Исповедь кукловода, или Почему русская оппозиция..

ИСПОВЕДЬ КУКЛОВОДА, ИЛИ ПОЧЕМУ РУССКАЯ ОППОЗИЦИЯ ВСЕГДА ПОХОЖА НА ГЕРОЕВ ИЗ БАСНИ

Признаюсь... Это я! Именно моих рук дело. Пока все искали следы «забугорного» финансирования, ворошили счета Фонда борьбы с коррупцией и искали невидимую руку Госдепа, я, смиренно потупив взор, вскармливал это дитя. Это моя великая и ужасная тайна, моя гордыня и моя погибель. Я – истинный отец русской демократии. А разве может быть у «русской демократии» иной отец, кроме как подпольный, абсурдный и мифологический? Это же аксиома.

Как подпольный миллионер Корейко, тихарился я в тени, создавая не капитал, а нечто более эфемерное и потому – вечное. Оппозицию. Не ту, что с кулаками и программой, а ту, что является идеальным зеркалом системы, которую якобы отрицает. Я водил за ручку в садик будущих трибунов, зная, что главное – не научить их читать, а научить их эффектно падать с горки под сочувственные вздохи прогрессивной общественности. С одной руки  я подкармливал Лимонова – эдакому вечному бунтарю-нигилисту, чей бунт всегда был прекрасным художественным перфомансом, идеально упаковывающимся в медиапространство. С другой – Немцову, блестящему технологу от политики, умевшему ловко жонглировать рейтингами и пиар-ходами. Кормил с разных рук – болезные, ведь иначе передерутся у миски за право считаться главным борцом с режимом!  А миска-то одна, и корм в ней – внимание.

И вот мое самое страшное признание: я прекрасно видел и продолжаю видеть результат своих трудов. Я взрастил не сад, а гербарий. Не живую, дышащую силу, а идеологический суррогат, витрину, за которой скрывается главная и неудобная правда.

Правда эта заключается в том, что почвы для классической западной оппозиции в нашем народе – нет. И я, как кукловод, знаю это лучше кого бы то ни было. Ибо каков мой объект, мой народ? А таков: он покладистый, работящий и, в своей массе, поразительно незлобливый. Его исторический гений – не в созидании хрупких демократических институтов, а в феноменальной способности к выживанию. Он – тот самый мужик из сказки  Салтыкова-Щедрина, который на острове необитаемом двух генералов прокормил. Не потому что раб, а потому что может. В этом его сила и его трагедия. Он способен разжечь огонь, сварить суп в пригоршне, соорудить лапти и даже свить веревку, которую у него же потом и попытаются на шее затянуть. Но он не будет бунтовать против генералов. Ибо в его картине мира генералы – это такая же данность, как непогода или медведь в лесу. С ними не воюют – их переживают.

И уж если ссылаться на классиков, то нельзя обойти стороной одного примечательного немецкого теоретика Р., который, пожив у нас, проницательно отметил, что русскому человеку всегда было наиболее вольготно… при внешнем управлении. Ибо снимается тяжкий груз ответственности за собственный выбор. Не нужно ломать голову над сложными вопросами бытия: за тебя уже всё решили, расписали, приказали. Остается лишь включить свою феноменальную адаптивность и – выжить. Любую тиранию стерпит: что жидо-большевистскую, что немецко-фашистскую, что своих родных захребетников-кровососов. Ибо тирания – преходяща, а умение выжить – вечно.

Так кого же я взрастил, в таком случае? Я взрастил прекрасных, ярких, иногда искренних, но абсолютно беспочвенных актеров. Они играют в пьесе под названием «Борьба с режимом» для крайне узкого круга зрителей в своих соцсетях. Система же смотрит на это с прохладным интересом, ибо инстинктивно понимает: это не угроза. Это – симулякр. Это доказательство ее собственной толерантности. «Смотрите, – говорит она, – у нас есть инакомыслие!». И это инакомыслие, взращенное мною, настолько картинно, медийно и оторвано от той самой «почвы», что является лучшим ее союзником.

Моя гордыня была в том, чтобы создать идеального оппонента. А получился идеальный алиби. Я не отец русской демократии. Я – ее гробовщик и таксидермист, который чучело оппозиции выставляет в витрине и с гордостью говорит: «Смотрите, оно еще как будто дышит!». А народ тем временем, молча и покладисто, продолжает кормить генералов. Ибо таков его путь. И моя ужасная вина в том, что я лишь дал ему еще один повод в этом убедиться. Занавес!