоченная бронзовая колонна, и на неё нанесли названия основных городов Римской империи с расстояниями до них.
   Карты дорог чертили на специальных свитках – итинерариях. На них содержалась информация о длине участка дороги, о расстоянии между городами, а также описание препятствий на пути. Трём римским географам, властью Юлия Цезаря и Марка Антония, было поручено составить итинерарий для всех римских дорог. Они трудились более четверти века, а результат своих трудов выгравировали на каменной плите громадных размеров и выставили в Риме возле Пантеона, а потом ещё долгое время дополняли и удлиняли его.
   Так что заблудиться в Италии даже в те времена было довольно трудно, если только путник не решал съехать немного в сторону и, как казалось ему, срезать путь. Все центральные дороги вели в Рим или из него в Милан, Геную, Неаполь или Флоренцию.
 Джузеппе, гордо сидел впереди и с интересом рассматривал всё вокруг, наслаждаясь тёплыми лучами солнца, лёгкий ветерок обдувал его, а всё самое страшное казалось было уже позади. Вокруг него звучали тысячи разных звуков: жужжание шинелей, скрип повозки, стук подков лошадей о булыжную мостовую - всё это сливалось в его голове в единую прекрасную музыку, доставляя ему истинное наслаждение.
   Чем ближе к городу, тем всё чаще встречались повозки, экипажи или просто путники, идущие в разные направления по своим очень важным и нужным делам. Были и очень измождённые люди, которые, бросив свои дома и родные места из-за голода, устремились в большие города, ища лучшей жизни и прося милостыню на каждом шагу, но им мало кто чем-то помогал. У многих из проезжающих здесь было положение ненамного лучше, чем у них самих.
   К вечеру путники измученные жарой и надоедливой пылью, проникающей куда только можно, вечно трясущейся повозкой с её скрипучими колёсами, наконец-то добрались до города. Экипаж остановился на холме, откуда открывался живописный вид на всю округу, и все вышли из него, любуясь увиденным.
   Внизу протекала река Арно, которая, покинув Апеннинские горы и резко сменив северное направление на западное, медленно и величественно протекала по краю Флоренции, разделяя её на две части, а несколько каменных мостов, перекинутых через неё, соединяли её снова.
    Левый берег был холмистый, утопающий в зелени, правый – весь застроенный, прилегающий к центру города. Невероятных размеров купол главного собора, словно гигантский небесный свод, величественно возвышался над городом, он даже отсюда завораживал взгляд, игрой разноцветных цветов наружной отделки. Мощные сторожевые башни, дома, большие и малые, укрытые красной черепицей, дворцы вдалеке притягивали к себе восхищённые взоры, а вокруг города простирались живописные холмы и возвышенности. И всё это уже окутывает золотисто-розовым светом заходящего солнца, создавая поистине волшебную картину всего этого великолепия. В душе у Джузеппе что-то затрепетало, ведь юноша даже представить себе не мог, что бывают такие большие и красивые города. Широко раскрытыми глазами он созерцал всё вокруг, дыхание его замерло и биение сердце затихло.
   Антонио, стоящий рядом, произнёс:
    – Теперь это наш дом, и, с Божьей помощью, приложив все усилия, мы останемся тут жить навсегда.
   Солнце покатилось под гору, и все, разместившись на своих местах, последовали в след за ним. Флоренция начала погружаться в розовые сумерки, гостеприимно встречая их на пороге, и экипаж, спустившись с пригорка, растворился в маленьких улочках города среди десятков таких же экипажей, повозок и сотен людей, снующих повсюду.
    Кучер, по одному только ему известным приметам, среди сотен домов, площадей и скверов, сильно ругаясь непонятно на кого, с трудом отыскал дом, к которому они направлялись. Привязав лошадей, Бернардино с Джузеппе сняли тяжёлые сундуки и занесли их в дом на второй этаж, где располагались две маленькие спальни с деревянными кроватями и небольшой зал с камином, что было большой редкостью в те времена. Антонио был здесь ранее, подыскивая подходящее помещение, и многое подготовил к приезду. Кое-какая мебель, круглый большой стол, стулья и лавка – уже ждали своих новых хозяев.
    Антонио давно овдовел, и живя со своей дочерью в небольшом городке, как любой отец, мечтал о счастливом будущем для нее. Но, проживая там, он чувствовал, что ему не хватает чего-то главного – раскрытия всего своего потенциала. Желание разбогатеть, прославиться и удачно выдать дочь замуж подтолкнуло его переехать в этот город, который славился небывалыми возможностями для всех своих жителей и личным успехом для каждого, кто готов трудиться не покладая рук. Поэтому Антонио принял решение, что именно здесь расположится его мастерская по изготовлению музыкальных инструментов, производством которых его семья занималась уже много веков.
Во Флоренции в те времена было много ценителей красоты и всего самого изысканного. Здесь было больше резчиков по дереву, портных, ювелиров, чем мясников и сыроваров. И под покровительством правителя столицы Тосканы Лоренцо Великолепного (Медичи) город стремительно расширялся, процветал и начинал приобретать совершенно другой облик, давая дорогу всему новому, изящному и утончённому. Лоренцо, наверное, и был основателем, пожалуй, самой красивой эпохи в истории человечества, которая, возможно, ближе всего подошла к Абсолюту прекрасного – эпоха Возрождения. Но люди, которые жили в то время, ничего не слышали про неё и даже не догадывались, в какое время они живут, а просто жили, со своими радостями и бедами, которых было ничуть не меньше, чем в какое-то другое столетие.
   Деревянные и кирпичные дома в городе сменялись на здания из тёсаного камня живого и тёплого оттенка, и каждая богатая семья уже имела собственный дворец, всё кругом преображалось, озеленялось, придавая городу неповторимый, изысканный шарм. Но за прекрасным фасадом, словно за плотной завесой, скрывалась и другая сторона медали: настоящее торжество похоти и порока, зловеще окутавшее собой весь город. "Веселись, пей, гуляй и не отказывайся от секса с красивыми женщинами. Когда ты будешь старым, а потом умрёшь, такого шанса больше у тебя не будет!» – вот таким, был девиз большей части мужского населения.
    Джузеппе и Бернардино, откланявшись и пожелав спокойной ночи сеньору и сеньорите, спустились вниз, на первый этаж, в мастерскую. Разложив свои вещи и осмотревшись, немного перекусив, устроились они кое-как на ночлег. И, засыпая, думали каждый о своём. Бернардино – о том, как и где дальше держать лошадей, а Джузеппе – мечтал о будущем, полном тайн и возможностей. Переезд во Флоренцию означал для него прощание со свободой, жизнью на ферме, в единении с природой, в состоянии почти первобытного дикаря. Теперь уже никогда не будет поблизости матери, которая приголубит его, отца, который подставит крепкое мужское плечо в трудную минуту, любящих сестёр.  И юноша чётко решил для себя, что во что бы то ни стало во всём сам добьётся успеха.
   Шёл 1490 год.
Глава 12.
В те времена город был поделён словно невидимыми границами. Для состоятельных и прочих слоёв общества. Богатые кварталы с роскошными дворцами и домами зажиточных горожан разных сословий утопали в зелени как внутри, так и снаружи. Время тут текло неторопливо, не так, как в соседних районах, где все куда-то вечно спешили и ничего не успевали. Здесь же люди неспешно прохаживались по каменным мостовым, обмениваясь любезными улыбками, вели светские беседы – они всего достигли в своей жизни и теперь просто жили, радуясь ей. Даже воздух здесь носил особую окраску. Конечно, в те времена пахло не лучшим образом везде, и уж точно не розами, но нюансы были. Где-то зловоние было отвратительным, где-то – несильным, а здесь ощущался лишь слегка несвежий, но легкий неприятный привкус, приносимый ветром из других районов города. Чтобы пережить эти неловкие моменты, дамы брезгливо прикрывали носик платочком и, словно защищаясь от удушья, слегка распыляли духи вокруг себя, пытаясь сократить время вдыхания воздуха. 
    Постепенно зажиточные кварталы переходили в улицы ремесленников, где, разумеется, всё было уже совсем не так – попроще, и к разным запахам здесь относились спокойно. Знатные и обеспеченные люди здесь бывали нечасто, как и жители других районов, редко наведывались к ним без особой нужды.
  Почти все мастерские располагались прямо на мостовой, поскольку помещения были тесными и в них едва помещались все необходимые инструменты. На улицах, вальяжно расположившись на лавочках с монетами, людей ждали менялы, нотариусы, составляли акты, весь день крутились в заботах сапожники, кузнецы, цирюльники, портные, старьевщики – все были заняты делом с утра до самого вечера.
   Улица для жителей была равна жизни. Здесь работали, обсуждали политику и деловые вопросы, здесь жили в буквальном смысле этого слова.  А после тяжёлого рабочего дня на этом же месте опять собирались, чтобы пообщаться и обсудить насущные проблемы и последние сплетни в городе.
   Названия улиц передавали атмосферу района. Например, на виа делла Сальвия продавали шалфей и другие травы. Специальностью другого квартала была керамика, где делали небольшие кастрюли и торговали тазами и разной посудой. Следующий район был буквально пропитан запахом краски, тут повсюду слышался скрип перьев, подписывающих договоры на покупку шёлка и парчи.
  Мясные же лавки перенесли со всего города подальше от знатных особняков и административных зданий. Торговать парной телятиной или куриными мозгами можно было только на Старом мосту, и все отходы выбрасывались тут же в реку, чтобы она отправила их подальше за пределы города. Это место было, наверное, самым зловонным во всей Флоренции, не считая центрального рынка. На мосту с самого утра велась оживлённая торговля, и, наверное, тут, и родилось впервые понятие «банкротство». Если торговец, взявший деньги под проценты, не мог вернуть долги, присылали специальный вооружённый отряд стражи, который ломал его прилавки и все товары выбрасывал в реку, а самого виновника отводил в тюрьму. Так что долги всегда пытались отдавать вовремя, во избежание тяжёлых последствий.
   Антонио поселился на краю ремесленного квартала, который плавно переходил в элегантный центр, и Джузеппе, выйдя из дома, пройдя немного на север по виа Кальцайоли, попал совсем в другой мир. Он с интересом разглядывал всё вокруг, оказавшись возле главного собора города. Размер его был просто колоссальным, и юноша, рассматривал нарядную облицовку фасада из цветного мрамора, витражные окна, мозаику и фрески, резные двери и барельефы. И, поднимая голову всё выше, остановил свой взгляд на потрясающем куполе, который очаровал его, он долго стоял, затаив дыхание. Перекрестившись, Джузеппе вошёл в храм. Пространство внутри впечатлило его ещё больше, чем снаружи. Высочайшие своды пролётов с незначительным количеством опор создавали впечатление парящего над его головой свода. Джузеппе просто растворился в нём и от этого почувствовал себя таким крохотным в этом огромном мире величия. Ему стало как-то не по себе, он, ещё раз перекрестившись, быстро вышел на улицу и ещё долго не мог прийти в себя от увиденного, какое-то время просто стоял рядом, медленно приходя в себя.
   Рядом с собором располагался небольшой храм с тремя входами со всех сторон. Обходя его вокруг, юноша вдруг замер. То, что он увидел, просто не поддавалось описанию. Прекрасные бронзовые двери были не просто входом, а захватывающим дух воплощением божественного великолепия. Украшенные изящными барельефами, они сверкали и переливались в лучах солнца, и казалось, что были сделаны из чистейшего золота. От них невозможно было отвести взгляд. Они были так прекрасны, что подошли бы для дверей рая, – подумал Джузеппе. Юноша даже не догадывался, что у мастера, сотворившего это чудо, на это ушла вся его жизнь.
  Собираясь идти дальше, он вдруг заметил, что в колокольне, примыкающей к главному храму, приоткрыта дверь, и, осторожно заглянув туда, зашёл внутрь. Вверх вела узкая лестница, и, не удержавшись от интереса посмотреть, что там наверху, пошёл по ступенькам. "Раз, два, три… – считал их, поднимаясь всё выше, – 400».  Вид на город с высоты птичьего полёта открылся оттуда: башни, монастыри, дома с красными черепичными крышами, улицы и переулки, проходя по которым, видишь только тонкую полоску неба.  Всё было как на ладони, а вокруг города холмы, уходящие вдаль и скрывающиеся где-то за горизонтом. Флоренция, как ты прекрасна! И есть ли город красивей тебя? – восторгался он.
Налюбовавшись увиденным, Джузеппе спустился и, пройдя мимо нескольких зданий, вышел на площадь. Она была, по его ощущениям, едва ли меньше всей его родной деревни, и он замер, поражённый её масштабами.
    – Посторонись! - вскрикнул кучер, вылетевший из-за угла и еле успел остановить лошадей перед юношей.
    – Куда тебя черти несут? Чуть не раздавил тебя! - закричал тот, попытавшись даже замахнуться на него хлыстом.
   В тот же миг вокруг собралась толпа.
   Одни с гневом ругали кучера и проклинали все экипажи и повозки, другие же юношу, который чуть ли не сам прыгнул под колёса.
   Джузеппе молча стоял, не зная, что делать.
   – Да разве это лошади? Кто-то кричал. – Смотрите, какие измождённые! Еле телегу волокут. Да кого они могут задавить? Их хозяин совсем не кормит.
    – Это почему не кормлю? - возмутился сидящий на телеге толстый мужик.
    – Да видно по твоему животу. Сам, наверное, всё съедаешь за них…
   И все присутствующие дружно заржали.
    – А посмотрите, какие колёса у телеги – ужас, она вот-вот вся развалится.
    – Да как-же это? Что вы говорите? Стучал по колесам, соскочив с повозки возничий.
    – Смотрите, люди. Какие крепкие. Наговор это.
   Снова бурный смех вокруг.
   И только заканчивалось одно бурное обсуждение, как сразу начиналось другое. И все давно уже забыли, с чего тут всё началось.
    – Я, наверное, пойду, - сказал Джузеппе, словно спрашивая разрешения у кого-то.
    – Давай проваливай и не кидайся мне больше под колёса! - рявкнул возничий.
    – Да, я вроде... - что-то хотел сказать юноша. Но передумал и быстро затерялся в толпе.   
   На площади общественная жизнь Флоренции бурной рекой протекала из года в год, из столетия в столетие. Здесь в то время люди слушали решения правительства и сами активно принимали участие в обсуждении вопросов повседневной жизни. Это было излюбленное место для прогулок как знати, так и простого люда – сюда в первую очередь попадали все последние новости и последние сплетни, темпераментно обсуждались и тут же разносились по всему городу.  Всё вокруг было пестро и шумно, площадь бурлила людьми, красивыми и некрасивыми, модными и старомодными, высокими и низкими, сотнями бродящих туда-сюда. Повсюду громкие голоса, смех и крики детей, снующих повсюду, и не смолкающий ни на минуту гул, такой, что у Джузеппе заложило в ушах, и закружилась голова. Все были такие разные – но все вместе они сливались в одно единое целое, словно в огромный улей. И можно было точно сказать, что именно на этом месте бьётся сердце всего города. 
    Ларьки мелких торговцев, зазывающих что-то купить, располагались в хаотичном порядке, и юноша, с интересом прохаживаясь между ними, рассматривал продаваемые здесь колбасы и сыры, приготовленные разным способом, конфитюры, мармелад и даже овощные консервы.
   Купив немного еды, Джузеппе присел на ступеньку здания, и с аппетитом поглощая только что купленное, с неподдельным интересом рассматривая людей и всю площадь.
   Вот какая-то женщина позвала своего мальчугана, заигравшегося с ребятами, и немного шлёпнула его по заднице, чтобы не шалил. Это – Микеланджело, которого скоро узнает весь мир, а сейчас это просто хулиганистый подросток.  Вот мужчина, идущий по площади, погружённый в собственные мысли, – это Сандро Боттичелли, уже очень известный художник в кругу ценителей прекрасного, но на него никто не обращает внимания, так как люди в те времена по музеям не ходили, и толп туристов, с открытыми ртами слушающих экскурсовода, нигде не наблюдалось.
   Немного постояв и о чём-то задумавшись, Боттичелли даже не заметил, как к нему подошёл Леонардо, тот самый, да Винчи и, учтиво поприветствовав его, пошёл дальше.
Сейчас это трудно себе даже представить, но все они жили в этом городе в то самое время, и на вопрос, почему именно во Флоренции и её окрестностях родилось такое количество гениальных художников и скульпторов за такой короткий промежуток времен. Вряд ли кто-то, сможет дать вам вразумительный ответ и по сей день.
   Джузеппе разумеется, никого из них не знал, но ему было хорошо находиться здесь, сидеть, ничего не делать и ни о чём не думать, просто ощущая себя частью окружающего его мира. И вдруг он почувствовал себя каким-то маленьким-маленьким винтиком огромного механизма, двигающего тут всё вокруг, и от этого чувства ему стало так хорошо на душе, что он невольно растёкся в улыбке блаженства.
   Находясь на площади, и наблюдая за всем происходящим на ней, он даже не догадывался, что на этом самом месте 1000 лет назад находился амфитеатр на 20 000 зрителей. Он был не только местом для зрелищных боёв диких животных и гладиаторов, но и местом казни.
   Но начиная с ІV века, в Римской империи всё реже и реже устраивали гладиаторские бои. Ведь, по сути, это убийство, что в корне противоречит христианскому учению, и амфитеатр пришёл в запустение, с годами ветшая. В нём уже устраивали себе жильё местные бездомные, установив лёгкие перегородки внутри, а также селились непотребные женщины. И выли ночами, как волчицы, на свой голос в темноте зазывали мужчин.
    Прошло по меркам истории немного времени, и потихоньку вся империя, напоминая амфитеатр, стала разваливаться. А после сокрушительного разгрома и разграбления Рима вандалами в 476 году н. э.  она совсем ослабла, хотя из последних сил ещё много последующих лет пыталась удержать свои рубежи от вторжения гуннов, аваров, аланов, баваров, готов - которые устремились сюда за лёгкой добычей. Пока её окончательно в 562 году почти всю не захватили Лангобарды. Устроив на её территории своё варварское Лангобардское королевство. 200 лет они правили здесь и охраняли уже свои земли от вторжения славян и византийцев. Но и их самих, спустя время, в дребезги разбили франки.
   Стоп! Что-то уже в голове закружилось от всяких этих событий, которые к нашей истории совсем не относятся.
   Одним словом – несчастная Италия. Сколько столетий пройдёт, пока обретёшь ты свою независимость? Но вернёмся к нашему рассказу и к нашему городу, чья история интересует непосредственно нас.
   Тут всё просто.
   В 542 году король остготов Тотила вторгся в страну, двигая своё огромное войско на Рим. Но Рим не был его главной целью – Флоренция, вот куда он стремился нанести свой главный удар.  Его личная ненависть к городу была велика, ведь годами раньше, под его стенами, так и не взяв его, погиб его дядя – король Ильдибада. И он шёл сюда, объятый злобой и ненавистью. Поклявшись отомстить, взять город любой ценой, уничтожить всех до единого и сжечь всё до тла.
   И Флоренция пала.
   Поднявшись на ближайшую гору, он с ликованием наблюдал за пылающим городом.  Здесь, на возвышенности, в древности находился город Фьезоле, отъявленный противник Рима. Тотила водрузил там свои знамёна, раскинул шатры и палатки, повелел отстроить его заново. Объявив, что все желающие фьезоланцы могут свободно и беспрепятственно вернуться туда, если принесут клятву быть врагами римлян навеки, чтобы Флоренция никогда не поднялась из пепла. И цветущая, очаровательная Флоренция, которую даже называли маленьким Римом, канула в Лету, стоя в руинах и зарастая травой и кустарником, превращаясь в город призраков.  И только спустя века, она, как птица феникс, восстанет и вновь оживёт.
   Но это было так давно, что наверняка и местные жители не знали эту историю. А просто жили сегодняшним днём и были, наверное, счастливы, что живут в таком прекрасном городе, где можно было легко заработать, а значит, пожить хоть немного в своё удовольствие, а не экономить каждый сольдо или лиру, а праздников и карнавалов тогда во Флоренции было достаточно. Они проходили красочно и весело, и тогда весь город гулял, веселился по несколько дней.
   Налюбовавшись всем увиденным, немного поблуждав по незнакомым улицам, Джузеппе вернулся в мастерскую. Бернардино готовил всё для начала работы, даже не заметив его появления, и юноша сразу включился в процесс, выполняя все его поручения. Скоро и Антонио с дочерью вернулись с прогулки, вернее, из похода по магазинам, и девушка сразу уединилась в своей комнате, примеряя наряды. Тот, вздохнув с облегчением, тут же зашёл в мастерскую проверить, как идут дела.
    – Всё практически готово, мастер, – сказал Бернардино. – Ждём материал, и можно приступать.
    – Ну что ж, хорошо. Завтра и начнём. И уже собирался уходить, как его дочь показалась в дверях, такая красивая и счастливая, одетая в новое платье. Ей так не терпелось показать его всем, что она, как бы вникая в процесс, внимательно рассматривая всё вокруг, прошлась между столами, потрогала всё и, поймав пару восхищённых взглядов, счастливо удалилась восвояси. Антонио внимательно посмотрел на Джузеппе, но юноша не подал ни малейшего повода для его беспокойства, и отец, немного успокоившись, вышел вслед за дочерью.
   На следующий день повозка привезла древесину, и процесс пошёл.
   Мастер сам, засучив рукава, приступил к работе. Бернардино помогал ему, а Джузеппе смотрел, внимательно всё изучал, иногда задавал вопросы, и потихоньку влился в работу.  Несколько дней подряд, когда все ложились спать, юноша, уже вникнув во всё, сам строгал и пилил, иногда так увлекался, что не замечал, как пролетала ночь.
    Антонио был удивлён, как Джузеппе быстро познаёт азы производства. На что у Бернардино ушли месяцы, Джузеппе освоил за дни. Он гладил дерево, прислушивался к его звуку, нежно строгал, ощущая каждую нотку его деревянного голоса, чувствуя, какую мелодию оно может издать уже в готовом виде. И его работа превзошла все ожидания мастера. Инструмент словно ожил, запел, и Антонио был очень доволен своим подмастерьем.
    – Да, Джузеппе, из тебя будет толк однозначно. Скоро я тебе покажу что-то особенное – моё детище, которого ещё не видел никто.  Над ним он трудился сам, никого не подпускал к нему.
    – И что же это будет, мастер?
    – Увидишь, скоро увидишь, – ответил Антонио и продолжил работу.
    А вот Джулия уже совсем заскучала, проводя всё время в доме. Она то спускалась вниз в мастерскую, то проводила время с кухаркой на кухне, изредка выбиралась с ней в город на рынок. Приходя оттуда, девушка сразу шла переодеваться, пропахнув таким ароматом, что выветрить его ещё долго не представлялось возможным. Но и этим прогулкам была очень рада. Ведь в те времена девушке считалось неприличным одной гулять по городу, и все отцы, как только дочерям исполнялось 14–15 лет, закрывали их в доме, готовя к замужеству, и за милю не подпускали к ним кавалеров, пока лично не убеждались в искренности их чувств. Хотя сами ждали праздников, которые, к счастью проходили частенько, куда они выводили своих ненаглядных дочурок, мечтая побыстрее сбыть их с рук. 
   Встречая знакомых и их знакомых с сыновьями, отцы внимательно рассматривали их и, если кавалер казался достойным их дочери, знакомились с родителями юноши ближе, и обо всём договорившись с ними, сразу готовились к свадьбе. Так что для молодых девушек это было целое испытание и мучительные годы взаперти, поэтому они очень хотели быстрее выйти замуж, и, разумеется, выйти за богатого, чтобы ни в чём не нуждаться, если они, конечно, хоть чем-то выделялись среди своих сверстниц: положением в обществе или красотой.
   Но ожидание могло длиться годами.
   Молодым юношам тоже было нелегко найти свою единственную, и познакомиться с ней поближе, ведь через закрытые ставни домов это было очень непросто. Причем они прекрасно понимали, что мало было добиться руки очаровательной девушки – нужно было после свадьбы её достойно содержать, на что нужны были немалые деньги. Поэтому изначально быстро разбирали тех, кто попроще, не очень красивых, без особых претензий. А остальным мальчикам, которым ещё не так повезло, а тестостерон уже зашкаливал в их юных телах, оставалось одно – гомосексуализм. Который в молодёжной среде активно процветал в чистейшем его виде, и даже в церквях уже давно известный священник Бернардино Сиенский, читая проповеди, говорил.
   – Роскошь и дороговизна – вот корни зла. Одеваясь роскошно и дорого и следуя моде, женщины отвращают мужчин от семейных уз, ведь, соединившись с такой дамой, он должен будет тратить на неё целое состояние. И потому мужчины воздерживаются от брака, ведут холостой образ жизни и засматриваются на юношей, не столь требовательных, к счастью, не могущих стать обременительными жёнами. Мода происходит от лукавого и во все времена потворствует порокам человеческим.
Глава 13.
Джулия не была исключением из правил и очень мечтала выйти замуж, и в этом большом, красивом городе, гулять по улицам и набережной с мужем, сидеть в скверах на лавочке, посещать званые ужины и, конечно, ходить с ним по магазинам. А как же ей хотелось заняться любовью, неистовым сексом, про который она ещё ничего не знала, но её тело уже всё трепетало и дрожало только от одной мысли об этом, и оно умоляло её – сделайте это со мной скорее!
   Ей очень нравился Джузеппе. Она частенько наблюдала за тем, как он вдохновенно работает, что-то иногда спрашивала так, для вида, и стояла возле него, любуясь его волосами, руками, глазами, иногда встречающимися с ней взглядом. Стоя вблизи, она ощущала запах его молодого, немного вспотевшего тела, который сильно будоражил её кровь, и, как бы нечаянно дотронувшись до него, сама вспыхивала, как спичка, ярким огнём, и тут же, смущаясь, прятала взгляд. В эти мгновения он тоже робко краснел, чувствуя всем телом трогательную прелесть в её прекрасных чертах, в её нерешительных, замедленных движениях. Руки его тряслись от волнения, сердце стучало быстрей, и им овладевала смутная тоска какого-то тревожного ожидания.
   Девушка прекрасно понимала, что юноша, подобранный на дороге, никогда не сможет быть её мужем – папенька точно будет против. Поэтому она хоть и оказывала ему небольшие знаки внимания, но ничего лишнего себе не позволяла. Но навязчивая мысль о нём стала преследовать её везде и всегда, разгораясь в сердце пожаром. Она и сама не знала, что с этим делать, и то смущенно глядя на него краснела, то как-то неуклюже смеялась, что-то говоря, невпопад, а в какие-то моменты просто пылала и была готова кинуться в его объятия, и пусть весь мир с его правилами летит к чёрту... В эти минуты ей самой становилось страшно, она быстро уходила к себе в комнату и потом долго приходила в себя, не понимая, что с ней происходит.
   Отец на прогулках с дочерью по городу частенько замечал похотливое выражение глаз молодых людей, но, окинув их строгим взглядом, сразу отсекал саму попытку познакомиться с ней, мечтая о ком-то более достойном, по его мнению. Он, конечно, переживал за дочь, но выдать её за кого попало был совсем не готов.
    Но богатые и достойные искали себе жён и мужей в своём узком кругу богатых и достойных. Так что ему очень хотелось быстрее разбогатеть, купить себе дом в лучшем квартале, нежели тот, где они сейчас проживают, и попасть в их пусть и не самое высшее общество. Поэтому он рьяно трудился вместе со всеми и, изготовив первую небольшую партию инструментов, немного волновался, но их очень быстро все раскупили. Это сильно воодушевило Антонио, который почувствовал такой приток жизненных сил и энергии, что с удвоенной силой взялся за дело, проводя в мастерской всё своё время, чтобы добиться успеха, к которому он шёл всю свою жизнь... И это была лишь прелюдия к славе, так как очень скоро он мог удивить и поразить всех чем-то совсем новым и необычным.
Наконец-то, закончив своё детище, над которым трудился долгие дни и недели, трепетно скрываемое от глаз даже своих подмастерьев и дочери. Оставшись довольным собой, Антонио решился представить своё творение.  Усадив всех во дворике за домом, вынес его, как новорождённого ребенка, нежно держа на руках, и аккуратно положил на мягкую скатерть на всеобщее обозрение, с волнением в сердце, ожидая чего-то.
   Ничего подобного никто никогда не видел. Дочь и присутствующие внимательно рассматривали инструмент, а Антонио, затаив дыхание, ждал, что они скажут. Но что было сказать, если никто даже не понимал, что это. Инструмент напоминал бабочку очень большого размера с длинным грифом и несколькими струнами – намного больше лютни.
    – Что это? – спросил Джузеппе.
    – Это совсем не похожий ни на что инструмент, и назвал его я - виола. Он очень напомнил мне фиалку, такого нежно-фиолетового цвета.
   Взяв её в руки и присев на лавочку, Антонио зажал её между ног и нежно провёл смычком по струнам. Необычайно сладкий, бархатисто-мягкий звук полился из неё. Антонио играл, блаженно закрыв глаза, как будто улетев в себе куда-то далеко-далеко, а когда остановился, все молчали, пока не пришли в себя от услышанного.
    – Этот инструмент прославит тебя, паппа, – наконец, вымолвила дочь.
   Джузеппе с Бернардино, сильно впечатлённые, не знали, что и сказать. Они просто пожали руку мастеру – и этим было всё сказано.
   Антонио был счастлив, и работа закипела. Весь внутренний двор был превращён в склад, места внутри уже не хватало, и мастерская потихоньку стала перемещаться на улицу, и люди, проходящие мимо, останавливались и с интересом смотрели на происходящее.
   Джузеппе же, который ночами напролёт осваивал инструмент, и совершенствовал технику игры на нём, придумывал всё новые и новые мелодии которые молниеносно откладывались у него в голове. Он представлял себе то дуновение ветра и шелест листвы, то журчание ручейка в солнечный весенний день, то холодный северный ветер, гонящий пурпурные тучи. И тут же его виртуозные пальцы, скользящие по узкому грифу, переносили всё в музыку, и этих мелодий стало так много, что он попробовал их записать.
   Ноты были, правда, изобретены ещё до него, тоже в Италии монахом Гвидо Аретинским.  Каждую из них он назвал по первому слогу в строчках гимна св.Иоанну, где каждая строка этого гимна исполняется на тон выше предыдущей. UT dueant laxis, RE sonare fibris и так далее… Джузеппе был знаком с ними, но ему уже их не хватало.
   Он взял листок бумаги и долго смотрел на него. Начертив какие-то линии, расставил на них точки, крючки и какие-то одному ему понятные знаки, видя в каждом из них собственный звук, сочетание звуков – складывающихся в одну чудную мелодию.               
   Оставшись довольный собой, утром показал всё Антонио.
    – Да это же просто гениально! – воскликнул тот. – Насколько всё понятно. – Ты не перестаёшь меня удивлять.
   Наконец, вся технология производства инструмента была доведена до совершенства, и Антонио решил показать своё творение людям.
   И вот в один прекрасный солнечный день, одевшись в лучшие одежды, сильно нервничая и переживая, помолившись, они вдвоём вышли на улицу, поставили стулья и, взглянув друг на друга, заиграли. Люди, проходящие мимо, останавливались уже никуда не спеша, и скоро заполнили собой всю улицу, слушая музыку, удивляясь невиданному до того времени инструменту и его мягкому, протяжному звуку.
   Джулия, сидевшая возле окна своей комнаты на втором этаже, зачарованно смотрела на юношу, пытаясь при отце за маской отрицания чувств не подавать вида, как он нравится ей. Никто не представлял, что творится у неё на душе – а там костры любви уже пылали с перебоями на душевные ливни слёз.  Длинные тонкие пальцы юноши скользили по грифу, то с силой прижимая струны, то нежно лаская их, то виртуозно немного подёргивая, и она уже представляла себе, как его руки так же нежное гладят её податливое тело, скользя по нему всё ниже и ниже. И так возбудившись от представленного, прилегла на кровать, лаская себя, где только можно, и под звуки очаровательной музыки в сладком оргазме задрожала всем телом и вскрикнула в унисон с концовкой мелодии. Долго ещё лежала она, медленно приходя в себя – тихо плача в подушку.
   Народ на улице стал понемногу расходиться, а местный священник, случайно проходивший мимо, был так впечатлён их игрой и звучанием инструмента, что после окончания дивной мелодии подошёл к ним, восторженно поздравил обоих и пригласил в свою церковь сыграть на воскресной проповеди. Антонио, поклонившись и поблагодарив его, сразу согласился.
    – Джузеппе, мальчик мой, нас ждёт светлое будущее! – воскликнул он и крепко, по-отцовски обнял.
Через несколько дней они с Джузеппе пошли в храм и, присев на заранее заготовленные им стулья, заиграли. Под сводами церкви инструмент ожил и запел, и его мягкий, приглушённый тембр, необыкновенно нежный, заполнил своды храма. Люди слушали их, погружались в какое-то блаженное состояние лёгкости и очарования на долгое время. И когда они перестали играть, в церкви воцарилась полнейшая тишина – многие просто ещё не пришли в себя от услышанного. Джузеппе с Антонио, затаив дыхание, смотрели по сторонам, не зная, что ожидать. Но вот эйфория от услышанного стала проходить, и неожиданно многие стали вставать, аплодируя им. Антонио весь светился от счастья, кланяясь вместе с Джузеппе, и сердца громко стучали у них в груди, рвались на простор. Хотелось просто летать и сделать что-то ещё более необыкновенное, и чудесные мысли, от которых захватывало дух, теснились в их головах.
    После к ним подошёл один из уважаемых людей города и произнёс:
    – Это достойный инструмент, я хочу показать его светскому обществу и готов у вас его приобрести.
   С этого дня жизнь Антонио резко изменилась. Его уже приглашали к себе в дома очень состоятельные люди –– удивить знакомых и послушать необычный инструмент. От заказов не было отбоя –  желающих раньше всех заполучить такую диковинку, даже если и вовсе не умевших играть, было предостаточно и поэтому платили любые деньги, чтобы быть первыми, у кого инструмент появится в доме.
   Дела Антонио набирали оборот, и работа кипела и ночью, и днём.
Джузеппе стал у всех нарасхват. Многие обеспеченные семьи приглашали на званые вечера, поиграть для всех присутствующих, а некоторые нанимали его репетитором уроков музыки для своих детей.
   В те времена во Флоренции уже существовали школы и университеты, открытые ещё в 1321 году, может, и не такие стародавние, как в соседней Болонье, распахнувшие свои двери в 1158 году, но качество обучения в них было на высшем уровне. Кроме того, и домашние педагоги давали частные уроки пения, танцев и фехтования для юношей.
   Джузеппе был сильно удивлён, сколько денег тратили люди на образование своих детей – уже семь из десяти молодых людей в городе умели читать и писать, а первый книжный магазин в городе, выпускающий собственную продукцию, привлекал немало народу к себе. Здесь всегда было людно, и книг не хватало на всех.
   Юноша давал концерты в церквях, на бесконечных праздниках и карнавалах, которые не прекращались в этом городе никогда, и стал неплохо зарабатывать, искренне благодарил своего наставника и делился с ним с немалыми гонорарами. Антонио был очень доволен и всё больше и больше проникался какой-то отцовской любовью к нему, чувствуя в нём огромный потенциал. Он и сам иногда заслушивался его игрой на виоле, не понимая, как тот так быстро всему научился, и подсознательно чувствовал, что Джузеппе уже превосходит во всём его самого... Но это была не чёрная зависть, а, наоборот, радость за мальчика, как за собственного сына, которого так не хватало ему.
   Он видел, что между юношей и его дочерью возникла какая-то невидимая, чуть уловимая связь и взаимная симпатия, которую они тщательно пытались скрывать. Но разве можно скрыть чувства в мимолётных взглядах и нежном голосе дочери при виде Джузеппе? И у юноши тоже щемило сердце при виде её. Но как бы он ни желал её, но не мог оскорбить её отца, который приютил его, научил всему, что знал сам, и вывел его в люди. А Антонио, как бы хорошо ни относился к нему, понимал, что тот ей не ровня. Отец уже имея заслуженный успех в обществе, частенько брал Джулию с собой на званые ужины и пытался присмотреть ей там достойную партию. Джузеппе не оставалось ничего, кроме томных взглядов, украдкой брошенных в её сторону, и ответных вздохов с её стороны.
   Джузеппе был без ума от Джулии и видел, что и он нравится ей, но прекрасно понимал, что вряд ли когда-нибудь её отец даст согласие на их брак, и переступив через самого себя, снял комнату по соседству, чтобы не бросать тень на доброе имя девушки. Теперь он больше времени стал проводить у себя, пробуя все новые техники игры на виоле, и уже дошёл до вершины совершенства, стирая пальцы рук в кровь. Но засыпая под утро в одиночестве, нежный голос девушки постоянно звучал в его голове. Она манила его, притягивала, словно невидимая сила, и он ночами во сне целовал её руки, губы и уже начинал целовать всю, но в этот момент просыпался, покрытый весь потом. Прекрасные глаза Джулии с особенным выражением тайной грусти жгли его, испепеляя всего изнутри, — и он страдал от любви, и ночью, и днём.
