Год спустя

"Год из жизни пианиста". Почему я написал эту пьесу? Именно пьесу, а не повесть, рассказ или сценарий?

Это произошло в самом начале. Я направил актеру, прототипу героя, свои стихи. Просто так. Я многим направлял. И получал отклики:

- Хорошо.

- Интересно.

- А где ты будешь читать?

И другие такие же, пустые. Отклики не о чем. И тут неожиданно, когда уже и забыл, я услышал:

- Вы направили мне стихи. Зачем?

Я опешил от такого вопроса. А актер продолжал:

- Я вас спрашиваю: "Зачем? Зачем вы мне направили ваши стихи? Именно мне? Значит, вы хотели этим что-то сказать?

И далее:

- Я прочитал ваши стихи.

Далее пошел их анализ. Меня не спросили.

- Ваши стихи мне понравились. Я прочту их на Вечере. Какие из них вы бы хотели услышать?

Я понял, что имею дело с личностью. И личностью трагической. Это не была актерская игра, актерская ложь. Это было взаправду. И я поверил. Я заставил себя пойти на поэтический вечер актера. В зале было всего несколько человек. Полтора часа пролетели мгновенно. Я лишь почувствовал физическую усталость. Я впервые услышал и узнал Бродского тогда. Актер стал спрашивать меня, хорошо ли он делает это на сцене, что не так, как это все звучит и прочее. И я стал говорить ему правду. А он играть все лучше и лучше. И я снова понял, что имею дело с личностью. Я захотел, чтобы эту личность в жизни увидел зритель, а не только я один. Так, как увидел я. И написал пьесу.

Моя история с актером сложилась так, что дружбы не получилось. Москва спрессовала актера. Но прежде чем она его спрессовала, он сам попытался пойти по пути криминала со мной, пианистом и будущим драматургом. И его остановили. Я также отобразил это в пьесе. Не знаю, насколько хорошо у меня это получилось, но я ощущаю ответственность за написанное. Ведь в пьесе явно угадываются ее прототипы. Да и сама коллизия оказалась отнюдь не бытовой, до которой ее пытался низвести окружавший актера и пианиста, каждого по отдельности, социум, когда я начал уже писать пьесу. 

Что я хотел, чтобы увидел зритель? Увидел, исходя из концепции, которую мне поведал тогда актер?

- Жизнь идет на сцену. Того, чего нет в жизни, нет и на сцене.

Не знаю теперь уже, по прошествии года. Но актер остался прежним. Таким же трагичным для меня, таким же глубоким и преданным искусству. Наверно это и должен увидеть зритель прежде всего. А дальше выбор, стечение обстоятельств и разное бытовое, что сопровождает нас в жизни и топит. Кто-то не тонет, и коснувшись дна, всплывает обновленным. Этим кем-то оказался пианист, он же автор, написавший о том, что произошло. Так, как он увидел историю.

Автор увидел в истории то, что очевидно должна была дать ему, пианисту, жизнь тогда. Чтобы больше не искать этого. Могло ли быть продолжение в жизни у этого Начала? Произошло все так, как произошло. И Начало оказалось вовсе не Началом, а перевалочным пунктом. Узловой точкой осознания места пианиста в жизни как личности. Ведь все главное у него уже было. Было и уважение, и любовь окружающих достойных его людей. Оно и теперь продолжает быть. Есть лишь одно отличие. Автор, он же пианист, теперь это точно знает, видит и осознает сам. Автор, как и пианист, приходит в финале к настоящим актерам, но продолжает быть с ними уже цельной самостоятельной единицей.

Речь идет о двоих. Актере и пианисте. Встрече двух одиночеств, которые обогатили друг друга, однажды встретившись. А затем один из них отошел от другого. Отошел сознательно. Чтобы дать ему пройти той дорогой, которую сам же невольно и наметил. Чтобы не помешать, не задавить. Так задумала жизнь? Что сталось дальше с ним уже самим? Пианист пришел в драматический театр, как и хотел. Что дальше? Это ли было главное? Получил профессиональный взгляд драматурга, стал в некотором роде столпом, а не мельтешащей молекулой. Равноценно ли это потере личностной коммуникации двух глубоких людей? Близких по духу и умонастроению.

- Главное, не исчезай! -

Так можно охарактеризовать внутреннее состояние пианиста в этой истории с самого ее начала. Но другой, тот, актер он исчез. Все-таки исчез. И пианист пошел сам. Просто пошел. Не навстречу чему-то. А с болью. Тупой болью утраты главного, облеченного в человеческую плоть. Наверно правильно было бы сказать:

- Есть незаменимые люди. Место которых всегда остается вакантным. Оно никем никогда больше не занимается.

Эту страницу нельзя перелистнуть, а повесть дописать. У нее нет окончания. У нее отсутствует продолжение. Когда Ребенок, вынашиваемый полгода, вдруг решил вернуться обратно к своему Творцу. И произошел выкидыш. А его Мать стала писать. Писать с мыслью:

- Если бы тот Ребенок родился!

А может, сам Творец решил забрать его обратно? Ребенок уже в утробе пошел не по уготованному ему пути, а Матери суждено нечто много большее? У этих персонажей (Творца, Ребенка и Матери) есть реальные прототипы в жизни из плоти и крови. И они рулили этой историей.

Автор только дает эту историю зрителю. Дает через актеров, которые возможно проживут ее на сцене. Сам же он останется на той точке, которую обозначила сама жизнь. И которая велит в полной тишине закрыться занавесу в финале первого действия:

- Пианист не двигается.

Пианист неподвижен. А жизнь идет дальше. Его жизнь. И он - активный ее творец. И эта боль. Боль от крушения надежд на человечность и искренность. 

Дело за актерами.

В добрый путь!