Режиссер своей погибели

А вы знали, как меня хотели сделать режиссером своей погибели, результат их удивил.


Часть 1: Наследство Смешила


Городок наш, Межозерск, был тихим, сонным местом, где время текло, как густой мед, и самое громкое событие недели — это если Геннадий Петрович из пятого подъезда мусорный контейнер поставил не туда, что вызвало тихую бурю в стакане воды у местных бабулек. Я переехал сюда три года назад из Москвы, спасаясь не столько от людей, сколько от вечного гула, сдавливавшего виски стальным обручем. Здесь, в сыроватой прохладе старого каменного дома на отшибе, пахнущего столетиями и яблоками из погреба, я наконец-то смог писать. Мои психологические триллеры хорошо продавались, критики лестно писали о моем «даре подмечать самые тёмные, шевелящиеся в грязи изгибы человеческой души». Ирония судьбы, как я теперь понимаю, была поистине садистской, издевательской.
Всё началось две недели назад, с осени, которая пахла не прелыми листьями, а страхом. Первой жертвой стала старая библиотекарша Мария Степановна, пахнувшая всегда книжной пылью и леденцами. Её нашли на рассвете в аллее городского парка, сидящей на скамейке, будто прикорнувшей. Но голова ее была неестественно запрокинута, а рот растянут в широкой, буквально от уха до уха, резиновой улыбке, нарисованной густо, криво, как рисует ребенок. Следов борьбы не было, только грим — мертвенно-белый тон, алые брови домиком и огромные слезы, нарисованные под глазами синей тушью. Следом пропал шестнадцатилетний Андрюшка, возвращавшийся с дискотеки. Его нашли через день в гараже у родителей, подвешенным за ноги к балке, как туша. На нем был полный, словно с чужого плеча, клоунский наряд — огромные ботинки, пестрый парик. Лицо было перекошено в неестественно веселой ухмылке, а на шее болтался яркий пластиковый галстук-бабочка.
Город замер в парализующем страхе, который был слышен — по ночам улицы вымирали наглухо, ставни захлопывались с первыми сумерками. Пресса тут же, с болезненной готовностью, окрестила маньяка «Смешилом». Я же, отсиживаясь в своем кабинете, заваленном книгами и пахнущем кофе и дорогим табаком, наблюдал за этой истерией со снисходительностью столичного жителя. Мои вымышленные монстры в книгах были куда изощреннее, интеллектуальнее.
— Народ с ума посходил, — сказал я своему агенту по телефону, глядя в окно на пустынную улицу. — Какой-то провинциальный психопат с клоуноманией. Настоящий деревенский ужастик. Дешевый трэш.
— Осторожнее, Артем, — предупредил агент, и в его голосе слышалось беспокойство. — Может, тебе к нам вернуться? Там же ни полиции нормальной, ни охраны. Один ты там в своем замке.
— Да брось. Мне это даже на руку. Новый роман как раз о страхах, что сидят в головах у обывателей. Прямо живой, дышащий материал. Бери и записывай.
Я действительно так думал. Пока не наступило то утро, которое разделило мою жизнь на «до» и «после».
Проснулся я с тяжелой, свинцовой головой, с ощущением, будто меня всю ночь таскали за волосы по гравию. Прошлая ночь была похожа на черную дыру в памяти, на вырванную из книги страницу. Я помнил, как сел за рукопись после полуночи, помнил вкус виски, обжигающий горло… и больше ничего. Только смутное чувство мышечной усталости, будто я долго и упорно работал физически. Списывая все на переутомление и творческий кризис, я потянулся в гараж, чтобы сесть в машину и поехать в центр за продуктами.
Воздух в гараже был спертым, густым, пахло бензином, маслом и пылью. И чем-то еще… сладковатым, приторным, с металлическим вкусом, как от медных монет под языком. Я щелкнул выключателем, и мерцающий, моргающий свет люминесцентной лампы осветил заставленное хламом пространство, отбрасывая прыгающие тени.
И я его увидел.
Он сидел на старом стуле в самом углу, прислонившись к стене, как нелепая кукла, которую кто-то бросил. Его огромная, с преувеличенной до гротеска улыбкой голова была склонена набок. Пышный рыжий парик пылился на плечах, слипшийся и грязный. Костюм — мешковатые штаны в горох и ярко-желтая, выцветшая пиджачная пара — был испачкан в темных, почти черных пятнах, которые на свету отливали багрянцем. На полу, под его огромными, не по размеру, ботинками, лужицей застыло что-то буро-красное.
Сердце заколотилось где-то в горле, вытесняя воздух. Ноги стали ватными, подкашивались. Это была не шутка, не чья-то злая проделка. Это был тот самый костюм. Костюм Смешила. Он висел здесь, в моем убежище, как обвинение.
Я подошел ближе, движения робота, заевшей пружины. Рука сама потянулась, дрожа, коснулась самого большого влажного пятна на рукаве. Пальцы встретили липкую, уже засохшую, крошащуюся субстанцию. Я поднес их к носу, и волна тошноты ударила в голову. Тот самый сладковато-металлический запах. Кровь. Неприкрытая, настоящая.
Внутри все оборвалось, почва ушла из-под ног: — И ты не помнишь, что делал прошлой ночью, — Мысль пронеслась как удар током, холодным и жгучим. Я отшатнулся, ударившись спиной о холодный металл своего же автомобиля, и боль в лопатке была сладким подтверждением реальности.
— Нет. Не может быть. Это подстава. Кто-то подбросил, — забормотал я, глотая воздух.