Глава 14.
Шло время. Джузеппе уже не был больше похож на маленького запуганного волчонка, попавшего в капкан каменных джунглей. Он как-то быстро возмужал, ещё больше похорошел, совершенно переродившись из только что оперившегося птенца в элегантного мужчину.  Был такой же стройный и поражал не столько красотой, сколько благородством лица и сложения тела.  И переменой, которую можно было заметить в нём, было лишь тихое, постоянное сияние, которое устанавливается на лицах людей, имеющих признание и успех в обществе.  Его чёрный плащ, который он когда-то купил на постоялом дворе и с которым не расставался практически никогда, стал неотъемлемым атрибутом его образа, и по нему его издалека можно было сразу узнать.
   – Джузеппе! – воскликнул статный мужчина, приветствуя его.
   – Здравствуйте, – отозвался он, стараясь уловить, с кем же разговаривает.
   – Позавчера я был у синьоры Сабины. Вы там, прямо сказать, произвели фурор своим мастерским исполнением мелодий на виоле. Неужели вы меня не помните?
   Юноша посмотрел на него и, хотя, признаться, ничего не припомнил, всё же вежливо откликнулся:
   – Конечно, помню, как же не помнить.
   – Отлично.
   – Очень просим вас посетить наш дом в этот раз. – У нас предстоит торжество, на которое соберётся множество влиятельных гостей, поэтому, пожалуйста, не подводите меня. А я, поверьте, в долгу не останусь.
   – Не волнуйтесь, не подведу, – ответил тот.
   – Хорошо, в эту пятницу в семь часов вечера. Я организую экипаж и отправлю его за вами.
   Простившись, они разошлись, каждый по своим делам.
    С ним стали здороваться многие на улицах, и юные девушки с нескрываемым любопытством посматривали на него, да и замужние тоже как бы вскользь задерживали на нём свой похотливый пронизывающий взгляд, но они все не вызывали у него ни малейшего интереса. Юноша словно не видел их всех, не замечал ни одной и тем самым ещё более разжигал пожар страсти во многих сердцах. 
   Он часто заходил к Антонио и долго беседовал с ним на разные темы, делясь своими мыслями, чувствами. Тот с удовольствием слушал его и сам рассказывал что-то из своей жизни, глядя уже на него, не как на мальчишку, а как на взрослого человека, мужа. Антонио стал задумываться: "Вот был бы у меня такой прекрасный зять. А может, и правда мне его послал Бог? И дочь от него без ума, хоть и пытается не показывать свои чувства...» Но он понимал, что если даст своё согласие, то ему уже никогда не увидеть высшего общества и не быть своим в их среде, о чём он так сильно мечтал и к чему так долго шёл всю свою жизнь. Да и кто он действительно этот мальчик, подобранный им на дороге?
   Джузеппе же постоянно поглядывал на его дочь, которая как бы случайно всегда была где-то рядом и с открытым ртом слушала каждое его слово, будто он говорил только с ней о любви, а не об обыденных делах с её папенькой... Юноша, бросив украдкой томный взгляд на неё, откланявшись и пожелав всем спокойной ночи, уходил с грустью в сердце. Но идти в свою комнатку ему совсем не хотелось, и он частенько прогуливался один по ночному городу, который после захода солнца как-то быстро пустел, погружаясь во тьму, и только чёткая поступь ночной стражи и бряцанье их оружия слышались где-то вдали. Ночью город нравился Джузеппе ещё больше, чем днём. Здесь было так умиротворённо и тихо, возможно, даже слишком тихо, но жизнь во тьме продолжалась, растворившись и прикрывшись плотной вуалью.
   Ночное небо, усеянное яркими звездами, нависало над крышами домов, притягивая взгляд своей таинственной глубиной, а луна, взошедшая на горизонте, озаряла холодным светом уснувший город.
    Джузеппе шёл по улицам и площадям, отходя всё дальше от центра, пока его не привлёк небольшой шум на соседней улице, на которой ему никогда не приходилось бывать днём. Свернув туда, он оказался в окружении одиноко прохаживающих женщин разных возрастов в очень похожих нарядах. В некоторых открытых окнах первых этажей красотки с осветлёнными волосами, свесив ноги и оголив грудь, сладко улыбались, завлекая к себе своими нежными ручками. Редкие мужчины в капюшонах быстро проскальзывали внутрь домов, окно сразу закрывалось, и громкие звуки продажной любви, звучащие многообразными отголосками стонов и вздохов, доносились из-за закрытых ставней.
   Джузеппе сразу окружили со всех сторон.
   – Красавчик, иди к нам. Мы тебя не обидим- Девицы тянули свои руки к нему, не давая прохода.
   Вдруг улица будто из ниоткуда заполнилась молодыми людьми, явно навеселе.
   Куртизанки словно их только и поджидали, тут же весело обступили и повисли на них, и даже не по одной, а по две, три сразу. Молодёжь была не против совсем. Только Джузеппе, оказавшись в центре этого праздника, выглядел как-то странно-зажато и несколько растерянно.
   Юноши весело смеялись, попивая вино из бутылки и предложили ему.
    – Спасибо, но я откажусь, - вежливо ответил он.
    Стоящая рядом блондинка нежно прижалась к нему, обняв со спины.
    – Ну что ты, красавец, такой застенчивый? – Я не кусаюсь, – промолвила она и растеклась в какой-то непристойно-хмельной улыбке, и эти слова в её томных, размягчённых губах прозвучали как-то зловеще.
    – Да у него, наверное, денег нет на твою любовь - смеялись все.
    – Ты их не слушай. Я с тебя денег не возьму. Сегодня всё по любви, - потянула она Джузеппу за руку.
    – Вот это подарок! И мы хотим по любви, – загалдела вся молодёжь.
    – Вам по любви? Вы что, нас разорить хотите? Вы тут словно живёте уже, а он в первый раз. И опять дружный хохот вокруг.
   Джузеппе, засмущавшись в конец и практически вырвавшись из рук барышни, проследовал далее и, быстро свернув на другую улицу, наконец-то спокойно вздохнул.
    В городе мужское население было намного многочисленнее женского, и далеко не все были женаты, поэтому общество просто нуждалось в куртизанках, чтобы сексуально разрядить темпераментных итальянских мужчин без помощи уважаемых замужних дам, и девственно чистых юных особ – дабы уберечь их честь для будущих мужей. А также, чтобы мальчики как можно меньше занималась гомосексуализмом, пока не найдут себе достойную пару. Так что роль куртизанок состояла в сексуальном воспитании юношей и сохранении семейной ячейки более зрелых мужчин, которых что-то не устраивало в сексуальной жизни с женой. В общем, мужчины были счастливы. А вот как удовлетворяли себя одинокие незамужние женщины, которые тоже очень страдали, желая безумно страстного секса, неизвестно. И я подозреваю, что история тех времён, наверное, что-то сильно утаивает от нас всех...
   Хотя постойте. Известны.
   Были случаи, когда, засидевшись в девках, девушки объединялись втайне от всех в кружки, и хлестали до боли друг друга плетями, чтобы хоть немного усмирить свои сексуальные желания. Но надолго это не помогало, и они опять одиноко смотрели через полуоткрытые ставни на улицу, надеясь на чудо. Вот такое несправедливое время было.
    В городе были и элитные куртизанки, разумеется, совсем за другие деньги. Благодаря щедрым дарам своих покровителей, они становились владельцами шикарной недвижимости и просто нежились в роскоши и богатстве. Как самые изысканные принцессы, они устраивали светские вечера у себя и вели такой шикарный образ жизни в своих великолепных дворцах. На одном из таких приёмов приезжий купец, заплативший немалую сумму за встречу с такой дамой и захотевший сморкнуться, предпочёл сделать это на одежду своего слуги, чтобы не испортить замечательный ковёр владелицы дома.
   Ремесло таких куртизанок было настолько выгодно, что нередко матери готовы были потратить немалое количество денег на обучение своих дочерей разным наукам. Литературе, музыке, танцам и светскому этикету, надеясь увидеть своё чадо под опекой знатного вельможи, чтобы потом и самим проживать с ней рядом, где-нибудь в соседней с дочерью комнате.
    Джузеппе уже нагулявшись по городу, сполна получив новые эмоции, возвращался домой, как заметил, что какой-то мужчина, оглядываясь, подошёл к урне, которые располагались везде по городу, но для чего они были предназначены, юноша не догадывался. Тот стал запихивать туда какие-то бумаги, одна выпала из рук и осталась незамеченной лежать на камнях, привлекая внимание юноши. Мужчина быстро удалился, а Джузеппе подошёл, поднял её и хотел бросить туда же, но интерес пересилил его, и захватил её с собой, решив, что ничего плохого не случится, если прочитает её и опустит в урну завтра.
    Придя к себе, он зажёг лампу и начал читать: «Офицерам синьории. Настоящим я свидетельствую о том, что брат Сальтарелли Джованни, Якопо Сальтарелли, живёт с ним в ювелирной мастерской на Ваккереччии напротив buco. Он прямо одевается в чёрное, и ему лет семнадцать или около того, и занимается этот Якопо вещам аморальными, удовлетворяя тех, кто обращается к нему с просьбами греховными. Таким образом, он удовлетворил очень многих. Он оказывал подобные услуги многим дюжинам мужчин, от которых получил я надежную информацию, и в настоящее время я назову некоторых из них, кто имел содомитскую связь с упомянутым Якопо, и в этом я клянусь».
   Джузеппе всего передернуло. Он иногда встречал столбы, вкопанные в землю, где были привязаны мальчики, которых били плетями, и ещё долго стояли они там, под смех окружающих, но он никогда не вдавался в детали, за что их наказали. И ему стало как-то не по себе от прочитанного и порвав донос, долго ещё сидел, размышляя над этим.
    Доносы, писали и на женщин, ведь оральный или другой вид полового акта, не ведущий к зачатию детей, также считался содомитским. Кто уж составлял на них такие кляузы, остаётся в тайне, но, скорее всего, лучшие подруги или завистливые сёстры, которым не достался завидный жених. Такие крайне редкие разбирательства велись при закрытых дверях. Женщина обещала больше такого не делать или вообще отказывалась от дачи показаний. Специальная комиссия, пожурив даму и не зная, что дальше с ней делать, отпускали её, на этом всё и заканчивалось. А та, идущая домой, уже прорабатывала в голове страшную месть всем подругам, вплоть до убийства.  Правда, это редко осуществлялось в жизни, иначе город вымер бы скоро, наверное.
 Глава 15.
 Утром Джузеппе, проснувшись и приходя в себя после вчерашнего вечера, решил прогуляться и подышать свежим воздухом. Погода, как всегда, была чудесная, солнце только встало над городом, лёгкий ветерок гулял над крышами зданий, и палящая жара ещё не успела захватить город в плен.
    – Доброе утро! – приветствовал его сосед, который только вышел на улицу и ещё томно зевал.
    – Доброе утро и вам, - отозвался Джузеппе.
    – На базар пораньше ли вы собрались? – спросил тот.
    – Нет, пойду прогуляться.
    – Это куда же?
    – По набережной, а там будет видно.
     – Интересно. Не бывало со мной такого, чтобы просто так погулять. Но это дело молодое, куда нам, старикам, с вами равняться. А вечером, знаете, загляните к нам в гости, по-доброму, по-соседски. Жена, кстати, пирог испечёт.
    – Спасибо, – ответил юноша, понимая, что приглашение носит не просто дружеский характер, ведь у него две дочери, и ни одна из них ещё не замужем.
    – Но, к сожалению, сегодня никак не могу. Может потом.
    — Ну, тогда будем ждать. Наш дом для вас всегда открыт.
И мужчина, попрощавшись, удалился.
   Дойдя до набережной и неспешно прогулявшись по ней, Джузеппе где-то между мостами Рубаконте и Каррайя решил перейти на другую сторону реки по небольшому мостику, на котором располагались мастерские кожевников. На берегах мастеровые мыли шерсть, а дубильщики обрабатывали шкуры, и все отходы прямиком отправлялись в реку. Шкуры животных потом замачивали в воде на несколько месяцев, а основным дубильным ингредиентом была конская моча, так что вокруг разносились исключительные "ароматы" данного производства.
   На середине моста девушка, склонившись на коленях, стирала белье и, словно случайно, брызнула на него водой из реки, разразившись веселым смехом.  Джузеппе ей в ответ улыбнулся. Но тотчас понял, что сделал это зря: другой юноша, бросив все свои дела, молниеносно встал между ними.
    – Проходите, синьор дальше. Вы мешаете нам.
    – Это чем же? - удивился Джузеппе.
   Девушка тут же вскочила и, посмотрев на парня, как-то строго сказала:
- Франческо, я тебе не жена! Нечего тут командовать, кому, куда и с кем ходить! – и
 словно желая позлить его, распустив волосы и загадочно улыбаясь, добавила: – Может, он ко мне пришёл? - и немного краснея, словно от понимания, что уже, наверно, согласна на многое, как и на всё другое, стояла она, глядя на обоих…
   Джузеппе, смутившись, аккуратно просочился сквозь них, осознавая, что тут он точно лишний, пошёл дальше и удаляясь, всё слушал их ругань. Быстро перейдя через мост и немного пройдясь вдоль реки, он остановился, заметив одинокую цаплю, непонятно откуда взявшуюся здесь и важно разгуливающую по берегу. Что пыталась поймать птица в столь грязной воде, было не очень понятно. Да и она, наверное, осознав, что не туда приземлилась, взмахнув крыльями, скоро исчезла из виду.
   Река сейчас выглядела тихо, спокойно, и в такие моменты даже не верилось, что характер её переменчив, и она с лёгкостью может взбунтоваться весной, выйти из берегов, неся смерть и разрушения, затопив весь город. Даже возведенная на ней плотина не всегда могла сдержать могучую силу реки. Но это бывало только весной, а сейчас она не представляла угрозы.
   Ветер, чешуйками взлохматив поверхность воды, вывернул на серебристую изнанку зелёные ивовые кусты, которые, раскачиваясь, постоянно меняли свой цвет, и, закрутил крылья множества мукомольных мельниц, видневшихся повсюду, стоящих даже на лодках, погнал стайки туч над лесистыми склонами холмов.
   С этой стороны город, также находился внутри крепостных стен. Но сильно отличался от центральной его части – это была, скорее, беспорядочная куча построек с такой же кучей людей. Улицы разбегались вкривь и вкось, дома лепились кое-как, без всякой симметрии, местами теснились друг к другу, а местами оставляя огромные пустыри, редко засаженные хоть какой-то растительностью, и найти здесь вразумительный центр не представлялось возможным.
   Джузеппе карабкался на холм по мощёным улицам и переулкам, протискиваясь иногда сквозь толпы людей. Эта часть города фактически была разбита на террасы-ступени, которые с непривычки с трудом преодолевались им, но он поднимался на склон, пока наконец не дошёл до громадного дворца, утопающего в зелени. Юноша остановился, не ожидая здесь увидеть такое.
   Палаццо принадлежало знатной семье Питти, которая соперничала с правящим кланом Медичи в богатстве и роскоши. Желая превзойти их, Питти отстроил себе просто гигантский дворец. По его приказу, он должен быть таким, чтобы дворец Медичи мог свободно уместиться у него во внутреннем дворике, а окна были больше, чем входные двери у дома Медичи.
   Постояв немного возле дворца и рассмотрев его очень внимательно, юноша пошёл дальше, пока не добрался до самой вершины холма, откуда открылся вид на весь город и его окрестности. И его внимание сразу привлекла изумительная по красоте небольшая церковь, выделяющаяся на фоне голубого неба своим белым мраморным фасадом с вкраплениями зелёного мрамора.
   Мало кто знает, но когда-то очень давно, когда ещё итальянцы не были христианами и несколько веков яростно преследовали верующих в Бога нашего. На арене амфитеатра Флоренции в 250 году н. э. состоялась казнь – самая известная здесь. Перед разъярённой толпой был обезглавлен первый христианский святой мученик Флоренции – Мина Флорентийский – или Минас. Бывший армянский принц, прозревший и совершивший покаянное паломничество, а потом поселившийся в пещере около Флоренции. По легенде, он поднял свою отрубленную голову и гордо пошагал с ней под мышкой прочь. Перейдя реку Арно, взобрался на холм, где возле своей пещеры испустил дух. На этом самом месте позже, спустя века, была возведена церковь, названная в его честь, и до сих пор хранящая его мощи – базилика Сан-Миниато.
   Джузеппе зашёл внутрь, помолился и постояв в тишине некоторое время, вышел наружу и присел на пригорок. Могучие неприступные городские стены, тянувшиеся на несколько миль вокруг него, со сторожевыми башнями надёжно защищали весь город и жителей в нём, давая ощущение спокойствия и уверенности в завтрашнем дне. Джузеппе вдруг стало так хорошо и спокойно на душе, что он просто лёг на землю, закрыл глаза, греясь на солнышке, и даже не заметил, как уснул под убаюкивающий шёпот листвы.
   Иногда полежать летним днём на траве под деревьями, слушая журчание воды или наблюдая, как облака плывут по небу, ни в коем случае не является пустой тратой времени. Ведь именно тогда твоя душа обретает покой и в эти сладостные минуты, прислушавшись к сердцу, ты можешь услышать свои мысли в звенящей вокруг тишине.
   Проснулся Джузеппе тогда, когда солнце только скрывалось за горизонтом, в то время, когда лучи его ещё золотили верхушки гор, а в долине уже появились сумеречные тени, погружая весь город в свои объятья. Он встрепенулся и быстрым шагом отправился в путь, спускаясь по холму, углубляясь в переплетение узеньких улиц. Сумерки быстро сгустились до такой степени, что даже просто рассмотреть что-то, находясь на дне глубоких опустевших каньонов, улиц и переулков, было уже невозможно. Но немного поплутав, он всё-таки вышел на простор к реке, с облегчением вздохнул и, перейдя через мост, скоро дошёл до своего дома.
               
                Глава 16.
   
    На следующий день он зашёл к Антонио. Тот внимательно рассматривал уже готовые инструменты, ждущие своих новых хозяев, и нежно проводил кончиками пальцев по струнам, слушал их звук. Вроде бы все они были как две капли воды похожи друг на друга, но каждый по-своему неповторим, у каждого был свой мелодичный бархатный голос.
   Бернардино первым заметил юношу и дружелюбно поприветствовал его.
   – Привет мой друг, что-то редко к нам заходить стал. Мы смотрим, ты у всех нарасхват. Прямо очередь к тебе на обучение стоит.
    – Да, – подтвердил Антонио. – Стоит нам изготовить новый инструмент, как тут же спрашивают, как тебя найти. То вечер у них музыкальный, то детей своих хотят поучить.
    – А меня что-то только в церковь зовут.  Чем ты им всем так приглянулся? Играешь ты, конечно, мастерски, талант у тебя, но кажется мне, что тут ещё что-то скрывается. – улыбнулся Антонио.
    – Что тут непонятного?  Маэстро, красавец! Наверное, поэтому его жёны богачей и приглашают в свои дома, – со смехом вставил Бернардино.
   Джулию, которая, услышав голос Джузеппе, быстро спустилась из своей комнаты, прямо передёрнуло от таких слов, и сжавшиеся губы и маленькие кулачки показывали, что она прям на взводе от услышанного. Еле сдержавшись и как-то даже надменно поздоровавшись с юношей, она окинула всех злобным взглядом и удалилась к себе. Тут же какой-то странный звук, будто что-то разбилось об пол, донёсся оттуда.
    Все присутствующие переглянулись.
    – Ладно, Джузеппе, пойдём сок пить, – предложил Антонио.
   Они вместе зашли на кухню, где, как всегда, кухарка что-то готовила.
    – Так какие планы у тебя на жизнь, мой мальчик?
    – Да вот думаю, если получится, ещё подкопить денег, то за пределами городских стен, построю небольшой дом. Я так скучаю по нашей ферме, где мы жили раньше всей семьёй и вели своё хозяйство. А ещё я увлёкся чтением – купил пару книг и по вечерам погружаюсь в их мир. Даже не подозревал, сколько всего нового и увлекательного можно из них узнать.
    – Ну что ж, похвально, очень похвально... Но неужели ты уже успел столько заработать, что на дом хватит?
    – Да, мастер, иногда очень хорошо платят, и это всё благодаря вам. Я просто не знаю, как вас благодарить. Вы мне как отец, ведь это вы меня всему научили.
   От таких лестных слов Антонио расплылся в улыбке.
    – Да, ты очень талантлив, поэтому заслужил это по праву.
   Антонио смотрел на юношу, и в голове его стали крутиться разные мысли: этот юноша очень далеко пойдёт, пробивая своим упорством, трудом и талантом дорогу к успеху. Сам он уже понимал, что, хотя и стал узнаваемым человеком в городе, но вряд ли быстро сможет добиться всего, что задумал. А все планы его больше были связаны, конечно, с дочерью, дабы устроить ей достойную жизнь
   А этот молодой человек, очень нравившийся ему, был бы, наверное, хорошим мужем для Джулии, – проскакивало у него в голове. Но, немного вздохнув, Антонио решил ещё подождать и всё тщательно взвесить, хотя уже чувствовал, что не так просто будет найти дочери достойного мужа, а ей уже шёл девятнадцатый год.
   В этот момент в дверь постучали, и, не дождавшись ответа, в дом вошёл галантно одетый мужчина, который, пройдя в сад, спросил.
   – Вы будете Джузеппе?
   Юноша кивнул головой.
   – Сеньор Тиберий имеет честь пригласить вас на праздничный ужин, дабы усладить слух гостей своей чудесной игрой на виоле, которой он и сам очарован. -  и выложив на стол кругленькую сумму, ждал ответа.
   Сумма и правда была слишком большая, такая, что даже Антонио был сильно удивлён.
   – Да, конечно, – ответил он за Джузеппе, взглянув на растерявшегося юношу.
    – Хорошо – Тогда сегодня вечером, часов в шесть, за вами заедут, – сказал посетитель.
   А сейчас хочу купить у вас инструмент – самый лучший.
   Антонио сразу засуетился. Проходите, смотрите. Он показывал их все, возбуждённо объясняя, особенности и отличия.
    – Спасибо. Не стоит себя так утруждать, – произнёс гость. Который из них самый дорогой?
    – Вот этот, – показал мастер, и собирался ещё что-то добавить. Но покупатель уже отсчитывал деньги, и аккуратно взяв виолу, учтиво откланявшись, покинул их дом.
    Да, побольше бы нам таких ценителей прекрасного! – подумал Антонио, держа в руке увесистый омоньер из бархата, набитый золотыми монетами.
   Все были довольны, и юноша, пообещав потом всё рассказать, скоро ушёл.
Ровно в шесть Джузеппе, надев своё лучшее платье, вышел на улицу и сразу заметил шикарную карету, не спеша приближающуюся к его дому. Все находящиеся на улице люди рассматривали её. Не заблудилась ли? И каково было их удивление, когда она остановилась, и, открыв дверь, кучер учтиво пригласил юношу внутрь.
    Соседи на улице просто остолбенели от увиденного, ведь сюда такие кареты ещё не заезжали ни разу. Не сам ли Лоренцо Медичи или Питти пригласил его к себе во дворец?
   Джулия, наблюдавшая всё через узкие жалюзи, просто вся исстрадалась от ревности. «А вдруг это незамужняя знатная дама, которой от него нужно совсем другое, а не музыка вовсе, пригласила его... Ох эти женщины, как коварны они, а он, милый мой, такой доверчивый к людям», – вытирая слёзы платочком, тихо всхлипывала она у окна.
   Карета тронулась и, скоро проехав городские ворота, покинула город. Джузеппе с гордостью ехал в ней, почувствовав на минуту себя знатным вельможей.
   Дорога потихоньку стала вилять и подниматься медленно в гору. Извилистый серпантин с захватывающими видами живописной местности не смог бы оставить никого равнодушным. Они направлялись во Фьезолу – город, который располагался на вершине холма над рекой, откуда открывалась захватывающая дух панорама Флоренции.
   От самого древнего города уже давно ничего не осталось – флорентинцы много веков назад захватили и разрушили его, а на Фьезольских холмах построили свои роскошные виллы аристократы, художники и состоятельные жители Флоренции, где неторопливо проводили время в прохладе, жаркие летние месяцы.
   Джузеппе не мог оторвать взгляда от такой красоты и даже не заметил, как они подъехали. Величественное строение, внезапно на него наложило лёгкое чувство неловкости. Внутри он был поражён изобилием роскоши. На стенах — богатые росписи, на полу — разноцветная мозаика, холодный блеск мрамора дополняли множество статуй, массивные золотые вазы и прекрасные картины, украшающие все стены. Солнечный свет, проникая сквозь просвет в крыше, играл на поверхности воды в огромном бассейне, расположенном прямо в центре всего этого великолепия. Его учтиво проводили в просторный зал, предложили ему угощение и напитки, попросив оставаться здесь.
    Удары дверного молотка раздаются во входном коридоре и отзываются эхом в большом атриуме. Слуга-привратник, спеша, распахивает дверь, встречая званых гостей, которые специально задержались, чтобы подчеркнуть свой статус и положение. Встреча обставлена с величественным размахом. Им подставляют обитую ковриком скамейку для ног, слуги кланяются, и те с какой-то царственной неторопливостью сходят с носилок в лучших традициях древнего Рима. Войдя в дом, супружеская чета следует за слугой, который указывает им дорогу, специально проводя их по длинному пути, чтобы те оценили весь дом. И наконец, сам хозяин, радушно рассыпаясь в приветствиях, провожает их в главный зал и, любезно откланявшись - вновь встречает других.
   Званые поэты читают стихи, жонглёры мастерски исполняют свои номера, а между колоннами расположились пять музыкантов, играющих на флейтах, лирах, бубнах -   создавая приятный музыкальный фон.
   Тиберий, обладатель всего этого богатства, уже восседая на собственном троне, задумчивым взглядом смотрел в сторону всех присутствующих. Их насчитывалось добрых три десятка, включая и женщин, некоторые из которых приглашены по настоянию его жены Клаудии. Он самодовольно ухмылялся. Все гости были выходцами из самых древних и знатных семей, и все они, без исключения, пришли к нему, который когда-то начинал свою жизнь с самых низов, простым мастеровым, а теперь, уже изрядно состарившись, запросто водит дружбу с потомками аристократов и богатейшими людьми этого города. Именно к этому он стремился всю свою жизнь. Его не столько интересовали деньги, которых он заработал немало, сколько то, что на них можно купить - уважение и признание в обществе, в котором он как ни пытался, так и не стал до конца своим.
   Не все, кого он так ждал сегодня, пришли к нему в дом. И от этого он так сильно страдал и мучился от мыслей: - Да, не все считают меня равным, как бы я ни старался и сколько бы ни тратил денег на них. Ну и что? Мой дом больше и красивей других. Моё вино слаще и лучше, а столы у меня ломятся от изысканных блюд.
   Повар всегда старался удивить гостей, создавая необычные блюда, способные поразить даже искушённых гурманов: фаршированные хоботы слонов, тушёные шеи жирафов, блюда из фламинго и страусов. На такую экзотику Тиберий тратил целые состояния, на что не пойдёшь, чтобы заслужить уважение и положение в обществе.
   Его молодая жена, очаровательная Клаудия, которую он выдавал всем как представительницу одного из знатных родов Греции, на самом деле была куртизанкой, с которой он познакомился в борделе, но правда, точно находящегося в Греции. Она пригласила сегодня своих самых красивых подруг, также приехавших с ней, по настоянию мужа. Вместе они отправились в прекрасный сад, где, смеясь и беседуя, обсуждали наряды и блестящие украшения дам, чьи мужья были видными вельможами, которые с серьезными выражениями лиц и чашами вина в руках, чинно прогуливались по дому, ожидая начала праздничного застолья. Беседы велись о политике, финансах и других важных вопросах, порой переходящие в громкие споры.
   Наконец уважаемых гостей пригласили за стол, вернее сказать, за множество столов. Ели и пили тогда, полулёжа на пиршественных ложах, установленных с трёх сторон от стола, оставляя свободной четвёртую сторону, чтобы слуги могли подносить блюда, и на каждом ложе размещалось по три человека. Все присутствующие разместились согласно своему статусу и положению на заранее отведённые им места. Вино полилось рекой. Его, правда, разбавляли водой, потому что считалось дурным тоном пить неразбавленное, а вот напиваться до беспамятства было нормально, и тогда невидимые границы между всеми присутствующими потихоньку стирались, причём женщины пили наравне с мужчинами, если не больше.
   Волшебный "музыкально-поэтический" вечер начался!
   Слуга подошёл к Джузеппе, который ожидал своего выхода в соседней комнате, проводил в обеденный зал и, указав на стул посреди, передал ему инструмент.
   Не всем присутствующим была знакома эта необычная музыкальная новинка и её исполнитель, поэтому их взоры на какое-то время были прикованы к нему с искренним интересом. Мягкий и сладкий как мёд звук, пробужденный таинственным прикосновением музыканта к струнам инструмента, заставил всех немного притихнуть, заслушавшись его звучанием. Сначала музыка звучала протяжно и печально, но постепенно, набирая силу и переходя на более бодрые мелодии, оживила публику, и все с воодушевлением приступили к трапезе. Слуги едва успевали разливать напитки и разносить всё новые блюда, а Джузеппе, продолжал играть, закрыв глаза и не замечая всего происходящего вокруг.
 Глава 17.
По истечении часа большинство гостей уже были сильно пьяны, что-то кричали друг другу через столы, и внимание к юноше, который непрерывно исполнял разные мелодии, заметно ослабло. Но как только в комнату вошли две молодые гречанки, пританцовывая, общий шум голосов мгновенно затих. Они предстали перед гостями почти обнажёнными, с длинными, струящимися волосами, спадающими на плечи, с небольшими пышными грудями и грациозными, гибкими телами. Их движения, способные свести любого мужчину с ума, были безудержными, как вихрь, они кружились вокруг Джузеппе, который, растерянный и смущённый, всё же продолжал играть, то бледнея, то покрываясь румянцем от волнения. В ритме танца они нежно прикасались к своей груди, словно лаская её, затем всё ниже и ниже, издавая негромкие стоны, которые обещали неизведанные наслаждения, и продолжали свой танец. Юноша замер на стуле, инструмент чуть не выскользнул из его рук, но его пальцы всё равно не переставали летать по струнам.
   После ухода танцовщиц, провожаемых похотливыми взглядами мужчин, комната погрузилась в тишину, но лишь на мгновение. Вдруг она разразилась бурными аплодисментами в адрес девушек, которые тут же переросли в громкий хохот над юношей, который, казалось, перестал дышать от испуга, с непониманием и легкой тревогой смотря на присутствующих.
   Тиберий, уже достаточно пьяный, был очень доволен собой, что смог произвести впечатление на всех. Он встал и, не стесняясь, раздевшись при всех догола, прошествовал в соседний зал. Проходя мимо Джузеппе, ласково улыбнулся ему и погладил его по голове, отчего юноша вздрогнул так, словно его ударило молнией, и холодные струйки пота потекли по всему телу.
   Дойдя до атриума, хозяин дома погрузился в бассейн, который был усыпан лепестками роз к его приходу. Поплавав немного и расслабившись, гладя себя по груди, такой же выпуклой и жирной, как и его живот, едва заметно махнул рукой, и в тот же момент обнаженные юноши с изящными телами и смазливыми личиками, словно появившись из ниоткуда, бросились в воду и, весело смеясь, присоединились к нему.
   Лежа в бассейне, Тиберий с удовольствием наблюдал, как они, словно рыбки, кружились и резвились вокруг него. Прикасались к его бедрам, подныривая, поочередно нежно целуя ему гениталии, пытаясь разжечь в нём угасающий огонь страсти, и им это удавалось довольно неплохо.
   Ещё несколько достопочтенных мужей присоединились к нему. Сначала они молча наблюдали за происходящим, но затем сами активно вступили в процесс, побуждая юношей прикасаться к своим напрягшимся частям тела, наслаждаясь чувственным блаженством. Вскоре вся местная знать, мужчины и женщины, обнажённые, подхватили эту волну страстей, следуя их примеру. Женщины были в меньшинстве, и они просто утопали в неистовом обожании. Их нежные изгибы утопали в ласковых прикосновениях, каждый дюйм тела трепетал от внимания, пока кто-то в пылу страсти дарил им свою любовь.
   Клаудия, супруга Тиберия, расположившись на мраморном ложе у бассейна, с любопытством наблюдала за происходящим. Разведя ноги, она ласково прикасалась к себе, гладила возбужденную грудь и тихонько стонала. Невероятное наслаждение ей доставляло видеть, как на нее устремлены жадные взгляды мужчин и женщин, и она продолжала нежно трогать себя, вглядываясь все пристальней в мужа, который словно её не замечая, веселился с юношами.
   Наигравшись на славу, немного устав и опять проголодавшись, гости стали покидать бассейн. Вытершись мягкими полотенцами, приготовленными услужливыми слугами, они накинули простыни и, наполненные весельем, вернулись к столу, где пир продолжился с неутомимой энергией.
   Джузеппе только что начал приходить в себя от случившегося, его всё ещё бросало в дрожь, когда в соседний зал, где он сидел, ожидая скорого отъезда домой, вошёл тот самый слуга, который и привёз его в это место.
    – Всё, едем? – с надеждой в глазах спросил юноша.
   Тот посмотрел на него с удивлением.
    – Не торопитесь, молодой человек, вечер только в самом разгаре. Неужели вы думали, что вам просто так заплатили такую огромную сумму? - Скоро опять ваш выход, вслед за поэтом.
   Юноша совсем пал духом, но попытался попробовать:
    – Можно, я верну деньги и незаметно покину вас. Уйду, пусть даже пешком?
    – Пешком, конечно, можно, но не советую. На прошлой неделе так, ради смеха, вечеринка называлась «Охота», так вот, мальчики, переодетые в дичь, все куда-то под утро пропали. То ли серьёзно, то ли нет, загадочно улыбаясь, – молвил слуга.
     – Лучше выпей, расслабься и получай удовольствие, ведь сегодня же не «Охота»
    В зале опять слышался громкий смех – это поэт читал свои стихи.
     – Хрен твой такой же огромный, как папил, и нос твой огромный. Так что, когда он встаёт, можешь понюхать его.
   И опять оглушительные овации, и громкий смех. И тот, раскланявшись, удалился.
   Внезапно по всему залу погасли свечи, и зал погрузился в непроглядную тьму. Все замерли, пытаясь сквозь тусклый свет разглядеть хоть что-нибудь. Из соседнего помещения раздался стук барабана, а затем зажглись факелы, создавая всё более таинственную атмосферу будоража интерес зрителей. Дверь распахнулась, и на колёсах в зал медленно въехало громадное, изящно раскрашенное бревно, которое напоминало собою фаллос, с сидящими на нём куртизанками, одетыми в овечьи шкуры. Некоторые словно нехотя шли сзади, играя роль невинных овечек.
   С длинным хлыстом пастух, словно проводящий магический ритуал, свистом рассекает воздух, собирает их всех в единое стадо. Их жалобные блеяния наполнены мольбой о пощаде.
   — Иди, твой выход. — Изобрази что-нибудь посочувственнее, — попросили Джузеппе и протянули бокал.
   – Лучше выпей одним махом, – сразу лучше будет, будешь на равных со всеми…
   Тот даже не спросил, что это, выпил махом, чуть не поперхнувшись, вышел на "сцену" и заиграл. В голове у него всё закружилось, и какая-то дикая энергия заблестела в глазах...
   Несчастные бедные овечки, ползя на четвереньках, облепили его, жалостно блея, тянули к нему руки. Пастух стегал их по ягодицам, и они взвизгивали при каждом ударе, неистово и тем заводили, всю собравшуюся публику. Задирая им шкурку и оголяя упругие ягодицы, пастух по очереди пристраивался к каждой из них, и те попискивали и сладостно постанывали при его проникновении. Зал взрывался криком восторга, публика с нескрываемым нетерпением ждала продолжения. 
   Тиберий подошёл поближе к овечкам и, присмотревшись, схватил одну из них за руку и потащил за собой под похотливо-одобрительные возгласы гостей. Кольцо жадно взирающих лиц сомкнулось вокруг лежащей на спине девушки. Тиберий неистово рвал на ней незамысловатую одежду, пока та не оказалась совсем голой. Грубо взяв её за соски, он крутил и оттягивал их, а потом словно тисками стал сжимать её грудь, пока та не взвыла от боли. Он лишь слегка ослабил хватку и начал наглаживать её упругий живот, словно гладил по холке испуганную лошадь, встревоженную воем волков вдали. Его дрожащие пальцы всё ниже и ниже спускались по её телу. Нагулявшись по животу, он, с трудом сдерживая дрожь, раздвинул ей бедра и, сложив пальцы, резко вошёл в неё, погружаясь вглубь так далеко, насколько позволяло её тело. Девушка взвизгивала, наигранно моля о пощаде, и пыталась вырваться, создавая образ невинной девственницы.
