Глава 12. Ведьма

Лес сгустился вокруг Ирдара, словно сам хотел остановить его шаги. Ветки тянулись вниз, скрипели и шептали, корни под ногами цеплялись за сапоги, а в воздухе стоял тяжёлый запах сырости и прелой травы. Дорога давно исчезла, осталась лишь тропа, протоптанная зверями, да следы, которые уводили всё глубже в чащу. Ветер стих, и тишина стала такой густой, что каждый вздох казался криком.
Наконец он увидел её жилище. Хижина стояла на пригорке, не срубленная из брёвен, но возведённая из костей — длинные белые обломки сложены в стены, словно сами мёртвые выстроили себе дом. Крыша была укрыта пучками трав и грубой кожей, потемневшей от времени. Над дверью висели связки сухих кореньев и перья ворон, качавшиеся от невидимого дыхания. На пороге лежал камень, вырезанный рунами, и Ирдар сразу понял: это место — не для живых.
Он приблизился и ощутил, как земля под ногами будто задрожала, отозвалась на его шаг. Дым шёл из трубы — горел внутри не просто огонь, а что-то иное, тёмное. Ирдар сжал рукоять отцовского меча и толкнул дверь.
Внутри было тесно и сумрачно. Потолок низкий, стены увешаны травами, подвешенными вниз корнями, пучками сушёных змей, клыками зверей. В углу тлели угли в каменной чаше, и дым их стлался по комнате, горький и вязкий.
На шкуре у огня сидела женщина. Она была сгорблена, стара, как сама земля. Лицо её покрывали глубокие морщины, словно кору ветхого дерева, глаза утонули в тенях, но в их глубине горел свет — не человеческий, древний, как северные звёзды. Волосы её были седы и спутаны, как клочья тумана, руки узловатые, но крепкие. Она смотрела на Ирдара так, словно знала его всю жизнь, словно каждый его шаг был заранее записан в книге, что она перечитывала вновь и вновь.
— Я ждала тебя, Ирдар, — произнесла она. Голос её напоминал шелест осенних листьев под ногами. — Я знала, что ты придёшь. Знала, что твоя душа полна скорби.
Он не удивился. В глубине сердца он уже понимал, что эта встреча неизбежна. Перед ним сидела не простая женщина, но воплощение самого леса, тьмы и древних знаний. Ведьма. Она была неотъемлемой частью этого мира.
Ирдар шагнул вперёд, тяжёлый и мрачный.
— Я ищу его, — прорычал он. — Лорна. Ты знаешь, где он.
Старуха склонила голову набок. Улыбка её была кривой и печальной, как расселина в скале.
— Я знаю, — ответила она. — Но знание — это не дар, воин. Это товар. Что дашь ты мне взамен?
Ирдар напрягся.
— Всё, что угодно. Золото, силу, кровь врагов.
Ведьма хрипло рассмеялась. Смех её был похож на стук сухих костей.
— Мне не нужно твоё золото, воин. И не нужны мне твои победы. Я жажду не твоей силы. Скорби. Твоей скорби.
И тогда в груди Ирдара что-то дрогнуло. Он понял: она знала его боль. Знала цену его дороги. И теперь хотела то единственное, что связывало его с умершими.

Ирдар стоял, тяжело дыша, и его глаза сверкали, как сталь. Слова ведьмы, простые и ясные, ударили его сильнее любого клинка. Отдать скорбь? Но разве не скорбь делала его сильным? Разве не ею он жил все эти годы? Она была топливом его мести, памятью о Сигрид, о Торвальде, о Ирдис. Без неё он был бы пустым.
— Ты не получишь моей скорби, — сказал он глухо, стиснув зубы. — Это моё оружие. Моя крепость.
Ведьма слегка наклонила голову. В её глазах мелькнул отблеск жалости — или, может, насмешки.
— Ты ошибаешься, воин. Твоя скорбь — не сила, а цепи. Ты идёшь по земле вслепую, потому что сердце твоё омрачено тьмой. Ты думаешь, что ненависть ведёт тебя вперёд. Но на самом деле она держит тебя на месте, как волка на привязи.