Я лихорадочно огляделся. Гараж был заперт изнутри на тяжелый засов. Никаких следов взлома на ржавых петлях. Ключ был только у меня, он сейчас болтался в кармане моих брюк.
— Спокойно, Артем, — прошептал я сам себе, но голос срывался на фальцет, был чужим. — Писательское воображение, черт возьми. Сейчас все уберу, сожгу, и конец. Как в плохом детективе.
Я схватил костюм. Он был на удивление тяжелым, от него пахло потом, кровью и дешевым театральным гримом. Из кармана брюк что-то выпало и со звонким, зловещим звоном покатилось по бетонному полу. Я наклонился, сердце стучало в висках. Это был складной нож с узким, словно стилет, лезвием. На перламутровой рукоятке и на самом клинке были бурые, засохшие разводы.
В этот момент оглушительно зазвонил домофон у калитки. Я вздрогнул так, что чуть не уронил проклятый костюм. На табло замигал знакомый силуэт. Это был участковый, Сергей Иванович, невысокий, полноватый мужчина с вечно усталым, как промокшая глина, лицом.
— Артем Викторович, вы дома? — раздался его хриплый, прокуренный голос из динамика. — Можно на минуту? По делу.
Паника, холодная и тошная, затопила меня, сковала ледяными пальцами горло. Что делать? Не открывать? Но это вызовет немедленные подозрения. Спрятать? А если он уже что-то знает? Если пришел с обыском?
— Иду! — крикнул я, стараясь, чтобы голос звучал естественно, но получился какой-то сдавленный визг.
Я запихнул костюм, от которого теперь исходил запах моего страха, и нож в старый, пропахший машинным маслом мешок с инструментами и засунул его в самую глубь, под верстак, за банки с краской. Руки тряслись, пальцы не слушались. Я взглянул на себя в зеркало заднего вида машины. Лицо было бледным, как полотно, под глазами — синюшные мешки, губы бескровные, подрагивающие.
Сергей Иванович стоял на пороге, снимая фуражку, и на его лбу красовалась красная полоса от тульи.
— Извините, что беспокою, Артем Викторович. По городу дела… Вы вчера вечером, ближе к ночи, ничего подозрительного не заметили? Не слышали? Машины чужой, может, шаги?
Кровь отхлынула от лица, в ушах зазвенело.
— Вчера? Н-нет, — я покачал головой, чувствуя, как предательский румянец жжет щеки. — Писал всю ночь. В наушниках. Ничего не слышал. А что опять? Опять это…?
— Да вон, на окраине, у гаражного кооператива «Родничок»… — он мотнул головой в ту сторону, где как раз находился мой гараж, и у меня похолодело внутри. — Следы нашли. Кровь на асфальте. И… клоунский нос, резиновый, ярко-красный. Валялся в кустах.
Во рту пересохло, язык прилип к нёбу.
— Ужас какой, — выдавил я, и голос мой прозвучал сипло. — Надеюсь, вы его скоро поймаете, этого изверга.
Участковый внимательно посмотрел на меня. Его взгляд, обычно добродушный, спокойный, стал острым, изучающим, как у хищной птицы.
— Вы знаете, Артем Викторович, я ваши книги читал. «Лики страха», например. Там у вас маньяк тоже как будто бы из ничего появлялся и устраивал эти… представления. Умно вы это придумали. Реалистично.
Это была не похвала. Это был аккуратный, прицельный тест. Ловушка.
— Фантазия, Сергей Иванович, всего лишь фантазия, — я нервно рассмеялся, и смех мой прозвучал фальшиво и громко. — Жизнь, к счастью, куда прозаичнее и скучнее.
— Может, и к счастью, — он медленно надел фуражку, его взгляд скользнул по прихожей, будто пытаясь что-то уловить. — Ладно, не буду отвлекать. Вы уж будьте осторожнее. Один тут, на отшибе. Мало ли что.
Он ушел. Я закрыл дверь, прислонился к ней спиной, чувствуя, как холодный пот стекает по позвоночнику, и зажмурился, пытаясь унять дикую дрожь в коленях. Он что-то подозревает. Он читал мои книги. Он связал мое творчество, мои мысли с этими реальными, пахнущими кровью преступлениями.
Я вернулся в гараж. Вытащил мешок. Я должен был избавиться от этого. Сегодня же. Ночью. Отвезти подальше, в лес, закопать так, чтобы никто и никогда не нашел.
Весь день я не мог ни писать, ни есть. Каждый скрип половицы, каждый шорох за окном, будто от прикосновения ветки, заставлял меня вздрагивать и оборачиваться, сердце колотилось бешено. Я смотрел на свои руки — длинные, пальцы писателя, привыкшие к клавиатуре. Руки, которые держали окровавленный костюм. Руки, которые, возможно, держали тот самый нож. Они казались мне чужими, живущими своей собственной жизнью.
С наступлением темноты, густой и непроглядной, я собрался с духом. С трудом закинул мешок в багажник, сел за руль. Ладони были влажными. Ночь была безлунной, небо затянуто тяжелыми, низкими тучами. Я выехал на пустынную, ухабистую дорогу, ведущую к старому, заброшенному карьеру.
Я ехал, и в голове, помимо воли, прокручивались обрывки снов, ложных воспоминаний. Яркие пятна — как будто вспышки красного и желтого. Чей-то приглушенный, захлебывающийся крик, который, то ли снился, то ли был наяву. Ощущение безмерной, всепоглощающей власти над кем-то беззащитным. И смех. Громкий, истеричный, визгливый смех, от которого закладывало уши. Мой смех?