   Присутствующие с вожделением следили за ними, в глазах плясал нездоровый огонь, а из приоткрытых ртов сочилась слюна. Её грубо схватили за волосы, за руки, за ноги и, раздвинув их до предела, Тиберий, не церемонясь, ворвался в её податливое тело и, закатив глаза, с бешенной скоростью двигался туда обратно.  Одурманенные зрелищем, остальные, словно дикие звери, набросились на оставшихся овечек, растаскивая их по ложам. И вакханалия под звуки музыки продолжилась дальше. В общем безумии все словно растворились в клокочущем котле страсти, превратившись в единый, пульсирующий организм из сплетенных тел, взметнувшихся рук и переплетенных ног, сменяя словно в калейдоскопе картинку за картинкой. Сладостные стоны любви переплелись с отчаянными воплями, вздохами. Оргазм за оргазмом сотрясал стены, и в какой-то момент показалось, что дом находился в эпицентре землетрясения. 
   В голове у Джузеппе после выпитого бокала всё кружилось, и он как будто через мутное стекло смотрел на окружающих. Обнажённая Клаудия, испытавшая за вечер немало оргазмов, подошла к нему почти вплотную, так что он почувствовал запах её немного вспотевшего тела. Обняв его сзади, она прижалась к нему, и её руки проникли под его тунику.   Юноша, сильно возбуждённый и не понимающий, что ему делать, заиграл ещё громче, ещё быстрее, пока та исследовала его тело, спускаясь рукой всё ниже. Внезапно он выронил смычок и, не выдержав такого перенапряжения, с необузданной страстью, повернувшись к ней, жадно впился губами в её грудь. Больше совсем не контролируя себя, скинул одежду, он набросился на неё с бешеной силой, словно тигр на лань.
   Неистово стиснув зубы, Джузеппе трудился над ней, не покладая рук и своего могучего органа, который превратился в стальную плоть вторгаясь в неё так далеко, что, наверное, доставлял её немалую боль. Он, жадно вслушиваясь в её стоны, вдыхая всей грудью её обжигающий запах. А она билась под ним, в бешеном экстазе, больше похожем на агонию, с закатившимися глазами и ее голова билась об холодный мрамор. Её тело извивалось, сжималось и распрямлялось, словно пытаясь вырваться, но снова вцеплялась в него, и подскакивая на полу, словно от мощных ударов хлыста, кричала, стонала без умолку... 
   Джузеппе неустанно крутил её гибкое тело, властно управляя ею, менял позы – ставил на четвереньки, укладывал сверху себя. Она, словно наездница, то скакала на нём, то, смиренно склоняясь, принимала в уста дар наслаждения – и вот уже, смешавшись со слюной, его влага стекает по её губам, орошая тело жарким потоком.  И снова безумные скачки в ночи, под аплодисменты окружающих, которые восхищались его юношеской искромётной энергий и бесконечными оргазмами, не знающими конца.
   К ним присоединился еще кто-то, и когда Клаудия оказалась сверху, он с силой прижал её к юноше, раздвинув её бедра и мощным толчком вошел внутрь. Крик девушки разнесся по комнате, а жгучая боль, пронизывающая её от кончиков пальцев до самых волос, постепенно перерастала в неистовое, почти ослепляющее наслаждение. Она ощущала, как два сильных тела сжимают её, не оставляя ни единого шанса на спасение, словно готовые раздавить. Их грубые порывы напоминали непрерывный, оглушительный удар молота по наковальне и из её затуманенных глаз словно искры летели. Рядом стоящие, с жадностью наблюдали за происходящим.
– Ну, кто может сравниться с женой моей? – воскликнул стоящий рядом Тиберий и каким-то безумным пронизывающим взглядом посмотрел на присутствующих.
   И опять льётся рекою вино, и опять грязные танцы вокруг...
   Через час бешеной схватки Джузеппе всё же устал и с оглушительным стоном просто рухнул на свою лань, которая уже была чуть жива и выжата, как лимон, от которого осталась одна кожура. И совсем обессиленный, он тут же уснул.
   Очнувшись в полумраке, он, подобно курице, лишенной головы, беспомощно метался по дому. Нестерпимая головная боль и отвратительный привкус рвоты, который вырывался изо рта, заставляли его отчаянно искать хоть глоток воды, но вместо неё везде лишь вино, которое он залпом и выпил.
   В зале, усеянном обнажёнными телами и залитом красным вином, царила атмосфера, напоминающая поле после битвы: только вместо криков раненых и мольбы о помощи, здесь слышался лишь разноголосый храп и сладостные стоны участников вчерашнего веселья. Слившись в объятиях и уткнувшись носами друг в друга – в уши, груди, в интимные места, все мирно спали. Мраморный пол был покрыт остатками трапезы, а золотые и серебряные кубки валялись повсюду. Прекрасные платья сеньоров и сеньорит, мятые и грязные, разбросанные где попало, висящие на статуях, которые ночью будто имели какой-то смущённый вид за присутствие ими на «празднике», в какой-то момент стали счастливы, когда их наготу случайно прикрыли.  А под утро они сияли своими каменными лицами, и казалось, что так радовались тому, что они мраморные и совсем несгибаемые, только поэтому на их честь и достоинство никто не покусился вчера.
Глава 18.
Джузеппе, тихо, стараясь не издавать ни звука, боясь даже дышать, чтобы не разбудить хозяина дома или его жену, незаметно исчез из этого омута порока. Выйдя на улицу, он глубоко вдохнул свежий воздух и с чувством невероятной радости осознал: всё, я свободен! Домой.
   Раннее солнце выкатывалось из-за гор, и первые лучики, пробивая себе путь сквозь ночную тьму, оповещали весь мир о себе ликующим, разливающимся светом. Юноша вздохнул полной грудью и был так счастлив новому дню, голубому небу, солнцу, бабочкам, порхающим возле него, будто только что вернулся из преисподней. И, не мешкая, двинулся в путь, долго шел между высоких стен, ограждающих множество вилл и дворцов, пока наконец-то вышел на главную площадь довольно большого размера с городской ратушей и главным собором. Здесь, по-видимому, и протекала неспешная жизнь знатных вельмож и их жён, проживающих здесь
   Одинокий монах, зевая, шёл по направлению к небольшой церкви на площади. Остановившись и перекрестившись, он вошёл внутрь.
   "Неужели здесь ещё кто-то в церковь ходит?" – подумал Джузеппе и, не понимая, как выбраться отсюда, пошёл наугад по узкой дороге, ведущей то вверх, то вниз, пока впереди не показался просвет. Выйдя из лабиринта каменных заборов, он оказался возле амфитеатра, который прекрасно сохранился с давних времён, и отчётливо видно было, что используется здесь постоянно. Джузеппе, ещё не отошел от вчерашнего праздника и испытывал жуткую жажду и злость на себя, на весь этот шабаш ведьм и вурдалаков, которые и его заманили в своё логово, сидел на ступеньках и думал: а может, и здесь тоже вечерами, повылазив словно из преисподней, собирается весь город на такие же «музыкально-поэтические» вечера?.. И когда он представил себе этот вечер, и многоликую толпу в тысячу душ, его охватил такой леденящий ужас, что он вскочил и опрометью бросился искать спасительную дорогу домой. 
   Вид с высоты на Флоренцию промелькнул между деревьями. К ней был совсем неблизкий путь, он серпантином петлял между изумительными по красоте лесистыми холмами, но Джузеппе было не до этого чудного вида. Предательский комок тошноты подступил к его пересохшему горлу от жажды, и он, ускорив шаг, переходящий иногда в бег, спешил поскорее добраться до ближайшего источника с целительной влагой.
Уставший и весь в пыли, через несколько часов он достиг стен города, который уже давно ожил, и, радостно встретив его, заключил в свои объятия.
   На маленькой площади рядом с колодцем стояло ведро, и юноша, с жадностью прильнув к нему, всё пил и пил, будто впрок. На него обратили внимание прохожие. Одни посмеивались, глядя на него, другие сочувственно вздыхали, третьи, пренебрежительно взглянув, отворачивались. Были и четвёртые, которые пытались рассуждать о вреде вина и давали "дельные" советы... Джузеппе было стыдно и плохо, и, прикрыв лицо рукой, он молился, чтобы его не узнал никто из знакомых, и немного придя в себя, встал и быстро влился в толпы людей.
   Продавцы разложили товары, и жизнь входила в привычный и такой любимый ему рабочий ритм города. Немного отдышавшись среди нормальных на вид людей, юноша пошёл по улицам в направлении дома и вышел на площадь, где собралось много народу. Все что-то кричали, и ликовала при возгласах «Гол!». Протиснувшись поближе, Джузеппе увидел зрелище, похожее на битву гладиаторов, только без топоров и мечей.
   Это был флорентийский Кальчо – один из "предков" современного футбола и регби, зародившийся в городе очень давно и существующий здесь и по сей день. Цель игры – забить противнику как можно больше голов любым способом, мячом, изготовленным из кожи и набитым козьей шерстью.
   Две команды здоровых мужиков, человек по тридцать, дубасили друг друга почём зря, и иногда кто-то, вскочив и ухватив мяч, бросался вперёд. Тут все вспоминали, зачем они здесь собрались, и устремлялись в погоню, пытаясь настигнуть противника, ставя подножки и толкая друг друга.
    Гол!
    И снова все расходятся в стороны, тяжело дыша и готовясь к новому бою.
   Приглядевшись, Джузеппе в одной из команд узнал многих мужчин, которые жили по соседству и со многими из которых он прекрасно общался.
    – Привет, Джузеппе! – крикнул ему паренёк с поля. – Давай к нам, у нас один выбыл.
   Юноша слегка оторопел от такого предложения, но, немного подумав, принял его. Ему явно хотелось сегодня выплеснуть все эмоций и сбросить весь негатив, скопившийся у него за прошедшие сутки.
   Правила просты – их просто нет... Вот мяч, вот поле, беги и кидай. Бить можно кого угодно и куда угодно, даже если он без мяча, и Джузеппе вышел на поле под общие аплодисменты жителей своего района, которые хорошо его знали и дружно кричали:
    – Джузеппе! Оле, Оле, Оле, Оле...
   Встав в общий строй, их команда бросила громкий клич, настраиваясь на победу.
   – Мы вместе, мы сила! Мы вместе, мы сила! – орали они, глядя на другую команду.
   И все люди, пришедший сюда вместе сними, скандировали в унисон:
   – Мы вместе, мы сила!
   Залп из пушки запустил механизм – игра началась. Команда Джузеппе, как молниеносно разжавшаяся пружина, рванула вперёд. Противник, согнув могучие плечи, со свирепыми лицами, мчался навстречу. И вот две волны, два цунами схлестнулись на поле. От такого удара дрогнули здания домов, одна волна захлестнула другую и накрыла её целиком. Джузеппе бился отчаянно, как в последний раз, выплёскивая всю свою злость. Удары сыпались отовсюду: разбитые носы, лица, переломанные руки и ноги. Это было нечто – ведь этот последний бросок решит, кто победит в решающем турнире города. Публика просто взбесилась, готовая уже и сама присоединиться к  своим командам.
   Мяч, грохнувшись о землю, подкатился к Джузеппе. Он, как разъярённый бык с налитыми кровью глазами, извергающий пламя изо рта и ушей, бьющий копытом землю, вскрикнул: «В единстве победа!», согнулся и, как ядро, выпущенное из пушки, рванулся вперёд, сметая всё на своём пути. Его команда, воодушевлённая им, мчалась рядом, топча и круша всех вокруг, и противник дрогнул и отступил.
   – Гол!!!!!
   Площадь просто взорвалась бурей страсти и невиданного счастья – квартал ремесленников победил.
   Джузеппе, забившего решающий гол, подхватили на руки, и ликующая толпа понесла его через весь город, оглушая улицы победными криками и скандируя:
   – Мы вместе – мы сила!
   Юноша на руках людей парил над толпой, и такое чувство счастья, свободы и невероятной силы овладело им, что он впервые, наверное, мог свернуть горы, вместе с людьми, которые его окружали.
   Река человеческих тел, бурлящая и неистовая, текла по улицам Флоренции, и толпа продолжала ликовать, наполняя воздух восторженными криками.
   – Джузеппе, Джузеппе!
   От такого ликующего рёва, все выходили из своих домов, посмотреть, что происходит. Антонио с дочерью, не понимая, что случилось, прильнули к окнам, удивлённо глядя на происходящее. Счастливые орущие люди заполнили улицу, и за всей этой шумной толпой вели корову – главный приз турнира, но не просто какую-нибудь корову, а тёлку знаменитой кианской породы, выведенной в тосканской долине Валь-де-Кьяна, специально для победителей турнира.
   Тащили, лавки, хворост, всё, что было в домах, ставили на столы, которым было не видно конца по всей улице, все обнимались, поздравляя друг друга. Антонио с дочерью тоже вышли из дома. Бернардино нёс корзину, полную еды и вина, и они присоединились ко всем. Ведь сегодня будет пир на весь мир! Вино полилось рекою.
   – Джузеппе, сыграй! – Просили вокруг люди, немножко уже пьяные и такие весёлые.
   Антонио посмотрел на юношу, и невиданный восторг засиял в его глазах. Бернардино принёс инструменты, и Джузеппе вместе с Антонио заиграли. Тихая, медленная мелодия окутала всех. Люди, прижавшись друг к другу, покачивались в такт музыке, и когда она ускорилась, превратившись в веселую и бодрую, все что-то вместе запели и многие закружились в танце. Вглядываясь в них, Джузеппе постиг истинную силу музыки. Но что-то ускользало от него, не позволяя инструменту раскрыться целиком, полностью выразить все его чувства и переживания, всю полноту радости и боли, которые бушевали внутри. И это ощущение усиливалось тем, что он не мог никак понять, в чём причина.
   Подошли и другие музыканты, и вот уже везде слышна музыка, и везде танцы, и шумное застолье идёт полным ходом.
   Джулия, издалека смотрела на Джузеппе таким нескрываемым взглядом любви, что он просто не мог быть незамеченным всеми вокруг, особенно молоденькими красотками, которые тоже уже давно вздыхали о нём и были готовы сбросить маски приличия и невинности в любовной гонке за ним. В её сердце бушевал ураган, и цепи любви сковали её целиком, они душили, не давая возможности даже вздохнуть. Она прекрасно видела, как десятки молоденьких девушек бросают ему влюблённые взгляды и нагло флиртуют с её ненаглядным. В эти моменты в ней просыпалась разъярённая львица. Она была готова накинуться на них, разметать всех на своём пути могучими лапами, а последнюю опрокинуть на землю и над ней зарычать так громко, чтобы услышали все.
    – Он мой и только мой!!!
   Но она не могла, но хотела. Ком в горле не давал ей дышать, и девичьи горючие слезы рвались ручьями наружу. Наконец, не выдержав, вскочила и сквозь толпу, помчалась домой. Взметнувшись по лестнице вверх, в свою комнату и уткнувшись в подушку, она зарыдала. Ручьи слёз, словно реки хлынули из её глаз, заливая постель, – их было так много, что казалось, ещё чуть-чуть, и она сама утонула бы в них, захлебнувшись в безумной истерике.
    Её отец, последовавший за дочерью, стоял возле её двери, не решаясь войти. Не зная, что сказать, чтобы утешить, он спустился во дворик и опечаленный, присел на скамейку. Антонио прекрасно видел, что молодые люди любят друг друга по-настоящему, страстно и искренне. И в какие-то моменты он и сам желал счастья им.
   А как же мечта моя? – Увидеть её в высшем свете и самому присоединиться к нему? И вдруг Антонио стал ловить себя на мысли, что это его мечта, его грёзы, а что хочет его дочь, о чём мечтает она, ему неизвестно. Погрузившись в свои мысли, он ещё долго сидел во дворе и о чём-то всё думал.
Джузеппе же среди бесчисленных лиц глазами пытался отыскать свою любимую, которая мелькнула вдали и исчезла. Как же ему захотелось увидеть её, вдохнуть её запах, провести рукой по струящимся, как горный поток волосам, крепко-крепко обнять и нежно расцеловать, вложив в этот поцелуй всю свою страсть и любовь. Но он прекрасно понимал, что это невозможно, нельзя даже думать об этом, и чувство вины перед ней, перед всем этим миром за содеянное вчера накрыло его целиком. Он молча поднимал бокал вместе со всеми, но ни разу не пригубил вино. Ещё немного посидев, как-то быстро устал и поникнув совсем, он встал и, с трудом передвигая ногами, пошёл в свою комнату и на долгое время словно выпал из жизни, замкнувшись в себе. Юноша не мог больше без стыда взглянуть в сторону Джулии и какое-то время обходил её дом стороной. Его как будто что-то держало на расстоянии, и невидимая стена стояла у него на пути.
Глава 19.
Время летело стремительно: душное и жаркое лето сменилось на осень, тёплая осень – зимой, а прохладная и сырая зима – снова весной. Весна – это запах трав, розового миндаля, цветущего повсюду, ласковое солнце, и бескрайнее синее небо над головой. Жизнь продолжалась и текла то словно бурной рекой среди скал, то тихим ручейком на опушке леса, омывая и зализывая душевные раны.
  Лоренцо великолепный, покровитель и меценат города, умер, и его место занял его сын, которого не любили жители города, называя его за глаза дураком. Да, Пьеро де Медичи не был умён. Точнее, он был глуп, но, как обычно бывает в таких случаях, особенно самоуверен, горделив и высокомерен. Но на жизнь горожан он никак не влиял, и никто особенно и не обращал на него никакого внимания – город жил своей жизнью.
Тем временем, до беспамятства влюбленная Джулия, наотрез отказывалась даже от прогулок с отцом, а тем более смотреть женихов. Демонстративно показывая папеньке всё несогласие с ним – грозилась уйти в монастырь. И, частенько уединившись в своей комнате, она громко пела псалмы возле окна, а через узкие прорези ставней смотрела на улицу, мечтая снова увидеть Джузеппе. Порвав все свои платья и выбросив их, одевалась теперь как монашка и только изредка с кухаркой ходила на рынок. Да и с папенькой разговор был хоть и учтивым, но обычно очень коротким. Да, нет, спасибо, доброй ночи.
   Антонио сильно переживал из-за этого и всё больше склонялся к мысли, что у него и так всё прекрасно, а счастье дочери за деньги не купишь.
   Джузеппе же, потихоньку придя в себя, но чувствуя накалённую обстановку в их доме, прекрасно понимал, что виновен в этом и уже не заходил к ним без крайней необходимости. Но, проходя по улице мимо её окон, частенько останавливался напротив и подолгу смотрел на них, интуитивно чувствуя её взгляд с той стороны. А дом коварно и равнодушно поглядывал на него сквозь узкие щели полузакрытых ставень и как будто поддразнивал его, будто говорил: «Всё, ты никогда её не увидишь и не узнаешь, что там происходит!». Но им обоим казалось, что не было толстых стен и закрытых окон. Они стояли совсем неподвижно, хотя и были по разные стороны стен, внутри них бушевала буря страстей, и они чувствовали друг друга, как будто находились рядом, совсем близко.  Он ощущал каждый её вдох и выдох, запах её тела, сквозь тонкие щели окон. А она, прижавшись к стене, с упоением вдыхала всем им, и в порыве желания, наверное, уже могла бы пройти сквозь стену к любимому, просочиться через неё, словно раскалённый нож, погружающийся в твёрдое масло. Но неведомая сила удерживала её. Отчаяние, от которого они всё время убегали, наконец, настигло их с головой, и они не видели выхода.  И так, вздыхая с разных сторон, закрытых ставень окон, они расставались без слов, и он уходил.
   Джузеппе всё так же учил детей и взрослых игре на виоле. Его приглашали играть в церкви, на званые ужины, и он ходил на них, но уже только к проверенным людям, и со временем скопил очень приличную сумму, на которую можно было уже купить большой дом и достойно обеспечить семью. Он заслужил себе хорошую репутацию и уважение в городе, его, уже уверенного в себе, возмужавшего, ещё не мужчину, но уже и не мальчика, узнавали на улицах и почтительно приветствовали многие.
  Наконец-то ощутив в себе твердость и силу духа, Джузеппе всё чаще размышлял о том, как начать разговор с Антонио, о его дочери. Он искал правильные слова, чтобы выразить всю глубину своих чувств к Джулии, слова, которые могли бы тронуть сердце отца.
   Вечерами, он бродил по своей комнате из угла в угол и в голове оттачивал слова и формулировки, словно репетировал их разговор, и даже пытался что-то записывать, составляя пламенную речь. Но что-то всё было не то, как-то наигранно, как в плохом театре. Мысли путались в голове, и, присев на кровать, он отчётливо слышал одно и то же: «Кто я такой, чтобы за меня выдали Джулию?». Ни рода, ни племени, никого из родных и близких. Эти думы мучили его, сжигали всего изнутри, и он, иногда доходил до отчаяния, вступал в монолог с самим собой. Пытаясь объяснить, доказать что-то кому-то, но слова, срывавшиеся с языка, терялись в гнетущей пустоте, не имели никакой связи между собой и, совсем запутавшись, замирали.
   Как-то раз, играя в храме, он услышал речь монаха, который недавно появился в городе и своими проповедями, простыми и понятными всем, собирал на них всё большее количество людей, и уже заслужил огромный авторитет среди разных слоёв населения.
   – Что это за дом без женщины? Одна разруха и свинство! Женщина рожает тебе детей, растит, воспитывает их, выхаживает в болезнях. Весь труд, с хозяйством, с детьми, лежит на женщине. А если ты болен, она служит тебе верностью, любовью, милосердием и в отношении тела, и в отношении души. Ещё скажу тебе, что она хранительница и хозяйка добра твоего. Порой сохранять нажитое столь же хорошо, как и иметь его. И если у тебя нет никого, кого бы ты мог порадовать своими успехами и на кого мог бы ты потратить часть заработанного, получая взамен их любви, то дом твой устроен плохо, а жизнь твоя просто бессмысленна. Семья – единственное настоящее богатство, которое есть в нашей жизни.
   Джузеппе был потрясён его словами и тем, что он говорил дальше, и после того, как все стали расходиться, поставил свечи святым, чтобы они помогли ему в решающем разговоре с отцом Джулии, и, подойдя к монаху, попросил его благословения.
   Джироламо Савонарола внимательно выслушал его, перекрестил и изрёк фразу знакомую, сейчас, наверное, всем: – На Бога надейся, но сам не плошай. Ты должен помогать себе сам всеми возможными способами, и тогда Господь не оставит тебя и поможет тебе. Иди, сын мой, я вижу твою светлую душу и чистые помыслы – благословляю тебя.
   Джузеппе поцеловал его руку и, настолько вдохновлённый его речью, решил больше не мешкать, тут же отправился в дом Джулии для решающего разговора с отцом. Но когда он подходил к её дому, ноги стали ватными, в горле пересохло, слова снова стали путаться в его голове, а язык, превратившись в бесполезную деревяшку, совсем не шевелился, производил странные звуки. А ведь хочется признаться ей в любви так красиво, так искренне и нежно, как только она этого заслуживает! Бросить весь мир к её ногам, достать с неба звезду и протянуть ей, и только ей, и пусть всё небо погаснет, исчезнет луна, но ярким светом зажгутся её глаза, и она скажет: «Да!».
   Пот проступил на его лице, в глазах помутнело, и он чуть не прошёл мимо её дома, но остановился, вспоминая напутственные слова монаха, и глубоко вздохнув, вошёл в дверь.
   Во дворе всё так же что-то пилили, строгали. Антонио, держа в руках очередной инструмент, рассматривал его и пробовал на звучание. Но когда Джузеппе появился с цветами в руках в саду, он сразу всё понял, и у него самого защемило в груди, будто это его пришли сватать. Юноша, забыв всё, что он раньше заучивал, на одном дыхании от всего сердца произнёс:
    – Я люблю вашу дочь так искренне, так сильно, что не могу без неё жить. Для меня она всё - и лунный свет, и яркое солнце, и пение птиц, и дуновение ветра. Она единственная причина, почему моё сердце бьётся, и поэтому я хочу отдать его ей.
    – Я прошу руки вашей дочери!
   Это было сказано так страстно, что Антонио прослезился. Джулия, уже стоявшая у него за спиной и слышавшая всё, забыв все приличия и условности и так взглянув на папеньку, что у того чуть не пропал дар речи, будто уже всё решено, сама бросилась на шею Джузеппе и зацеловала всего.
   – Я так устала этого ждать!
   – Я так люблю тебя! – Давай сразу поженимся, родим много детей, купим прелестный домик и заведем большую собаку, – зарыдала она.
   Антонио просто обомлел от увиденного и услышанного здесь. Он смотрел на свою дочь и на Джузеппе, и слеза счастья текла по его лицу, и он тихо промолвил: – Я согласен. Наверное, сразу представив, как играет со своими внучками и внуками и передаёт им своё дело, обучая их всему, что знал и умел. Он обнял влюблённых и благословил.
   И все стали готовиться к свадьбе.
   Жених приносил подарки невесте: новые платья, кольца, колье. Он очень хотел порадовать её, хотя Джулия и так была на седьмом небе от счастья, с нетерпением ожидая самого желанного дня своей жизни. Джузеппе тоже был полон безграничной радости, и в разговоре с Антонио признался: – Я присмотрел чудесный домик совсем рядом, за городом, и хочу его купить. После свадьбы мы с Джулией переедем туда. Там такой большой и чудесный сад, а в доме столько комнат, что я очень хотел бы, чтобы вы жили вместе с нами.
    Антонио посмотрел на него и промолвил: – Называй меня папой, я очень рад, что у меня такой зять. На следующий день он вручил юноше приданое невесты – 200 золотых флоринов, ведь отдавать за дочь долю родительского имущества во Флоренции обязывал закон, да он и так, без закона, с радостью помог бы молодым.
   Они сообща решили отпраздновать свадьбу в новом доме. Джулия же, словно бабочка, порхала по отцовскому дому, готовясь к торжеству, отсчитывая в голове дни, часы, минуты, секунды до этого долгожданного для неё дня.
    Наконец он наступил.
    Невеста в чёрном платье, с вышитыми на нём белыми кружевами, с толстой длинной косой по последней моде, была ослепительна. Она с женихом, отцом и приглашёнными гостями проследовала из родительского дома в дом мужа, пройдясь по улицам города, зайдя в церковь на мессу, показав всем, что рождается новая семья.
   Любовь дарит людям крылья, чувства зовут в невесомость. Вот так на крыльях любви весело, и по-итальянски шумно, проходила свадьба. А гости ели, пили, пели и танцевали, поздравляли и желали им вечного счастья.
Глава 20.
После свадьбы Джулия просто парила над землёй, светилась каким-то волшебным светом любви и тепла. Она быстро обустроила дом, посадила прекрасный куст роз, заботливо ухаживала за всем садом, играя во дворе дома со щенком. И казалось, нет в мире женщины счастливей нее. Джузеппе сам словно расцвёл рядом с ней, и появились новые силы и новые мысли.
   Крепко держа мужа за руку, гуляла она по городу с гордо поднятой головой, ловя на себя завистливые взгляды незамужних особ. И от этого чувства ей было так хорошо и спокойно на душе, что предложи ей сейчас за один только день без любимого все сокровища мира, она бы и не взглянула на них.
   Они действительно были счастливы, смеялись над самыми глупыми вещами, которые только можно было найти на этом свете, целовались украдкой от всех и, обнявшись, мечтали о будущем.
   Она тихо спросила:
   – Что я для тебя?
   Немного подумав, с любовью в глазах, Джузеппе ответил:
   – Ты всё для меня! Я не представляю свою жизнь, где нет тебя, и никому тебя не отдам – и никто не посмеет, ты слышишь, не посмеет разлучить нас! Никто. Никогда. Обещаю!
   На затуманенных от счастья глазах Джулии навернулись слёзы нежности, и она ещё крепче прижалась к нему, опустила голову ему на плечо и вложила свою нежную ладошку в его крепкую руку.
   – Мой ненаглядный, я твоя навеки, и знает лишь небо, как я люблю тебя, мой дорогой.
   Он чувствовал, как трепетало её тело, как учащённо билось её сердце и заключив в свои объятии, нежно поцеловал. Они ещё долго сидели в обнимку и мечтали, мечтали, мечтали. Растворившись в любви, Джулия потерялась во времени, и лишь утром, словно очнувшись, проснулась в объятии нежных рук и страстных поцелуев.
   Дела семьи шли хорошо, и так легко было грезить о безоблачном будущем, живя в чудесном доме на берегу реки, в прекраснейшем городе мира, и казалось, что ничто никогда не сможет омрачить его. Однако жизнь полна неожиданностей и испытаний, которые часто преподносит нам судьба.
   – Война! – воскликнул Антонио, только вернувшийся из города.
   Все пристально посмотрели на него и перекрестились.
   Войска французов вторглись в страну, грабя и разрушая города. Они стремительно продвигались с юга на север, в королевство Неаполитанское, чтобы захватить власть и корону. Кто-то присоединился к ним, где-то оказывали яростное сопротивление, но когда-то могучая, единая и великая, а сейчас раздробленная и слабая, зачастую воюющая внутри себя страна не могла противостоять и дать мощный отпор хорошо вооружённой и обученной армии.
   Шёл 1494 год.
   Пьеро Лоренцо Медичи попытался встретиться с французским королём Карлом VIII, предводителем войска, и договориться, но все переговоры закончились сдачей без боя тосканских городов Пиза и Ливорно, и Лоренцо, понурый и расстроенный, вернулся обратно.
   Жители такие вести восприняли неодобрительно, и разгневанная толпа выгнала прочь его и всю его семью из Флоренции. Все готовились к бою.
   И тут на одной из проповедей Джироламо Савонарола воскликнул:
    – У меня было откровение! – Я спасу город!
   И под одобрительные взгляды людей, он отправился пешком один навстречу всей армии.
   Карл VIII, уже наслышанный о нём, встретил его весьма радушно. Длительная беседа между ними завершилась договоренностью, по которой монах, обещая в тайне от горожан, но с одобрения городских властей, выплатить из казны значительную сумму, чтобы город не трогали. Вернувшись победителем, он был встречен всеобщим ликованием народа.
   Карл сдержал обещание. Разграбив только дом Медичи и прихватив с собой изрядную сумму денег, двинулся дальше. А Савонарола, защитник и наставник всего города, сразу пришёл к власти, установив во Флоренции республику, точнее, "небесную монархию", так как сеньором города и его защитником, по его мнению, стал не кто иной, как сам Иисус Христос. И, почувствовав себя, наверное, очень близко к Всевышнему, начал учить всех правильной жизни.
   «Бог дал богатому имущество, чтобы он мог поддержать бедного в его потребностях. Если вы этого не будете делать, вас настигнет потоп», – проповедовал он. Под его влиянием провели налоговую реформу в пользу бедных (уникальный случай для тех времен)! Расширили избирательные права и многое другое, но политические преобразования для него были делом второстепенным. Главное – духовное возрождение Флоренции!
    «Возлюбите Бога, возлюбите ближнего своего, любите общее благо – тогда и Бог будет в ваших сердцах», – и многие поспешили покаяться и возродиться к праведной жизни, и даже знатные флорентийские горожанки стали ходить на воскресные мессы без драгоценностей, одеваясь скромнее.
   Пламенные проповеди монаха, звучавшие так искренне, так сильно и складно, нашли небывалый отклик в сердцах жителей города, причём почти повсеместно, имея потрясающее воздействие на флорентинцев, и первыми почувствовали на себе праведную жизнь куртизанки. И от греха подальше, весёлой разноцветной толпой они покинули Флоренцию. Жизнь вроде и не поменялась существенно, но праздников и шумных пирушек сразу поубавилось, а скоро они и совсем прекратились. Город тускнеет, становится грустным, сутулым и немного тревожным – всё умолкло в тишине. И какая-то безликая, серая масса людей теперь течёт по его улицам, день за днём.
Приезжающие купцы очень удивлялись таким изменениям и, чувствуя себя некомфортно в своих ярких ливреях на фоне других, старались быстрее покинуть город, вздыхая и вспоминая, как весело было раньше и как они с удовольствием на недельку-другую погружались здесь в жизнь, полную праздника, разврата и пьянства.  Савонарола, окрылённый успехом, продолжал клеймить всех жителей «рая».
 «О, Италия, насколько ты более морально разложена, нежели другая страна! Иди к германцам и послушай те "лестные" вещи, что говорятся об итальянцах! Они говорят, что нет на свете более содомитского города, чем Флоренция».
   От таких его слов многим стало совсем не по себе, а некоторые, наоборот, восприняли всё очень страстно, и постоянные процессии с факелами и крестами, блуждающие по городу и поющие "правильные" песни, заполнили собой все улицы и переулки города.
   Это был даже не первый звоночек, а сверкнувшая молния и раскат грома, который смертоносным звоном прошёлся по всей Флоренции на пути к правильной жизни.
   Коснулось всё и семьи Антонио и Джузеппе. Их уже не приглашали на званые музыкальные вечера. Продажа инструментов резко сократилась, и только редкие купцы из других городов поддерживают их небольшими заказами, сильно торгуясь, опуская цену. И они уже так радуются, что переехали в дом за городом со своим небольшим хозяйством, где можно свободно дышать и хоть чем-то заняться.
   Только Джулия, особенно не расстроившись от всего происходящего, сказала:
    – Сплошная экономия теперь на моих платьях. Будем больше гулять на природе, тем более что у меня есть дела и поважнее. – Я скоро стану мамой! – Я самая счастливая на свете, у меня есть всё, о чём я мечтала.
   Джузеппе был на седьмом небе от счастья, поднял жену на руки, расцеловал всю, подбросил её, но, тотчас осознав, что так уже нельзя поступать, нежно опустил на землю воскликнул:
    – Ты самая лучшая! – обожая тебя!
   Джулия глазами полными любви смотрела на мужа.
    – Хочу это слышать постоянно, всегда! – Что самая любимая на свете! И я так люблю того, кто так безумно дорог мне- от переполняющих через край эмоций она немного всплакнула, но сразу добавила. – Сегодня же надо придумать имя для мальчика или девочки.
   – Паппа, ты скоро станешь дедушкой! – объявил Джузеппе Антонио, который только вышел из дома.
   Тот смотрел на него, на свою дочь, подумав: – Вот оно, счастье! Не в титулах, богатстве и роскоши, о чём я так долго мечтал, а оно вот рядом со мной, в моих детях, в моей семье, и оно уже не уйдёт от меня никуда, никогда... И вся семья, позабыв обо всём, готовилась к появлению маленького человека в их жизни. Маленького, но невероятно важного события.  Разговоры были только о нём, и все с нетерпением ждали, когда свершится это божественное чудо.
   Дом наполнился волнами криков, стонов, и прекрасная малышка, похожая на маму и папу, появилась на свет, и её звонкий голосок поприветствовал всех. "Я родилась! Я так люблю вас!»  В мгновение ока солнечным светом озарился весь дом, счастью родителей не видно конца, и весь мир закрутился только вокруг дитя. Забылись невзгоды, забылись печали, и тесный, но такой уютный маленький мирок в доме стал для них центром вселенной, полный счастья, любви, наслаждения и тихих семейных радостей.
   Время летело быстро, девочка росла, а вот первый шаг, второй, третий, и уже с сияньем в глазах, она бежит по дорожке в саду навстречу папе и маме.
    – Когда ты так успела вырасти? – смеётся Джулия.
    – Сегодня я стала смелой, а завтра стану ещё смелее. Смотрите, как я могу! -  и малышка неуклюже заскакала на одной ножке. Папа улыбается, и взяв её на руки, нежно целует.  – Какая ты у нас умница!
   Семья как-то смирилась уже с окружающей их действительностью и жила не сказать, чтобы бедно, просто не позволяли себе разных излишеств, но дружно и весело в своём собственном мире. А вот город совсем «заскучал», и даже благочестивые шествия с крестами и факелами проходили всё реже. От постоянных постов многие сильно похудели, ослабли и громко петь, и топать ногами по мостовой уже не могли. Некоторые обеспеченные жители с сожалением стали покидать город, переезжая кто куда, а остальные от редких купцов с интересом слушали о жизни в Венеции и Милане, где уже всё опять наладилось после ухода французов и жизнь била ключом. И какие-то странные разговоры поползли по домам.
   «А ведь раньше неплохо мы жили, весело, дружно, а церковь мы и так посещали, благодарили Господа за нашу прекрасную жизнь и просили простить нас за грехи наши, а теперь не знаем, о чём и молиться, ведь и так живём в царстве небесном. Но как-то не так его все представляли».