Ирдар шагнул ближе, его тень легла на лицо старухи.
— Я нёс эту скорбь, и она не сломала меня. Она сделала меня тем, кто я есть.
— Нет, — ответила ведьма спокойно. — Она сделала тебя рабом. Рабом мёртвых.
Слова её ударили в самое сердце. Он хотел возразить, но язык словно прирос к нёбу. Внутри него поднялась буря. Он видел перед собой лицо Сигрид, её улыбку, её глаза — и чувствовал, как вместе с этим образом в нём горела ненависть к Лорну. Всё было сплетено так тесно, что казалось невозможным разделить любовь и ярость.
— Что ты хочешь? — выдавил он наконец. Голос его был низок и глух, как гул земли перед землетрясением.
Ведьма медленно поднялась на ноги. Тень её вытянулась по стене, стала длинной и искажённой, словно её отбрасывала юная девушка, что на голову выше. Она стояла прямо, опираясь на кости, словно на жезлы.
— Я хочу твою скорбь. Твою боль. Твою ненависть. Наполни меня ими — и тогда я открою тебе то, что скрыто. Покажу дорогу, где ждёт твой враг.
Внутри Ирдара всё кричало. Отдать скорбь — значило предать Сигрид. Значило отпустить её из памяти, позволить миру стереть её смех, её запах, её прикосновения. Значило жить без боли, но и без неё.
И всё же — он видел, что ведьма не лжёт. И понимал: без неё он не найдёт Лорна.
Тяжёлое молчание повисло между ними. Лишь огонь в чаше потрескивал, и дым полз по низкому потолку. Ирдар стоял, словно прибитый к месту, и чувствовал, как его собственная душа раскалывается надвое.

Ведьма стояла прямо, и тень её колыхалась, будто сама отделялась от тела. Взгляд её впился в Ирдара, и он ощутил, что в эти глаза можно смотреть вечно — и никогда не достичь их глубины.
Она подняла руки, тонкие, узловатые, и в тот же миг воздух в хижине загустел. Огонь в чаше вспыхнул ярче, дым завихрился спиралью и затянулся к ней, как будто сам воздух подчинился её воле. В этом клубящемся мраке тело ведьмы начало меняться.
Морщины на её лице разглаживались, глубокие складки исчезали, кожа наливалась живым светом. Волосы, спутанные и седые, темнели, падали блестящими прядями на плечи. Узловатые руки становились тонкими, гибкими. Голос её зазвучал иначе — мягче, теплее, как весенний ручей после долгой зимы.
Ирдар застыл. Он видел чудо, и это чудо было мучением. Перед ним медленно, шаг за шагом, воскресала Сигрид.
Когда тьма развеялась, он уже не мог сомневаться. Перед ним стояла она. Та же улыбка, что когда-то встречала его у реки. Те же глаза, небесно-синие, в которых он тонул. То же лицо, которое он хранил в памяти, боясь забыть хоть черту. Те же упругие груди, пышные бёдра и стройная талия, отделяющая одни от других. Даже изгиб её шеи, тонкий и нежный, был точен до боли.
— Сигрид… — выдохнул Ирдар, и его голос сорвался. Он шагнул вперёд, но остановился, сжав кулаки.
Она подошла сама. Коснулась его щеки, и тепло её пальцев было настоящим, не призрачным. Сердце Ирдара ударилось о грудь так, что он едва не застонал от боли.
— Ты пришёл ко мне, — прошептала она. Голос её был именно таким, каким он слышал его в памяти. — Я здесь, Ирдар. Я всегда была здесь.
Внутри него вспыхнула буря. Разум кричал:
— Это не она! Это обман!
Но сердце било в ответ:
— Это она! Она вернулась!
Её волосы коснулись его лица. Запах — тот же, что когда-то в долгие летние вечера. И только тень гнили, лёгкая, как призрачный дым, напоминала о колдовстве.
Ирдар чувствовал, как его мир рушится. Он был готов разорваться надвое: воин, что клялся хранить её память, и мужчина, что жаждал вернуть её хотя бы на миг.