Я резко свернул на грунтовку, ведущую к карьеру. Включил фары. Свет выхватывал из тьмы кривые стволы сосен, куски ржавого железа. Никого. Только ветер завывал в щелях машины. Я вышел, и холодный воздух обжег легкие. Открыл багажник с глухим стуком.
И замер.
Мешок был расстегнут. Я был абсолютно уверен, что застегнул его на все молнии и даже перевязал веревкой. Ледяная игла страха вошла в сердце. Я заглянул внутрь. Костюм был на месте, свернутый в бесформенный комок. Но что-то было не так. Я потянул его. И из складок брюк, с тихим шуршанием, выпал маленький, ярко-красный, глянцевый резиновый нос.
Он уставился на меня своими двумя круглыми дырочками, как слепые, насмехающиеся глаза.
Это было невозможно. Я тщательно обыскал все карманы, когда прятал костюм. Я вывернул их. Носа там не было и быть не могло!
Значит, кто-то был здесь. Кто-то побывал в моей машине, пока я был в доме. Или…
Или это был я. Второе «я», которое просыпалось в кромешной тьме. Писатель, который так увлекся своим новым романом, так глубоко погрузился в пучину вымысла, что решил стать его главным героем, режиссером и жертвой одновременно.
С животной яростью, заглушающей ужас, я схватил лопату и начал рыть яму под корнями старой сосны. Земля была твердой, комья глины липли к железу. Я копал отчаянно, пытаясь закопать вместе с костюмом и ножом то жуткое, подступающее осознание, что разъедало мозг. Осознание того, что самый страшный монстр — не тот, что прячется в темном переулке, а тот, что живет внутри тебя, под маской нормальности. И у него мое лицо. Или… лицо клоуна, которое я, быть может, надеваю по ночам.
Закончив, я отбросил лопату и, тяжело дыша, обливаясь холодным потом, посмотрел на свое отражение в грязном, запыленном стекле автомобиля. В темноте, в искажении ночного стекла, мое бледное, искаженное ужасом и усталостью лицо на секунду показалось мне улыбающимся. Широко-широко, до ушей, неестественно и зловеще.
И тишину ночи, разрывая ее в клочья, прорезал далекий, но неумолимо приближающийся звук сирены. Он становился все громче, накрывая собой все, словно предвещая конец.


Часть 2: Зеркальная пустота


Звук сирены нарастал, разрезая ночную тишину, как нож. Он не просто приближался — он мчался сюда, к карьеру, с воем, не оставлявшим сомнений: едут именно сюда. Свет фар на секунду полыхнул вдали, выхватив из тьмы стволы сосен, прежде чем скрыться за поворотом.
Ледяной ком парализовал меня на секунду.
— Они знают. Сергей Иванович не поверил моей нервозности. Или нашел свидетеля, который видел мою машину на этой дороге. Или… или это была ловушка с самого начала, и резиновый нос был не уликой, а приманкой.
Адреналин ударил в голову, вытеснив страх и замешательство. Я бросил лопату, впихнул зловещий мешок обратно в багажник, захлопнул его с глухим стуком, который показался невероятно громким, и влетел в машину. Ключ в замке зажигания, поворот — двигатель взревел, проглатывая ночную тишину. Я резко дал по газам, развернулся на узкой грунтовке, поднимая тучи едкой пыли, и рванул назад, в сторону леса, подальше от главной дороги.
В зеркале заднего вида я увидел, как на площадку перед карьером выскочила полицейская машина с мигалками, ослепительно синими в кромешной тьме. Я не стал ждать, заметили они меня или нет, и нырнул в чащу старой лесной дороги, которую когда-то нашел во время прогулок. Ветки хлестали по лобовому стеклу, как костяные пальцы, машину бросало по ухабам, и каждый удар отдавался болью в уже измотанном теле. Я ехал почти вслепую, с выключенными фарами, боясь быть замеченным, ориентируясь лишь на бледный свет звезд, пробивавшийся сквозь чащу.
Сердце колотилось, как сумасшедшее, выпрыгивая из груди. Мысли путались, но одна пробивалась сквозь панику ясно и четко: — Это не я. Я не мог этого сделать. Я пишу о монстрах, а не становлюсь ими. Но тогда кто? Кто подбросил костюм? Кто оставил этот насмехающийся нос? Кто ведет на меня полицию, как свору гончих на загнанного зверя?
Я загнал машину в самую глушь, где деревья смыкались над головой, превращаясь в живой, тесный склеп, и заглушил двигатель. Внезапно наступившая тишина была оглушительной. Я сидел, прислушиваясь к ночи, к каждому шороху, скрипу дерева. Сирены умолкли. Они обыскивали карьер. Скоро начнут прочесывать лес с фонарями и собаками.
Мне нужно было думать. Я достал телефон. На экране — значок разряженной батареи и предупреждение. Зарядка в машине не работала. Я был отрезан от мира, находился как будто в гробу.
И тут до меня дошла вся чудовищность моего положения. Я — известный писатель Артем Воронов — прячусь в лесу от полиции по подозрению в серийных убийствах. У меня в багажнике — вещдок, который меня погубит. И я не помню, виновен ли я на самом деле. Я стал героем самого страшного из своих романов, и у этой книги не было автора.
Внезапно в памяти всплыл кадр, резкий, как вспышка фотоаппарата. Темный переулок, пахнущий помоями и влажным асфальтом. Я стою над кем-то распластанным на земле. В руке — что-то тяжелое и липкое, холодное. И чувство… не страха, не отвращения, а абсолютного, пьянящего могущества. Дикой, животной власти над чужой, трепетной жизнью. От этого воспоминания стало физически плохо, слюна наполнилась привкусом желчи. Я распахнул дверь, и меня вырвало прямо на пожухлую траву.