   На воскресные мессы народа собиралось всё меньше. Савонарола, почувствовал, что что-то не так в его пастве, стал призывать всех встать на защиту святой веры Христовой и оградить город от смуты, решив устроить показательную порку для всех. По доносу были арестованы двое, и через день их уже осудили. Одного в кандалах, другого, обнажённого на осле, провели по всем улицам, на Лобное место за городом. Толпа следовала за ними, пытаясь понять, в чём их вина, и всем было любопытно, какой будет их учесть.
   Когда все собрались, Савонарола в окружении стражи произнёс:
    – Эти двое вели неправедную жизнь, ругая Бога и меня, его наместника в городе, отдаваясь содомии своими телами. И кара настигнет каждого, вступившего на их путь.
    Мужчину, сильно сопротивляющегося и что-то кричащего, привязали к столбу, стянув на шее железный капкан. Раздвинули рот и щипцами вырвали его "грешный" язык, бросив на землю. Народ зароптал, правда, глухо, но неприветливо. Джироламо подошёл и ногой наступил на него, вдавливая его со всей силой в сухую землю, воскликнул:
    – Да будет так с каждым, кто пойдёт против воли Господней и осквернит своими устами его голоса!
    Мальчонку вторым привязали к бревну, установленному на козлах, и тот же палач, кастрировал его. Душераздирающие вопли, кровь и слёзы, залили сухую землю под ним. Но этого было мало, и палач раскалённым железом поставил печать в промежность его. У людей даже в те времена от такого затуманился разум, и все потихоньку, без слов разошлись по домам, о чём-то задумавшись. Весть о случившемся быстро разнеслась по всему городу, и Джузеппе с Антонио, вечером, в тишине сада, обсуждали происходящее.
    – Как же тяжело видеть и слышать всё это. Такой весёлый и жизнерадостный город в считанные годы превратился просто в тюрьму – без замков и засовав, тюремных стен и надзирателей. Но я чувствую здесь себя узником», – сказал Джузеппе. Мне нужна музыка и счастливые лица людей, которым играю, которых знал и видел всегда. – Я уже задыхаюсь здесь, мои руки отказываются играть что-то весёлое. Один траурный марш у меня в голове. Я больше так не могу.
    – Мой мальчик, как я тебя понимаю. Но что мы можем сделать? – Может, ещё всё наладится и будет как прежде.
   Нет. Точно нет. А я хочу видеть свою жену и ребёнка весёлыми, жизнерадостными, гуляющих беззаботно по городу в ярких, нарядных платьях, как раньше.
   – Надо уезжать отсюда.
    Хотя жаль было всего, но работы у них совсем не было, и в ближайшем будущем они не видели себя здесь. Запасы их таяли, нужно было что-то менять, пока ещё оставались хоть какие-то накопления. И они решили, что Джузеппе для начала сам проедется по стране, посмотрит, что там и как... Ещё немного поговорив и всё обсудив, на том и остановились.
    Джулия же всё восприняла очень скептично и наотрез отказалась отпускать мужа из дома. Слезы, горючие слёзы лились из её глаз, и она отказывалась слушать все доводы.
    – Пойми, дорогая моя, нельзя вернуться в прошлое и изменить что-то там, – убеждал её тихо Джузеппе. – Но можно сейчас что-то предпринять и изменить наше будущее. Всё будет хорошо, я ведь ненадолго, скоро вернусь.
    – Не верю, и тебя никуда не пущу, – плакала она снова и снова.
   Тут уже и Антонио вступил в разговор, объясняя дочери, что другого выхода нет и нужно переезжать.
     –Деньги рано или поздно закончатся. А там, на новом месте, можно быстро обустроиться, и всё будет как прежде. И после долгих уговоров она всё же задумалась.
    – Ладно - сдалась, наконец, девушка.
     – Но когда мы переедем, я хочу много детей, глядя жалобными глазами и шмыгая носиком, – сказала Джулия.
     –Ты обещаешь?
    – Да, обещаю, – с улыбкой глядя на жену, ответил Джузеппе.
    – Раз так, и другого выхода нет, давай собираться быстрей в дорогу.
   Сборы были нехитрые: повозка, сундук и немного провизии, и уже утром, поцеловав спящую дочку и обняв жену, он отправился в путь. Джулия ещё долго стояла и махала рукой, не веря своим глазам, что любимый, словно растворяясь в тумане, скрылся из вида.
   – Мы ждём тебя и любим сильно-сильно! Возвращайся быстрей! – кричала она ему вслед.
   А он удалялся всё дальше и дальше от дома, будто подхваченный мощной волной, которая понесла его в неизведанные дали. Его путь будет трудным и долгим, но он будет двигаться только вперёд, мечтая быстрее вернуться назад.
Глава 21.
Один за другим менялись перед глазами пейзажи. Залитые солнцем стройные ряды виноградников, плавно перетекающие в живописные рощи оливковых деревьев, гордо возвышались на причудливо изгибающихся холмах. Дорога потихоньку выравнивалась, уходя вдаль за горизонт, и иногда казалось, что она ведёт в небеса. Джузеппе было так хорошо, что душа пела, и так хотелось заиграть на таком инструменте, который способен был бы передать всю полноту его чувств, вместить в себя всё – безоблачное счастье и страдания, боль и радость, безумную любовь и печаль... И в этот момент он задумал создать что-то своё, не похожее на всё, что было создано до него. Поглощенный мечтами, путешествовал Джузеппе по стране, останавливаясь на ночлег, с интересом наблюдал за людьми, которые, несмотря на различия, были удивительно похожи в желаниях и помыслах. Утром снова дорога, ведущая вдаль, и колёса скрипя, наматывали километры от дома в туманную неизвестность. И чем дальше он удалялся от Флоренции, тем оптимистичнее и радужнее становилось его видение мира.
   Скоро бескрайнее море показалось на горизонте, и Джузеппе, никогда не видевший моря и даже не представлявший, что оно такое большое и красивое, испытал небывалый восторг. Хлестнув лошадь и свернув с дороги, он помчался в его сторону, и, спрыгнув с повозки, окунулся в это бескрайнее чудо, и какая-то детская радость охватила его. Волны накатывали на берег и отступали, и он, вторя их движениям, бегал за ними по мокрому песку. Вдоволь нарезвившись, словно ребёнок, присел на берегу, зарывшись ногами в теплый песок, и наслаждался плеском волн, криком чаек, перебирая в руках ребристые ракушки и мелкие камешки.
   Одинокий парус, гонимый попутным ветром, появился на горизонте, а затем снова исчез. Проводя его взглядом, юноша видел, как водная гладь у самого горизонта сливается с небом в единое целое, так манящее посмотреть, что там за ним. Он почувствовал, что именно там начинается неизведанный мир, полный тайн и открытий, и, совсем потеряв счёт времени, погрузился в блаженную негу, и только солнце, опускающееся всё ниже, напомнило ему о приближении ночи. Джузеппе встрепенулся, поспешил в путь, искать на ночь пристанище.
    Переночевав ещё в Папской области, на следующий день он въехал в герцогство Феррари и, даже не понял, где оно началось и закончилось, очутился в Венецианской республике. Мощной и богатой, границы которой были столь велики, что доходили до Греции. Джузеппе этого, конечно, не знал, но наслышан был про Венецию, в которую и направлялся. На следующий день она показалась вдали, и с каждой минутой становилась всё ближе, всё осязаемей.
   Юноша был потрясён. Водные каналы и тесные улочки, переполненные людьми, гондолы, узкие мостики, перекинутые от острова к острову, под которыми непонятно, как протискивались все эти лодки, везущие праздную публику или необходимые товары и продукты. Умение гондольеров так мастерски маневрировать было настолько поразительно, что казалось, будто они родились на воде и никогда и не ступали на сушу.
   Описать Венецию сложно, её нужно увидеть, вдохнуть и почувствовать сердцем. Она как будто окружена какой-то таинственностью и словно обязана своим существованием не только людям, но ещё и какой-то чудодейственной невидимой силе. Дворцы на каналах, дома на воде, которые, кажется, вот-вот должны утонуть, но стоят сотни лет благодаря гениальности их строителей. В Венецию стекались богатства, ведь город находился на главном пути между Азией и Европой, и за счёт этого быстро развивался и богател.
   Рядом с портом образовалось что-то вроде импровизированной ярмарки, где местные жители пытались продать всё, что могли. Это место напоминало большой муравейник, только ещё гудящий и жужжащий, и у Джузеппе закружилась голова от такого количества звуков и лиц. Пытаясь выбраться отсюда, он изрядно поплутал по узеньким улочкам, не зная толком, куда идёт, но наконец, вышел на главную площадь, украшенную ажурной колоннадой и величественной колокольней.
   Красивые и яркие люди, знатные сеньоры и сеньориты прогуливались не спеша, они были такие же счастливые как совсем недавно и люди в его любимой Флоренции. Толпы приезжих из разных городов, с открытыми ртами и глазами, полными удивления и восторга, стояли повсюду, и он встал рядом с ними, любуясь увиденным и наслаждаясь каждой минутой созерцания красоты и величия города.
   Ещё один поворот, и Джузеппе вышел на набережную. Дворцы, великолепный собор и бескрайнее море, от которого захватывает дух, открылись ему. Пройдя дальше через несколько мостиков, где людей становилось всё меньше, он очутился в тенистом парке, где пышная зелень росла с необычайной силой и царила прохладная тишина. Такого он никак не ожидал от столь тесно застроенного города, и это привело его в полный восторг. Уставший, он присел на скамейку в тени, погрузился в нирвану, вдыхая всей грудью запах цветущих деревьев. Немного отдохнул и ощутил сильный голод, Джузеппе вышел из парка и зашёл в таверну отведать местные блюда, и ему принесли ризотто дэ го – рис с рыбным соусом, приготовленный из бычков, обитающих в водах Венецианской лагуны. Потом sarde in saor – необычную закуску в виде жареных сардин в кисло-сладком соусе. Он ел и изумлялся их вкусу, такого во Флоренции никто не готовил и выпив вина с сидящим за его столом местным жителем, Джузеппе уже с интересом слушал его истории про жизнь в городе, про радостные моменты, проблемы и поведал ему о своих. Собеседник был сильно удивлён его рассказами о Флоренции:
    – Флорентинцы, это вам кара небесная за вашу распутную жизнь!
   Джузеппе вопросительно посмотрел на него, не понимая, чем жизнь в Венеции так сильно отличается от жизни во Флоренции и почему кара легла только на них.
   Но мужчина продолжил: – А в общем, вы молодцы! Мне отец рассказывал, как мы вместе с вами наваляли миланцам в какой-то войне. Тогда ещё столько земель у них захватили. Говорят, там красиво, правда, я сам никогда не бывал. Вот приехал бы ты пораньше к нам, такой карнавал бы увидел!
    – Да и у нас во Флоренции раньше всегда весной карнавал проходил, а вот последние годы запрет на него – отвлекает людей от молитвы.
    – Ну, это уж слишком, – посочувствовал его новый знакомый.
   Вежливо попрощавшись с ним, Джузеппе опять вышел к морю, наблюдая, как десятки кораблей стоят на рейде, ожидая захода в порт. Ближе к вечеру со стуком начали закрываться ставни лавчонок, утихли детские голоса на улицах, и лишь отголоски разговоров мужчин, занятых в тавернах игрой в кости, смешивались со звуками ветра и моря. Солнце уже заходило, и уставшие чайки, зевая, приземлялись на крыши домов, готовились ко сну. Джузеппе, тоже изрядно устал и остановился в ближайшей гостинице, которыми был просто усеян весь город, и скоро уснул.
Глава 22.
Проснулся он поздно и раскрыв настежь окно, вдохнул полной грудью свежий морской воздух. Не спеша оделся и вышел на улицу, где уже было много народа, и, дойдя до пристани, решил отправиться на ближайший остров, о котором вчерашний знакомый так много рассказывал.
   Примерно через полчаса он оказался на месте. Тишина острова оглушила его, и только крик чаек, доносившийся отовсюду, резко резал слух. Вроде красивая птица, – думал Джузеппе, но когда их слишком много, и они орут невпопад на фоне утренней тишины, то становится как-то не по себе.
   На этом острове мастера стеклодувы творили чудеса из стекла, создавая невероятные произведения искусства прямо у него на глазах. Они хранили свои секреты в строжайшей тайне и под страхом смерти не имели права её разглашать. Восхищённый увиденным, Джузеппе долго наблюдал за их работой, а потом купил в подарок для Джулии и малышки по маленькой стеклянной лошадке, вернулся на лодке обратно.
   Да, Венеция прекрасна и очаровательна, но тут всё было так непривычно для Джузеппе, что он не стал рассматривать её как свой новый дом и, попрощавшись с ней, отправился дальше, в Милан, про который был много наслышан.
   
   Дорога была длинной, и путь лежал не только через небольшие городки и деревни, но и по широким равнинам, где открывался захватывающий вид. Куда ни глянь, повсюду распускались плодоносящие деревья абрикоса, персика, черешни, покрытые огромными шапками белых цветков, и к вечеру создавая иллюзию, будто ветви густо заснежены и едва удерживают натиск тяжелого белого снега.
Проехав не так много, показался указатель на Верону, и Джузеппе решил посетить город. Свернув с главной дороги, ехать пришлось недолго.
   Хозяйка небольшой уютной гостиницы, женщина в полном расцвете сил, лет за сорок, тучная, но озорная и темпераментная, приветливо встретила его и загадочно улыбаясь, провела в номер.
   – Вечером обязательно только к нам на ужин. У нас повар просто волшебник, а с меня лично бутылочка прекрасного вина, – добавила она, и как бы нечаянно провела рукой по его платью и, изобразив лёгкую тень смущения, удалилась.
   Джузеппе отдохнул после дороги и решил прогуляться, дабы немного сориентироваться в городе. Вечерняя прогулка по безмолвным улочкам расслабила его и настроила на лирический лад. Город потихоньку засыпал, и его спокойная, располагающая атмосфера словно укутала путника в теплый домашний плед и убаюкивала после дороги. Но скоро стало совсем темно, и он вернулся в гостиницу.
   В таверне на первом этаже народу было много, но один стол был свободен, как будто ждал только его. Хозяйка радостно встретила Джузеппе и провела к этому столу. На его удивление, сам повар вышел к нему, правда, не очень охотно. Это был угрюмый старик, непризнанный гений, чьё дарование осталось незамеченным, и, вероятно, пленник бутылки. Его колени дрожали, но в глазах горели огни чувств и мыслей, рождающих в его голове шедевры кулинарии.
     – Что желаете заказать?
    – Я полагаюсь полностью на ваш вкус. Что-нибудь из местной кухни, – попросил юноша.
    – Пиццу будете? – ухмыльнулся старик.
    – Я думал, что-то особенное, веронское...
    – Ладно, я пошутил, – произнёс тот и удалился.
   Вскоре все блюда оказались на столе. Попробовав их, юноша пришел в полный восторг и, когда допивал бутылку вина, уже с умиротворенным видом, начал с любопытством рассматривать остальных гостей. По всей видимости, большая часть торговцев – вела оживлённые беседы на серьёзные темы. Также мужчины с женами, которым обыденность жизни надоела, и средства позволяли им отправиться в путешествие. Некоторые женщины были весьма разговорчивыми, другие же — сдержанными и молчаливыми, но все они, безусловно, ярко одетые, тайно присматривались друг к другу, и, как будто демонстрируя что-то важное, небрежно сверкнув новым колечком, продолжали излучать доброжелательную улыбку своим супругам.
    В углу, не привлекая внимания, сидит статный мужчина-путешественник лет за сорок, с молодой девушкой, которая, пыталась скрыть свою профессию, но за милю было видно, что она куртизанка, хотя и не самая дешёвая. В общем, публика разная, как и везде, во всех городах.
 Джузеппе, уже чувствовал, как вино ударило в голову, собирался покинуть заведение, но, кажется, именно этого момента и ожидала хозяйка гостиницы на протяжении всего вечера. Она быстро подсела к нему, что-то весело болтала и улыбалась, налила сама себе чашу вина, пригубила и томно вздыхая смотрела на юношу.
   – Благодарю вас за радушный приём! – не зная, что сказать - выпалил Джузеппе, сразу немного протрезвев от недвусмысленных намеков. – Вы очаровательны, сеньора, но, увы, я женат.
   – Сеньорита, – поправила она. – Да кто же сейчас не женат? Красивые и солидные мужчины сейчас все женаты. Я сама тоже была замужем и после смерти мужа любила не раз, но, кажется, ни разу с первого взгляда вот так - это со мной впервые.
   Джузеппе пробил лёгкий пот, он заёрзал на стуле, взгляд его побежал то по столу, то по потолку, и, наговорив ей какую-то невразумительную ахинею, быстро покинул помещение, нырнув к себе в комнату. Задвинув засов на двери и проверив его надёжность, лёг на кровать, накрыл голову подушкой, чтобы ничего на всякий случай не слышать.
 Ранним утром он прошмыгнул незамеченным на улицу и, переведя дух, пошёл осматривать город при дневном освещении.
   Город лежал у подножья гор, а река, извивалась, словно змея, разделяла его на две половины. Через неё были перекинуты большие и маленькие мосты. Прачки стирали белье, а рядом с ними шумели молоты, обрабатывающие шкуры животных – город проснулся. Он был удивительно похож на Флоренцию: множество церквей, башен, площадей, заполненных шумными толпами абсолютно разных людей. Торговцы зазывали прохожих, пахло хлебом и вином. Дети бесились, путаясь под ногами и не давая пройти, а старики сидели в тени, умиротворённо наблюдая за ними - всё это создавало атмосферу, словно перенесённую из Флоренции. И даже цвет зданий города, охристо-жёлтый, вызвал у Джузеппе ощущение возвращения домой.
   Прогулявшись по улицам и площадям, выйдя снова к реке и перейдя через мост, Джузеппе поднялся на холм, с которого был виден весь город. "Да, – заключил он, – здесь можно жить». Спустившись с холма, он ещё долго бродил, изучая весь город, и к вечеру, сильно уставший и впечатлённый всем увиденным, никем не замеченный, вернулся в свою комнату и быстро уснул.
С утра, проснувшись в прекрасном настроении, он уже спокойно вышел из номера и попрощался с хозяйкой. На её лице отразилась грусть несбывшихся надежд, и она тяжело вздохнула, проводив его прощальным жестом. И он опять отправился в путь.
   Буквально через несколько часов проведённых в пути, перед ним открылась великолепная картина: безбрежное озеро, окруженное зубчатыми хребтами Альп, которые, словно тёплый шарф, повязанный заботливой матушкой-природой, закрывали его от ветров. Величественные, покрытые снегом пики, уходящие в небо на километр, а то и на целых два, плавно переходили в холмы и равнины. Над плотно застроенными берегами озера витала какая-то волшебная аура, и Джузеппе, не в силах устоять, пошёл прогуляться. Здесь на каждом шагу возвышались замшелые башни средневековых крепостей, а в зелени олив прятались дворцы именитых особ, приезжающих сюда отдохнуть и расслабиться. Базилики, аскетичные церкви, обвитые плющом, и кругом звенящая тишина, которую не тревожит ни гомон птиц, ни лай собак.
   Сегодня озеро было спокойным. Вода искрилась, покрытая тысячами мельчайших бликов, ослепляющих и завораживающих глаз, и Джузеппе, любуясь окружающей его красотой, решил хоть на день здесь задержаться. И в небольшой деревушке возле подножия гор нашёл он ночлег.
Глава 23.
Солнце, подобно огненному диску, катилось вниз и, расталкивая макушки гор, уходило под землю – вновь наступает вечер. Весёлые яркие звёздочки заиграли на небе, а луна, словно любуясь своим отражением в зеркальной глади озера, озарила всю землю своим мягким светом. Джузеппе сидел на берегу и думал о Джулии и о малышке дочурке, а где-то далеко, под тем же бледным светом Луны, Джулия тоже думала о нём, и луна, наблюдая за ними, широко улыбнулась и передала через свой свет нежные поцелуи друг другу. Вроде всего прошло десять дней, а он уже так сильно тосковал по любимой. А что такое «тосковал»? Это когда так любишь, что готов на что угодно пойти, чтобы поскорее увидеться и вновь страстно обняться!
   С тяжёлым вздохом, он поднялся и направился в деревню, где и днём было немноголюдно, а к вечеру всё опустело, и только в одном доме теплился свет – это была таверна. Приблизившись, он различил звуки музыки, исходящие изнутри, и зашёл внутрь. В центре на стуле сидел музыкант и, водя смычком по струнам инструмента, выжимал из него странные звуки. Играл он плохо, можно сказать, отвратительно, и его никто и не слушал совсем, да особенно и некому было. Всего пара мужчин сидела в углу за столом, попивая вино.
   Джузеппе присел, глядя на музыканта и на виолу, над которой тот издевался, как только мог, пытаясь хоть какие-то сладостные звуки извлечь из неё. Дочка трактирщика, обрадовалась, что хоть кто-то ещё зашёл к ним, быстро подошла и, улыбнувшись, предложила что-нибудь выпить. Жизнерадостное её лицо и большие карие глаза светились добротой и теплом, а нежный овал лица с прелестным маленьким носиком, ямочками на щеках и изящным подбородком, создавали впечатление, что она словно создана для кисти художника.
   На вид ей было лет двадцать пять, но во всём её облике ясно читалось, что девушка давно перестала заботиться о себе, словно смирившись с тем, что в этой глуши ей не найти себе мужа.  Одежда на ней висела складками, словно сейчас только вынутая из сундука, была мятой и скомканной, будто давно не носилась
  – Сейчас могу предложить только пиццу, – как-то уныло сообщила она.
   Юноша, кивнул головой в знак согласия. А после того, как музыкант закончил играть, подошёл к нему и, представившись, пригласил за свой столик.
    – Откуда у вас этот инструмент? – поинтересовался он.
    – Мы изготавливаем сами их здесь. Могу, если есть интерес, продать вам, – оживился тот.
   Джузеппе налил ему выпить и, с интересом рассматривая его, произнёс:
    – Этот инструмент - творение Антонио Салваторе, флорентийского мастера, а я его ученик.
    – Так вы тот самый Джузеппе, музыкант из Флоренции? – Наслышан о вас, наслышан.
   Молодой человек удивился, что его кто-то знает в такой-то глуши, но ничего не сказал.
    – Так, может, сыграете нам? Очень хотелось бы послушать, – попросил его новый знакомый.
   Джузеппе, уже соскучившийся по концертам, без лишних уговоров вышел на импровизированную сцену и заиграл. Все в зале притихли, и волшебные звуки музыки окутали всех чарующим звучанием.
   Девушка застыла с графином вина, который она несла на соседний стол, и видно было, как она тотчас преобразилась, словно майская роза, расцветающая под весенним солнцем. И как только закончилась музыка, она тут же куда-то исчезла, но через минуту вернулась, уже переодевшись и причесавшись. Выпрямившись, как струна, она демонстрировала свою грациозную фигуру и пышную грудь.
   Да, Джузеппе был желанным для женщин – молодой, привлекательный, всегда элегантно одетый – воплощение мечты. А стоило ему взять в руки смычок, так сразу все женские грёзы обретали реальный образ. Сеньорита улыбнулась, в глазах заиграл огонёк, и она сразу похорошела.
    – Я даже не мог представить, что инструмент может так звучать, – впечатлённый игрой Джузеппе, сказал его новый знакомый. И они, ещё выпив и что-то бурно обсуждая, скоро покинули таверну. Взгляд девушки вновь потух, она сгорбилась, её причёска, словно сама собой вернулась к привычному растрёпанному виду, и мечты о любви так и остались лишь несбывшимися грёзами, полными надежд и душевных страданий.
   Мужчины, ещё о чём-то поговорив, прощались.
    – Жду вас завтра к себе, обязательно приходите, - настойчиво упрашивал его Феллини.
   Джузеппе поблагодарил его и отправился спать.
   Утром он, как и обещал, зашёл к нему в гости. Тот очень обрадовался, и его жена сразу захлопотала на кухне. Перекусив и поблагодарив хозяйку, и сделав ей пару комплиментов, от которых она просто растаяла, они направились в мастерскую. Она практически ничем не отличалась от мастерской во Флоренции: тот же нехитрый инструмент – стамески, пилочки и всё прочее. Кругом лежали заготовки для будущих музыкальных инструментов, но цвет дерева у всех был разный. Джузеппе внимательно рассматривал их, и Феллини объяснил ему:
   – Мы сами поднимаемся в горы и выбираем материал для инструмента. От того, когда спилено дерево, зимой и летом, его звучание разное. Вот это росло в низине и дышало воздухом полей, а это – на склоне, среди воздуха гор. Это на опушке, купаясь в солнечном свете, и звук инструмента яркий и звонкий, а то – в тени, и звучит оно так же тихо и мелодично. Для уже опытного мастера своего дела это было просто открытием. Джузеппе всегда задумывался, почему инструменты, такие одинаковые на вид, звучат так по-разному. Он тоже раскрыл своему коллеге пару секретов по их изготовлению, и, оставшись довольными друг другом, они вышли в сад.
   – Феллини, я тут задумал изготовить новый, не похожий ни на что инструмент и хотел бы сам для него подобрать подходящее дерево.
   – Ну что ж, это несложно. Они растут здесь повсюду, достаточно немного подняться в горы. Я покажу вам дорогу.
   Джузеппе, попрощавшись с хозяйкой и поблагодарив её за тёплый приём, сразу решил отправиться в путь.
   Он поднимался по тропе, ведущей всё выше в горы, и, словно переступив границу реальности, попал в совершенно другой мир. Сердце замирало от восхищения, слушая звуки природы: шум рек и водопадов, свист ветра и крики горных птиц - всё сливалось в неповторимую симфонию гор. Проникающая в самую душу и навсегда меняющая восприятие мира. Ощущение бесконечности времени и мига существования, иной мир, где всё постоянно меняется и неизменно веками. Удивительная, холодная, безжалостная, необычная и странная красота, которая неудержимо притягивает к себе, и, только постигнув которую, ты сам становишься частью неё.
   Долго бродил Джузеппе по склонам и, прижимаясь всем телом к деревьям, слушал их голоса, такие разные и неповторимые – весёлые и мелодичные, грустные и нежные – искал что-то своё, но что, он ещё и сам толком не знал.
   Изрядно устав, он присел на опушке и, вдыхая прохладный воздух гор, осмотрелся вокруг. На поляне возвышалось одинокое засохшее костлявое дерево, и его редкие ветви были такими же белыми, как и оно само. Оно притянуло его взгляд какой-то таинственной, умиротворяющей красотой напоминающей покойника, уложенного на белоснежных простынях в гроб, омытого и аккуратно причёсанного перед погребением.
   Подойдя, юноша коснулся его рукой и мгновенно отдернул её, будто его укололи сотни иголок. На вид безжизненное дерево, высушенное лучами солнца и обдуваемое ветрами, хранило внутри себя небывалую мощь угасшей души, которая давала ему силы не пасть на землю, а прочно стоять, выдерживая весь натиск стихий. Почувствовав всю его могучую силу, Джузеппе вдруг понял – это оно! Воодушевлённый, он бережно спилил его, с трудом поднял на плечо и, крепко держа, стал спускаться вниз, спотыкаясь и обливаясь потом.
   Когда он вошёл во двор к Феллини, тот увидел его и перекрестился. Джузеппе был похож на Христа – измождённого, обессиленного, несущего свой крест на Голгофу.
   Он был очень удивлён выбором Джузеппе. – Это? Никак не ожидал. - но, прислонившись к дереву, тоже ощутил его мощную силу.
   – Да, мой друг, вы чувствуете и слышите всё. Вы - великий музыкант, который прославит нашу страну. И я хочу подарить вам что-то особенное, маленькую семейную тайну – эти струны. Они изготовлены из овечьих кишок и звучат просто божественно. Когда вы изготовите свой инструмент, натяните их на него и вспомните меня.
   Джузеппе искренне поблагодарил мастера за столь необычный подарок и, попрощавшись, отправился в путь.
   Проезжая мимо трактира, девушка тотчас выбежала на улицу с растрепанными волосами, а ветер закрутил их ещё больше, играя с её прядями. Глядя на него, она хотела что-то сказать, но вместо этого остановила на нём свой взгляд, полный любви, просто стояла и смотрела ему вслед.
Глава 24.
Дорога вела его дальше, и вот графство Миланское у него на пути.
   Как всегда, он не заметил где проходит граница, и через пару дней большой город показался вдали.
   Милан встретил его весьма сурово и не особо приветливо. Замок на въезде, крепостные укрепления, глубокий ров и неприступные стены. Главный фасад замка с мощными круглыми башнями по углам и квадратной башней над воротами в центре был обращён к городу, который сильно отличался от тех городов, в которых он бывал. Дух древности и феодализма пронизывал его, и какая-то показная роскошь присутствовала здесь во всём.
    Миланские палаццо, возведенные из кирпича, обычно насчитывали два, а иногда три этажа, причем третий этаж, скорее напоминавший антресоль, и не выделялся на фасаде. Их облик был довольно строгим: кирпич, дерево, цветная штукатурка и керамика, серый природный камень и черный гранит создавали ощущение некоторой мрачности. Однако внутренние дворы, хорошо просматриваемые сквозь массивные кованые решетки ворот, добавляли немного жизнерадостности: зелень кустов и цветов добавляла в них свежую нотку. Эти дома, подобно фамильным башням миланской знати, резко контрастировали с обычной городской застройкой, состоящей из скромных, часто деревянных и крытых соломой крыш домов.
   Джузеппе почему-то было неуютно здесь, всё ощущалось иначе, но вечером, как обычно, он отправился на свою привычную прогулку.
   Пробираясь по темным и унылым улицам, вышел на площадь, где возвышался недостроенный храм внушительных размеров. По всей видимости, строительство велось уже много десятков лет, а может и столетий.  В центре площади был установлен крест, и луна, озаряя его своим светом, отчетливо вырисовывала тенью, его вытянутый силуэт через всю площадь. Видя и своё отражение на земле, Джузеппе поднял руку, и длинная тень, словно змея, ползла по мостовой, прижимаясь к домам. Темные тучи, словно плотная завеса, медленно накрывали небо, пока не поглотили луну целиком. Город утонул в густой непроглядной тьме, и единственным звуком был таинственный шелест листвы одиноких деревьев. Джузеппе стало жутко, и он быстро, почти наугад шёл, отыскивая своё место ночлега.
Утром солнце встало и осветило весь город, он проснулся, радуясь новому дню, и шумные весёлые итальянцы заполнили собой всё вокруг. Джузеппе поднялся с кровати и, распахнув настежь окно, вдохнул в себя воздух Милана.
   Центр города, исторически сформировавшийся на месте Римского форума, состоял из двух площадей: торговой (Деи Мерканти) и соборной, на которой он вчера побывал. Торговая жизнь кипела и ничем особенно не отличалась от жизни других городов. Побродив немного по улицам, Джузеппе зашёл в церковь на мессу. Священник, который, как и везде, учил людей праведной жизни, в конце своей проповеди добавил:
   – Мы миланцы, и мы должны гордиться этим. Мы помним и чтим наших достойнейших предков, и у нас великое предназначение: закончить их дело, объединить всю Северную Италию под наши знамёна.
   "Да, – заключил Джузеппе. – Что-то похожее я уже слышал, только у нас, во Флоренции». Перекрестившись, он вышел на улицу и пошёл дальше, с любопытством рассматривая всё вокруг.
    Вкусы и культурные интересы города определялись двором, где процветала мода на рыцарские средневековые турниры, охоты и праздники. Хотя властители понемногу начинали покровительствовать учёным, собирать коллекции античных древностей и, соперничали между собой, привлекали крупнейших художников, скульпторов, врачей, гуманистов. Всё же это своеобразное сочетание средневековых нравов с просвещённым меценатством существенно отличалось от быта несравненно более демократичной Флоренции, в которой каждое крупное художественное начинание решалось в горячих спорах, захватывающих широкие слои общества, и это чувствовалось во всём.
   Соперничая с Флоренцией не только в политике, но и в области искусств, Милан потихоньку становился одним из наиболее передовых очагов итальянской культуры. Сюда переместился и центр развития архитектуры. А после захвата власти во Флоренции Савонаролой, больше не видя там себя, многие художники, архитекторы и даже Леонардо да Винчи переехали сюда, чувствуя в городе больший потенциал для работы.
   Прогуливаясь и о чём-то размышляя, Джузеппе дошёл до центрального канала, служившего первоначально лишь оборонительным целям. Но со временем он объединил все каналы Милана в единую водную систему, используемую, правда, только для производственных задач. Большие грузовые лодки перевозили разные товары, стройматериалы, и на нём не видно было весёлых гондольеров и праздной публики как это было в Венеции. Пройдясь вдоль него, юноша снова оказался на какой-то площади.
   У главного здания было много людей – здесь располагалась центральная общественная больница.
    Уже в те времена, у каждого пациента в ней была своя кровать, его адекватно кормили, и он находился в тепле. Людей здесь лечили не астрологи или монахи, а врачи, изучавшие медицину в университете Павии, который находился недалеко от Милана. К каждой палате был прикреплён свой врач и хирург, а дежурный врач находился в больнице 24 часа в сутки.
   Тут же, на площади, располагался небольшой амфитеатр. На входе всех зазывали зайти, и Джузеппе, купив билет, прошёл внутрь.
 Антракт. Звучала музыка, по залу разносили еду и напитки. На первых рядах серьёзные мужчины, вооружённые мольбертами или листами бумаги, увлечённо делали зарисовки увиденного, и что-то оживлённо обсуждали. За ними располагались семьи с детьми, которые громко переговаривались и заливаясь смехом, с нетерпением ожидали продолжения «спектакля». В центре зала на столе, накрытом простыней, лежал какой-то предмет, и Джузеппе, присев в первый ряд, ждал начала следующего действия.
   Антракт закончился, и на сцене появился мужчина в белом платье и переднике. Он снял простыню, под которой лежал покойник, и с хирургической точностью скальпелем приступил к вскрытию тела, демонстрируя всем присутствующим внутренние органы. Джузеппе от такого зрелища почувствовал себя плохо, и он незамедлительно покинул это весьма увлекательное представление.
   "Только бы скорее вернуться домой, – промелькнуло в его мыслях. Осталась Генуя – и всё, конец путешествия".
   С утра пораньше он отправился в путь. Три дня пути пролетели незаметно, и вскоре перед ним вновь раскинулось синее море.
Глава 25.
Генуя, купавшаяся в солнечном свете, встретила Джузеппе теплым и радушным гостеприимством, и он тут же почувствовал прилив сил после Милана.
   Крепостная стена с башнями окружала город, который, словно амфитеатр, ниспадал к морю, очень походил на сцену. Холмы, усыпанные оливами и померанцами, а на вершинах скал возвышались величественные мраморные дворцы, создавалось впечатление, будто воплощение человеческого гения и его творения здесь одержало победу над могучей силой природы.
   Расположение города предопределило его судьбу - жизнь среди скал и обрывов, где само его возникновение казалось чудом. Генуэзцы, фактически обреченные на небольшом и не богатом ресурсами клочке земли, нашли единственный путь к процветанию - море. Благодаря их упорству и невероятным усилиям город превратился в сердце огромной торговой империи, которая соперничала с могущественными державами, в первую очередь с Венецией, с которой велись частые войны и к которой у генуэзцев было глубокая неприязнь. В то время обе республики владели форпостами и колониями практически по всему Средиземноморью, от греческого черноморского побережья до испанских берегов. Однако между ними была существенная разница: в Венеции все действия направлялись на благо республики, в Генуе же всё подчинено было интересам капитала, всё сводилось к деньгам. В Генуэзской республике инициатива граждан играла более важную роль, чем государственное вмешательство в сферы торговли и строительства. Даже мосты повсеместно возводились только за счет местных общин, без участия центральной власти.
   В 1407 году, именно в этом городе, появился первый в мире банк Banco di San Giorgio, где накапливались колоссальные богатства. Тогда же, славился своим величием средневековый порт Marina Porto Antico, являвшийся гордостью Генуэзского морского господства. На протяжении столетий в его гавань заходили суда со всех уголков земного шара, привозя с собой рабов, пряности, ткани и другие ценные грузы.
   В самом сердце города возвышалась площадь Банки, расположившаяся неподалеку от порта и известная с XII века. Изначально здесь функционировал рынок зерна и других морских грузов, но со временем появились торговые лавки, пункты обмена валюты, торговые галереи. В результате площадь Банки превратилась в оживленный центр деловых встреч купцов и коммерсантов, где жизнь кипела с невероятной скоростью. Вокруг кипела суета: все спешили, неся что-то, куда-то, и при этом вели активные расчеты, озвучивая внушительные суммы.
   В городе одновременно велось также активное строительство школ и университетов. Понимание важности образования для процветания республики было очевидным. Именно здесь появились многие известные личности, и именно из этого города отправился в плавание к берегам далекой Индии генуэзец Христофор Колумб, чья экспедиция 1492 года привела к открытию Америки, увековечив тем самым свое имя и славу города на веки вечные. Несмотря на то, что республика в последнее время ослабла, оказавшись под французским влиянием и участвуя в различных войнах, город оставался поистине прекрасным.
