Современность в хайдеггерианском изводе

    "Путь к подлинности лежит через ужас Ничто" Ефим Цейрик


... Войны имеют метафизические экстраполяции -- онтическое, безнадёжно отставая от онтоисторического, пытается покрыть разрыв конфликтом. Так в споре, прижатый аргументами глупец, бросается на мудрого. Война это предельное сжатие Времени, когда Бытие особенно громко заявляет о себе гибелью миллионов Дазайн, выбросом предсмертных экзистенциалов. Бытие Ужасом разверстой бездны Ничто пытается вернуть Память о себе Сущему, а то, огромной массой, последним проблеском жизни аутентирующих Дазайн, силится Бытие вспомнить.
    Кстати, Л.Витгенштейн именно на таком экзистенциальном пороге, сидя под обстрелами, а затем в плену написал "Логико-философский трактат". Именно поколение выживших в опустошительных войнах "ремарков", начинали отчетливо слышать зов Бытия в деонтологизирующем шуме Сущего. Именно после такого экзистенциального ожога начинали происходить значимые перемены в искусстве, философии, науке, гуманитарной сфере. Но по прошествии времени, как только поколение помнящее уроки истории уходило, мир снова впадал в беспамятство. Полагаю, что мы переживаем нечто подобное сейчас.
    Отсидеться с попкорном у телевизора уже не получится.
    У Хайдеггера онтологическое всегда ускользает от онтического, но именно в моменты «разрыва» — катастроф, войн, гибели массовых сообществ — Бытие буквально «навязывает» себя Сущему. У Хайдеггера время не хронометр, а экзистенциальный горизонт. Война до предела сжимает этот горизонт: будущее сокращается до мгновения выстрела, прошлое — до последнего воспоминания. Дазайн оказывается прижатым к голой подлинности: быть-к-смерти.
   Опыт ужаса (Angst), в котором раскрывается не «этот» или «тот» страх, а сама структура Ничто. В массовой гибели это проявляется не как частная тревога, а как цивилизационный опыт.
   История философии у Хайдеггера — это забвение Бытия.
   Катастрофа напоминает. Но парадокс: она напоминает не потому, что открывает истину, а потому что разрушает привычные горизонты смысла. В этом «снятии покрова» и есть шанс на новое мышление.
   Так случилося и на примере «Трактата».
   Под снарядами, когда жизнь сводится к голому существованию, Витгенштейн выстраивает проект предельной ясности мышления. Это как раз тот случай, когда экстремальная ситуация порождает философию как «инструкцию по спасению сознания». Трагические события часто вызывают культурный взрыв — литература Ремарка, живопись экспрессионистов, философия Ясперса, экзистенциализм. Но с уходом «обожжённого» поколения наступает рецидив забывания. Хайдеггер называл это скатыванием в повседневность (Allt;glichkeit).
   В хайдеггеровском тезисе о неподлинности: массовая культура, медиа, «болтовня» (Gerede) не защитят от экзистенциального кризиса, если мир снова войдёт в фазу войны как онтологического события.
   Первая мировая дала «Трактат» Витгенштейна, «Бытие и время» Хайдеггера, «Философию жизни» Ясперса. Вторая мировая — Камю, Сартра, Арендт. Если сейчас повторяется фаза «онтологического ужаса», то мы, вероятно, стоим на пороге нового философского прорыва — но цена будет катастрофически высокой.
   Хайдеггер утверждал: техника — не просто инструменты, а способ раскрытия мира. Она «ставит» (Gestell) всё Сущее как ресурс. Современные войны — это не спонтанные вспышки вражды, а предельное выражение техносферы, когда человек и природа становятся «материалом» для мобилизации.
   Конфликт сегодня — это не война армий, а война «машины» против самого Сущего.
   Забвение Бытия в глобальной сетевой эпохе имеет трагическую тенденцию. Информационная война, пропаганда, поток изображений — всё это проявления того, что Хайдеггер назвал бы «болтовнёй» (Gerede) на планетарном уровне. Бытие взывает — но заглушено бесконечной трансляцией «контента».
  И нынешний кризис — это не просто политический, а онтологический шум: мир теряет возможность слышать зов Бытия.
  Поэтому наиболее проницательные умы наблюдают глобальное сжатие времени, ведущее к фатальной сингулярности. Если Первая мировая «сжала» время для солдата в окопе, то нынешняя ситуация сжимает время целого человечества: ядерная угроза, экологический коллапс, цифровая нестабильность. Человечество впервые как целое поставлено перед горизонтом «быть-к-смерти».
  Ничто становится планетарным опытом. Опытом нашим и над нами.
  Ужас (Angst) больше не индивидуален: он коллективен. Опыт ничто — это не частный экзистенциальный кризис, а судьба цивилизации, когда исчезновение всего живого становится реальной возможностью.
  Возврат к Памяти Бытия окажется как нельзя жестоким. Онтологическое одичание грозит дикими последствиями.
  Хайдеггер сказал бы: именно сейчас, когда техника поставила нас на грань самоуничтожения, открывается шанс вспомнить Бытие. Но этот шанс тонок: человечество может либо разрушить себя, либо впервые выйти в подлинное отношение с миром — вне господства над ним.
  Дроновые технологии, ИИ, кибервойны — это не инновации, а дальнейшее разрастание Gestell, превращающего человека в «функцию системы». Дроны, сети, числа требуют от человека не мыслей, но функций. Человек, мнящий себя господином, сам стал инструментом.
  Экологический кризис — это «знак», что природа перестала быть фоном и являет себя как угрожающее Ничто.
  Мировые войны уже не локальны: планета сама стала «полем битвы», и в этом Хайдеггер увидел бы кульминацию метафизики техники. Той угрозе от неё, о которой он предостерегал.
  Хайдеггер интерпретировал бы нынешние конфликты как симптом последней стадии забвения Бытия, когда техника овладела всем горизонтом существования. Но именно в этом ужасе скрыт шанс: впервые человечество может услышать зов Бытия не как частный опыт отдельных мыслителей, а как судьбу целого рода.
  Так на восточных границах Европы открывается зияние, где техника разверзает землю, города и людей в один и тот же ресурс уничтожения. Здесь человек перестаёт быть воином и гражданином — он становится функцией машинного разрушающего порядка. Но именно в этом ужасе впервые возникает зов: человек призван услышать, что он — не вещь, а хранитель открытости Бытия. Сегодня война перестала быть локальной. Она стала тотальным раскрытием Сущего как поставленного. В ней уже нет фронта и тыла: вся планета мобилизована как один гигантский склад энергии. Ибо война теперь есть не столкновение народов, но поступь самой техники, которая властвует над людьми, требуя от них не мысли, а функций.
  Мир погружён в непрерывный поток изображений и сообщений, где каждый миг стирает память предыдущего. Но эта бесконечная болтовня есть не изобилие, а пустота, в которой Бытие заглушается шумом. Лишь молчание — а не поток — способно вновь открыть человеку встречу с подлинным.
  Мы стоим на пороге: либо гибель, либо пробуждение.
  Не в смысле морали, но в смысле Бытия. Если человек осмелится услышать зов, он перестанет господствовать над Сущим и станет хранителем его открытости. Если же нет — техника завершит своё владычество в самоуничтожении.