Когда приступ прошел, я понял: сдаться — значит либо сесть в тюрьму за то, чего не совершал, либо попасть в психушку, если докажу свою невменяемость. И то, и другое было концом. Мне нужно было доказать свою невиновность. Самому. Потому что верить мне было некому.
Первым делом — избавиться от костюма. Но просто выбросить его было нельзя. Его найдут. Нужно уничтожить. Сжечь дотла.

Я вытащил мешок. В свете экрана телефона, который еще подавал признаки жизни, костюм выглядел еще более зловеще, словно жирующий паразит. Я развел небольшой костер в яме, подальше от сухих деревьев, и стал по частям бросать в огонь одежду. Ткань горела, шипела, корчась в огненных судорогах, распространяя тошнотворный запах паленой шерсти и чего-то химического, сладковатого. Пламя лизало яркие краски, превращая их в черный, ядовитый пепел. Я сжег все, до последней нитки, и растоптал пепел сапогом, втаптывая его в землю. Нож забросил в самое глубокое, затянутое тиной болото, какое нашел поблизости, услышав тихий, жадный всплеск.
Стало легче. Вещественных доказательств не было. Но оставалось главное — я. Моя память. Мое алиби. И мои тени.
Кто мог меня подставить? У меня почти не было врагов. Коллеги-писатели? Зависть — сильный мотив. Но до такой изощренности? Я вспомнил свой последний публичный скандал — жесткую, разгромную рецензию на роман молодого автора, Виктора Лемехова. Он тогда в комментариях поклялся, что я еще «увижу свое истинное лицо, и оно меня ужаснет». Но он жил за тысячу километров отсюда.
Рассвет застал меня сидящим на холодном, покрытом инеем сиденье машины. Я проехал по проселочным, разбитым дорогам и на рассвете, грязный, небритый и с трясущимися, как в лихорадке, руками, вернулся домой. Я молился, чтобы у моего дома не дежурила полицейская машина.
Машины не было. Я тихонько пробрался в дом, захлопнул дверь и запер ее на все замки и задвижки, словно пытаясь запереться от самого себя.
Первые два дня я не выходил, жил в состоянии постоянного паралича, прислушиваясь к каждому звуку с улицы. Каждый стук в дверь, даже почтальона, заставлял меня замирать, прижимаясь к стене, сжимая в руке тяжелую пепельницу как оружие. Но полиция не приходила. Может, они ничего не нашли у карьера? Может, отстали? Или просто дают мне достаточно времени и веревку, чтобы я повесился?
На третий день я решил, что сойти с ума от бездействия — худший из вариантов. Я включил компьютер. Новости пестрели заголовками: «Смешило затих: маньяк исчез?», «Полиция в тупике: следствие зашло в тупик?». Ни слова обо мне. Значит, я не главный подозреваемый. Пока что. Это был глоток воздуха, но воздух был отравленным.
Я начал с Виктора Лемехова. Его страницы в соцсетях были пусты, как вымершие города. Последний пост — месяц назад. Но на одном из форумов для писателей-неудачников, в теме под названием «Как уничтожить критику», я нашел странный комментарий под псевдонимом «Тень»: — Воронов так детально пишет о монстрах, потому что боится посмотреть в зеркало. Скоро он увидит свое настоящее отражение, и оно будет смеяться над ним.
Дата — за неделю до первого убийства. Мурашки побежали по спине ледяными иглами.
Это было что-то. Но недостаточно. Это можно было списать на злобное брюзжание.
Тогда я решил проверить единственную осязаемую зацепку, которая у меня была — тот самый резиновый нос. Я пошел в единственный в городе магазин карнавальных костюмов и аксессуаров «Пьеро», пахнущий нафталином и старой бумагой.
— Нос? — продавщица, пожилая женщина с лицом, испещренным морщинами, посмотрела на меня с немым удивлением. — Да у нас таких сейчас нет. Дешевый китайский ширпотреб. Разве что… Месяца два назад партия старых, добротных товаров была. Тогда цирк «Капитолий» уезжал, нам коробки распродали. Там были такие, старомодные.
— А кто еще покупал что-то из той партии? — попытался я выяснить, стараясь звучать как писатель, собирающий материал для новой книги о городских легендах. — Для местного театрального кружка интересуюсь.
— Да кто ж его помнит, милок… Мужчин несколько было. Строители, на корпоратив. И… — она задумалась, потирая висок. — Знаете, ваш коллега, тоже писатель, кажется. Молодой такой, нервный. Он маску покупал. Старую, потрепанную, клоунскую. Говорил, для антуража в кабинете.
— Виктор? — не удержался я, и имя выскользнуло само по себе.
— А, может, и нет. Имя не помню. Но он спрашивал про вас! С интересом таким. Говорил, что вы знакомы, и он хотел бы сделать вам сюрприз.
Кровь застыла в жилах. Он был здесь. В моем городе. Он дышал этим же воздухом.
Я помчался домой, чувствуя, как по спине бегают мурашки. Мне нужно было найти Лемехова. Я рылся в своих старых записях, в электронной почте. И нашел. Год назад он присылал мне на редакцию свой рассказ «Крик в пустоте». И в качестве обратного адреса, помимо электронной почты, указал номер мобильного телефона. Я никогда его не удалял.
Рука дрожала, когда я набирал номер с заблокированного номера. Трубку подняли после первого гудка.