   На рейде скопилось множество кораблей, нетерпеливо ожидающих своего часа захода в порт. Моряки, уже отдохнувшие после разгрузки груза и слегка подбодрившись вином, разбредались по городу. За ними, как тени, следовали весёлые куртизанки, заманивая их в сети «любви», и те, не отводя от них взгляда, вереницами шли за ними. И тех, и других было такое количество, что порой казалось, будто весь город состоит из моряков и куртизанок, которые, не успев обслужить одного, уже вешались на шею другому. В остальном же городская жизнь мало чем выделялась из ряда других городов.
   Джузеппе, не задерживаясь на площади, продолжил свой путь, вглядываясь во все, что его окружало. Богатые дворцы, словно скрывались от посторонних глаз, среди неряшливых улочек, которые расходились в разные стороны, превращаясь в очаровательные переулки, утопающих в зелени. Джузеппе с удовольствием бродил по ним, вдыхая их атмосферу. Из открытых окон домов пожилые дамы с любопытством следили за ним, а иногда за их спинами мелькали очаровательные личики юных особ, украшенные улыбками, которые тут же исчезали. Ребята, перегородив переулки, играли в футбол и порой настолько увлекались, что пройти сквозь них было невозможно. Тогда дамы из окон, возмущённые шумом, ругали их, пытались хоть немного их приструнить, но этого хватало ненадолго. 
   Утонченное очарование домиков, мастерски украшенных и окруженных зеленью и цветами, а также эти прекрасные переулки обаяли Джузеппе. Он даже не заметил, как, прогуливаясь по ним, вышел на холм полуострова, в бухту, и, немного расслабившись, присел, чтобы насладиться красотой моря - сегодня такого красивого, тихого и спокойного.
   Юноша расслабился и погрузился в размышления. Проехав по стране и повидав её бескрайние просторы плодородных полей, густых лесов и полноводных рек, он не понимал, почему не удаётся всем жить тут мирно и дружно, ничего не делить, а просто трудиться, создавая лучшую жизнь для себя, для детей, для будущих поколений всей необъятной родины. Почему северяне не любят южан? – Флорентинцы – сенцев, миланцев. Миланцы – генуэзцев, венецианцев, и те тоже кого-то не любят. – Ведь поставь их всех вместе в один ряд, никто не поймёт, кто откуда. Мы же один народ, говорим на одном языке, и мы все любим нашу родину, такую прекрасную и разнообразную, весёлую и грустную, ослепительную и неказистую, но нашу, родную, и мы все готовы умереть за неё, но почему-то каждый только за свой кусочек земли, за свой город, а не за страну.
   Почтенного вида старик, проходящий мимо, поприветствовал его и присел рядом.
   – Да, я тоже люблю приходить сюда, любоваться закатом. Не помешаю? – спросил он.
   – Нет, что вы! Присаживайтесь, – пригласил Джузеппе.
   – Такого заката нет больше нигде, – произнёс старец.
   Джузеппе посмотрел на него недоверчиво: – Так ведь солнце одно для всех на земле.
   – Одно, – ответил тот. – Но тут оно мне родное. И горы, и город, что здесь возвели – такого нет нигде на земле.  А люди, здесь какие! Я всю жизнь прожил здесь и скажу вам честно: я не променяю свой город, ни на какой другой, посули мне хоть все богатства этого мира. А вы, юноша, какими судьбами к нам?
   И тот поведал ему о жизни во Флоренции.
   – Ищу новый дом для себя и семьи, – закончил он свой рассказ.
   Старик долго молчал, а потом сказал:
    – Эх вы, флорентинцы! Несколько лет назад вы без боя сдали свой город, а теперь какой-то монах затуманил вам разум, и бежите вы, ища лучшей доли. А не лучше ли там, у себя, что-то поменять? Но если надумаете приехать, встретим, поможем. Здесь живут прекрасные люди, я знаю их всех! -  пожилой человек встал, попрощался и пошёл дальше, оставив юношу одного, сильно взволнованного его словами.
    И размышляя над ними Джузеппе задумался: – А что мы, простые люди, можем сами изменить в нашем городе?
Глава 26.
В то время, пока Джузеппе путешествовал по стране, во Флоренции люди, уставшие от зимы, постов и молитв, как-то начали вольно дышать и мечтать, прогуливаясь по улицам в ярких одеждах, по которым так сильно скучали.
   И почувствовав в воздухе города запах весны и нотки свободы, Савонарола задумался: «Если так дальше дело пойдет, и даже куры начнут громко кудахтать, то жди беды...»
   А многим, очень многим, он уже сильно поднадоел своими нудными проповедями и нравоучениями. И это его сильно тревожило, но он уже опасался открыто наказывать граждан, поэтому угодные людям дела творил сам, а неугодные поручал другим...
   Собрав в тайне мальчишек лет тринадцати-пятнадцати, Савонарола произнёс: – Вы, агнецы Божии, чистые души, идите и наведите в городе порядок, и будет вам Царствие Небесное на все времена, и дарит он вам прощение своё. Идите и от имени Господа нашего очистите город от сует мирских и всяких излишеств, которые отвлекают людей от молитв и праведной жизни. 
   Мальчишки, сильно возбужденные его словами, переодетые в белые платья и уже получившие прощение за всё, что будут творить, разбежались по городу чистить его от скверны, а внушительная вооружённая стража сопровождала их.
   Окружая прохожих, невзирая на их титулы и положение, они срывали с женщин украшения и резали ножами их яркие платья. Беспрепятственно врывались в дома, раскидывали книги, крушили красивую мебель и скидывали со стен картины привольного смысла, разрезали их ножами.
    – Это Господь послал их, и по велению своих юных сердец идут они к вам. Если вам нечего бояться и живёте вы праведной жизнью, то Господь не оставит вас, – проповедовал монах в Божьем храме, как будто сам был совсем ни при чём.
    – Помолимся, братья и сёстры мои.
   Вечером, опять собрав всех «агнецев», очень довольный первым днём очищения, и уже чётко осознавая, что всё пройдёт гладко, он сказал:
    – Наступает великий день. Я постиг ваше истинное предназначение: полностью очистить город от всего мирского, чтобы ничто не препятствовало благочестивой жизни его жителей. И тогда мы все вместе войдём в созданную им Церковь, радуясь этому, и позовём всех присоединиться к этому торжеству!  Вперёд, дети мои!
   В тот день Антонио задумал посетить свою городскую мастерскую, посмотреть, что там происходит и, возможно, что-нибудь поделать своими руками, соскучившись уже по работе.
   – Джулия, доченька, я ненадолго отлучусь. Могу и Софию с собой взять, купить ей чего-нибудь вкусненького.
   – Отлично, паппа, поезжайте, а я тут по хозяйству займусь, - обрадовалась дочь.
   Джулия, поцеловала малышку и дав ценные указание папеньке, когда и чем её покормить, помахала им рукой и занялась своими делами. Антонио с Софией заехали на рынок за покупками, прогулялись по площади и отправились в мастерскую.
   Холодные стены, столы и стулья, покрытые пылью, свидетельствовали о том, что здесь уже давно никто не бывал. Бернардино живущий теперь на втором этаже, услышал шаги и быстро спустился вниз.
    – Здравствуйте, мастер. Неужели приняли заказ?
    – Здравствуй, друг мой. К сожалению, нет, но я что-то заскучал по работе.
    – Да, были времена, – с ноткой грусти произнёс Бернардино. – Вам помощь нужна?
    – Нет, я ненадолго. Смотри, как внучка подросла.
   "Красавица, вся в маму"- подметил Бернандино, наблюдая, как девочка весело резвилась в саду, и, поиграв немного с Софией, удалился по своим делам в город.
   В это время мальчишки в белых одеждах уже рыскали по городу, как стая голодных псов, в поисках жертвы. Воодушевлённые напутственными речами, они врывались в дома, отбирали и тащили на главную площадь всё, что казалось им лишним: всевозможную женскую и мужскую косметику и парфюмерию, ювелирные изделия, предметы роскоши, парики, зеркала и просто дорогие костюмы, складывали в одну громадную пирамиду, наминающую слоёный пирог. Сначала всякая мелочь, следующий слой –составляли кипы "греховных книг" древнегреческих и латинских языческих писателей, и философов, Овидия, Цицерона, Горация, Вергилия. Более современные авторы, Петрарка и Боккаччо, проповедовавшие «греховность», тоже летели туда. Дальше располагались картины художников, содержащие "непристойные" сюжеты. И даже Сандро Боттичелли, перепуганный увиденным, сам принёс одно из своих полотен и демонстративно бросил его к другим, но спрятав надежно от всех картину, которую только что дописал - Рождение Венеры. На вершине пирамиды лежали музыкальные инструменты, лютни, виолы, флейты.
   Размер её рос, как на дрожжах, и достигал, наверное, уже двадцати метров в высоту и тридцати в ширину. И все, буквально все, беспрепятственно расставались со своими вещами, с ненавистью глядя на «агнецев», жутко ругаясь после их посещения, но никто даже не попытался перечить им, а тем более помешать.
   
  Антонио в это время трудился в мастерской, как в этот момент толпа возбужденных почти до нервозной дрожи агнцев, с палками в руках, показалась у него на пороге и, оглядевшись секунду, без разговоров принялись крушить всё вокруг. Растерянный мастер стоял посреди комнаты, прижимая виолу к себе.
    – Что вы делаете?! Они же мне как дети! – воскликнул он.
    – Дети? Так ты в деревяшку вселяешь души детей? – выкрикнул, не по-детски свирепо глядя на него, наверное, старший из них. – Ты колдуешь, как мы поглядим!
   Резкий удар по лицу, голове, по спине, по рукам. И его избивали уже все, чем только могли.
    – Дедушка, дедушка! – закричала малышка, забежавшая в комнату из сада. – Не бейте его, он хороший! - Умоляла она тонким жалобным голоском, заливаясь горючими детскими слезами. Но один из нападавших с силой пнул ногой её в грудь, она отлетела, упала и прикрывшись ручками, как-то сразу примолкла. Антонио, вырвавшись, бросился к ней, но последний сильный удар по затылку лишил его чувств, и он рухнул на пол рядом с внучкой. София, немного придя в себя, вскрикнула от боли, поползла к дедушке и, прижавшись к нему своим крохотным тельцем, затихла. Струйки крови стекали по носу и губам ребёнка, каждая капля, словно слеза, падала на ледяную поверхность пола. С последним вздохом, жизнь, которая так и не успела даже начаться, угасала, и последний, тихий выдох завершил её такой кроткий отрезок пути.
   «Агнецы» вышли во дворик, заскочили на кухню, изрядно подкрепились и, безудержно смеясь, покинули дом, оставив их лежать на полу, таща всё награбленное с собой на главную площадь.
   Наконец все они собрались, окружив «Пирамиду излишеств», эту груду роскоши, и, подхватив факелы, словно по единому импульсу, бросили их в самое сердце греховных наследий. Пламя медленно пожирало всю эту красоту, и толпа в рясах запела.
   Тебя, Господи, славим. Тебя, Бога, хвалим.
   Пламя становилось всё выше, едкий дым окутал улицы города и, расползаясь по маленьким переулкам, вырвался за городские ворота, стелясь по земле и бесшумно полз словно змея, добрался и до дома Джулии. Но не столько страшен был дым, проникающий в двери и окна, сколько неестественное освещение, происходящее от тучи, которая, закрыв собой солнце, навалилась над городом, как предвестница какой-то страшной беды. У Джулии закололо сердце, и она, что было сил, помчалась в мастерскую, к отцу.
   Людей было немного, и девушка быстро добежала до дома. Дверь была настежь открыта, внутри тишина. Ледяной ветер смерти подул на неё, и она вся дрожала, ступая вперёд.
   – Паппа, София, – почти шёпотом произнесла она. – София, доченька, где ты?
   Никто не ответил.
    – Паппа, паппа! – уже кричала Джулия, но лишь тишина ответила ей, и только десятки следов на пыльном полу свидетельствовали, что здесь кто-то был. Она осторожно ступала, её тело дрожало от страха, и холодный ужас сковал её сердце. Опрокинутые столы, разбросанные стулья, разбитые инструменты и посреди всего этого - малышка-дочка, крепко обнимая дедушку, словно застыла в безмолвном отчаянии на грязном полу. В голове Джулии всё закружилось, дар речи пропал, но через мгновение оглушающий стон, переходящий в нечеловеческий вопль боли и горя, вырвался из груди. Она потеряла сознание и, как подкошенная, рухнула рядом.
   Очнувшись, приоткрыла глаза и увидела ту же картину. Встать не могла и на четвереньках ползла к дочери.
   – София, София, – трясущимися губами лепетала она. – Иди ко мне, доченька, иди. Я тут, твоя мама, пришла за тобой. Очнись, очнись ради Бога, я рядом!
Но гробовая тишина окутала комнату, давила на уши, и эхо последних слов зависло над ней.  И через секунду её истошный, душераздирающий крик в клочья порвал тишину, и тени убийц, замерев, словно испуганные прижались к стене, смотря на неё прозрачными взглядами.
   Она целовала и целовала дочурку, склонившись над ней, не в силах поверить своим глазам, гладила, заливая слезами, будто это могло её оживить. Но чуда не произошло – она так же молча лежала, обняв любимого деда руками.
   Еле поднявшись и взяв Софию на руки, Джулия вышла во двор и, ослеплённая солнцем, непонимающе посмотрела на него, застыв на месте. Огненные лучи обжигали ее, словно пылающие иглы, пронзая глаза, мозг и оставляя после себя неимоверную боль всепоглощающего пламени.
Глава 27.
Она не помнила, как оставила мастерскую, она шла, не ощущая себя и на углу совсем обессиленная, остановилась. Ноги тряслись и подкашивались, дыхание срывалось и гасло, а сознание, то затухало, то возвращалось - держалось на одном волоске. Джулия чуть не упала, но, резко пришла в себя, и снова взглянув на дочурку у себя на руках, пыталась не потерять последние силы, несла Софию перед собой. Её мертвецки белое лицо не выражало ничего, кроме ужаса, а потухшие глаза, ещё утром излучавшие такой неистовый свет радости и счастья, почернели, застыв в неподвижном взгляде, смотрели в никуда. Безжизненные маленькие ручки девочки свисали с рук матери, а головка с закрытыми глазками и приоткрытым ротиком покачивалась при каждом тяжёлом шаге Джулии. Длинные тёмные волосы малышки, спадающие почти до земли, словно живые, при лёгком дуновении ветра играли волнами и тянулись к небу. Казалось, что София вот-вот очнётся и, с радостным криком: «Мама, я люблю тебя!» - взлетит, расправив ручки, как крылья, навстречу новому дню. И чтобы не дать ей оторваться от мамы, Джулия крепко прижимала её к самому сердцу.
  Она шла по улицам города, и пепел догоревшего костра оседал на её плечи и голову, отчего волосы из тёмных превратились в седые. И распахнулись ставни и двери домов, и люди, выйдя из сумрака, молча пошли вслед за нею, и кто-то закричал.
   – Долой!
   И ещё кто-то. Долой!!
   Все будто проснулись и в общем порыве кричали.
   – Долой Савонаролу!!!
   Оживились лица людей, они сотнями и тысячами выходили на улицы. И было ощущение, что все только и ждали, кто первым крикнет «Долой!» и поведёт за собой.
   Но Джулии не было дела до этих людей, этого города и всего мира. Её самый родной, самый любимый крохотный мирок лежал у неё на руках, и адская боль сковала её сердце, разрывая на части. Она молча шла домой, неся мёртвое тело дочурки.
   А для всех она стала искрой, от которой разгорелся костёр, и яркое пламя свободы указало всем путь. Все люди города вышли на улицы и в общем порыве, идя плечом к плечу, устремились в обитель Савонаролы.
   
   «Агнецы» Божьи, скинув сию же минуту свои одеяния и спрятавшись за спинами своих пап и мам, трусливо поглядывали на всех, а чиновники и духовенство закрыли все ставни и двери, молясь, чтобы их это никак не коснулось. Расступилась вся стража, пропуская людей, и, выломав дверь, Савонаролу схватили, бросили в темницу, и тут же в Рим отправили депешу - что с ним делать дальше? И ликуя, народ расходился ожидать решения Папы.
   Бернардино попал в самую гущу событий и не понимая, что произошло, в скором времени вместе со всеми воодушевлённый шёл уже обратно.
    – Антонио! – воскликнул он сразу с порога. – Всё, нет больше Савонаролы! – Антонио, где ты?
   Забежав в комнату, он замер. Кругом царил хаос, все инструменты были разбиты, а Антонио в луже крови лежал на полу. Тот не мог поверить глазам своим и медленно подойдя, наклонился.
    – Антонио...ты… – и звук его голоса оборвался на этом.
   Выскочив из комнаты, он закричал:
    – София, София!
   Бернардино искал девочку, но её нигде не было видно. "Жива, наверняка, жива" – убеждал он себя и, вернувшись в комнату, рыдая сел возле мастера.
   Бедная Джулия! Как ей это сказать? Какие слова подобрать и утешить? Это разобьет её сердце! Но он обязан был исполнить свой долг. Избежать этого никак нельзя, и, трясущимися руками погрузив Антонио на телегу, поехал к ней в дом, пытаясь хоть как-то собраться. И чем ближе он подъезжал, тем труднее становилась дорога. Иногда, вздрагивая, останавливался, думал о чём-то, опять трогался в путь, с глазами полными слёз.
   Вот и дом. Он открыл скрипящую дверь и на ватных ногах вошел во внутрь дома.
   – Джулия, – позвал он.
   Джулия лежала на кровати, обнимая девочку и молча, смотрела сквозь него.
   Ну, слава Богу, она жива!  – Но девочка моя, тут такое… – Я не знаю, как сказать… Ты просто держись... Твой папа… Он...его больше нет с нами...
   Джулия, стеклянным взглядом посмотрела на него и тихо сказала: – Я знаю...
   Бернардино даже не понял, что и Софии больше нет. Она как будто спала на кровати рядом с мамой, укутанная в одеяло.
   Тяжело ступая, занёс он тело Антонио и, положив его в соседнюю комнату на кровать, промолвил:
    – Я завтра заеду. Все мы смертны, но тебе надо жить ради дочери. Скоро уже и Джузеппе вернется.  И не зная, что ещё можно сделать, как ещё её поддержать в такую трудную минуту, покинул их дом.
Глава 28.
Тем временем Джузеппе, попрощавшись с Генуей и проехав через герцогство Масса-Каррара и Республику Лука, уже ступал по тосканской земле. Сердце его радостно стучало – вроде всё то же, и те же люди, и та же итальянская земля, но какое всё родное кругом, и даже солнышко как-то приветливее освещает дорогу. Он так жизнерадостно здоровался со всеми, кого встречал на пути, как будто всех хорошо знал и встретил старых друзей. Как же хорошо оказаться вновь дома, до которого ещё далеко, но уже так близко, и даже лошадь, чувствуя землю родную, бежала быстрее.
   Родина, моя Родина! Что может быть милее и краше? Семья и Родина – два лучших слова во всём мире!
   И, вспоминая свой долгий и трудный путь, Джузеппе задумался: Как такое возможно? Как один человек смог затуманить разум всему городу, лестными словами и праведными делами, а потом, в один миг, захватив его весь и прячась за Богом и стражей, такое творить? А люди, сидящие за толстыми стенами, нигде не бывая и ничего не видя вокруг, как заколдованные, идут и славят его, превознося до небес, и сами бичуют себя, отказавшись добровольно от многого - обычного человеческого счастья, радостей жизни, веселья. Только молитва Царю Небесному, восславляющая Царствие Небесное, где никто не бывал, и снова работа, посты и работа.
   Он, наконец, полностью осознал, насколько сильна сила слова, произнесённого страстно, чётко и ясно. Проникающее в душу и разум людей, несущее любовь и блаженство или смерть и разруху, оно превосходит любую силу оружия – оно способно на всё!
   В таких мыслях он подъезжал к городу, и яркие краски весны как-то стали меркнуть у стен. Серые лица людей и серые краски цветов на засохшей земле встречали его повсеместно. Погоняя лошадь, Джузеппе, волновался, предвкушая встречу с любимой, соскочил с повозки и быстрее её оказался в саду, возле дома. Собака, звонко залаяла, бежала к нему, радостно виляя хвостом.
    – Джулия, я вернулся! – закричал он во всё горло.
   А та будто только и ждала его возле двери. Выскочив во двор, повисла на муже, обвила руками, начала целовать так крепко, точно душила, а потом схватила за руку и потащила домой.
    – Доченька ждёт тебя, очень ждёт. Смотри, как она подросла, – подведя его к ней, сказала она.
   Холодное, бездыханное тело девочки лежало в кровати, и её открытые глаза смотрели на него пронизывающим, безжизненным взглядом. Казалось, она пыталась сказать:
  «Я так долго ждала тебя, папа. Хорошо, что ты наконец-то вернулся. Поцелуй меня».
   Джузеппе отпрянул, посмотрев на жену.
    – И я ждала, и паппа тоже. Он спит тут, в соседней комнате. Мы все так ждали тебя!
   Приоткрыв соседнюю дверь, он заглянул туда – Антонио, весь сморщенный, с зеленоватым оттенком лица, лежал на кровати, словно нахмурив брови, и грустно смотрел на него, будто сердясь.
   Джузеппе, непонимающе глядя на жену, заорал и, обхватив голову руками, залился слезами.
    – Тише, ты разбудишь их. Давай завтракать будем, а потом поиграем с малышкой, – произнесла тихо Джулия.
   Отпрянув от жены, он расширенными от ужаса глазами посмотрел на неё, улыбающуюся и тянущую к нему руки, выскочил из дома и побежал, неизвестно куда, не разбирая дороги. Кусты били его, хлестали, будто наказывали за отъезд. А он бежал, бежал в никуда, рвались подошвы башмаков, и словно кричали: «Беги, беги!» И он всё бежал. Совсем выдохнувшись, упал и, катаясь по земле, взмолился.
    – Господи, за что мне всё это?! Я грешен, грешен, и всю жизнь раскаиваюсь в том, что я сотворил. Но это были не люди, а звери, лишившие меня всего, что было так дорого мне. Но сейчас забери меня и брось в преисподнюю на вечные муки, только верни моей дочери жизнь.
   Господь долго молчал... а потом, внезапно спустившись с небес, произнёс:
   – Простил Я тебя. – Ведь сама Фемида, зачитав им всем приговор, передала тебе в руки меч правосудия, и ты лишь исполнил его.
    – Теперь вставай и иди. Будь сильным, ведь у тебя совсем другое предназначение в жизни твоей!  И в тот же миг исчез.
   Джузеппе не мог поверить своим глазам и ушам. Его жизнь, такая короткая и такая длинная, опускала его то в грязь, то поднимая до небес, вселяла силы, любовь и веру, вдруг оборвалась в мгновение. И душа его, словно отделяясь от него, летела в пропасть, готовая разбиться о камни на дне, но кто-то подхватил её и снова вернул на бренную землю.
    – Ещё рано, Джузеппе, я приду за тобой позже. Живи! – и ангел растворился в небесной синеве.
   Только к вечеру, еле передвигая ноги, совсем обессиленный, вернулся он в дом.
   Дом, тихо в нём. Он открыл дверь и вошёл внутрь. Джулия мирно спала, обняв дочь, и увидев эту картину, слёзы опять выступили у него на глазах. Джузеппе вышел во двор, взял лопату и в саду, возле куста роз, начал, не спеша, рыть могилы, и земля, сочувствуя ему, легко поддавалась. Бесшумно вернувшись с трудом подняв Антонио, перенёс его в сад.
    – Прощай, паппа. Я благодарен тебе за всё. – Ты поверил в меня, всему научил, отдал за меня свою дочь. Прости за то, что не был рядом с тобой и позволил такому случиться. Прощай, пусть земля тебе будет пухом, - и словно произнеся последнею саму важную фразу, начал закапывать тело. Постояв над могилой, снова отправился в дом.
   Джулия крепко спала. Джузеппе аккуратно поднял с кровати дочурку, поцеловал её в лобик и вышел с ней во двор.
   Склонились деревья, склонились кусты, и грустные звёзды померкли в ночи, природа притихла, затаив дыхание, ведь с Софьей прощалась родная земля. Собака, подбежав, жалобно заскулила, потом завыла, сидя у края могилы, а ночная бабочка, спустившись с небес и разложив свои крылышки на могильном холме, замерла.
   Отец, не мог подобрать слов для прощания. Что можно сказать, когда хоронишь единственную любимую дочь, которая ещё даже не начала жить полной жизнью, у которой всё только было впереди: море радости, детских игрушек, весёлых дней рождений, новых годов и карнавалов, первой любви и сердечных страданий. Джузеппе лишился всего: счастья смотреть, как растёт твой ребёнок, радоваться и печалиться вместе с ним, и вести его по жизни рядом с собой, пока он не окрепнет и не встанет на ноги... Он хотел бы отвести дочь к алтарю и дождаться внуков. А когда те подрастут, а он сам предстанет перед Богом, они должны были пройти за гробом его, провожая в последний путь, но этого не случится – ведь дочь умерла.
   Так и просидел Джузеппе возле могил всю ночь.
   Солнце только всходило, когда в саду появился Бернардино. Он встал рядом с ним и потерял дар речи, не веря своим глазам. Не узнав даже, что случилось с малышкой.
   – Держись, мой друг. У тебя осталась жена, и ты очень нужен ей, – только и смог сказать он, и они ещё долго молча стояли.
   Бернардино всё же рассказал Джузеппе о последних событиях. – Савонарола ожидает приговора в заключении – и, не находя других слов утешения, он крепко обнял Джузеппе, прежде чем уйти.
    Джулия только проснулась и, бегала по дому, искала дочь.
    – София, София, где ты? Куда ты ушла от меня? Хватит прятаться, моя дорогая.
   Выбежав во двор и подбежав к мужу, который всё так же стоял у могил, она сразу притихла.
    – Что ты сделал с ней? Верни её маме! – закричала она, увидев холмик возле него, и, упав на землю, руками стала рыть землю.
   Джузеппе пытался её успокоить, как-то утешить.
    – Не надо, любовь моя, не надо. Она уснула и спит крепким сном. Не трогай её. Я рядом с тобой и больше никогда не оставлю тебя.
   Джулия притихла и, перестав откапывать мёртвое тело, глядя на мужа глазами, полными слёз, спросила:
    – А ей там тепло и сухо? Да ведь, да? И мы тут всегда будем рядом с ней?
    – Да, мы всегда будем рядом с ней и с твоим папой – обещаю тебе.
   Она, сразу как-то успокоилась, улыбнулась, поцеловала мужа, пошла в дом и прилегла на кровать.
Бог когда-то сказал: «Бойся горьких слез поруганного, лишённого всего тобой человека. Ведь он будет просить МЕНЯ о помощи, и я обязательно ему помогу!».
   Через пару дней Бернардино, заехав к ним, сообщил, что завтра состоится казнь Савонаролы. На следующий день Джузеппе вместе с ним отправился в город и еле протиснулся сквозь толпу ожидающих зрелища.
   Савонаролу вывели на главную площадь, Пьяцца делла Синьория, перед трибуналом, состоявшим из высших духовных лиц и правительственных чиновников, которые заседали здесь же, на площади, в Палаццо-Веккьо, и которые сами ещё недавно купались в лучах его славы. С небольшого балкона, возвышающегося над всей площадью, громогласно зачитав приговор, осудили его как еретика, раскольника и приговорили к смерти через повешение. Народ торжествовал.
   Сняв свои доминиканские одежды, перед всеми собравшимися Савонарола взошёл на эшафот в тонкой белой рубашке. С ненавистью смотрел он на безумствующую толпу, которая ещё вчера преклонялась перед ним, как перед Богом, готовая идти за ним хоть на смерть, опьянённая его страстными речами, а сегодня уже ликующая от возможности в первых рядах увидеть его казнь и проклинающая его. Взглянув на них и подняв руку вверх, он произнёс:
   – Смотрите, смотрите! Вот уже небеса почернели, солнце багрово, как запёкшаяся кровь. Бегите! Будет дождь из огня и серы, будет град из раскалённых камней и целых утёсов! О, Италия, придут казни за казнями. Казнь войны – за голодом, казнь чумы – за войной! Казнь здесь и там – всюду казни!
   Люди сразу притихли, и многие начали креститься. Кто-то даже воскликнул.
    – Свободу ему!
   Но его никто не поддержал, и голос сразу затих.
   На эшафоте палач, схватив веревку, накинул её на шею осужденного. В следующую секунду, резким движением рычага, люк под ним открылся, и эхом разнесся хруст сломанной шеи. Савонарола, повиснув, в муках смерти несколько раз дёрнулся, его кишечник опорожнил содержимое, и моча, смешавшись с испражнениями, залила его ноги, стекая по камням у подножия виселицы. Его вынули из петли, униженного перед всеми, и, привязав к столбу с уже заготовленными поленьями, подожгли мёртвое тело. Пламя высоко поднялось в небо, и неожиданно поднявшийся ветер, подхватил разлетающиеся искры огненным дождём, обрушил их на прилегающие дома, проникая в открытые окна и поджигая всё вокруг.  Епископ, который зачитал приговор и ещё недавно яростно поддерживающий Савонаролу, схватился за сердце, изменился в лице, пошатнулся и упал, скончался на месте так скоропостижно, как будто сам зачитал себе смертный приговор и сам привёл его в исполнение.
   Народ, давя друг друга, разбегался с площади. Джузеппе стоял молча, с ненавистью глядя на костёр, жалея только о том, что сам своими руками не смог раздавить эту мерзкую гадину.
Эпохи и века сменяют друг друга, рушатся государства и на их месте возникают новые. На смену одних правителей приходят другие, каждый раз обещая народу светлое будущее, ведут за собой. Но чем дольше они у власти, тем быстрее забывают о своих обещаниях, о народе и своих словах, жаждут лишь большего могущества. Отправляют на смерть сыновей, матерей, бросают их в бой ради своих амбиций, мечтают стать правителями всего мира, на крови своих подданных. И всё это повторяется вновь и вновь – во всех странах и во все времена.
   Но Джузеппе сейчас было абсолютно всё равно, кто будет править городом дальше, да и до всего мира ему не было дела совсем. Он просто шагал домой.               
    Шёл 1498 год.
Глава 29.
Проходили мучительно долгие дни, но Джулии не становилось лучше, и он видел, как жена медленно угасает у него на глазах... Она не спала ночами и всё бродила по опустевшему дому, оставляя на грязном холодном полу следы босых ног. Глаза, некогда изумрудного цвета, поблекли и провалились в основании черепа, стали серыми точками, смотрящими исподлобья, какими-то стеклянно-безжизненными, не видящими ничего. Растрёпанные волосы спадали на них, а потрескавшиеся бескровные губы бормотали что-то невнятное, иногда корча гримасы улыбки.
   Однажды ночью Джузеппе проснулся от истошного крика, сотрясающего дом. Холодный пот покрыл его тело так, что рубашка промокла на нём. Зажав уши подушкой, пытался не слышать её. Он ничем не мог помочь ей, и от этого сам чувствовал, что сходит с ума. Его трясло от пронизывающего вопля, стенания и рыдания, объединившего в себе безумные адские муки души, какие только может чувствовать женщина, мать.
   Джулия, истошно крича, будто зовя кого-то, бродила по дому. Она захлёбывалась собственным криком, рвала на себе волосы, царапала лицо и, наткнувшись на стену, билась о неё головой, ногтями раздирала её, оставляя на ней глубокие кровавые линии, пытаясь пройти. Она не испытывала физической боли, но пыталась заглушить невыносимую внутреннюю муку, мучая своё тело. Однако боль не утихала, продолжая терзать её, заставляя кричать, пока не оставила её совсем без сил, и та, рухнула. Бог сна Морфей, сжалившись над ней, принял её в свои объятия, осыпав маковым цветом, подменив видение на обман. И девушка, сжавшись в клубочек, боялась проснуться, чтобы не оказаться снова в этом кошмаре, но уже наяву.
    – Нет, нет! – закричала она, вернувшись из сна. – Я не хочу больше жить! – Господи, забери мою душу, и тело моё – дай мне соединиться с дочкой навеки... Просила ЕГО.
   И так повторялось снова и снова. Она то приходила в себя, рыдая, то весело смеялась, танцевала, как будто кружась с ребёнком по дому. Джузеппе было жутко и страшно смотреть на неё в такие минуты, и он, не зная, что делать, выходил в сад, подолгу сидя возле могил.
   Прошло ещё время, и Джулия совсем обессилела. Она теперь только лежала, глядя в потолок, иногда вздрагивая, что-то выкрикивая. Джузеппе практически не отходил от жены, нежно за ней ухаживая и в глубине души надеялся, что она пойдёт на поправку. Он очень будет этого ждать столько, сколько надо. И, может быть, когда-нибудь, она обнимет его, и в её глазах затеплится огонёк, который он своим дыханием разожжет, согревая её душу.
   Джузеппе, зажатый тисками судьбы, превратился в отшельника, и только работа над новым инструментом, которого не видывал свет, как-то отвлекала его от происходящего. Трудился он в основном ночью, когда жена засыпала и давала ему хоть немного времени собраться с мыслями, приступая к работе. Перебирая все мыслимые и немыслимые варианты, он никак не мог понять, чего не хватает в инструменте, и начинал сначала, но что-то было всё не то... И процесс поглотил его целиком.
   Жена, иногда ненадолго приходя в себя, наблюдала за ним, любуясь им и работой его.
    – Любимая, тебе уже лучше?  Подойдя к ней, спросил Джузеппе, нежно поглаживая её по голове, лаская её волосы, запутавшись пальцами в них.
    Она, взглянув на него, улыбнулась какой-то таинственной улыбкой и, прижавшись к нему, погревшись от его тёплых рук, как котёнок, ушла. Но, войдя в дом и посмотрев на себя в зеркало, в безжалостном отражении его увидела старую, седую, измученную женщину. Она отшатнулась, ей стало страшно и плохо. Где та весёлая, очаровательная девочка? Где она?  Джулия в ярости ударила по стеклу кулаком, разнеся его на осколки. Зашла в кухню, зализывая кровь на руке, попыталась приготовить еду, но всё валилось из рук, и она снова легла на кровать, бессмысленно уставившись в потолок.
   Джузеппе, вечно голодный и злой на весь свет, продолжал неистово трудиться над инструментом, будто тот, когда-нибудь сможет его обогреть, приласкать. Как же ему сейчас не хватало тепла и любви. Он перепробовал всё, что возможно и невозможно, потратив немало сил, и вдруг его осенило. И, взяв бревно, привезённое с озера Гарда, приступил к финальной работе.  Нежно гладя его, он чувствовал, как податливо поддаётся оно к обработке, будто только этого и ждало много лет — это засохшее дерево, прочно стоя на склоне.  Уверенной, твёрдой рукой Джузеппе оттачивал каждый изгиб, каждую грань инструмента, как ювелир, обрабатывающий угловатый алмаз, превращая его в сияющий бриллиант. Наслаждаясь работой, Джузеппе наблюдал, как дерево, подчиняясь ему, принимает законченный вид, перевоплощаясь во что-то особенное. Плавные округлые линии его и узкая дека с головкой походили на женщину, на его жену – Джулию. Он словно её саму воссоздал, из куска дерева. Джузеппе долго рассматривал инструмент и наконец, чётко осознал: это именно то, что он задумал и так долго искал.
 «Как же она похожа на виолу, только маленькую. Виолина (скрипка) – назову тебя».
   Остался последний штрих: покрыть её лаком. Скользящими движениями руки, он проводил кисточкой по ней, словно художник, заканчивающий свой шедевр. Эти секунды приносили ему истинное наслаждение, и натянув струны, положил скрипку перед собой, боясь даже дотронутся до неё – не зная, чего ожидать. Сердце его громко стучало, глаза горели ослепительным светом – неужели получилось то, о чём я так долго мечтал?
    Нежными прикосновениями кончиков пальцев он прошёлся по струнам и, вздрогнув, отпрянул. Чистые божественные звуки полились из неё, и словно иссякнув, затихли. Он, затаив дыхание, смотрел на неё, но наконец, выдохнул, приложил скрипку к плечу и взяв смычок, аккуратно и нежно, словно гладя по талии хрупкую девушку, провёл им по струнам. Скрипка запела, и её нежный голос зазвучал, полился сладкой негой любви, рея над полями, лугами, покрытыми золотыми цветами, кружился над ними и замирал где-то высоко в небесах.
   Джузеппе опустив смычок, замер, наслаждаясь мгновением и ловя последние сладкие ноты, которые ещё звенели в его голове. Окрылённый удачей, он забежал в дом показать Джулии своё творение.
    – Смотри, у меня получилось! Посмотри, посмотри, как она прекрасна!
