Семейная тайна. Повесть. Глава 7

Глава 7

     На следующий день Ники проснулся совершенно счастливым и здоровым — каким был всегда. Единственное, на что он пожаловался за утренним кофе, слегка потирая виски — это светобоязнь. Я тут же задернул показавшиеся мне тяжелыми гардины — мои руки предательски дрожали. Я чувствовал себя нашалившим ребёнком — к примеру, разбившим вазу — который аккуратно носочком ботинка подталкивает её осколки за половицу, молясь, как бы мать, явно услышавшая звук треснувшего стекла, не обратила внимания на его причину.
     Я успокоился окончательно, когда разговора о вчерашнем вечере не последовало. Ники либо банально не помнил, как судьба решила позже, его роковых событий, либо был слишком уверен во мне, как в друге. Для меня же появление Веры в моей жизни не было преходящим событием — я уделял ему гораздо большее значение в своих мыслях, чем Ники. Однако я был слишком труслив для того, чтобы поделиться ими с ним. Я уже тогда на уровне каких-то инстинктов, ещё не ведая о реальной ситуации в отношениях друга и его протеже в равной степени боялся осуждения и подозрений со стороны друга и перспективы потери возможности видеться с таинственной царицей салона. К злой иронии, первое бы неизбежно повлекло за собой второе.
     С этого дня Ники — что очевидно — не приходилось уговаривать меня, чтобы я посетил с ним очередной светский раут. Вера появлялась на встречах литературного бомонда нерегулярно, и я не мог позволить себе поставить свои личные дела, включая так обожаемое мной с самого детства чтение в одиночестве, выше, чем мимолетный случай вдохнуть терпкий аромат её запястий. Я мучился нестерпимо. Книжные строки, которыми я обыкновенно был занят во время того, как кто-то рьяно декламировал стихотворения, дико плясали перед глазами. Я курил одну за одной, нервно постукивая пальцами по колену и исподтишка бросая взгляды на высокую входную дверь — думаю, скрывать своё нетерпение у меня получалось из рук вон плохо. Я пропускал мимо ушей фразы, которыми меня пытался развлечь Ники, чем вызывал у него шутливые обиды. Всё моё внимание было сосредоточено на том, как бы не прослушать шелест простого белого хлопкового платья, которое Вера особенно любила и каждый раз украшала новыми безделушками.
     Каждая беседа с этой очаровательной девушкой наполняла меня каким-то особенным, ранее не ведомым трепетом. Он был невыразимо прекрасен и мерзок для меня: так ощущается болезненная вспышка под ребрами во время душевного волнения, которая позже разливается сладким теплом по всему телу. Да что уж там, беседами это было не назвать — в основном мы молчали, как бы свысока наблюдая за мирской суетой. На этом мы и сошлись — мы оба не были непосредственными (по крайней мере, мы не выражали желание быть в главных ролях) участниками событий, происходившими в салоне. Нашим главным развлечением было спокойное, даже утомленное созерцание разного рода сюжетов, которое мы разделили на двоих, сами того не заметив.
     Я понимал, что сомнения Ники во мне неизбежно росли с каждым днём, но мы оба не решались честно поговорить о происходящем. Я стыдился порочной любви, которая не просто не постучалась — выбила дверь, ведущую в моё сердце. Ники стеснялся своих подозрений, не желая ставить себя и меня в неловкое положение. Наши страхи довели ситуацию до точки, когда изменить что-либо было уже невозможно: по осторожному поцелую во время проводов Веры к экипажу (вспоминая его, я чувствую, как холодеют мои пальцы, хлещущие по лицу нагайки ночного дождя, дрожащая тонкая шея в моих ладонях, слипшиеся от капель на её лице нити локонов, вечно падающих на высокий лоб), что мои чувства к Вере взаимны. Я не мог повернуть время вспять и не мог разорвать эту связь. Было бы славно оправдаться тем, что было бы некрасиво без объяснений бросить влюбленную девушку, но, говоря искренне, я этого просто не хотел.
     Так я стал антагонистом собственной истории.
     Мы встретились с Ники за пару десятков минут до очередного поэтического вечера — почему-то мне показалось логичным, что он последует туда за мной, даже если я разобью ему сердце с двойной силой, признавшись в том, что его лучший друг влюблен в женщину, которая была объектом его поклонения.
     Он, как обычно это бывало по пути на подобные мероприятия, весело рассказывал мне что-то совершенно неважное, курил сигарету и смешно фыркал при этом, пока я собирался с духом, чтобы разом сломать его веру в любовь и дружбу.
     — А ты знал, что та милейшая княгиня Коровина… — затяжка и кашель от пробившегося смеха, — то есть, Быкова?.. Короче, это не так значимо — пускай будет Козлова, тоже вполне себе млекопитающее. Так вот, та замечательная княгиня Козлова…
     — Ники, — я с огромным усилием воли посмотрел ему прямо в глаза, резко остановившись.
     — Да что тебе опять? Анфилада красивая? — он беспокойно завертел головой, будто давая мне время произнести то, из-за чего я самостоятельно вычеркну его, ставшего мне самым близким человеком, из списка родных в своем будущем.
     — Ники, — я ощутил, как язык будто наливается свинцом.
     Ники вопросительно взглянул на меня со своей привычной жизнерадостной искоркой в глазах, и мне стало в разы больнее.
     — Я люблю Веру.