Ведьма, теперь ставшая Сигрид, наклонилась ближе, её губы почти коснулись его.
— Наполни меня, — сказала она. — Отдай мне скорбь свою, горе и силу. Отдай всё — и я открою тебе глаза.
И в тот миг Ирдар понял: выбора больше нет.

Ирдар стоял, словно закованный в цепи, и не мог оторвать взгляда от её лица. В груди сердце било так яростно, что каждый удар отзывался болью в висках. Разум знал: перед ним не Сигрид. Это маска, обман, колдовство. Но каждая линия её тела была знакома, каждая черта лица оживляла память, что он хранил, как святыню. Волосы — её, запах — её, тепло кожи — её. Всё вокруг твердило:
— Она вернулась.
Её ладони легли ему на грудь. Тепло проникло сквозь ткань, пронзило сердце, и он дрогнул. Взгляд её, небесный, глубокий, полон нежности и скорби, врезался в его душу.
Ведьма развязала пояс, удерживающий штаны Ирдара, и опустилась на колени, высвобождая его. Не церемонясь, она тут же поглотила его целиком, загнав в ловушку пухлых губ. Он ожидал тёплое дыхание, но вместо этого — растворился в липком холоде.
Её движения были смелы и настойчивы. Она не знала отказа. Одной рукой она схватила Ирдара за бедро, а другую — просунула прямо между его ног и схватила семенные мешочки, тем самым помогая себе и периодически щекоча ногтем. Она держала их мягко, но так, что вырваться уже было невозможно. А язык её обвивал Ирдара от головки и до самого основания, оплетая змеёй.
Два голоса внутри боролись. Один кричал:
— О, Один! Ты предаёшь её память! Это не она! Это ведьма!
Другой шептал, сладкий и мучительный:
— Это она… Она вернулась. Возьми её, держи её, пока можешь. Пусть хоть миг станет вечностью.
Он взял её за плечи, давая понять, что готов. Его руки, закалённые в боях, дрожали, как у юноши, впервые касающегося любимой. Он развязывал узлы её одежды, и каждая упавшая ткань была как воспоминание, ожившее из пепла. Перед ним раскрывалось тело — тёплое, мягкое, тугое. Бёдра её плавно изгибались, грудь вздымалась тяжело и властно. Всё было до боли знакомым, и всё же в каждом движении сквозила чужая сила — холодная, древняя, пугающая.
Ирдар прижал её к себе. Сначала он повернул её спиной, обхватил за талию, уткнулся лицом в её волосы. Так было легче — он мог лгать себе, что держит Сигрид, что чувствует только её запах, её изгибы. Он вдыхал её аромат, и лишь лёгкий привкус тлена подсказывал правду. В этом обмане было утешение. Он мог верить хоть миг.
Он облокотил её на стол и вошёл в неё яростно, глубоко. Ведьма тут же выгнулась, словно не готова была принять так много. То ли желая, чтобы это скорее закончилось, то ли от большой тоски по любимой, Ирдар сразу начал активно двигаться, придавая дополнительный импульс в конце, от чего с каждым ударом звенела ложка в тарелке, стоявшей на столе.
Но этого оказалось мало. Его душа требовала взгляда. С усилием, с болью он развернул её лицом к себе. И сердце его остановилось. Перед ним были глаза — те самые глаза, бездонные, сияющие, в которых он тонул юношей и в которых готов был погибнуть снова. Он не отвёл взгляда. В них было всё: и любовь, и смерть, и вечность.
Он положил её на шкуры и сам лёг сверху, заполнив пространство между бёдер.
Он утонул. В тот миг Ирдар перестал сопротивляться. Он отдал ей всё: скорбь, ненависть, память. Его руки жадно сжимали её, губы искали её дыхание. Их тела сливались, и с каждым движением он чувствовал, как горечь лет выходит из него, утекает, будто тёмный поток. Она принимала всё — его силу, его муку, его жажду. Её тело дрожало, становилось горячим, словно раскалённый уголь. Её стоны были то голосом Сигрид, то хрипом ведьмы. И Ирдар уже не знал, где кончается любовь и начинается колдовство.