   Джулия, с трудом встав с кровати, взяла скрипку в руки и, глядя на неё и на счастливого мужа, произнесла:
    – Сыграй, мой любимый, лишь для меня одной.
   И запела скрипка так ласково, так нежно, словно касалась каждой струны человеческой души, выворачивая её наизнанку и оголяя то, что сам чувствовал у себя внутри.   Становилось больно и печально. То неистово, водя смычком по струнам, он словно управлял стихией, внезапно вспыхивая яростью и страстью. Как ураган, он вызывал шквал эмоций, пронизывающих ледяным ветром насквозь и доходящего до самого сердца.
   Джулия смотрела на него, и у неё в глазах сквозь слёзы в первый раз за последнее время замаячила искорка счастья.
   – Да, мой ненаглядный, ты превзошёл, наверное, всех музыкантов в этом мире. – Я так люблю тебя, так горжусь тобой! – сказала она, и глаза её снова потухли.
   Джузеппе, заметив блеск в её глазах, обнял её.
   – Вернись ко мне, вернись, моя ненаглядная! – Я не могу жить без тебя!
   Но Джулия, уже опять переместившись в другую реальность, молча сидела на краю кровати, покачиваясь из стороны в сторону.
   Юноша вышел в сад и, присев под сенью под деревом, обнял голову руками. "Для кого, для чего я всё это делаю? Если её не станет, то и мне жизнь немила. В чём тогда смысл?» – мучился он.
   Прошло ещё время, но Джулии становилось всё хуже, она почти не вставала с кровати, лежала, смотря в одну точку. Джузеппе был всегда рядом, разговаривал с ней, хотя та только молчал. Он играл для неё, пытаясь звуками музыки разбудить, собрать её разорванную на части душу. Но как бы хорошо ни звучала скрипка, не было в ней главного: тепла и страсти ЖИВОЙ человеческой души, и лишь талантливые пальцы музыканта заставляли её петь, смычком извлекали из неё прелестные звуки.
   Положив скрипку, он вышел во двор, а Джулия, лишь ненадолго вернувшись в себя, встала с кровати. Высохшая, измождённая оболочка её тела хранила в себе неимоверную страсть и любовь, которую она уже не могла выплеснуть наружу – ни эмоциями, ни движением или словами. Её ноги еле ходили, осунувшееся высохшее тело стонало, а руки дрожали и пульсировали синими жилами под сморщенной кожей. Она, осознавая, что уже умирает, подошла к скрипке и, глядя на неё, отчетливо увидела в ней себя молодую, такую прекрасную и красивую, хрупкую, нежную.  Улыбнувшись, вспоминая что-то хорошее и весёлое в своей жизни, Джулия взяла скрипку в руки, прижала к себе, и ей так захотелось, чтобы после её смерти с любимым осталась хотя бы что-то от неё самой. Любуясь ею, она взяла нож, без раздумья рассекла им себе вены на руках и, поливая её кровью своей, легла с ней рядом.  И в этот момент она почувствовала, как вместе с кровью её течет и частичка её самой, и её любящее сердце забилось внутри скрипки.
   Войдя в комнату, Джузеппе, охваченный ужасом, бросился к жене, крепко пережимая перерезанные вены.
    – Что ты наделала?! Зачем? Не оставляй меня! Нет, нет, вернись ко мне! – закричал он.
    – Я теперь всегда буду рядом с тобой, - прошептала Джулия. Прости, что не уберегла нашу дочь. Она ждёт меня там, наверху, но часть себя, своё сердце я оставляю тебе навсегда - и закрыла глаза. Её голова упала на пол, а душа, словно птица, взлетев в небеса среди тысяч душ, отыскала сою дочь и, обняв, овеяв теплом, наконец-то обрела долгожданный покой рядом с ней.
   Джузеппе, рыдая, долго не мог прийти в себя, сжимая руку жены, а скрипка, лежащая рядом, словно впитывала её кровь, окрашиваясь в багрово-красный оттенок, перерождалась в нечто совершенно иное...
   К вечеру, совсем измождённый, Джузеппе прилёг с уже остывшим телом жены, в последний раз в жизни нежно обнял её и, скоро уснул рядом с ней.
Утренние лучи солнца, проникнув в окно и, ужалив своим обжигающим светом, разбудили его. Он встрепенулся, открыл глаза и приподнявшись, смотрел на Джулию, надеясь, что луч света, пробежав по ней, вдохнёт жизнь в её тело. Но чуда не случилось, и, выйдя из дома, взял в руки лопату и трясущимися руками начал копать яму рядом с другими могилами.
   Неспешно сколотив гроб и перенеся в него жену, Джузеппе наклонился над ней, любуясь ею, словно не замечая, как она изменилась. В гробу её лицо казалось таким спокойным и умиротворенным, морщины разгладились, и она, словно в предвкушении чего-то неведомого, излучала загадочную улыбку счастья и блаженства.
   Поцеловав Джулию в последний раз и бережно закрыв крышку гроба, он аккуратно опустил его в могилу и не спеша засыпал землёй.
    – Покойся с миром. Пусть небеса примут тебя, и ты обретёшь покой, навечно оставшись в моём сердце. Прощай, любимая!
   Прошептав это, Джузеппе почувствовал себя таким усталым и измождённым, будто беседа с покойной длилась часами и из него самого выпили душу. Он присел у могилы и крепко сжал ладонями затылок, а в голове назойливо и зловеще, точно осенний пронизывающий ветер, свистели и стучали слова: «Прощай, любимая!».
   Бог, уже как старый приятель, появился из ниоткуда, встал рядом с ним и, вздохнув, произнёс:
    – Соболезную тебе, Джузеппе, но ты рождён для другого. – Я чувствую это. Ты совершишь что-то великое в своей жизни, а пламя в груди укажет тебе путь.
   Джузеппе посмотрел на него непонимающим взглядом.
    – Я хотел быть рядом со своей семьёй. Я не хочу ничего совершать. Меня кто-то спросил, хочу ли я этого? -  глядя в глаза Иисуса Христа произнёс Джузеппе.
    – А меня кто-то спрашивал? – ответил тот. – Когда-то и я жил счастливой жизнью и был простым плотником. Я никого не ругал, ничего не просил, ко всем нуждающимся был милосерден и пытался помочь людям, а меня, схватили, мучали, истязали моё тело, превратив его в кровавое месиво, а потом, надев терновый венец, заставили нести собственный крест на Голгофу. Как мне было больно и страшно, когда меня прибивали к нему! Я кричал: «За что мне всё это, отец мой?» А он молчал, и люди смотрели ненавидящими взглядами и бросали в меня камни. Как я их всех тогда ненавидел, но, глядя на них с высоты, осознал, что неведомо им, что творят они, и простил. Только умерев и воскреснув, познал я истину. Им всем нужен был мученик в человеческом образе отца моего, чтобы, глядя в мои глаза, уверовали они в него – создателя нашего. И после меня пошли вслед за мной мои ученики, а через столетия теперь везде строят храмы и молятся мне, просят прощения за грехи, просят и просят счастливой жизни себе. От их голосов у меня разрывается и так болит голова. Думаешь, я хотел себе вечной жизни такой? Нет! И ты мог бы остаться здесь, рядом с ними, и прожить счастливую жизнь. Со временем выросли бы твои дети, внуки, и они похоронили бы и оплакали тебя, а через сто лет правнуки тебя уже забыли бы. Но, видно, у судьбы и у отца моего другие планы на тебя – и ты должен до конца пройти свой путь и выяснить сам своё предназначение, заложенное судьбой в тебя при рождении, про которое мне неизвестно.
    – Но, Господи, я не понимаю своего назначения, и мне больше не хочется жить!
    – Поверь, как я тебя понимаю. Но знай, значит, ты очень нужен кому-то ещё.  Запомни: упавший духом погибнет раньше срока, и сквозь яростные шторма, и беснующие водовороты твоей жизни, можешь и не доплыть ты туда, где тебя ждут. Ни ты, ни даже я не властен над судьбой. Ведь и мне неизвестно - может быть, когда-нибудь появится человек, воскликнув: «Нет никого бога!», и тогда разрушат все храмы мои, осквернят святые места. Но я не в храмах, а в душах людей, а храм – это всего лишь комната, где можно собраться всем вместе, помолиться и в тишине подумать о вечном. И когда люди из книги моей познают мысли мои, я радуюсь за них. А сейчас я лишь веду тебя по жизни к намеченной цели, о которой тебе предстоит только узнать. И однажды ты окажешься в нужное время, в нужном месте, и десятки, сотни дорог твоей судьбы сойдутся все там, и я буду рядом», – произнеся это, он удалился так же тихо, как и появился, оставив юношу в полном смятении.
Глава 30.
Прошёл день, два, неделя… Джузеппе превратился в подобие ходячего мертвеца, прячущегося в тени собственного дома от палящего огненного света. Лишь ночью он выходил во двор, подолгу стоял возле могил под ледяным светом Луны и о чём-то всё думал... Скрипка лежала всё так же на кровати, впитав всю кровь Джулии и приобретала оттенок багрового цвета, а Джузеппе, не решаясь даже прикоснуться к ней, подолгу пристально разглядывал её из дальнего угла комнаты... Он чувствовал, как она пульсирует и будто тяжело дышит ночами, и от этого ему самому становилось страшно и жутко. Иногда он пытался с ней говорить, и она будто слышала его, вздыхала и просила: «Возьми меня в свои руки, согрей».  Не выдержав, он подошёл, положил на неё ладонь и почувствовал, как скрипка, согревшись от его тёплого прикосновения, немного успокоилась и словно томно вздохнула.
   Джузеппе не верил своим ощущениям: это было как нереальный сон. В отражении зеркала он разглядел силуэт Джулии. Это её теплоту он почувствовал в скрипке, её вздох, её любящее сердце стучало внутри. Это она была рядом.
   Немного придя в себя, он поднял скрипку и взял в руки смычок. Нежно, словно лаская жену, провёл им по струнам – и она ожила, бархатным, до боли знакомым голосом запела нежную песню любви, исходящую прямо из сердца. Руки его задрожали, слух отказывался верить в такое – дыхание замерло. Но вот кровь в венах потекла с удвоенной силой, и жажда жизни проснулась в нём. Джузеппе вышел на улицу, выпрямился, расправил плечи и, посмотрев в небеса, - заиграл.
   И запела скрипка – тайна мирозданья, и открылось сердце для любви. Её струны нежно дрожали, передавая дрожь всему его телу. Грустно и тревожно полилась музыка из неё – скрипка словно вторила музыканту, ещё насыщенней, душевней, передавая его эмоции в музыке, чувствуя и зная его. Джузеппе заиграл всё быстрее и напористее, и она, вслед за ним раскрыв свою душу, запела ангельскими голосами. И он уже не сдерживал свои эмоции и, слившись с ней в единое целое, играл и слёзы текли по его лицу.
   Пролетающие птицы, словно застыв, парили над ним, почти не дыша, а солнце, собирающееся уже на покой, остановило свой путь и прилегло на вершину холма, прикрыв глаза в тихом блаженстве. Но встрепенулось и, вспомнив своё предназначение, быстро спустилось за линию неба, до последней секунды цепляясь за горизонт и слушая прелестные звуки музыки. Заснула природа, околдованная и очарованная пленительным голосом скрипки, а Джузеппе всё стоял, словно пробудившись после длительной спячки, вдыхая в себя запах деревьев, цветов и травы. Его тело наполнилось невиданной силой, и безмятежный покой объял его душу. Зайдя в дом, он лёг на кровать, бережно положил скрипку рядом с собой, и её нежный голос, шепчущий ему о любви, погрузил его в сладостный сон.
Весть о смерти Джулии, её дочери и отца, пронеслась по городу волной печали, и многие, зная Джузеппе, искренне ему сочувствовали, ведь именно Джулия, не ведая сама, вдохновила всех и повела за собой. К их дому стекались люди и возлагали цветы на могилы, выражая соболезнования и поддерживая тёплыми словами Джузеппе. Могилы утопали в цветах, а горожане всё шли, и не было видно конца этому скорбному шествию.
   А город скоро, словно проснувшись, заиграл новыми красками, и его жизнь снова обрела свой привычный ритм - вечный круговорот событий, радости и суеты. Только вот Джузеппе уже не мог найти своего места в этом празднике жизни.
   Бернардино, пришедший навестить друга, спросил: – Что думаешь делать дальше?
   – Не знаю, но чувствую: ждёт дальняя дорога меня, и пока не узнаю своё предназначение в жизни, вряд ли вернусь.
   Тот пристально посмотрел на него и почувствовал, как юноша изменился: в голосе и взгляде появилась твёрдая, непоколебимая уверенность, будто отлитая из металла.
   Джузеппе, отлучившись на минуту, аккуратно взял скрипку и вынес её в сад. В лучах солнца засверкала она, переливалась от тёмно-багрового до ярко-красного цвета. И казалось, что словно уже не терпелось ей зазвучать поскорей, и Джузеппе наконец осознал, насколько прекрасна она!
   Бернандино обомлел от неожиданности, рассматривая скрипку вблизи очень пристально.
    – У тебя получилось то, что задумал и о чём так долго мечтал? – воскликнул он. – Я не верю своим глаза.
    – Да, у каждого человека есть возможность осуществить свою мечту, надо только сильно верить в неё, – промолвил Джузеппе.
    – А как? Как она звучит?
    – Завтра ты услышишь её. Я на площади сыграю для всех.
Весть о том, что Джузеппе даст прощальный концерт, молниеносно пронёсся по городу, и на следующий день многие пришли послушать его.
   Он вышел в центр площади и, вскинув скрипку на плечо, заиграл.
   Наделённая неведомой силой музыка, проникающая под кожу, растворяясь в крови, и затрагивая душу любого, пленила целую площадь и творила нечто невообразимое. Все, как загипнотизированные, стояли рядами и слушали музыку ветра и бури, любви и блаженства, и, казалось, кинь только Джузеппе клич, и толпа пойдёт вслед за ним ни думая, ни о чём.
   Скрипка затихла, но люди, словно окаменевшие, молчали, не в силах осознать, что только что произошло.
    – Джузеппе, скажи что-нибудь! – просили они, постепенно приходя в себя.
   Он вроде бы и не собирался ничего говорить, но, подумал и решился.
    – Я не священник и не проповедник, я сам грешен и не знаю, как правильно жить. Но слушайте голоса внутри себя, живите по возможности праведной жизнью, без зависти и злобы, любите и цените ближнего своего. Разговаривайте с Богом чаще – он любит вас! – И тогда мир и спокойствие обретёте в ваших сердцах.
   Притихшая толпа, затаив дыхание, внимала каждое слово, сказанное им. Вроде бы ничего нового он не сказал, все это и так знают, но люди как-то задумались, глядя друг на друга. Многие обнялись, влюблённые поцеловались, кто-то попросил прощения у того, кого обидел вчера, и тот сразу простил. И так светло стало на площади от улыбок людей, и так хорошо на душе, что люди просили: - Джузеппе, останься с нами. Будь нашим наставником.
   Тот посмотрел на них и ответил:
    – Здесь уже был такой, только его сожгли на костре. Живите так, как считаете правильным и радуйтесь жизни! Изберите правителем города, достойного и справедливого человека. А я ухожу.
   Проходя по площади, он словно невидимый магнит, притягивал восхищенные взгляды людей. Все расступались перед ним, некоторые пытались поцеловать ему руку, коснуться, вглядываясь пристально в его глаза, надеясь уловить в них нечто непостижимое, что осмыслить просто невозможно.
   Бернардино шёл молча с ним рядом до самых ворот и только там, немного придя в себя, произнёс:
    – Твоя музыка, друг мой, словно нож в сердце, кровь ещё не идёт, но дышать уже нечем.
    – Спасибо тебе за всё. Присмотри за могилами, – молвил Джузеппе ему на прощание. Может, ещё и увидимся.
    – Очень надеюсь на это, - с искренним сожалением в глазах ответил Бернандино. – Возвращайся быстрей, обретя в своём сердце покой.
   Они обнялись, и юноша со своей огромной чёрной собакой, некогда игривым щенком, а ныне его верным спутником и единственным другом, направились в путь на юг Италии.
Глава 31.
Он шёл, удаляясь всё дальше от дома, и то дымчатые облака высоко в ярком небе проносились над ним, то вдруг начинала бушевать гроза, сверкали молнии, яростно гремел гром и хлестал ливень. Прячась в эти минуты под кроной деревьев и поглаживая своего верного пса, с которым ему было не так одиноко, он слушал шёпот дождя и дуновения ветра, которые, на мгновение навеяв тоску, как бы возвращали его в прошлое, заставляя почувствовать себя маленьким испуганным мальчиком в этом огромном бушующем мире. Крупные сверкающие капли с шумом сыпались с неба, точно алмазы, и лучи солнца, пробивающиеся сквозь облака, попадая на них, играли с ними в траве, заставляли искриться разными красками. Дождь закончился, птицы опять запели свои торопливые песни, и так сладко было слушать их, наслаждаясь такой красотой вокруг.
   И опять дорога, снова жаркое палящее солнце и сухой горячий ветер, гнал ему навстречу облака пыли, от которой слипались глаза и сохло во рту. В такие минуты не хотелось ни смотреть вдаль, ни думать вообще ни о чём. Его обветренное лицо, утомлённое и сосредоточенное, казалось сейчас старше, чем было на самом деле, но это не волновало его. Он действительно уверовал, что может хоть чем-то помочь людям – и эта вера вела его только вперёд, помогая преодолевать все трудности и препятствия, которые возникали на его нелёгком пути.
А весть о нём и его волшебной скрипке распространялась повсюду. Кто-то считал его дьяволом, околдовавшим людей, кто-то святым, и все спорили, пока не появлялся он сам, и тут и те, и другие, увидев его, шли к нему, готовые узреть чудо. А он просто разговаривал с ними, слушал их так внимательно и так искренне, создавая какую-то волшебную атмосферу доверия и взаимного уважения, что они сами изливали ему свою душу, делились с ним самым сокровенным, своими радостями и болью, мыслями и чувствами, иногда уже плача навзрыд, держали его за руку. Он никого не учил, не ругал, и им вдруг становилось так хорошо, что они, словно окрылённые и как будто просветлённые, благодарили его просто за то, что он есть. И после его ухода никто уже не говорил, что он дьявол в обличии человека. Все даже боялись подумать: «А может, мы разговаривали с самим Богом через него»? – А может, он сам...».
   Скоро, стоило только его силуэту с идущей рядом собакой появиться на горизонте, как все бросали работу, дела и радостно встречали его, кормили, поили, и каждый был счастлив предоставить ему свой кров и ночлег.
    – Сыграй нам, сыграй, – просили они.
   И слушая его музыку, все становились чуточку лучше, и от этого ему самому становилось так хорошо, и он чувствовал, как неведомые силы укрепляли его тело и душу.
 Забрезжил рассвет, гасли звёзды, исчезая на небосводе, и солнце, медленно поднимаясь, подсвечивало горизонт – ночь уступала место утру, которое звало Джузеппе опять в дорогу. Целыми деревнями люди провожали его, забыв на время про свои дела и заботы, с грустью смотрели ему вслед.
  Быстрее ветра донёсся слух о нём уже до самого Рима, и на вечернем совете епископы и сам Папа задумался – что с этим делать?
  – Кем он себя возомнил, Иисусом? – Кто дал ему право такое? – говорили одни.
  – Зачем он идёт сюда? – спрашивали другие.
  – Сидел бы у себя во Флоренции, а так ходит и людей баламутит. И вообще, это какой-то странный город. То у них республика, и все веселятся, как в последний раз, распутничают и пьянствуют. То вдруг сам Иисус Христос выбрал их всех, и они все молятся днями и ночами, отказавшись от всех радостей жизни. А тут ещё какой-то выскочка появился и уже всю страну учит, как жить.
   – Что у него в голове?
   – Говорят, он никого не учит, ничего не обещает, только слушает и играет на необычном   инструменте, который сводит людей просто с ума.
    – Но что за инструмент такой, мы не знаем, а люди много чего придумать могут, - кто-то подметил.
    – Ещё с ним большая, устрашающая всех взглядом собака, просто исчадье Ада, которая охраняет его. Она словно питается страхом людей, который сама вызывает. Вот это и есть доказательство, что его послал дьявол, чтобы опорочить нашу веру.
    – А может, это и он сам, превратившись в собаку, идёт рядом с ним.
    Некоторые перекрестились.
    – Странное и какое-то хлипкое доказательство, – сказал один из епископов. – Но примем его во внимание.
    –Да будет вам, - молвил Папа.
    Порода собаки редкая, но довольно известная. Их когда-то очень давно называли солдаты-молоссы. Родом она из Греции, и уже три тысячи лет назад в Вавилоне, наравне с воинами, участвовала в разных сражениях. Они были очень разные на вид, но все были очень мощные, с короткими мордами и в размерах иногда достигали телёнка.
   На заре прошлого тысячелетия из личной армии Фараона, их более трёхсот, отточенных до совершенства убийц, доставили в Рим.  И с непобедимыми легионами Клавдия Августа огромные свирепые псы пришли на Рейн усмирять непокорных германцев. В прочных доспехах, усеянных острыми лезвиями, метались они среди врагов, клыками рвали их на куски, калечили, а лошадям перегрызали сухожилья ног. Но самое главное, наполняли сердце противника невероятным, почти мистическим страхом.
   После победы, было это в году 78 после Рождества Христова, наши великие предки, на берегу реки Неккар, для закрепления завоёванных территорий, основали город – Ротвайль, назвав земли вокруг него – Землёй Флавия. И собак оставили там, так как в дальних походах с ними было сложно, и те много столетий его охраняли. Сейчас, правда, они уже более миролюбивые – пасут скот и охраняют дома. Но для простого народа, ваша версия про Исчадье Ада и всё остальное, если что, вполне подойдёт, – добавил он, усмехнувшись.
    – А, как и зачем он хочет опорочить нашу веру?
    – Хотелось бы услышать ваше предположение, - спросил Папа. – На нём крест, и он, как все говорят, истинно верит в Бога и ничего от людей не хочет.
    – Точно пока не знаем, но скоро всё обязательно выясним.
    – Но если человек говорит, что не хочет ничего – значит он хочет всё! – Это очень опасный человек, и от него просто так нам не отделаться. Уже очень многие поддерживают его и верят ему.
    – Да-а-а, – задумались все.
    – Давайте примем его тепло и радушно, поговорим, послушаем, а после решим. Может, он нам будет полезен. – Разместим его в наших покоях. – А если что, схватим его как слугу Сатаны или наоборот благословим, и все увидят, что церковь с ним рядом.
    С этим все согласились и на этом завершив собрание, они разошлись.
Джузеппе оставалось совсем немного пути, и вот уже на горизонте возвысился Рим. Он не был финальной точкой странствий его, он сам пока не совсем понимал, куда идёт и зачем, но сердце его учащённо забилось, приближаясь к городу. Величественный город, стоящий на семи холмах. Его веками любили и ненавидели, но все говорили о нём с трепетом и волнением, а созерцание его вызывало безумный восторг, и он предстал перед юношей во всей своей красоте. 
    Стражники, стоящие возле ворот, приветствовали его, и Джузеппе удивлённо посмотрел на них. Он никак не ожидал, что здесь кто-то знает его, но многие, очень многие, уже слышали про него и при его появлении высыпали на улицы посмотреть на человека, о котором слух распространялся со скоростью шквального ветра. Ведь рассказы о нём настолько были переполнены разными небылицами, что некоторые сильно сомневались в том, существует ли на самом деле такой человек. 
   Джузеппе в чёрном пыльном плаще, в шляпе с широкими бортами, прикрывающими лицо от палящего солнца, шёл по улицам города, и его верный четвероногий друг был с ним рядом, посматривая на всех мимолётным, но пристальным взглядом.
   Люди с интересом рассматривали странника. Кто-то улыбался ему, кто-то скептически смотрел в его сторону, дети строили ему весёлые рожицы, но все, буквально все при его приближении, чувствовали какую-то мощную, необъяснимую энергию, исходящую от него. Она, как дуновение тёплого ветра, пробежалась по ним, у некоторых вызвав легкий страх и тревогу, но у большинства умиротворённую безмятежность. И ошеломлённые, они молча указывали ему дорогу, а дорога вела в Ватикан.
   Расположенный на правом берегу реки Тибр, он был виден издалека, и Джузеппе скоро дошёл до него.
   Остановившись в центре большой круглой площади, обрамлённой белоснежной колоннадой, он с любопытством осматривал всё вокруг. Несколько шагов вперёд по мраморной лестнице, и его взгляд замер на величественном храме Святого Петра. Он стоял на месте, откуда сам Папа Римский своими перстами благословляет весь христианский мир и ведёт за собой. Джузеппе, перекрестившись, сам будто прикоснулся к чему-то вечному и неоспоримому.
   На площади толпилось много народа. Всем было интересно, примет ли его сам Папа? И если удостоится встречи, что скажет народу? – После разговора с ним. Проклянёт или благословит?  Все настороженно ждали, что будет дальше…
   Ворота открылись, и один из епископов вышел из них.
    – Можете пройти, – пригласил он. – Вас ожидают.
   Джузеппе никак не рассчитывал на приём своей скромной особы самим Папой, но, без тени сомнения, сделал несколько шагов в сторону входа. Его остановили.
    – С собакой нельзя, никак нельзя, оставь её здесь, – сказал служитель церкви.
    – Но это мой друг, без него не пойду, я не брошу его тут. Бог создал людей и животных и любит их, а он мне уже больше, чем друг – он всё, что осталось у меня в этой жизни.
   Люди с интересом слушали и смотрели, не веря глазам и ушам своим.
    – И как же зовут твоего друга?
    – Его зовут Тито.
   Священник посмотрел на него, на собаку, потом на собравшихся людей и удалился за дверь. Через минуту она снова открылась, и под ликование толпы их пропустили.
   Пройдя по длинным коридорам, они подошли к покоям, где его уже ожидали.
    – Ну что, сын мой – здесь, наверное, можно оставить друга своего?
   Джузеппе согласился и один вошёл в зал.
   Папа встретил его, сидя в кресле в просторной комнате, обставленной старинной тяжёлой мебелью, которая стояла здесь столетия, и большой красный крест – символ страдания во имя людей – висел на стене. На полу валялось бесчисленное количество исписанных бумаг, которые от сквозняка открывшейся двери слетели все со стола.
   Джузеппе подошёл, встал на колени перед ним и с благоверными смирением сдержанно произнёс:
   – Ваше Святейшество, я безмерно счастлив, лицезреть Вас. Я, раб Божий и ваш верный слуга, преданный и скромный служитель Вашего святейшества, выражаю Вам своё бесконечное почтение и глубокое уважение к Вашим делам. И кротко поцеловал его руку.
   Папа, предрасположенный к порывистым жестам, готовый увидеть молодого, слегка самовлюблённого от своей внезапной славы юношу, и поставить его на место, как-то немного смягчился и даже предложил ему сесть, и тот благопристойно присел рядом на край стула.
   Умудрённый жизненным опытом наместник Петра, пристально смотрел на юношу, словно пытаясь в глазах рассмотреть его душу. Он прекрасно знал, что его взгляд, тяжёлый и пронзительный, не выдерживают многие и сразу начинают суетливо ёрзать, но тот спокойно и сдержанно смотрел ему прямо в глаза, ни разу не моргнув.
   Джузеппе рассказал ему всё как на духу, так искренне, так честно, что тот оторопел... И о чём они ещё говорили так долго и страстно, сказать сложно, но в конце их длинной беседы запела скрипка, и все стоящие за дверью святые отцы замерли.
   Через некоторое время тяжёлая дверь распахнулась, и Джузеппе с загадочно-счастливым лицом вышел из неё. Все расступились, пропуская его, и святые отцы зашли внутрь.
    Понтифик сидел задумчиво, и видно было, как ползущая по его щеке слеза замерла, так и не скатившись на пол...Взглянув на вошедших, он произнёс: – Пусть ходит свободно по всей стране. Благословляю. Он несёт людям свет и добро, он под моей личной защитой и Богом!  И без дальнейших объяснений удалился. Все от удивления переглянулись, но настаивать на пояснении не осмелились, ещё долго обсуждали услышанное.
Глава 32.
 Джузеппе разместили в покоях, и, умывшись с дороги, передохнув и покормив Тито, он вышел на площадь – глаза его светились новыми силами. Народ, всё ещё толпившийся там, тут же его окружил, засыпал вопросами.
   – Он говорил с тобой? – Что, что сказал Папа?
   – Это он сказал мне, и я не могу вам раскрыть все его тайны. Он великий человек и во многом меня просветил, – ответил Джузеппе. – Давайте лучше я сыграю вам.
   И волшебство началось...
   Два дня пролетели для него как час. Он ходил по площадям, улицам, везде беседовал с людьми, играл для них, и город словно расцвел живописными красками счастья и любви. Джузеппе узнал много о городе и его людях, так как все делились с ним самыми сокровенными мыслями и чувствами, о которых не ведал никто.
   Но далеко не все рьяно восприняли его появление, не понимая, чем он так понравился Папе, чувствуя в нём соперника на их высокие должности, хотя и сами заслушивались пением его скрипки. И между собой обсуждали.
    – Скорее бы он покинул нас всех, а то так дело пойдёт, и прихожане наши все уйдут от нас, будут только и его слушать.
    – Ой, нехорошо всё это. Чем он так Папу нашего впечатлил?
    – Я бы сначала проверил его веру огнём, – сказал один из священников.
    – Да, огнём и водой, – добавил другой. – Вот и посмотрели бы, что он за человек такой, и сделали бы выводы.
Джузеппе иногда чувствовал какую-то накалённую обстановку, витающую в воздухе при его появлении, и утром третьего дня он незаметно решил покинуть город, дабы не будоражить жителей уходом своим и не нервировать многих высокопоставленных лиц, которые уже были на взводе. И он ушёл, оставив после себя неизгладимый след в сердцах многих людей.
   Стоя ранним утром далеко за воротами Рима, он любовался рассветом, а когда небо окончательно просветлело, и ранние птицы запели утренние трели, он просто смотрел на чистое небо, на восходящее солнце, которое озаряло пробуждающийся город.
   "Сколько же в нём таинственной красоты, какой-то магической силы и твёрдости. Не просто город простоял тысячи лет, наперекор всем стихиям – ведь он под покровительством Бога", – подумал Джузеппе, перекрестился и двинулся дальше по дороге, ведущей в Неаполь.
   Тито бежал рядом, то опережая хозяина, то возвращаясь и заискивающе заглядывал ему в глаза. Собаке неведома была зависть и злоба людская. Собака никогда не предаст, не оставит в самую сложную и трудную минуту жизни. И, ощущая, заботу о себе, выражает свою безграничную любовь по-своему, по-собачьи – повиливая хвостом, положив свою морду тебе на колени, взглядом, которым передаёт безграничную преданность и любовь к человеку. Приносящая палку и весело рычащая огромная чёрная собака, нагоняющая иногда на встречных людей страх и панический ужас, для своего хозяина была просто ребёнком, за которым нужно присматривать, чтобы он не шалил, и которого нужно просто любить. Больше тот ничего не просил у хозяина, вернее, он вообще ничего не просил, он просто всегда был рядом. И если вы не любите собак, вы не любите тех, кто верен вам во всём.
   Они продолжали свой путь, и Джузеппе, окрылённый напутствием и благословением Папы, ещё больше уверовав в свои силы – твёрдым, уверенным шагом двигался только вперёд.
   Скоро дорога вывела их к морю. Тито удивлённо смотрел на него, на такое большое волнистое чудо, и, попробовав его на язык, поморщился и отпрянул, но, увидев, как Джузеппе, раздевшись, бросился в него с головой, тут же прыгнул за ним и поплыл рядом. А выйдя на тёплый песок, они ещё долго бегали и резвились, словно дети. Потом прилегли рядом, наблюдая, как волны, меняясь в цвете, мчатся на берег и с силой бьются о камни, словно пытаясь их проглотить, и снова отступают, оставляя на мокром песке лишь пену.  На эту борьбу, длящуюся вечно, можно смотреть бесконечно, и неважно, что происходит в твоей жизни, ты забываешь обо всём и смотришь, смотришь, смотришь…
   Солнце уже заходило, берег затих, задремал, и море, уставшее от бесконечной схватки с ним, успокоилось, набираясь сил для нового дня.
   Джузеппе здесь же, под кроной деревьев, устроил нехитрый ночлег, приготовил нехитрый ужин, и со своим другом, перекусив, ещё долго сидели они, устремив взор на бескрайнее море. А Луна, восходящая на горизонте, словно серебряной дорожкой проложила путь от них до себя и, казалось, манила. Так и хотелось встать, пойти, и прикоснуться к этой бессмертной сестре самого Солнца. В такие минуты, погрузившись в себя, чувствуя неугасающую боль в груди, вспоминал он жену и малышку, с глазами полными слез. Тито, вероятно, тоже тосковал по своей уютной будке в саду, полной миски еды и нежным прикосновениям девочки, гладившей его за ухо.
Глава 33.
Но ночь прошла, и на следующий день, идя вдоль моря, Джузеппе свернул на просёлочную дорогу, и не пройдя и полмили, как появившиеся откуда-то люди окружили его. Вид у них был грозный – это были люди местного феодала, которые собирали дань за проход и проезд по его земле. Джузеппе, пройдя немало герцогств и республик, был изрядно удивлён такому, но делать было нечего, и он заплатил.
   Да, Южная Италия сильно отличалась от всей остальной страны. Бесконечные войны с византийцами, арабами, норманнами, французами сильно подорвали её экономическое положение. Местное ремесло и торговля угасали, падало значение и самих городов. В них хозяйничали купцы и ростовщики из Северной и Средней Италии, ссужавшие деньгами неаполитанских королей для ведения длительных и безуспешных войн с Арагонским домом за Сицилию. За ссуду они получали от короля земельные владения и дворянские титулы и становились феодальными сеньорами, их мало интересовало развитие королевства, лишь пиры да охота занимали всё их время.
   Несколько дней Джузеппе продолжал путь вдоль моря, а затем дорога, изогнувшись, пошла по холмам, пробираясь сквозь небольшой лес. Гром и молнии сыпались где-то вдали, но здесь деревья лишь тихо шумели, раскачиваясь на ветру. Внезапно лес расступился перед ним, и Джузеппе окунулся в море солнечного света и прозрачного воздуха, промытого летним дождём – тут сияло солнце, вздыхали поля, блестели капли в траве, и великолепная картина, захватывающая дух, открылась ему – прекрасный Неаполь простирался у его ног. Мощные замки, дворцы на вершине холма и сам город, плавно спускающийся к берегу лазурного моря.
   Солнце соприкоснулось с морем, и оно, пробудившись, играло в дали едва заметными волнами, украшенными бахромой пены. Нежный ветерок, коснувшись лица, растрепал волосы Джузеппе, и он, наслаждаясь его свежестью, глубоко вдохнул, присев и любуясь окружающим пейзажем. В дымке утренней зари проступали силуэты островов, повсюду виднелись рыбацкие лодки, а корабли, набрав ветер в паруса, медленно заходили в гавань.
   Вдалеке возвышалась огромная огнедышащая гора, она словно гигантская трубка курильщика, дышит и пускает в небо облака дыма и пара. Ещё один глубокий вдох, выдох – и в небо летят тысячи искр, всем людям на устрашение, а себе на забаву, словно игралась гора. Глядя на неё, понимаешь, что нет ничего постоянного. Всё течёт, всё изменяется, и смысл жизни – в ней самой, в жизни. В понимании того, что происходит вокруг, в познании нового, ещё неизвестного, и неудержимое желание увидеть её вблизи манило Джузеппе так сильно, что он без раздумья, направился к ней.
   Уходя вдаль, дорога извивалась по склону холма, и прошло немало времени, пока Джузеппе добрался до вулкана.
   Везувий, грозный, мощный, навевающий страх, трепет и одновременно благоговейное уважение к себе, предстал перед ним во всей красоте. Шапка облаков накрыла его, и казалось, что, поднявшись наверх, можно раздвинуть их, заглянуть в небеса, и непреодолимая сила потянула юношу туда, к самой верхушке вулкана.
   – Ну что, Тито, пойдём? – как бы спрашивая его согласия, произнёс Джузеппе.
   Тито радостно завилял хвостом, готовый идти куда угодно, за своим хозяином.
   Путь на вершину был долгий и сложный. Джузеппе останавливался, чтобы отдышаться, и снова карабкался вверх, а рядом с ним карабкался Тито.
   Вокруг отвесные острые скалы, уже не видно птиц, пропала растительность, и кажется, что сюда еще не ступала нога человека. Завершающий отрезок пути казался совсем неприступным, но так хотелось добраться до цели, что, собрав последние силы и сделав отчаянный рывок, они оказались на самом верху, с трудом переводя дыхание. Только после того, как морской ветер высушил пот, стоя на краю бездны, из которой вырывались пары едкого дыма и газа, пришло осознание, куда они взобрались.