— Алло? — голос был знакомым. Спокойным, ровным, даже с оттенком насмешки.
Я не сказал ни слова. Просто дышал в трубку, слушая его тихое дыхание.
— Артем Викторович? — произнес он после паузы, растягивая слова. И рассмеялся. Это был тот самый, холодный, беззвучный смех, что звучал в моих обрывках памяти. — Наконец-то дозвонился. Я начал думать, ты так и будешь прятаться в своем лесу. Как ощущения? Чувствуешь себя героем своего романа? Настоящий триллер, да? Без цензуры.
— Это ты, — прошипел я, и мой голос прозвучал хрипло, чужим. — Ты все подстроил.
— Я? — он сделал паузу, наслаждаясь моментом. — Я всего лишь дал тебе материал, Артем. Ты же всегда жаловался, что не хватает реализма, что читатели не чувствуют подлинного ужаса. Ну вот. Я сделал тебя частью твоего же искусства. Ты должен сказать мне «спасибо». Ты теперь по-настоящему великий писатель. Ты не просто пишешь о тьме — ты живешь в ней. Ты живешь в своем триллере.
— Зачем? — единственное, что я смог выжать из себя, сжимая трубку так, что пальцы побелели.
— За ту рецензию, Артем. Ты уничтожил мою книгу. Ты сказал, что у моего злодея нет души, что он картонный. Ну что ж, — он снова рассмеялся, и этот звук резал слух, — теперь у твоего злодея есть твое лицо. Или лицо клоуна? Как тебе больше нравится. Удачи с полицией, кстати. Думаю, они уже у твоего дома. Сергей Иванович человек пунктуальный.
В трубке раздались короткие гудки. Я подбежал к окну кабинета и резко отдернул занавеску, словно боясь увидеть призрак. Внизу, у калитки, стояли две полицейские машины с включенными фарами. Из одной вышел Сергей Иванович. Он что-то говорил своему напарнику, а потом… поднял голову и посмотрел прямо на мое окно. Его лицо было невозмутимым, профессиональным. И он… помахал мне рукой. Короткий, почти дружеский жест, знающий...
И в этот миг все пазлы сложились в единую, чудовищную картину. Усталое, добродушное лицо участкового, который всегда появлялся в нужное время. Его «случайные» визиты после каждого убийства. Его дотошное знание моих книг. Его вопросы, которые так ловко направляли мои подозрения в сторону Лемехова, намекая на «писательскую зависть». Они были вместе. Лемехов — режиссер, кукловод, а Сергей Иванович — его правая рука на месте, актер, обеспечивающий декорации и управляющий мной, как марионеткой.
Они не просто подставили меня. Они создали для меня реальность. Они сделали меня главным героем моего же кошмара, автором, который пишет свою погибель под их диктовку. И теперь у меня нет алиби. Нет доказательств моей невиновности и их вины. Есть только моя собственная память, в которой правда намертво спаялась с ложью, а сны стали неотличимы от кошмарной реальности.
В дверь постучали. Твердо, настойчиво, без тени сомнения.
— Артем Викторович! Открывайте, полиция! — это был голос Сергея Ивановича, спокойный, но неумолимый.
Я отошел от окна. Первоначальная паника сменилась странным, леденящим душу спокойствием. Они выиграли. Их спектакль подходил к концу. Но я не дам им удовольствия арестовать сломленного, обезумевшего писателя. Это была бы слишком легкая для них развязка.
Я медленно прошел в кабинет, сел за стол. Передо мной лежала чистая рукопись нового романа. Я взял свою любимую перьевую ручку и на чистом листе вывел каллиграфическим, дрожащим почерком:
— Глава первая. Лицо в зеркале. Я не убивал. Но сейчас я умру как монстр, которого они во мне создали. И, возможно, это мое истинное лицо.
Стук в дверь стал громким, металлическим, утробным. Они били по замку чем-то тяжелым. Дверь затрещала.
Я подошел к большому зеркалу в прихожей, в дорогой раме. В его отражении стоял изможденный, испуганный человек с дикими, запавшими глазами и щетиной. Я поднял руку, чтобы поправить воротник рубашки. И человек в зеркале сделал то же самое. Но затем его губы, губы этого незнакомца, медленно, предательски растянулись в широкой, неестественной, жуткой до рези в глазах улыбке. Улыбке клоуна. Улыбке Смешила.
И я понял, что это не просто отражение. Это Оно. Тот, кого они разбудили, чье семя упало на благодатную почву моего страха и тщеславия. Последняя глава еще не дописана. И кто ее истинный автор — я, Лемехов, Сергей Иванович или само Зло, притаившееся в зеркальной пустоте, — уже не имело никакого значения.
Дверь с грохотом поддалась, и в проеме, на фоне утреннего света, возникли мужские силуэты.


Часть 3: Режиссер своей погибели


Секунда. Всего одна секунда разделяла жуткую, застывшую на лице в зеркале ухмылку и оглушительный грохот падающей двери. Но в этой секунде ум, отточенный годами написания триллеров, пронес кадры, как на кинопленке, выстраивая чудовищную логику.
Улыбка в зеркале. Не моя. Его. Того, кого они во мне поселили.
Голос Лемехова, холодный и насмешливый: — Ты живешь в своем триллере.
Спокойный, почти дружеский взгляд Сергея Ивановича, машущего рукой с подъездной дорожки. Знающий взгляд.