Его внутренний бой был страшнее любой битвы. Душа его рвалась, кричала, умоляла остановиться. Но тело не слушалось. Оно двигалось само, ведомое жаждой, тоской, голодом по утраченной нежности. Он понимал, что предаёт её память, и в то же время — будто обнимал её вновь.
В кульминации этого союза он ощутил, как всё, что было в нём — скорбь, тьма, боль — неудержимым потоком хлынуло в неё, словно кто-то отпустил туго натянутую тетиву. Сила, жизненный жар вырвались, впитались в её плоть, но часть, не удержанная, словно вытекла наружу, оставив на её бедре влажный след. И в тот же миг капля, завершающая этот след в самом низу, словно передумала — и поползла обратно, вверх, оставляя за собой сухую кожу и затекая в её бутон. Ведьма дрожала, насыщаясь, её глаза сверкали дьявольским светом.
Ирдар тяжело дышал, сжимая её в объятиях. Он чувствовал пустоту. Лёгкость, что жгла сильнее, чем сама боль. Его скорбь ушла. Она растворилась в ней. Он остался — обнажённый, разорванный, но решительный. И знал: назад дороги уже не будет.

Когда дыхание стихло и огонь угас в телах, Ирдар открыл глаза. Хижина была та же — низкий потолок, запах дыма и трав, но всё вокруг казалось другим. Мир словно сбросил пелену: он видел каждую трещину в стенах, каждый символ, вырезанный на костях, и казалось, что они шевелятся, словно живые. За пределами жилища деревья дышали, шептали друг другу, а трава у порога светилась мягким сиянием.
Ирдар поднялся, тяжёлый, словно после битвы. Сердце его было пустым, лёгким и чужим. Скорбь, что вела его многие годы, ушла. Вместо неё была ясность, холодная и безжалостная.
Ведьма уже не имела облика Сигрид. Она снова была старой, сгорбленной, с волосами, как туман, и глазами, полными древнего света. Но теперь в её взгляде появилась новая искра — она напиталась его скорбью, насытилась ею. Её лицо казалось ещё древнее и ещё сильнее, чем прежде.
— Теперь ты видишь, — сказала она, и голос её был подобен шёпоту ветра в сухих кронах. — Мир стал иным, потому что ты стал иным. Ты отдал мне свою скорбь, и она больше не тянет тебя вниз. Теперь ты сможешь идти.
Ирдар молчал. Он не чувствовал благодарности. Он не чувствовал ничего — только пустоту и стальной холод решимости.
— Скажи, — произнёс он глухо. — Где он?
Ведьма кивнула, словно давно ждала этого вопроса.
— Там, где земля встречается с небом. Там, где два солнца поднимаются вместе, и чёрный камень лежит на белом снегу. Там ты найдёшь следы. Но путь будет долог, и в нём тебя ждут испытания.
Она протянула руку, узловатую, дрожащую, но властную.
— Ты встретишь чудовище, которое не боится ничего, кроме света. Ты встретишь зло, которое не боится ничего, кроме любви. И лишь тогда узнаешь правду.
Ирдар нахмурился. Слова её были туманом, загадкой, но он принял их. Его путь никогда не был прост.
— Я найду его, — сказал он. — Как бы долго ни пришлось идти.
Ведьма улыбнулась своей кривой улыбкой.
— Ты уже идёшь, воин. И дорога твоя не имеет конца, — она хитро и злобно улыбнулась. — Но знай: когда устанешь в пути или вдруг лишишься цели — ты всегда можешь вернуться сюда. У тебя есть ещё, чем накормить меня.
От одной только мысли, что сюда придётся вернуться, Ирдара перекосило и по спине разбежались мурашки. Он оделся, накинул плащ, забрал своё оружие и вышел в ночь. Холодный воздух обжёг его лицо, и звёзды сверкнули над тёмным лесом. Его шаги были тверды, а сердце — пусто и решительно. Он знал: назад дороги нет.
Так закончилась встреча с ведьмой, что приняла облик возлюбленной. И начался новый путь — путь, где скорбь уже не была его спутником, но где пустота стала его силой.