    Внизу бушевала раскалённая лава, готовая хоть сейчас вырваться и, рванув вниз своим смертоносным потоком, поглотить всё живое, неся смерть и гибель всем людям, живущим в округе. И казалось, глядя в небеса, что только они и сдерживают её, оберегая этих смелых людей, которые бросили вызов огнедышащей горе, поселились в низу, уверовав, что с ними сам Бог. Здесь, на этом самом месте, будто само добро вечно борется со злом и всегда его побеждает, показывая людям всю свою силу. Но едкий воздух, проникший в лёгкие Джузеппе, а затем и в его мозг, сделал своё дело, и тот пошатнулся, на секунду потеряв равновесие. Камни посыпались из-под ног, и он оступился. Хватаясь за выступы, юноша медленно сползал в низ, в саму Преисподнюю, и, похоже, сам дьявол уже показался внизу.
   Вцепившись зубами в руку хозяина, Тито с невероятной силой потянул его, пытаясь вытащить. Глаза его краснели, наливаясь кровью, шерсть дыбилась, когти с трудом цеплялись за острые камни. Могучий его рык разнесся по воздуху, и юноша, приложив немало усилий, выбрался наружу. Оба, тяжело дыша, отползли подальше от пропасти и присели, прижавшись друг к другу. Глядя вниз на море и город, они уже с замиранием сердца представляли дорогу назад, даже не догадываясь, что ждёт их внизу и что успело произойти в стране за долгие дни дороги к Неаполю.
Глава 34.
Несколько месяцами ранее, после заключения долгожданного мира между европейскими монархами и установления четких границ своих государств, собрался совет, на котором все решали судьбу Италии, деля её по кускам. После обстоятельных обсуждений, когда доля каждой державы была определена, участники совещания, под звуки дружеских тостов и с избранным королём Франции во главе войска, уже праздновали предстоящую победу в войне, которая ещё не успела даже начаться. Назначая своих наместников по всей её территории, раздавая титулы и поместья. И вскоре огромная армия испанцев, французов, германцев, объединившись, стекалась к границам Италии, воодушевлённая лёгкой прогулкой и предстоящей наживой.
   Тысячи ног по команде останавливались, разворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других ярких униформах. Мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в сверкающих латах, на вороных, рыжих, серых конях. Всё это производило впечатление могучего единого организма, и оркестр, не умолкая, стучал в барабаны, задавал общий ритм, поднимая солдатам боевой дух. Все новые и новые пехотинцы, и обозы с провизией, оружием, стекались в намеченное место.
   На возвышенности располагались шатры королей. Они, ещё недавно враждующие между собой и готовые перегрызть друг другу глотку, теперь вместе величественно восседали за одним столом и гордо наблюдали за всем.
   Несметная, отлично вооружённая армия заполняла поля и леса, и, соединившись, двинулась в путь. Пыль, поднятая копытами бесчисленных лошадей, словно густой завесой, заволокла континент, на время, скрыв даже солнце. Лязганье оружия, скрип телег, топот солдат слились в единую песню войны, звучащую повсеместно. Солдаты шли вперёд с глазами, полными жажды наживы, уже представляя себе, как убивают, грабят, насилуют. Они, как стая голодных, озлобивших псов, спущенных с цепи, почувствовавших запах крови и мяса, рвались в бой. А из французских и испанских портов, подняв паруса, армада кораблей направилась к берегам Италии для быстрого взятия её в прочные тиски.
   Но никто не знал, что Италия не была их конечной целью. Эта показательная, сокрушительная и молниеносная война была нужна для демонстрации своей силы и мощи оружия, чтобы навести ужас на все страны, сломить волю и даже не думать препятствовать им – повелителям мира сего. И поэтому был отдан приказ: не жалеть никого – и пусть весь мир содрогнётся!
   Белая мгла спускалась с гор, из которой, словно из ниоткуда, десятками, сотнями и тысячами появлялись солдаты, кони, несущие своих седоков. Они строились в ряды и шеренги, готовясь к штурму Милана. Корабли подходили к Генуе, заряжая сотни орудий.
Звон набатного колокола разнесся по Миланскому герцогству и Генуэзской Республике. Гонцы разлетелись по всей Италии с просьбой о помощи, но все только обсуждали и обсуждали, что делать, наблюдая за происходящим, и никто не пришёл. Все решили посмотреть, что будет дальше. Может, присоединиться к победителям или откупиться и жить, как прежде. Но никто даже не догадывался, что пощады никому не будет. Они все, вся страна – всеволишь плацдарм, промежуточная точка на пути к мировому господству.
   Герцог Миланский, посовещавшись со своими придворными, отправил своего лучшего друга и соратника во всех делах, маркиза Мантуи, для решающих переговоров. Тот, в окружении свиты, уверенный в себе и хорошо знавший французского короля, с белым флагом подъехал к бессметному войску.
   Остановившись, он гордо ожидал подобающего ему приёма, но никто не вышел к нему. Постояв так немало времени под оскорбительные насмешки солдат, он, с яростью взглянув на войска, развернулся и, пришпорив коня, униженный и оскорблённый, помчался галопом в город передать весть – штурм состоится.
   Правитель с супругой, восседая на троне, ожидали его возвращения в окружении хмурых военачальников, священников и знатных лиц, с одной стороны трона, а с другой стороны стояли дамы в пышных нарядах, которые о чём-то тихо хихикали, не особенно представляли себе тяжесть сложившейся ситуации.
   Двери распахнулись, маркиз вошёл, и быстрым шагом, пройдя через зал, предстал перед троном.
    – Ваша Светлость, штурм состоится, и, по моему мнению, это не просто война, как бывало и раньше – это конец! – громогласно оповестил он всех присутствующих.
    – Они собрали несметное войско, и никто даже не вышел для переговоров. Нужно покинуть город, пока не поздно.
   Герцог, хмурый, как туча, недоверчиво смотрел на него. Все в зале притихли, ожидая, что он скажет.
    – Но стены наши неприступны, и мы располагаем достаточными силами для сражения, - молвил он.
    – Их там сотни тысяч, я ещё не видел такого, Ваша Светлость, – ответил маркиз. – Нам не устоять в одиночку.
    В зале послышался ропот собравшихся, обстановка начала накаляться. Жена Герцога, Беатриче, женщина яркая, смелая и волевая, вцепилась руками в кресло, и взгляд её словно обжег всех присутствующих.
    – Маркиз, может, вам всё показалось, и вы просто струсили?
    – Увы, герцогиня, мне не показалось, а трусов в нашем роду никогда не бывало. Ситуация настолько печальна, что разум не может предложить никаких ответов на сложившуюся ситуацию.
   Правитель молчал, его взор был прикован к жене, которая всем своим видом уже рвалась в бой. Скользящим взглядом он посмотрел на детей, на присутствующих и долго собирался с тяжёлыми мыслями, наконец, произнёс.
    – Надо покинуть город и объявить всем об этом. Уходим. Сохраним людей и солдат.
   Колокольный звон звучал повсеместно, собирая всех на главную площадь. И глашатай передал всем жителям города.
    – Беда на пороге! Собирайте всё, что можно унести, и уходите, пока есть ещё время.
   Люди на площади переглядывались, обсуждая услышанное. Где-то говорили: «Уходим», где-то начались споры и обсуждения, но никто не расходился. И вот один из них, поднявшись повыше, воскликнул:
    – Я не уйду! – Мне некуда идти. – Здесь дом мой родной. – Я остаюсь и, если надо, погибну в бою за него!
  Отголоски этих слов разнеслись по всему пространству.
   И все будто ждали его слов.
    – Это наша земля, наш город, и мы не уйдём, защитим, отстоим! – Повсюду послышались крики. Площадь загудела, все встрепенулись - все как один, весь город, сплотившись в единый огромный организм, начал готовиться к бою.
    Никто не хотел умирать, но никто не стал выбирать. – Если не мы, то кто встанет вместо нас? – И что скажут потомки про нас? – Если все дрогнут и побегут, кто после нас продолжит наш путь? - Никто не ушёл, никто не спрятался в подполе своём. Все, кто мог и не мог, встали в строй – и пусть весь мир увидит доблесть твою, величественный город свободных людей!
Свита правителя с приближёнными уже выехала за ворота и остановилась вдали. Ворота закрылись за ними, больше никто не покинул город, и знамя Милана – красный крест на белом фоне – гордо зареял на башне.
   – Безумцы, они же все погибнут! – воскликнул герцог.
   Маркиз, сидя в седле рядом с его каретой, долго смотрел на ворота, на людей, стоящих на стенах, и наконец произнёс:
   – Ваша Светлость, уходите. Вы нужны, чтобы вернуться и возродить наш город, а я остаюсь. Недостойно мне, потомку великого рода, бежать и бросить их тут одних умирать.
   Герцог вышел из кареты и обнял своего лучшего друга.
   – С вами Бог, и мы будем молиться за вас.
   Прощаясь, глядя в глаза маркиза, полные мужества и решимости, он понял, что больше его никогда не увидит.
   Лошади заржали, встав на дыбы. Маркиз и рыцари в латах, подняв пыль, помчались к воротам и под громогласные восторженные крики людей скрылись за ними, и ворота закрылись.
   
  И в назначенный день, в намеченный час сотни корабельных орудий обрушились на Геную, в одночасье, потопив весь Генуэзский флот и превратив дома и дворцы просто в руины. В то же время другая армия двинулась к стенам Милана, окружив его плотным кольцом, готовясь к атаке.  Они, как цепные псы, ждут взмаха руки и команды вперёд.
   Бой барабанов, рёв труб, и лучники, натянув тетиву, спускают её. Чёрная мгла нависла над городом и, опускаясь всё ниже, превратилась в очертания тысяч стрел, которые, рухнув с небес, пробивали всё на своём пути щиты и латы защитников города. И снова и снова чёрные тучи летели на город. Свист их резал всем слух. Со всех сторон посыпались ядра, и стены домов задрожали, а дым выстрелов застилал всё кругом. Крюки на стены, лестницы – и солдаты, как полчища саранчи, ползли и карабкались вверх с глазами неимоверной злобы и жаждой наживы. А весь город, стоящих на стенах, обрушил на их головы всё - камни, копья, смолу. Нападающие бесчисленно сыплются со стен, и их переломанные шеи хрустят, выворачиваются и с высунутыми языками они замирают. Но другие опять ползут вслед за ними. Их много, так много, что не видно конца им и края. Катапульты взмахнули своим многосаженным рычагом, словно разинув огромные пасти, и сотни горящих шаров посыпались с неба на город. Пламя мгновенно охватило весь город, жадно пожирало всё на своём пути, не щадя ни домов, ни людей. 
   Воды – Дайте воды! – Кричали везде. И небо родное словно услышало их и разверзлось грозою. На секунду все подняли головы вверх, воскликнув: – Бог с нами! – Ни шагу назад.
   Один за другим падали защитники города под натиском вражеских стрел, но на их место тут же вставали другие, и снова град камней обрушился на головы нападающих. Стены, казалось, уже затрещали от напора врагов, но стойко держались, защищая отважных людей, а багровое солнце, окрасившись кровью павших, раздвинув тяжёлые тучи, всё выше поднималось на небосклон.
   Бой продолжался уже много часов, и пали ворота. Несметные полчища ринулись в город. Но те, кто ещё мог стоять, тот стоял, сплотившись плечом к плечу, и их клинки, с оглушительным рёвом рассекая воздух, обрушились на неприятеля. В жестокой схватке они расходились и вновь сходились – крушили, кололи, рвали зубами врагов, падали, падали и умирая, своими телами преграждали дорогу.  Хрипы и стоны, отрубленные ноги и руки, и фонтаны крови из рассечённого горла, стекали на землю – горы раненых и убитых застилают все улицы – куда ни взгляни – смерть была повсюду. Но крики доблестной ярости не умолкают, они слышны всюду. Им некуда отступать и некуда было бежать. За ними - их жёны и дети, город родной, и никто не дрогнул в бою и не просил о пощаде. Свободные люди свободного города, умирая – остались свободными.
    - Отец! – вскрикнул юноша и грудью заслонил его от удара копья. А тот, лишь мельком взглянув на него и вскрикнув от боли, словно рассвирепевший лев, рванулся в самую гущу врагов, круша их, сея ужас и хаос в рядах нападавших. Искры от мощных ударов брызнули в разные стороны, осыпая огненным дождём, ослепляя и выжигая глаза. Толстая сталь доспехов трещала, проламывалась, и меч его глубоко погружался в их мерзкую плоть, рассекая на две половины. Все прикрылись щитами, отступили. Победоносный крик порвал перепонки ушей, но взметнувшееся в небо копьё пронзило его насквозь, он замолчал и застыл. Мускулистое тело его молниеносно словно слилось с огромной каменной глыбой, в единый несокрушимый памятник, олицетворяющий собой – мощь и силу всех тех, кто встал на защиту. И в свете горящего города отчётливо было видно лица врагов, искаженные злобой.
    Снова звон мечей и конское ржание, топот солдат и враг заполнят собой уже все улицы. Они крушат и жгут всё вокруг, грабят и убивают всех, кто у них на пути – детей, стариков. Насилуют и старых, и малых. И нет им суда – они победители. Огонь, всюду огонь, своды домов рушатся, засыпая камнями живых.
   Последний небольшой отряд защитников города, встав на одно колено и упершись нижними краями щитов в землю, образуют неприступную стену на входе в часовню.
    – Щиты сверху! – прозвучала команда, и второй ряд мгновенно накрыл их всех с головой.
   Пики, выдвинутые на несколько метров, не дают противнику подойти, превращая защитников словно в одну большую колючую черепаху. Щиты молниеносно раздвигаются - резкий выпад вперёд, и копья пронзают насквозь нападавших, и стрелы, точно летящие в цель – косят других. Снова сверху щиты – враг отступил и застыв ожидает.
   Огромный воин неприятеля выходит вперёд, держа в руках тяжеленный молот на длинной, увесистой рукоятке. Шрамы на его голове и лице говорят о многих сражениях, где он всегда выходил победителем. Все скандируют ему, и он, переминаясь с ноги на ногу, зарычав, словно зверь, начинает раскручивать молот вокруг головы. Оглушающий вопль и мощнейший удар – снова удар – хруст – и в щепки разлетается щит. Горстка миланцев, откинув щиты, встала с колен и, обнажив мечи, приготовилась к последнему бою. И вот последний миланец упал, заслоняя собой вход в небольшую часовню. Железная дверь от ударов кувалды рухнула на пол – враги ворвались.
   Священник, стоящий за ней, поднял крест перед собой, прикрывая грудью женщину, которая должна вот-вот разродиться и дать жизнь малышу. Дикий рёв, свист меча, и его голова падает на пол. Женщина, охваченная ужасом, беспомощно озираясь по сторонам, прижалась к стене, словно пытаясь укрыться под святой иконой, висящей над ней. Но мощный удар копья в грудь пригвождает её, словно хрупкую бабочку, к деревянной стене.  Захлебываясь в крови и держась за огромный живот, она мучительно стонет, умоляюще глядя на них.
   Откинув кувалду, глядя ей прямо в глаза, воин наслаждался её предсмертными муками. Вдохнув её запах, он резко разорвал на ней платье, обнажив грудь, и, высоко задрав её ноги над полом, глубоко вошёл в неё, смакуя каждую секунду, упиваясь своей силой и властью.  Быстро закончив, отпрянул, оставив её висеть прибитой к стене, медленно, мучительно умирать, и молниеносно разграбив часовню, они удалились.
   Женщина, в предсмертной агонии корчась от боли, издала оглушительный душераздирающий крик, и ребёнок, пробиваясь сквозь тело сам, проложил себе путь из неё и, только вздохнув, повис над землёй, задыхаясь в обвившей его пуповине. Икона Девы Марии над головой, умирающей зарыдала, не выдержав такого зверского зрелища насилия и боли, и залила слезами её и ребёнка, пытаясь хоть немного облегчить их муки.
   А там и тут уже драка за малейший ценный трофей, и свои режут своих – и нет тут своих – все тут чужие.
   Выворачивающие наизнанку вопли и стоны умирающих, изнасилованных женщин, валяющихся в грязи, молящих о пощаде. Боль, нестерпимая, страшная, боль и ужас в глазах. И это лишь у тех, кто жив остался, а те, кто убит – их нет, их больше нет, ушли они в иные вечные пространства, недолюбив, недодышав – герои, которых запомнят на век.
   Вокруг смерть. Багровые реки и тысячи безвинно загубленных душ уносятся вниз по переполненной от трупов реке, с устремлёнными в бездну глазами. Город в огне, рушатся храмы, всё полыхает – города нет. И померкло солнце, вспыхнув последний раз в лохмотьях порванных туч, и журавли, с криком поднявшись с полей, исчезли вдали. А над пепелищем сгоревших домов, взошедшая в небо луна осветила белым светом своим горы трупов людей.
    Война – злобная тварь. Услышите же все! – Несу я вам огненный меч! И нет на меня суда и управы, один лишь закон я знаю – убей, убей! Я хаос, я смерть, я боль и страдания! И притягиваю я тёмные души людей, вложив им оружие в руки, превращаю их просто в зверей, и нет в их взгляде больше ничего, кроме злобы, безумной злобы и жажды наживы.
Пал, Милан и Генуя пала. Маленькие городки и деревни, словно пушинки, сносятся с лица земли, превращаясь в руины. Несметное войско встало, и монархи, упиваясь победой своей, устроили невиданный пир, ожидая, когда к ним поползут на коленях, моля о пощаде, все – буквально все – вставая рабами в их строй.
    – Что делать с пленными, Ваше Высочество? – осведомился один из военачальников.
    – Половину повесить, а остальным головы отрубить и насадив на колья, воткнуть вдоль дорог в назидание всем. А те, кто уцелел и ушёл – пусть идут и расскажут, буквально всем о том, что видели здесь.
Короли, упоённые лёгкой победой дружно, подняли чаши. И страшные вести поползли по стране – Италия содрогнулась.
Глава 35.   
Джузеппе, не зная, что произошло далеко отсюда, изрядно устав и окончательно вымотавшись, подходил к Неаполю. В городе наблюдалась какая-то нервозность. Все спешили на главную площадь, которая уже была забита людьми, которые громко и шумно обсуждали события на севере Италии, вести о которых уже донеслись и до сюда.
    – Если их армия и дойдёт, то изрядно измотается на пути, и мы встретим их здесь, - утверждали одни.
    – А может, они и не дойдут вовсе. Может, им только Милан и Генуя нужны были. – Да пусть забирают, невелика потеря, мы не обязаны им ничем и не должны за них умирать, – отвечали другие.
    – Говорят, что они погибли все, как герои, защищая свой город.
    – Мы не хуже их, отстоим и не дрогнем в бою, - звучало повсюду.
    – Нет, это не просто нашествие. Раньше они нас только проверяли на стойкость, а теперь будет всё по-другому.
    – Но с нами Бог!
    – И с миланцами, и с генуэзцами он был…
    – Богу нужна наша сильная рука и твёрдые мышцы, чтобы защитить нас в бою.
    – Надо ещё подождать и посмотреть, что дальше будет, тогда и решим. Говорят, там вся армия Европы собралась.
    Джузеппе стоял в толпе, слушал бесконечные прения и пустую болтовню и не выдержав, взобрался на возвышение.
    – Люди! Послушайте, что вам я скажу! – громко выкрикнул он.
    Многие обернулись, взглянув на него, и притихли.
    – Я такой же, как вы, итальянец. – Я флорентинец и много путешествовал по нашей стране, и везде люди точно такие же, как вы. Мы все итальянцы, и все любим нашу Родину, и каждый готов, не задумываясь, отдать за неё жизнь - но только за свой дом, за свою мать, жену, за детей. На протяжении веков мы были единым целым, великой империей. Но посмотрите, что происходит сейчас. Вы сражаетесь с такими же, как вы, за интересы герцогов и королей, и все забыли про нашу общую Родину. Но сейчас враг вторгся в наши дома, он убивает наших братьев и сестёр по крови, и неужели мы, потомки великих предков, бросим их умирать, прячась за стенами, наблюдая, как рушатся города и наше Отечество топчут вражескими сапогами? Если так произойдёт, скоро мы все сгинем, превратимся в рабов, растворимся в небытии, и не будет больше страны. Только в единстве мы можем быть непобедимы!   
   - Папа Римский говорил со мной, и, если бы знали вы, как страдает, как мучается его душа, когда он смотрит на вас всех. Каждый день он молится о том, чтобы Господь помог объединить всю Италию в единую нерушимую страну, возродил её славу, могущество.
   И тут все словно очнулись, в их глазах появилась тревога.
    – Это же Джузеппе флорентийский! Он, точно он! – побежал говор по толпе.
    – Это сам Папа сказал тебе? – Спрашивали люди.
    – Да, он любит всех вас, Господь помогает ему, и он благословил и меня, – ответил Джузеппе.
   И по площади пронеслось.
    – Папа, сам Папа с нами...
    – А римляне, флорентинцы пойдут?
   Джузеппе промолвил:
    – Я уверен в этом, я точно знаю, что пойдут. Миланцы и генуэзцы погибли не зря, они своим мужеством указали нам путь, и мы продолжим его. Он приведёт нас к победе! Воспрянет, возродится наша страна, и подвигом вашим будет гордиться она. Героям не будет забвения – вовек не забудут их имена. И, свято храня заветы отцов, не встав на колени, вы принесёте всем мир и любовь!
   Полнейшая тишина воцарилась на площади, и тут кто-то воскликнул.
    – Я иду!
   И ещё кто-то выкрикнул.
    – Я иду!
   И кругом подхватили.
    – Мы идём! Мы все идём за нашу великую Родину!
   Вскинул Джузеппе скрипку на плечо и заиграл, и его музыка, обладающая такой невероятной мощью, звучала так, что способна была растопить даже застывшие сердца, проникая в самые сокровенные уголки человеческой души. И руки людей наливались силой, и твёрдый взгляд, смотрящий вперёд, говорил сам за себя.
    – Мы идём! И не существует преград, которые нас остановят!
    – Веди нас, Джузеппе! Мы верим тебе!
    – Да, мы все верим тебе и пойдём за тобой! – Кричали вокруг.
   Весть, подобно птице, пронеслась над Неаполем и вырвавшись за его пределы, молниеносно проникла в дома и разумы людей, и все шумно, по-итальянски обсуждали услышанное, ведь каждый неаполитанец, веками борющийся за свою идентичность и обладающий огромной внутренней силой, выковал то, что называется чисто неаполитанским. Ничем другим не объяснить небывалую жизнерадостность этих людей, их энергию, чувство собственного достоинства и мужества, умение преодолевать все трудности своего нелёгкого исторического пути, а призыв объединиться и дать мощный отпор захватчикам, просто взорвал их разум, и все, буквально все подхватили этот клич, собираясь в поход.
В центре города возник стихийный штаб, похожий на большой муравейник, куда непрерывно стекались люди, оживлённо обсуждая предстоящее наступление. Спрашивали совета у Джузеппе, предлагали свои идеи, и их лица светились, а глаза горели огнём, и чувствовалось, как внутри у каждого полыхает пожар.
   Джузеппе, смотрел на них, ещё вчера незнакомых людей, а сейчас уже таких близких и родных, только сейчас полностью осознал, что предстоит сделать ему и всем этим людям, постиг всю ответственность за тех, кто поверил в него и готов идти за ним до конца. И ему немного стало страшно, ведь он не был воином и не имел опыта полководца. Он просто свято верил в правоту своего дела, и словно сотни дорог его жизни сошлись здесь и сейчас.
Вечером к ним в штаб зашёл человек и обратился к нему.
   – Приветствую вас и желаю вам всего наилучшего, но прошу меня простить. Мой король послал меня к вам, чтобы пригласить вас во дворец, где он желал бы переговорить с вами наедине.
   Собравшиеся здесь сразу притихли, пристально глядя на Джузеппе, который прекрасно понимал, что такой разговор должен был состояться. Но что ожидать? Что скажет король? Джузеппе, приведя себя в подобающий вид, направился к экипажу. Тито шёл рядом.
   Посланник короля был немного удивлён, увидев собаку, и вроде хотел возразить, но Джузеппе, заметив его взгляд, сразу сказал:
    – Я без него никуда, и в Ватикане у Папы он был со мной рядом.
   На такое не нашлось, что возразить, и они отправились во дворец.
   Дворцом это, конечно, было трудно назвать – замок с толстыми стенами, построенный ещё в 13 веке для первого неаполитанского короля Карла Анжуйского, брата французского короля. Именно при нём Сицилийское королевство, потеряв Сицилию, трансформировалось в Неаполитанское, а Неаполь стал его столицей. В 15 веке, после захвата власти испанцами, над воротами соорудили белокаменную триумфальную арку, к которой они и подъехали.
   Ворота распахнулись, и они оказались внутри – небольшой двор, стража. Поднявшись по каменной лестнице, вошли внутрь. Узкий и темный тронный зал был заполнен людьми, приближенными короля, которые тоже шумно обсуждали происходящее в городе события. Знатные особы расступились перед Джузеппе, и он прошёл к трону. На нём сидел юноша, который был удивительно красив: чётко очерченные губы, искренние светло-серые глаза, немного вьющиеся тёмные волосы, спадающие на плечи. Было в его чертах нечто вызывающее доверие. В нём сочеталось прямодушие юности и её яркая, нетронутая чистота.
    Джузеппе остановился перед ним и склонился в лёгком поклоне, не ожидая увидеть столь юного короля. Король же с нескрываемым любопытством рассматривал его, готовый тоже увидеть перед собой либо грозного воина, либо умудрённого жизнью монаха.
   Хотя Неаполь и принадлежал испанцам, здесь их совсем не было видно. Испанский король бежал со своей свитой после недавнего нашествия французов и сгинул где-то на чужбине. А французское войско, пробыв здесь недолго, было поражено неизвестной неизлечимой болезнью в те времена и быстро покинуло город. И хотя наверняка ненадолго, но в королевстве остались одни итальянцы, сами пока не понимающие, что с этой свободой им делать, и городом стал править сын предыдущего короля.
   Возможно, это был бы единственный случай на Земле, когда можно было бы воздвигнуть один огромный памятник тысячам куртизанок. Ведь именно они, не подозревая сами об этом, стали причиной заражения сифилисом целой армии врага, тем самым мгновенно освободив королевство от французов и испанцев.
   А что, ведь стоит же памятник маленькому мальчику в Брюсселе, который, наверное, просто случайно пописал на пламя фитиля заминированных ворот города или памятник гусям в Риме, которые в 4 веке до Рождества Христова, всполошившись громким гоготом, разбудили всех жителей и тем самым спасли от набега воинственных галлов.
   Всем стражникам и собакам, проспавшим врагам, тогда отрубили головы, а празднование священной птицы продолжалось ещё много столетий. Каждый год, 3 августа, носилки с гусями, облачёнными в роскошные одежды и золотые украшения, восседавшими на мягких подушках, торжественно несли на самый большой ипподром Рима – Большой цирк. И там гуси, в окружении собравшихся, наблюдали за тем, как происходит распятие безвинных собак.
   Жуть – просто жуть. И вот подумать: чем куртизанки хуже гусей?  Почему про их «подвиг» так быстро забыли? А может сейчас, в эпоху толерантности – вспомнить про них. Но давайте не будем вдаваться в дискуссию и опять вернёмся к нашей истории.
   Король встал и движением руки пригласил Джузеппе в отдельный зал, где они уединились. Два юноши сидели друг напротив друга, и король Альфонсо произнёс:
   – Моя мать, итальянка по происхождению, с детства прививала мне любовь к нашей великой родине. Я горжусь этим наследием, и, хотя мой отец испанец по крови, но родился он тоже в Италии, я и сам до глубины души ощущаю себя итальянцем и очень переживаю сейчас. Наше королевство совсем ослабло, и поражение нам неизбежно. И мне непонятно, как тебе удалось объединить всех этих людей, готовых идти за тобой на верную гибель?
   – Нет, Ваша Светлость, не гибель ждёт нас, а победа. Я прошёл всю страну, и везде, поверьте мне, живут люди, готовые умереть за неё. Они словно очень долго спали, ожидая этого дня, и нужно только разбудить их, объединить всех воедино. И я готов, если потребуется, вырвать своё сердце, которое пылает во мне, и осветить им дорогу, ведя за собой. – Ведь со мной Бог, со мной Папа, и это моё предназначение в жизни, определённое мне судьбой - уверенно сказал Джузеппе.
   Альфонсо восторженно смотрел на него, и он показался ему таким взрослым и умудрённым жизнью человеком, что он сосредоточенно внимал каждое его слово. Они ещё долго беседовали уже как единомышленники, как добрые друзья. Лицо короля просветлело, в его глазах вспыхнул яркий огонь, и он почувствовал что-то очень особенное в этом человеке, хотя сам не мог до конца точно понять, что. Встав он произнёс:
   – Я верю тебе. Я и Неаполь с тобой, и сделаю всё, что в моих силах, чтобы помочь вооружить войско.
  На следующий день Джузеппе и король продемонстрировали единство перед всем народом, выйдя вдвоём на трибуну главной площади, и все увидели, что они вместе – они заодно.
   Люди радостно кричали: – Слава королю! Слава! Да здравствует король! Веди нас, Джузеппе!
   И родник жизни, забивший здесь, превратился в ручей, а потом в речушку человеческих тел, и со всех сторон в неё вливались ручьи и реки людей, превращая её в бурлящий, мощный поток, несущийся с юга на север. Никто не ушёл, не сбежал. Все, буквально все, воины и земледельцы, пекари и виноделы, банкиры и прачки, нотариусы – все как один, как одна большая семья, вооружившись, кто чем мог. Они шли. Открывались окна домов при их появлении и все люди, окрылённые увиденным, вставали в их строй, несли всё и грузили в телеги. Всё для армии – всё для победы!
Глава 36.
Священники впереди несли кресты, и всё новые знамена городов и древних родов, развеваясь на ветру, поднимались над войском. Оружие гремело и сверкало, земля содрогалась от крепких шагов и конского топота, и в облаках пыли родной земли гордое солнце освещало им путь. Такого ещё не видывал мир. Они шли, заполнив собой всё вокруг, растянувшись на многие километры, и ночами костры освещали землю, как днём.
   Джузеппе вечерами ходил между ними, слушал разговоры людей и, присев с ними рядом, рассказывал о городах и людях, живущих в них, о чудесных озёрах, горах и лугах, о прекрасной нашей земле, где он сам побывал. Все зачарованно внимали каждое его слово, что-то спрашивали, смеялись над чем-то смешным, а потом провожали его и думали: «Да кто же он?». Как же он, на вид простой человек, такой же, как они, смог собрать их всех вместе и ведёт в бой за собой? Он не скачет на чёрном коне в золотых латах, в окружении свиты, а идёт пешком по земле с ними рядом, и сейчас просто сидит с ними возле костра, улыбается и смеётся, словно их старый знакомый. Нет, больше, чем знакомый – близкий, родной человек, по духу, по крови.
   И шли они рядом с ним, с трепетом в сердце, подходя к священному Риму.
   Папа в лучах восходящего солнца стоял на стене, в окружении кардиналов и священников. Он ожидал увидеть войско, но увидел обычных людей с косами, вилами, мечами – крепких мужчин, женщин, подростков, бравых военных и их командиров, а простой юноша, идущий впереди всех, указывал им путь. Он не верил глазам своим и, рухнув на колени, поднял руки к небу и взмолился.
   - Господи, ты услышал мой голос и послал нам его – идущего впереди! И все святые отцы склонили головы перед народом своим.
  Джузеппе поднялся на стену и, приклонившись, произнёс:
    – Благословите, отец наш, нас всех на победу!
   Сердце Папы ёкнуло, слёзы счастья, гордости навернулись ему на глаза, и он дрожащим голосом благословил.
    – Идите, сыны и дочери великой страны! Я горжусь вами, и я счастлив, что я итальянец. И своей рукой осенил всех крестом.
   Открылись ворота, и римляне бесконечным потоком выходили из стен и вставали в строй. И повсюду слышалось.
    – С нами Бог, с нами Папа, с нами Рим! И дух всех людей словно усилился во сто крат.
   Опустел Рим, только немощные, да малые дети со стариками остались в домах, и только вой собак по ночам на Луну зловеще звучал на улицах города. Но втайне от всех, от самого Папы, собрался совет недовольных всем герцогов и кардиналов.
   – Да кем этот выскочка себя возомнил? – Не может простой смертный возглавлять войско и вести за собой. Это нам, служителям Божьим, даровано это право.
   – Да, если так дело пойдёт, он себя королём возомнит, и мы будем служить ему.
   – Это не дело, так не должно быть, но сейчас он нам нужен. Если вдруг победит, то мы, Великий Рим, станем центром вселенной, а если проиграет войну, то его и так проклянут, но все в мире увидят, как мы всё ещё сильны, и тогда посмотрим, что делать нам дальше.
   – Отправьте нашего проверенного священника и дюжину лучших воинов с ним – пусть всегда будут рядом, но внимания к себе не привлекают.
    – А как же Папа?
    – А что Папа? – Это мы на конклаве избрали его. Он человек, и как все, может ошибаться.
    – И, если потребуется, выберем другого, а на них обоих всё и спишем.
   От таких слов многие заёрзали на своих стульях и потом покрылись их лица, все замолчали, глядя друг на друга. И, почувствовав лёгкий страх и тень сомнения у присутствующих здесь, епископ сразу продолжил.
   – Тот, кто не с нами, тот против нас! – Голосуем. Медленно один за другим все подняли руки, и уже как-то расслабившись, продолжили разговор.
    – Эта его скрипка одурманила и ведёт всех за ним, её ему послал сам дьявол.
    – Это очень похоже на правду.
    – Ну что ж, если сам дьявол хочет освобождения Италии, мы пока не против, но потом во всём разберёмся спокойно. И, если будет надо, убьём этого мальчишку тихо, а скрипку принесём сюда, и пусть сам дьявол служит нам вечно.
   Но тут вдруг, сидевший в конце стола, робко сделал предположение, от которого все присутствующие словно ошпаренные вскочили со стульев.
    – А если сам Бог её ему подарил?
    – Да что вы такое говорите. Это нам, его служителям на земле, он должен был сделать подарок такой, а не этому выскочке и проходимцу. – Всё, всё – давайте успокоимся.
    – И если даже принять во внимание эту нелепую мысль, то тем более она должна храниться у нас, а не принадлежать неведомо кому, ведь кто знает, что он с ней ещё может натворить, разгуливая по всей стране?
    – Да правильно вы всё говорите, – бойко и дружно поддержали его все до единого.
   На том и порешали, и под покровом ночи потаёнными путями они разошлись.
Глава 37.
Монархи Европы, тем временем, устали уже ждать, когда к ним все приползут на коленях, и собирались уже двинуть дальше войска, как вдруг пришло известие, что они идут.
   – Наконец-то собрали ключи от всех городов и несут их, верно?
   – Нет, Ваша Светлость, они войско собрали и скоро уже будут здесь.
   – Войско? Какое войско? Да здесь некому воевать, они между собой все перегрызлись, словно собаки за кость.
   – Разведчики доложили, что большое войско, и сам Папа их благословил. А ведёт их Джузеппе из Флоренции, и весь народ идёт с ним.
   – Кто такой этот Джузеппе?
   – Неизвестно, Сир, но очень многие его боготворят. Какой-то местный проповедник, точно не воин.
   Предводитель с силой сжал золотой кубок в руке, и его жест не остался незамеченным, монархи переглянулись.
   – Ну что, а может, это и к лучшему. Нечего нашим солдатам напрасно стаптывать сапоги и лазить по стенам. Уничтожим их здесь всех до единого. И, уже воодушевлённые предстоящим сражением и прекрасным видом с холмов на долину, произнесли:
   – Пусть увидит весь мир, что будет с теми, кто встанет у нас на пути.
   Отдав приказ готовиться к бою, устроили пир, а к вечеру, разгорячившись, многие вспомнили.
    – Мы же в Италии, господа, и, наверное, неплохо бы возродить былые обычаи – гонки на колесницах, двенадцать кругов, я думаю, порадуют всех и подымут дух наших воинов – воодушевленно произнёс король Германии.
   – Отличная идея! Готовиться наездникам! Но, я думаю, надо немного видоизменить правила. Вместо лошадей запрягите женщин, так будет всем интересней – добавил другой.
   И под общий хохот присутствующих приказали готовиться к старту.
   Сто измождённых, испуганных, не понимающих, что происходит женщин, абсолютно голых и босых, ведут в окружении стражи. Их ноги сбиты о камни и кровоточат, они, нестройной толпой, прикрывая друг друга, идут, не зная, что их ожидает.
   Солдаты в восторге орут и свистят. А погонщики, деля женщин, на группы, запрягают их, как лошадей, по десять в каждую колесницу, и удары плетей их усмиряют немного. Крепкие наездники с хлыстами в руках, под громогласное приветствие толпы, готовятся к старту.
    – Да, было много хорошего в Древнем Риме, – смеются монархи, делая ставки.