Они не просто подставляли меня. Они режиссировали спектакль. А в хорошем спектакле должен быть мощный финальный акт. Разоблачение и эффектная гибель злодея. Моя гибель. Мертвый писатель-маньяк, покончивший с собой при задержании, — идеальная концовка, которая разом закроет все дела. Никто не станет искать соучастников, когда главный виновник найден. Я был расходным материалом их больного замысла.
Мысль была столь чудовищна, что выжгла последние остатки паники, оставив лишь холодную, ясную и абсолютно безумную ярость. Я не дам им этого. Если это спектакль, то я напишу свой финал.
Я рванулся не к выходу, а вглубь дома, в кабинет. За спиной уже раздавались грубые, натренированные крики: — Стоять! Руки вверх! На пол!
Свет фонарей выхватывал из полумрака знакомые предметы, превращая их в угрожающие тени.
Я влетел в кабинет, захлопнул дубовую дверь и щелкнул массивным замком — не для того, чтобы остановить штурм, а чтобы выиграть драгоценные секунды. Мои пальцы, скользкие от пота, нашли на книжной полке за корешком старого тома Достоевского незаметную, утопленную в дереве кнопку. Бесшумно, с едва слышным шипением пневматики, отъехала часть стеллажа, открывая узкий, темный лаз в потайную комнату — мой «бункер для письма», со звукоизоляцией, без окон, обитый мягкими панелями. Я нырнул внутрь, и стеллаж так же бесшумно закрылся за мной, как раз в тот момент, когда дверь в кабинет с грохотом, сломав замок, выбили сокрушительным ударом.
Я затаился в полной, давящей темноте, прислушиваясь к звукам снаружи сквозь толстую стену. Воздух был спертым, пах пылью и собственным страхом.
— Никого! — послышался голос незнакомого оперативника.
— Не может быть! Проверить все! За шкафами! — это был Сергей Иванович. Его голос звучал напряженно, с ноткой раздражения и неподдельного удивления. Он не ожидал, что я испарюсь, как призрак. — Он где-то здесь. Мышь в мышеловке.
Я слышал, как они переворачивают кабинет, роются в бумагах, швыряют на пол книги. Писатель внутри меня злорадствовал: они искали прятавшегося в панике человека, а не потайную комнату, спроектированную параноиком-автором триллеров, для которого каждая деталь была частью сюжета.
— Смотрите! — крикнул кто-то. — Рукопись! На столе!
Наступила тишина. Я представил, как они читают мою последнюю, написанную дрожащей рукой записку: — Я не убивал. Но сейчас я умру как монстр, которого они во мне создали…
Для них это была не исповедь отчаявшегося человека, а манифест законченного маньяка, идеальная находка.
— Он на крыше! Или в подвале! — скомандовал Сергей Иванович, и я услышал, как звуки его тяжелых шагов затихли, уносясь в другие части дома. Он играл свою роль до конца.
Это был мой шанс. Я знал, что ненадолго. Я включил слабый фонарик в телефоне (заряд показывал критический один процент) и осмотрелся. В моем бункере был второй выход — через узкую, пыльную систему вентиляции, выходившую в дальний угол гаража. Это был мой план «Б» на случай творческого кризиса, превратившийся в план спасения от жизни, ставшей кошмаром.
Проползти по узкому металлическому лабиринту было адски тяжело. Пыль столетий забивала нос и горло, вызывая кашель, который я глушил, прижимаясь лицом к рукаву. Но через десять минут вечности я нашел защелку, отодвинул в гараже вентиляционную решетку и вывалился на холодный бетонный пол, прямо рядом с колесом своей машины.
Они оцепили дом, но про гараж, стоящий чуть в стороне, пока забыли. Я не стал заводить машину — рев мотора привлек бы внимание мгновенно. Я просто, приложив нечеловеческое усилие, откатил тяжелые ворота ровно настолько, чтобы протиснуться наружу, и бросился в ближайшую лесополосу, в объятия слепой, непроглядной темноты.
Я бежал, не разбирая дороги, чувствуя себя загнанным зверем, с разорванными в кровь о ветки руками. Цель была только одна — выжить. Чтобы доказать свою невиновность, нужно было остаться на свободе. Стать тенью.
Я нашел заброшенную сторожку лесника на самой окраине города, вдали от главных дорог. Первую ночь я провел, дрожа от холода и адреналина, при каждом шорохе ночных существ я вжимался в гнилые, пахнущие плесенью доски пола. Я был беглецом. Призраком. Монстром из городских легенд, который теперь был реальным.
К утру, продираясь сквозь пелену усталости, ясно осознал: в одиночку мне не справиться. Нужен был кто-то снаружи. Последняя ниточка к старой жизни. Оставался один человек — мой агент, Максим. Мы были дружны много лет. Я решил рискнуть.
Дождавшись следующей ночи, я, как тень, пробрался к дому одинокой старушки, у которой когда-то брал интервью для книги о городских старожилах. Я знал, что она не пользуется интернетом и не смотрит новости. Выглядел я как настоящий бомж — грязный, с дикими глазами, в порванной одежде. Она, испуганно крестясь, приняла меня за призрака, но, увидев отчаянную мольбу в моем взгляде, впустила. Я соврал, что стал жертвой ограбления, попросил позволить позвонить.
Максим снял трубку после первого гудка.
— Макс, это я, — прошептал я, отвернувшись от испуганного взгляда старушки.
На той стороне повисла долгая, оглушительная пауза.
— Артем? Черт возьми… Где ты? На тебя идет охота! Твою фотографию показывают по всем каналам! Ты… ты в порядке? — в его голосе был не только шок, но и глубокая тревога. И что-то еще… холодная струйка недоверия.
— Макс, я ничего не делал. Меня подставили. Лемехов и участковый, Сергей Иванович. Они вдвоем. Это заговор.
— Артем, это бред! — резко, почти зло сказал Максим. — Ты слышишь себя? Лемехов живет в Питере! А участковый… Я с ним общался. Он говорил, что ты последнее время вел себя очень странно, заговаривался, выглядел нездоровым… Он беспокоился о тебе!
Ледяная струя пробежала по спине. Максим им верил. Почему? Потому что картина была идеальной. Писатель-триллерщик, уставший от вымыслов, сойдя с ума, решил воплотить свои фантазии в жизнь. Это же была готовая, медийная сенсация.
— Макс, ты должен мне верить. Они хотят меня убить. При задержании. Это постановка! Они режиссеры!
— Артем, тебе нужна помощь. Медицинская помощь, — голос Максима стал мягким, успокаивающим, каким говорят с буйными сумасшедшими. — Давай я приеду. Мы все уладим. Сдайся властям. Я найду лучших адвокатов, лучших психиатров.
Он был на их стороне. Может, не сознательно, но он уже поверил в их гладкую, упакованную версию. Я понял, что остался совершенно один в этом зеркальном зале, где каждое отражение было искажено.
— Ладно, Макс, — сказал я, стараясь, чтобы голос звучал устало и сломленно, как у человека, смирившегося с судьбой. — Я подумаю. Просто… я напуган. Я не знаю, кому верить.
— Я понимаю. Держись. Я скоро буду. Скажи, где ты?
Я бросил трубку, не ответив ему. Старушка смотрела на меня с животным ужасом. Я поблагодарил ее и выскользнул обратно в ночь, как призрак. Теперь я знал: доверять нельзя никому. Абсолютно никому.
Мне нужно было доказательство. Нечто осязаемое, неоспоримое. И оно было только в одном месте — у них. У Лемехова или у Сергея Ивановича. Нужно было пойти на риск. На отчаянный, последний риск.
Я наблюдал за домом Сергея Ивановича два дня из-за зарослей сирени напротив. Он жил один в стандартной панельной пятиэтажке. Вечером на третий день он ушел на дежурство. Используя старые, полузабытые навыки из студенческой юности (когда я готовил материал для романа о воре-одиночке и месяц общался с отсидевшими «медвежатниками»), я вскрыл нехитрый замок на его балконной двери.
Квартира была удивительно обыденной, убогой даже. Ничего, что напоминало бы о кошмаре, в который он вверг мою жизнь. Пока я не заглянул в спальню. На прикроватной тумбочке лежала книга. Моя книга. «Лики страха». Я открыл ее. На титульном листе была моя же дарственная надпись: «Сергею Ивановичу, с благодарностью за ваш нелегкий труд и надеждой, что мои вымыслы никогда не станут реальностью. Артем Воронов».
И ниже, другим, более неровным, нервным почерком, было выведено: — Стали. Спасибо за идеи.
Но это было не доказательство, а лишь его больная, злорадная гордыня. Я обыскал письменный стол. И нашел его старый, личный ноутбук.
Взломать пароль было сложнее, но отчаяние и ярость придают силы. Через полчаса кропотливой работы я был в его системе. И нашел то, что искал. Папку с безобидным названием «Дача».
Внутри были фотографии. Фотографии моего гаража снаружи, сделанные скрытой камерой с угла моего же забора. Видеозапись с плохим разрешением, на которой некий человек в темном капюшоне и перчатках ловко, без лишних движений, проникает в мой гараж (видимо, с помощью отмычки) и выходит оттуда через несколько минут с объемным свертком в руках. И самое главное — аудиозапись разговора. Голос Сергея Ивановича и голос Лемехова.
— …все идет по плану. Он идеально играет свою роль. Напуган, близок к паранойе.
— А ты уверен, что он не вспомнит? Что не сорвется?
— Абсолютно. Препараты, которые я подмешиваю в его воду, когда прихожу с «проверками», вызывают стойкие провалы в памяти, дезориентацию и повышенную внушаемость. Он сам поверит в свою вину. Осталось только финальное действие… «Самоубийство» при задержании. Чисто, красиво.
Я слушал это, и мир вокруг поплыл, пол под ногами стал зыбким.
 — Препараты. Вот откуда провалы в памяти. Вот откуда эти жуткие, гиперреалистичные сны-воспоминания. Они не просто подставили меня психологически. Они химически калечили мой рассудок, превращая в послушную куклу.
Я скинул все файлы на захваченную с собой флешку. У меня было доказательство. Но как им воспользоваться? Идти в СМИ? С моей репутацией маньяка-беглеца мне никто не поверит, спишут на бред сумасшедшего. В прокуратуру? А если там свои люди у Сергея Ивановича?
Нужно было заставить их самих раскрыться. Устроить спектакль в ответ. Стать режиссером собственного спасения.
Я отправил с флешки один файл — короткую, но убийственную аудиозапись — на телефон Максима. Без комментариев. Только голоса двух заговорщиков.
Через минуту мой телефон (я нашел в квартире участкового старый, «левый» аппарат) завибрировал. Звонил Максим. Я сбросил. Он написал смс: — Артем! Что это? Что это за запись? Это правда?
Я ответил: — Ты хотел знать правду. Вот она. Теперь выбор за тобой. Поможешь мне их уничтожить или станешь соучастником?
Ответ пришел мгновенно: — Я с тобой. Что делать? Прости меня.
План родился стремительно, как финальный, убийственный поворот в моих романах. Мы должны были заманить их в ловушку и заставить признаться на камеру. Прямо в эфир.