   Предводитель, выйдя на трибуну и наподобие императора древнего Рима, подняв руку, громко возвестил:
    – Кто победит, тот будет свободен и уйдёт сегодня отсюда. – Да будет так!
   И несметные толпы беснующихся лиц загудели в предвкушении зрелища. Хлысты, рассекая воздух, обрушились на спины несчастных, измученных женщин. Вопли и стоны от мощных ударов заглушили восторженные крики солдат, и они сдвинулись с места, глядя на этих зверей ненавидящим взглядом, таща за собой колесницы. И вдруг одна из них закричала до боли в груди.
    – Не бывать этому! Мы жёны и сёстры наших мужей, которые героически погибли в бою, защищая всех нас и страну. Я лучше погибну здесь, сейчас, чем стану предметом их торжества! И, как будто по команде, все замерли, глядя на неё. С гордо поднятыми головами, расправив плечи, они смело встретились взглядами с озверевшей толпой. Толпа беснуется, рычит, и в них летят плевки, камни, посыпались грады ударов хлыстов и брань на всех языках. Кровавые, рваные раны на спинах, нестерпимая боль и душераздирающие крики падающих женщин, и снова взмахи хлыстов и удары, удары, удары. Кровь, стоны, но никто не двинулся с места.
   Царственные особы стояли, не зная, что делать.
   – Что-то не так я себе представлял Олимпийские игры, – промолвил один из них.
   – Убить их всех немедленно! – злобно кричал другой.
   Стоящие на колесницах, спустившись, кромсали мечами израненных женщин, но ни одна не просила пощады. Сто матерей лежали в крови, хрипели умирая, и последняя из них, собрав все свои силы, приподнявшись, воскликнула:
   – Не видать вам нашей земли никогда! Сгинете все вы тут до единого, и вороньё выклюет ваши глаза!
   Меч вонзился ей в грудь, и, схватившись за лезвие, она пошатнулась, последний раз взглянула на небо и с улыбкой упала. Ошеломлённые воины на мгновение замолчали, и в мыслях у многих из них зародилась тревога: что же ждёт нас в этой стране, где даже женщины выкованы словно из стали? И лёгкий холод предчувствия смерти пробежал по их спинам.
   – Что-то пошло не так, не по плану, – произнёс один из монархов, пристально взглянув в напряжённые глаза своих воинов, и громко и чётко воскликнул:
   – Да, будет так с каждым, кто пойдёт против нас, и неважно, кто это будет – муж или жена! – и с какой-то неистовой злобой добавил: – Отдать всех оставшихся женщин солдатам и бочки вина всем – пусть веселятся. Трупы быстрее убрать с глаз долой.
    "Праздник" продолжился и длился всю ночь.
Глава 38.
Итальянское войско медленно, но неуклонно двигалось к цели, и даже многие разбойники, выйдя из леса, вставали в их строй.
   Был среди них и Карло, тот самый, который чуть не заколол шпагой Джузеппе много лет тому назад. Он стал уже закоренелым убийцей и отъявленным негодяем, даже дряннее негодяя, зарезав не раз и многих своих подельников ради наживы. Ему нравилась такая жизнь, и о другой он не мечтал. Но он тоже вышел из леса и присоединился ко всем, понимая, что может совсем остаться один в лесу; чего ему не очень хотелось. Ему было плевать на страну и людей, прикинув, что и тут можно чем-то поживиться, а там будет видно.
   Люди, конные, пешие, шли весело, кучно, вздымая облака пыли из-под тысячи ног, и знойный воздух гудел, наполненный хриплыми стонами груженных повозок, тащащих за собой на привязи упирающийся скот. Вокруг - рой голосов, смех, бряканье стали, скрип телег - повсюду, куда ни кинь взгляд. Они шли, и за ними по пятам шла осень в своём ярком, красочном великолепии. Начался дождь, и воздух наполнился запахом первой опавшей листвы, покрывшей мокрую землю. Люди и кони, втаптывая жёлтые листья в грязь, вязли, скользили и падали, толкая телеги, но смеясь, поднимались, хватаясь за руки, протянутые идущих с ними рядом, и продолжали свой путь. Проходит день, и снова жгучие лучи солнца скользят по обветренным лицам, и дорожную пыль ветер гонит в лицо. И все эти свободные люди, словно, не замечая всех трудностей и невзгод, такие непохожие между собой, с такими разными лицами и разными судьбами, но объединённые и сплоченные во что-то большее, чем армия, ведомые одной большой целью, уверенным шагом продвигались вперёд.
   – Карло, а ты видел нашего предводителя? – спросил его идущий с ним рядом.
   – Нет, да и особого желания не испытываю. – Как-то не до него. Никак не привыкну ко всему тут.
   – Это точно, всё идём и идём куда-то.
   – А что особенного в предводителе нашем? Наверняка, как все святоши или герцоги, скачет себе впереди, мечтая быстрее корону напялить себе на башку.
   – Да, – так оно и бывает, но этот ни такой. Не скачет, а идёт со всеми вместе. Ни доспехов у него, ни меча.
   – Но говорят, одним словом своим разит на повал. И играет ещё на чём-то, так что люди сходят с ума, готовые идти за ним хоть на смерть.
   – Враньё всё это.
   – Ну не скажи, посмотри вокруг – ты когда-нибудь видел такое?
   – Да, непонятно всё это, но интересно. Надо взглянуть на него поближе, а то мы всё где-то в обозе ползём. Я даже понять не могу, где начало данного шествия.
   – Вот бы нам банду такую! – заржал Карло. И многие заржали вместе с ним, вспоминая былое.
   – Давайте завтра передвинемся к центру и посмотрим на нашего спасителя. Может, и он нас наставит на путь истинный, вселит силы, вразумит и благословит, а если нет, то, наверное, сыграет нам для поднятия духа. -  И опять общий гогот.
   На следующий день все ускорили шаг и к полудню приблизились к центру данного шествия, и скоро показалось начало. Ох, и громадное войско, надо же! Правда, больше похоже на сброд, – подумал Карло. И впрямь интересно взглянуть на того, кто всех тут собрал. Они остановились, и один из них указал на людей на пригорке, обсуждающих что-то.
    – И кто из них предводитель?
    – Да вроде вон тот, в чёрном плаще – видишь? – Сейчас ближе подойдём, разглядишь.
   Джузеппе, обсуждая насущные проблемы войска, повернулся и мимолётно взглянул в их сторону. Карло замер, дыхание его участилось, глаза расширились от удивления и налились неистовой злобой. Он ничего не забыл и тем более не простил. В его воспалённом мозгу частенько крутилась картинка – как он, встретив его, долго мучая, убивает. И сейчас одним только взглядом готов был порвать его на куски, прямо тут и сейчас. Еле сдержавшись, чтобы не вытащить шпагу, заскрежетал зубами от бессилия и отошёл в сторону.
   – Ну что, увидел предводителя нашего?
   – Увидел, – прошипел он, внешне пытаясь оставаться абсолютно спокойным, но в душе у него буря разразилась с неслыханными ударами грома, и уже свирепствующий огонь ненависти рвался наружу. И тени сомнения нет на лице – убить!
   – Как он тебе? - спросил его приятель.
   – Кто?
   – Предводитель, кто?
   – Да молод уж больно. Сопливый на вид, – сквозь зубы ответил Карло. -  Ладно, пойдём, посмотрели и хватит, наверное, здесь будет лагерь. Они отошли и занялись подготовкой к ночлегу.
   Карло сидел возле костра и, совсем не слушая разговоров вокруг, погрузился в себя целиком.
   Убить, убить! - стучало молотом в висках. Эта параноидальная мысль поглотила его, не оставляя места вообще ничему, причиняя и ему самому невыносимую боль.  - Не ешь, не пей и не дыши. Одно - убей! Убей! - Звучит внутри. И он с силой сжал кулаки.
   – Ты чего так напрягся? - спросил сидящий рядом Феллини.
   Губы Карло, скривившиеся в бессильной злобе, попытались ответить.
   – Да, так о своём. Не обращай внимания, — произнес он сквозь зубы.
   Но убить предводителя войска, который собрал целую армию, было непросто и чревато тяжкими последствиями для него самого. А умирать тот совсем не спешил, и поэтому словно превратился в его невидимую тень, стоял за спиной, всюду следуя за ним, но не попадаясь ему на глаза. Как охотник, притаившись в засаде и внимательно наблюдая за происходящим вокруг. Ждал долго. Ждал - пытаясь подобраться поближе, чтобы нанести один смертоносный удар.
   Хотя у Джузеппе не было стражи, но тысячи людей, смотрящие на него как на божество, были везде и всегда с ним был, кто-нибудь рядом, да и его верный друг - большая лохматая собака - доставляла немало проблем.
Войско встало на несколько дней, ожидая новых людей и обозов, стремящихся к ним со всей страны. Палатка Джузеппе находилась на поляне в лесу, посреди таких же палаток, шатров, шалашей, но ближе всех к чаще. Карло решил, что время пришло, и построил нехитрый шалаш почти рядом. И вся его братия тоже разместилась поблизости.
   Незаметно приближаясь к юноше, он старался расположить к себе собаку, которая сначала злобно рычала, но со временем, привыкнув к его присутствию, успокоилась, и он даже погладил её, надеясь, что она теперь возьмёт с его рук угощение смерти.
   Под утро, пока солнце ещё не взошло, и у всех был самый крепкий утренний сон, он тихо встал, прихватил кусок мяса с ядом и, словно слившись с землёй, подполз ко входу палатки Джузеппе, возле которой даже стражи не наблюдалось.
   Приподнявшись на корточки, еле слышно позвал пса. Тишина. Спит что-ль, чёрная бестия? - прикинул он. Приоткрыв полог входа, заглянул внутрь, и заходящая луна призрачным светом заглянула за ним.  Пса внутри не видать, а юноша мирно спит, укрывшись с головой одеялом. Вот и на моей улице праздник, подумал Карло. Встав в полный рост, вошёл внутрь. Тут же кинжал сверкнул в его крепкой руке, и он, застыв, упивался секундой блаженства. Как же ему хотелось разбудить Джузеппе и взглянуть в его испуганные глаза. Но страх за свою жизнь перевесил: взмах и резким ударом он пронзил его грудь и сердце насквозь. Юноша даже не вскрикнул.
   Глубоко вздохнув, Карло потаённо усмехнулся. Ну надо же как всё просто, да ты обычный человек, возомнивший из себя неведомо кого: такая же плоть, такая же кровь. И он, словно призрак, растворившись в ночи, покинул шатёр, незримой тенью нырнул в свой шалаш и, расслабившись, блаженно уснул. Но с восходом солнца открыл глаза и стал ждать, когда обнаружат, что Джузеппе убит, желая упиться сполна этим мгновением - стоя рядом с трупом врага.
   Все просыпались, собираясь в дорогу, стало шумно и людно. Карло тоже встал, справил нужду, как и все возле дерева, пристально глядя на палатку Джузеппе. Нервы стали сдавать: Что за черт, почему никто не разбудит его. Тут его взгляд переместился подальше. Предводитель войска в чёрном плаще стоял о чём-то разговаривая с грозным на вид мужчиной, и верный его лохматый друг был с ним рядом.
   Карло не знал, что Джузеппе отдал свой кров заболевшему воину, которого мучал сильный жар и озноб, а сам лёг в его палатку вместе с другими.
   В голове его помутнело, глаза налились кровью, он весь задрожал, и тупое ожесточение зашевелилось на дне его чёрной души. В порыве ярости он выхватил шпагу и решительно сделал шаг в его сторону, но оступился, провалившись в яму ногой. Пошатнулся, рука дрогнула, ловя равновесие, шпага выпала, и тот рухнул, как подкошенный, на её острое жало. Хлебнув воздуха, засипел, кровь фонтаном рванула наружу из горла, и пару раз вздрогнув, затих. 
   Соратники бросились к нему, ничего не поняв, что случилось, но тот уже тихо лежал с помутневшими от злобы глазами, смотря в небеса. Все столпились возле него.
    – Да, сколько всего пережил, сколько прошёл, а тут – на ровном месте отдал концы.
    – Вот такая она, жизнь наша, не знаешь, чего ждать впереди, - задумчиво промолвил один из его бывших друзей.
Джузеппе даже не заметил происшествия, и армия тронулась в путь. А скоро и сообщники Карло нагнали всех, быстренько закопав труп товарища рядом с погибшим юношей, которого он и убил, и чьё тело обнаружили лишь после того, как все ушли уже далеко.
    Под вечер уставшее солнце пряталось за деревьями, крася в золотистый пурпур, теплую осень. Сотни костров вспыхивали, разгорались повсюду, ярким светом разгоняя туман. Встревоженные вороны, взлетев, кружили над полями, непонимающим взглядом глядя с небес, ища себе место ночлега, а разбойники, сидя на привале, разливали вино по стаканам, помянули Карло.
    – Вот так прожил, как одинокий волк в лесу, сдох, и никто не узнает, где могила его, да и никто и не вспомнит о нём, - вздохнул один из них.
    – Участь у нас у всех такая, - сказал другой.
    – Нет, - уверенно молвил сидящий слева.
    – Лучше встретить смерть лицом к лицу в бою за страну, и если погибнуть, чтобы хоть кто-то сказал - он был герой! И пал ради нас, чтобы свободно и счастливо жили все мы.  - После слов его все замолчали, задумались, пытаясь разобраться в собственных мыслях и чувствах.
    Армия двигалась дальше, и вот уже родная для Джузеппе Тоскана встречала их. Пизанцы, сиенцы – все стягивались к Флоренции, и десятки кораблей, отчаливавших из Венеции, перевозивших людей, провиант и оружие, спешили присоединиться к своим.
До Флоренции оставалось день пути, и Джузеппе вечером, стоя на дороге, ведущей в город, смотрел вдаль, в сторону своего дома.  Когда вдали появился человек, медленно идущий в его сторону.
   Он шёл против ветра, жмурясь и громко кашляя, а когда поравнялся с ним, глаза их встретились на секунду. И Джузеппе показалось, что он знает его. Вглядевшись пристальней в очертания этого изможденного на вид старика, вздрогнул – узнав в нём Тиберия. Да, точно он. Сильно похудевший, осунувшийся, еле волочивший ноги. Кое-где морщины на его лице свисали складками, а впавшие глаза были какого-то мутно-серого цвета. Взлохмаченные волосы торчали в разные стороны, а нижняя губа отвисла и немного дрожала. Куда делась вся его пафосность? Эта надменная улыбка, этот высокомерный оценивающий взгляд. Джузеппе не верил глазам своим.
   Да, дела Тиберия сильно пошатнулись за последнее время, и он уже не мог устраивать ужины вселенского масштаба. Все "друзья" отвернулись от него и больше к нему не ходили. – Зачем? – Ведь он не был из их круга, и многие за глаза всегда его презирали, называя мужланом, а, встретившись на улице с ним, теперь сторонились. И от этого он чувствовал себя абсолютно несчастным, словно снова оказался в начале пути, когда только мечтал разбогатеть и попасть в высшее общество, с вожделением рассматривая издалека дома богатеев и их наряды.
   Жена его Клаудия, быстренько нашла себе моложе и перспективнее заезжего купца из Венеции, прихватив с собой золото и бриллианты, сбежала. Прислуга, которой было нечем платить, ушла. В доме стало грязно и пыльно, и эта пыльная пустота всасывалась в его мозг, обесцвечивая все его мысли, которых и так почти не осталось у него в голове. Он теперь подолгу один сидел на своём троне, разгоняя взглядом гнетущую тишину, и думал: «Это то, к чему я стремился всю жизнь?» – ни одного настоящего друга, жены, детей. Только холодные стены и полный мрак – мрак впереди, в собственном доме, который стал для него просто тюрьмой, наполненный обидой и злобой на весь окружающий мир.
   Сидя понурый и какой-то вечно усталый, вспоминал всю свою жизнь. И ему вдруг так стало жалко себя, что он заплакал, и плакал долго навзрыд, как маленький мальчик, шмыгая носом, глотая солёные слёзы и сопли. Нарыдавшись сполна, он всё чаще стал разговаривать с Богом, прислушиваясь и пытаясь услышать совет. Но, так и не дождавшись, скинул на пол с себя дорогие наряды и, облачившись в холщовое одеяние, такое же, в котором он прибыл сюда много лет назад, подошёл к двери. Двери распахнулись, пропустили его и – сразу захлопнулись вслед за ним, и держа в руке посох, направил путь свой в Вечный город – Иерусалим. В глубине души, надеясь обрести там покой и услышать ЕГО голос.
   Тиберий остановился и то ли не узнал юношу, то ли сделал вид, что нет. Но, окинув его взглядом, тем самым – оценивающим, ничего не сказав, пошёл дальше и скоро почти скрылся из виду.
   И Джузеппе задумался: сколько же прекрасных предметов нас окружает, столько же, сколько звёзд на ночном безоблачном небе, но больше половины из них абсолютно ненужные вещи, без которых и так можно счастливо жить. Но человек так устроен, что ему нужны все они. И в погоне за мифическим счастьем, обладанием ими, он проводит полжизни, пока не поймёт, что счастье не в них. Глядя вслед старику, ему стало немного жаль его, и в душе он его, наверное, простил.
С рассветом войско двинулось в путь, и вот наконец родной город показался в дали. Все жители и новый правитель города вышли за стены, и тысячи рук махали ему, устилая его путь цветами. В глазах людей светилось неимоверное счастье и гордость за то, что он один из них, и все его так хорошо знают. А он, как спаситель, шёл уверенным шагом, и сомнений не было в глазах, собравшихся здесь – он подарит свободу, он победит. 
   Возле самых ворот, под овации всех, выбранный народом глава Флоренции, торжественно вручил ему меч города и пригласил на званный ужин к себе.
    – Благодарю вас, – от всей души сказал Джузеппе. – Но у меня есть свой дом, и я хочу поскорее оказаться в нём и провести там оставшиеся часы перед боем.
   Снова разбивались шатры – насколько хватало глаз – и людское море заполнило собой всё вокруг. Все готовились к решающей битве. А Джузеппе шёл к своему дому, и сердце его защемило, когда вошёл он во двор.
   Горы цветов лежали на могилах его родных, до боли любимых людей, и он, поправив немного цветы, встал рядом и заговорил с мёртвыми, словно с живыми, делясь своими мыслями и чувствами. Тито прилёг рядом и, немного поскуливая, смотрел на него.
   Вскоре и Бернардино появился в саду и, тихо подойдя к Джузеппе, вздохнув, молча встал рядом.
   Солнце уже поднялось высоко, настал знойный и душный полдень. На небе ни облачка, и выжженная трава смотрела грустно, уныло, ожидая дождя. Деревья стоят неподвижно, словно всматриваются в лица молчащих людей. Ни ветерка, ни шороха – вокруг тишина. Подувший вдруг ветер всколыхнул всё вокруг, и клубящиеся тучи, появившиеся из ниоткуда, пролились каплями дождя на засохшую землю, и струйки его потекли, возрождая к жизни поля, луга и деревья. Повсюду все вышли под дождь, и радуга в небе яркими красками раскрасила мир над всеми людьми, что по зову сердца собрались здесь. И тысячи сияющих глаз говорили о многом, и, заглянув через них в душу людей, можно было увидеть там вечность, счастье и любовь, а не злобу.
   Друзья зашли в дом и долго сидели, разговаривая, вспоминая былое.
    – Мы победим? – спросил Бернардино, пристально глядя на друга.
   Джузеппе ответил: – Другого нет у нас пути, и мы пойдём до конца. Защищать от врагов свою семью и страну, а если надо, то и горы свернуть готовы, все люди, что здесь собрались. Двух смертей не бывает, а одна неизбежна, и если суждено погибнуть в бою, то пусть это случится здесь и сейчас. Здесь воздух родной, и родная земля, и солнце, восходящее над этой землёй, теплее всех солнц, встающих там.
    – Но мы победим! Ведь лишь поодиночке мы можем сделать так мало, а вместе мы можем сделать так много, и здесь даже слабые становятся сильными. А там, где единство, там мощь и победа!
   Бернардино посмотрел на него как на человека, в котором увидел то, что ожидал, и который, несмотря на долгую разлуку, и так возвеличившись над людьми, остался прежним, до боли родным.
    – Я горд и счастлив, что знаю тебя, и сейчас стою рядом с тобой, – произнёс он.
Глава 39.
Утром, на восходе солнца, все уже стояли в строю, и кровь в висках людей тяжёлыми ударами отсчитывала время до начала сражения.
   Джузеппе, поднявшись на стены города, внимательно всматривался в обращённые к нему лица бывалых мужественных солдат, побывавших не раз в бою, и простых людей, в глазах у которых светилась надежда, будто он, словно щитом, сможет всех их защитить. А он только сейчас отчётливо представил себе, сколько их не вернётся из боя. Ох, если бы он только мог сохранить хоть чьи-то жизни, то отдал бы свою, не задумываясь, прямо   сейчас. И он громогласно воскликнул, чтобы было слышно всем!
   – Италия, ты так прекрасна, и я могу отдать тебе себя целиком, умерев за тебя, если будет так надо! Мы с тобой, Италия, вместе очень давно, но каждый словно отдельно. Но сегодня мы все здесь – мы наконец-то едины, а поэтому непобедимы! Наши вены и жилы переплелись и пульсируют вместе в унисон с нашими сердцами, которые пылают огнём и бьют в один большой барабан, призывающий к битве. Воспрянет навечно наша страна – единая могучая Родина наша!   
   Его слова передавались из уст в уста до самого последнего человека. И вскинулись вверх руки людей, держащие мечи, топоры, косы, вилы, и оглушающий клич – клич победы – пронёсся над всеми.
   Джузеппе обнажил меч, и тот, полыхнув на солнце священным огнём, указал всем путь и повёл за собой.
   Все сделали шаг, и задрожала земля, и шли они, но не как скованные одной цепью рабы, а как свободные люди, воодушевлённые великой целью и мыслями. И нет такой силы, которая им помешает, их остановит – ведь они слились все вместе в один мощный кулак, крепко держащий над ними знамя победы.
Армия неприятеля, ожидающая сражения, растянулась на огромном пространстве, представляя собой большой полукруг. Щиты, пики, выступающие вперёд, лучники за ними на вершинах холмов, грозная кавалерия, закованная в мощные латы по флангам. Поля и горы сверкали от блеска их лат и щитов, они заковали собой всю землю вокруг, ощетинившись, приготовились к решающей схватке – готовые растоптать, уничтожить всё живое на своём пути.
   Военачальники, командиры – всё это блистающее общество, разбившись на несколько групп, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых возможных ударах. Представляя монархам и предводителю детали их плана – это был последний военный совет.
   Оставшись довольными, монархи, воодушевлённые непревзойдённой стратегией своих командиров, силой, и мощью своей армии, гордо восседали на возвышенности, готовые увидеть битву в первых рядах. Везде реют знамёна с крестами, орлами, тиграми – все замерли в ожидании.
Глава 40.
Облако пыли появилось вдали – лавина людей двигалась медленно, извиваясь между холмами, заполняя вокруг всё собой, и приблизившись, облако рассеялось и отчётливо проявились лица тех, кто пришёл и встал прочно, напротив.
   И лицезрели монархи, которые здесь восседали, что это не воины вовсе, а люди простые стоят. Удивлённые, они переглянулись, готовые увидеть невиданную битву, горы трупов и победу свою, увенчанную лаврами победителя.
   – Да с кем же здесь воевать? – Они что, решили все здесь умереть? И детей своих привели…
   – Эта кровавая резня покроет нас только позором! Воевать против детей – сказал один из монархов
   – Что, вы мой друг? Присмотритесь, там полно разных людей – вон вижу у кого-то мечи, прямо за стоящими с косами, – рассмеялся один из них.
   – Не расстраивайтесь вы так – для достижения великой цели все средства хороши.
   – Ну что ж, раз так, пусть умирают. Давайте быстрее закончим тут всё, у нас много дел впереди. Но, согласитесь, изрядно их тут собралось.
   Все уселись в кресла, и главнокомандующий, махнув рукой, отдал приказ к наступлению. Тотчас грянули трубы, и барабаны забили чёткую дробь. Командиры громко кричали. Вперёд!
   Солдаты словно, не слыша их клича, подняли пики и раздвинув щиты, выглядывая из-за них, растерянно пытаясь понять, что происходит и с кем им биться сейчас, ведь они ожидали увидеть перед собой таких же воинов, как и они. Гул и ропот пробежал по строю, лучники и арбалетчики застыли с натянутой тетивой.
   Король Германии в гневе вскочил.
   – Первую шеренгу повесить всех до единого! – заорал он, но все так же стояли на месте.
   Предводитель войска, стукнув кулаком по столу и встав с трона, нервно заходил по шатру, подошёл к краю, остановился, выругался на французском и, сам выйдя к солдатам, громогласно воскликнул: а переводчики перевели на все языки.
   – Воины! Пусть это будет не последняя ваша битва, впереди вас ждёт много побед! Богатство и слава ждут вас всех до единого! Вперёд, солдаты!
   Но колебания продолжались в строю и сомнения переносились на многих, и никто не двинулся с места. Все глаза собравшихся в шатре смотрели на главнокомандующего, а тот оглядывался вокруг налившимися кровью глазами и молчал. Лицо его исказилось от злобы, и все присутствующие переглянулись, не зная, что делать.
   Итальянское войско стояло в ста ярдах от противника. Джузеппе, находящийся в первых рядах, окинул взглядом людей рядом с ним. Он прекрасно видел, что многие перед такой мощной и грозной силой врагов дрогнули – это ведь были в основном простые люди, никогда не державшие в руках оружия. И тогда он вышел вперёд, вскинул скрипку к плечу и, глядя вверх, в облака, воскликнул:
    – Господи, помоги всем людям, что поверили мне и пошли вслед за мной!
   И заиграл он так, как никогда не играл – полился звук скрипки по полям, словно сладкий нектар, и пела скрипка не о войне, а о любви и верности, так что разгорались в душе чувства пожаром. И какая-то неведомая сила оторвала его от земли и подняла над войском. Ветер разносил песню победы, и, вздохнув полной грудью, почувствовали все до единого силу и мощь, которых не знали они никогда, пропал страх, а глаза зажглись неведомым светом.
   – Мы вместе – мы сила! -  эхом пронесся их клич над полями. Алебарды и вилы, пики, топоры, мечи и косы сверкнули в руках, волною поднимаясь до самого горизонта. Все твёрдо стояли и смело смотрели вперёд, готовые ринуться в бой.
   Враги крестились, глядя на это. Монархи в оцепенении застыли, покрывшись испариной. А ветер, подувший в их сторону, донёс и до их грозных солдат звуки скрипки, которая мелодией любви проникла глубоко в их разум.  И кровожадные, озлобленные лица стоящих в рядах и шеренгах стали светлеть, и что-то человеческое появилось в них. Пелена злобы спадала с их глаз, и увидели они перед собой не заклятых врагов, а таких же людей, как они сами были недавно. В очертаниях их лиц будто увидели они своих матерей, отцов, братьев и сестёр, которые без страха идут в бой за свою родную страну. И словно прозрели.
   – Этот ведь как сын мой! – воскликнул умудрённый жизнью солдат. 
   – А этот на отца моего так похож, – произнёс стоящий рядом.
   – А эта на мать.
   – Да тут же дети стоят, такие же, что ждут нас дома.
   И пролетело у них в голове: «Что мы делаем здесь? И что они сделали нам? И за что нам их убивать? Ведь если мы сгинем в бою на чужбине, кто наших детей защитит, если случится беда?»  Дрогнуло войско. Бросали оружие многие, и уходили, и ещё столько же солдат пошло вслед за ними. 
   Итальянское войско встало, глядя им всем вслед, не понимая, что происходит. И не преследовали они их – пусть идут к своим детям и жёнам и расскажут всему миру о них.
   Монархи в бешенстве отдавали приказ за приказом военачальникам и полководцам, но те ничего сделать уже не могли. Вопли и ругань на всех языках – и владыки Европы, бросив шатры и людей своих, в окружении свиты мчались по домам, ненавидя друг друга, как прежде. В их глазах горела злоба, и они уже мечтали отомстить за позор, который здесь и сейчас испытали.
   В это трудно поверить, но вот так закончилась, не успев даже начаться эта небывалая битва, которая сохранила жизни десяткам, сотням тысяч людей.
   Ликованию всех не было видно конца. Ведь не нужна была им чужая земля, а свою отстояли, не дрогнули, и слава им во веки веков, на все времена. И обнимались они, как братья и сёстры, все – венецианцы, флорентинцы, римляне и неаполитанцы – ведь нет тут чужих, тут все свои – итальянцы.
Глава 41.
Джузеппе стоял на холме и смотрел на море людей, которое колыхалось и бурлило от счастья – всюду песни, веселье. И, глядя на них и на чудесную красоту мира вокруг, ловил он то странное ощущение, которое наступает внутри человека, когда тот счастлив, и всё вокруг тебя кружится в тихом движении света и теней. Но эйфория скоро прошла, стал он задумчив и немного печален. По земле уже стелился вечерний туман, скрывая долины и рощи, а он всё пытался понять, как в мгновение ока рассыпалась, вся его жизнь, а может, в награду за всё, что он сделал для всех, по возвращении домой его встретит жена и дочь побежит с криком: «Папа!»? – Может, кругом всего лишь обман? Но обманут он был только судьбой, которая, возвысив его и подняв до небес, отобрала у него всё, что он в жизни так любил и ценил.
   Из туманной рощи, словно призраки, появились несколько силуэтов и бесшумно приблизились к нему сзади. Тито навострил уши и, оскалившись, зарычал. Джузеппе обернулся и мощный удар кинжала пронзил его, а затем второй, третий. Тито, вцепившись зубами в руку убийцы, взвизгнул, пронзённый шпагой, и упал рядом. Юноша пошатнулся, обмяк. Затуманенным, непонимающим взглядом посмотрел на священника и убийц, стоящих за ним, и, опускаясь на землю, успел лишь спросить.
    – За что?
   Священник, держа его руку и со страданием глядя на него, тихо ответил:
    – Ты настоящий герой, я восхищаюсь тобой. Но ты слишком молод, и тебе не понять, как устроен этот мир. Сильные мира сего не дадут тебе пойти дальше, вносить смуту в разум людей.
    – Прости, но это будет лучше для всех. Он бережно положил его голову на землю, поднял скрипку и, завернул её в тряпку, удалился со всеми так же незаметно, как и появился.
    Только на следующий день Джузеппе обнаружили лежащим рядом со своим другом, и люди, охваченные большим горем, подняли его и понесли на руках к его дому. Все прощались с ним, лежащим теперь рядом с женой, дочерью и отцом – навсегда.
   Вот и закончился его путь, но жизнь его и смерть не были напрасны. Ведь дух свободы, которым он словно пропитал всех, и кровь его, течёт теперь по их венам. А люди, не зная, что делать дальше, тепло прощались друг с другом, расходилось по домам. И стали жить они, как и прежде, и рассказывали про него детям и внукам своим.
   А скрипку скрытно доставили в Ватикан, и в строящейся церкви решали её судьбу. Беря её в руки, каждый по очереди пытался разгадать таинство, заключённое в ней. Их пальцы дёргали струны, смычок заставлял её петь, но, словно из последних сил, она отчаянно сопротивлялась, издавая лишь слабые хриплые звуки. И не выдержав, она застонала в чужих руках и душераздирающий вопль, словно кричащей от нестерпимой боли женщины полился из неё. Струны порвались, трещины покрыли всю её, и она замолчала. 
   Перепуганные священники отбросили её на пол и, глядя на скрипку, все вместе решили.
    – Заковать её в цепи и замуровать в стене, чтобы не досталась она никому. Пусть вечно хранится под нашим присмотром, и мы, все собравшиеся здесь, сохраним эту тайну.
   Толстая цепь окутала скрипку, и звон ударов кувалды эхом разносился по церковному храму, где в мощные каменные стены забивали стальные гвозди. Последний камень закрыл собой свет в нише стены, и кромешная тьма окутала её, скрыв навсегда от людей.
Прошло время, церковь скоро достроили, и внутренней росписью занялись знаменитые художники того времени, Боттичелли, Перуджино, Росселлино и многие другие, менее известные художники приложили свои руки к росписи стен. Пока не дошли до сводов, и по настоятельному требованию уже нового Папы, Юлия II, Микеланджело Буонарроти приступил к работе над ними.
 Изначально работа не доставляла ему удовольствия, и он вечно твердил, что он скульптор, а не художник, за что не раз получал по голове увесистой палкой от Папы. И хотел уже бросить всё и уйти, но в один из вечеров в полной тишине услышал плачь женщины, доносящиеся из ниоткуда, и, прислушавшись, тихо спросил – кто тут? Голос замер, удивлённый, что его кто-то услышал. Нет, далеко не каждый человек на это способен, а только действительно избранный Богом. И женщина, горько рыдая, поведала ему о жизни своей и раскрыла свою тайну.
   Микеланджело, не веря своим ушам, наслаждался чарующей музыкой, которая так его вдохновила, что он с новой силой приступил к работе, но теперь только ночью, и дело пошло. Божественная музыка скрипки, звучащая только для него, рождала в его воображении невероятные образы, которые он взмахом кисти воплощал на сводчатом потолке храма. Ещё немного, и, сделав последний взмах кистью, он обомлел, восхищаясь своим творением. Впервые представив словно живого, образ создателя нашего – Бога! Запечатлев его, парящего в небесах, седого, умудрённого жизнью старца, протягивающего свою руку человеку.
   Всевышний посмотрел на него со сводов прекрасного храма, улыбнулся и, оставшись доволен своим изображением, навечно застыл.
   Со временем Сикстинская капелла стала достоянием всего человечества. Именно в её стенах уже много веков собираются кардиналы для выбора нового Папы, и по дыму, поднимающемуся из специальной трубы на крыше часовни, люди узнают о результатах конклава. Белый дым - символ завершения выборов.
   Жизнь продолжалась, и много ещё испытаний придётся пережить стране и всем итальянцам.
   Тито всё-таки выжил и, зализав раны, сам вернулся в свой дом. Еду он брал только из рук Бернардино и до конца своих дней охранял могилы тех, кто оказывал ему доброту и заботу при жизни. Он теперь всегда был с ними рядом, преданно оберегая их вечный покой, а по ночам, глядя на луну, заливался печальным воем, лишь перед рассветом погружаясь в сон. Так продолжалось до самой его смерти. И за безграничную преданность до последнего вздоха, душа его отправилась в мир иной, к близким ему людям.
   Флоренция разрасталась с годами, становилась всё прекраснее, а те, кто лично знал Джузеппе, состарились, и на могиле его всё реже появлялись цветы. Впоследствии всю их семью перезахоронили в монастыре, и теперь точное место их упокоения известно лишь немногим.
Глава 42.
Но душа Джузеппе не знала покоя. Несколько веков она металась между небом и землёй, страдая и мучаясь от незаконченного дела своего, пока не почувствовала, что скоро родится мальчик, который продолжит его путь, доведёт до конца. Залетев в дом, где он должен был вот-вот появиться, и присев на скамейку рядом с кроватью, дожидалась его появления.
   Стоны, боль. Женщина, закричав, что есть мочи, сильно тужилась, и с первым вздохом ребёнка душа переместилась в него, прилегла в глубине, и так стало ей спокойно, уютно, тепло, что она задремала, ожидая своего часа.
   Мальчик рос и мужал, и уже зрелым мужчиной, повидавшим многое в своей жизни, пройдя нелёгкий жизненный путь, он со своим отрядом шёл по дороге, но внезапно свернув влево, они двинулись через лес к вершине холма, и, взобравшись на него, его раненые, уставшие воины смогли наконец отдохнуть.
  Ветер с юга, сильный и неумолимый, раскачивал высокие кипарисы. Темное небо было затянуто огромными, плотными тучами, которые скрывали от глаз звезды. Всю ночь с юго-запада раздавался грохот мощной канонады - бурбоны безустанно обстреливали темноту, пытаясь наугад разбить его лагерь, надеясь, что он ещё там, у подножия.
   Джузеппе Гарибальди с напряженным, всматривающимся вдаль взглядом стоял на холме – готовясь к решающей битве. И вскоре с ожесточёнными боями двинулась его армия с юга на север Италии.
   «Вместе мы сила!» – скандировали они, чувствуя, как кровь великих предков бурлит внутри каждого, и звуки неведомой скрипки звучали у них в головах, придавая им силу, отвагу.
   «За свободу Италии! За нашу великую Родину!» – бросались они в гущу врага, неистово круша неприятеля. И по тропам священной войны, чётко чеканя шаг, уверенным строем шли они только вперёд, и никто не повернул назад.
   Viva l’Italia! –  И твои сыновья, прославившим навеки тебя.
    Lunga vita! – Все матери мира, родившим на свет дочерей, сыновей, которые оставили незабвенный след, внесли бессмертную лепту в историю своих стран и народов.