Местом я выбрал тот самый старый карьер. Место, где все началось, где сирены чуть не настигли меня. Максим, используя свои связи, должен был анонимно позвонить Лемехову и сказать, что я, обезумевший, назначил встречу Сергею Ивановичу в карьере для «разборок». Лемехов, тщеславный и уверенный в своей безнаказанности, не удержится. Он обязательно приедет посмотреть на финал своего спектакля. А Максим в это время будет вести скрытую трансляцию с места событий на несколько новостных порталов, которые он заранее предупредил о «громком разоблачении».
Все было готово. Я стоял в центре карьера, под холодным, беззвездным небом, и ждал. Ветер гулял по пустынному пространству, завывая в ржавых остовах машин. Я был приманкой в капкане, который сам же и поставил. И надеялся, что не стану его последней жертвой.
Первым приехал Сергей Иванович. Один. Без мигалок. Он вышел из своей служебной машины, в руке у него был пистолет. Его лицо в лунном свете было каменным.
— Ну что, писатель, — сказал он без предисловий, его голос гулко разносился по карьеру. — Пора закругляться. Твоя история окончена. Сценарий прописан.
— Не рано ли опускать занавес? — сказал я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Без режиссера? Смотри, твой зритель прибыл.
Из-за груды битого кирпича выехала вторая, неприметная машина. Из нее вышел Виктор Лемехов. Он был возбужден, его глаза блестели. Он улыбался, как ребенок на рождественском утреннике.
— Браво, Артем Викторович! Браво! Какой драматический выход! Почти Шекспир! Настоящая трагедия!
— Хватит игр, Виктор, — сказал Сергей Иванович, но в его голосе прозвучала тревога и раздражение. Ему не нравилось, что Лемехов явился на его «чистую работу». Он терял контроль.
— Игры? Это не игры, Сергей! Это искусство! — Лемехов развел руками, обращаясь к пустоте, как к невидимой аудитории. — И мы должны его завершить. По сценарию. По нашему сценарию.
Лемехов достал из-за пазухи маленький, но качественный диктофон.
— Давайте, как договаривались. Ваша финальная реплика для истории. Скажите: — Я, Артем Воронов, признаюсь в своих преступлениях и не могу жить с этим грузом.
 А потом… ну, вы знаете.
Они действительно собирались инсценировать мое самоубийство, записав на диктофон «добровольное признание».
— Сначала признайтесь вы, — сказал я тихо, но так, чтобы было слышно. — Скажите, зачем вы это сделали. Для моего нового романа. Я хочу услышать это из ваших уст. Как последнюю милость.
Лемехов рассмеялся, и его смех эхом разнесся по карьеру.
— А почему бы и нет? Пусть твой демон расскажет тебе все перед концом. Мы сделали это, потому что захотели и смогли! Потому что твое высокомерие, твоя уверенность, что ты бог, создающий миры из слов, нужно было сломить! Ты думал, что ты кукловод? Мы доказали, что ты всего лишь кукла. Наша кукла! А я — настоящий автор! Автор твоей гибели!
— Виктор, заткнись! — рявкнул Сергей Иванович, поднимая пистолет и наводя его теперь на меня. — Кончай этот цирк!
Но Лемехов был в ударе, опьяненный собственным величием.
— Он боится, Артем! Боится, что его карьера рухнет! Я предложил ему сделку — он помогает мне создать величайший триллер на основе его же методов, а я делаю его героем, который поймал маньяка-писателя! Но он просто пешка. Инструмент. Как и ты! Всего лишь персонаж!
В этот момент из-за груд щебня и из темноты старых гаражей вышли люди с камерами на плечах. Это были журналисты, которых Максим привел по моему следу. А с другой стороны, с главного въезда, появились люди в форме уже не городского отделения, а регионального УСБ. План Максима сработал. Трансляция шла в прямом эфире.
Лицо Сергея Ивановича исказилось гримасой чистой, животной ярости. Он понял, что проиграл. Его карьере, его жизни пришел конец. Он повернул пистолет… но не на меня. На Лемехова.
— Это все он! Он меня шантажировал! Заставил! — закричал он, отчаянно пытаясь сохранить остатки своего прикрытия.
Началась неразбериха. Вспышки камер, крики журналистов, резкие команды оперативников УСБ. Прозвучали выстрелы — один, другой. Я не видел, кто стрелял и в кого.
Я стоял неподвижно в эпицентре этого хаоса, глядя на двух людей, валяющихся в пыли песчаного карьера — одного в форме, другого в дорогом пальто. Я был свободен. Доказательства моей невиновности у всех на виду. Прямой эфир все расставил по местам.
Но я не чувствовал ни радости, ни торжества. Ни облегчения.
Я чувствовал лишь леденящую пустоту. Зеркальную пустоту.
Потому что где-то в глубине души, в самых темных, заповедных уголках памяти, та ухмылка в зеркале… она была отражением чего-то моего. Часть того кошмара, та тень, которую они разбудили, стала частью меня. Я смотрел на абсурдность и ужас происходящего глазами не жертвы, а писателя, жадно впитывающего материал. И я знал, что мой следующий роман будет самым страшным, самым пронзительным и самым правдивым из всех, что я когда-либо писал.
Ведь я буду писать его с натуры. С самого себя.
И первая, идеальная фраза уже вертелась в голове, рождаясь из пепла старой жизни: — Монстр — это не тот, кого создают. Монстр — это тот, кого разбудили. И иногда, чтобы уснуть, ему нужно рассказать свою историю…