Аспид и отшельник

Первый раз я увидел его на рассвете, когда солнце еще только касалось краем горизонта, окрашивая песок в красноватый цвет. Он стоял у входа в пещеру — высохший, словно мумия, обветренный, как древний камень. Молился. Но странно молился: склонив голову набок, одной щекой прижавшись к плечу, а ухо, обращенное к небу, было залеплено воском.

Я ждал, пока он закончит. Ждал долго. Когда он наконец разогнулся и посмотрел на меня, я спросил то, что не давало мне покоя всю дорогу от Александрии:

— Отче, зачем воск в ухе?

Он улыбнулся — беззубо, но не враждебно.

— Здесь водятся аспиды, — сказал он, будто речь шла о погоде. — Змеи особой породы. Их свист проникает в душу и заставляет танцевать до смерти. Сам аспид знает эту опасность — потому прижимает одно ухо к земле, а другое затыкает кончиком хвоста. Так он избегает чар собственного голоса.

Я молчал, пытаясь понять, шутка это или безумие.

— Я делаю то же, — продолжал отшельник. — Одно ухо затыкаю воском — от мира и его посулов. Другое прижимаю к земле — чтобы помнить, куда мы все вернемся. Только так можно не услышать свиста.

Тогда мне это показалось причудой. Красивой метафорой, не больше. Я вернулся в Александрию, к своим делам, к торговле тканями, к женщине, которая ждала меня в доме у порта. Но слова старика засели занозой. Я стал замечать вещи, на которые раньше не обращал внимания.

Как купец расхваливает свой товар, и голос его вьется, вьется, пока не обовьет тебя, как змея, и ты уже покупаешь то, что тебе не нужно. Как женщина смотрит из-под ресниц, и взгляд ее манит безмолвно, обещая то, чего она никогда не даст. Как друзья нашептывают о выгодных сделках, о связях, о деньгах, и голоса их сливаются в один протяжный свист, от которого кружится голова.

Я попробовал заткнуть уши. Буквально — взял воск и залепил одно ухо, как учил отшельник. Ходил так целый день. К вечеру понял — бесполезно. Город свистит не снаружи, он свистит изнутри. Честолюбие свистит в висках: ты же можешь больше, выше, сильнее. Корысть свистит в животе: возьми, пока дают, урви свое. Похоть свистит в крови: посмотри на нее, разве ты не мужчина?

Я продержался год. Год пытался жить с заткнутыми ушами в городе, где свистят тысячи аспидов, и каждый норовит исполнить свою мелодию. К концу года я ловил себя на том, что танцую их танец, даже не замечая этого.

Я вернулся в пустыню. Нашел ту же пещеру. Отшельник встретил меня без удивления, словно ждал.

— Я пытался, — сказал я. — Затыкал уши, помнил о смерти. Но в городе невозможно. Там тысячи змей, и они свистят со всех сторон. Я не выдержал.

Он кивнул.

— Значит, ты понял.

— Что понял?

— Что пустыня не только здесь, — он обвел рукой бесконечные пески. — Пустыня и внутри тебя. Аспиды — не в песке, а в тебе самом. Ты можешь убежать на край света, заткнуть оба уха смолой, зарыться в землю — но свист будет слышен, потому что источник его в тебе. И пока ты не опустошишь себя, не превратишь душу в настоящую пустыню, где невозможно свистеть ничему земному, — аспиды будут находить тебя везде.

Я сел на песок рядом с ним. Мы долго молчали. Потом я спросил:

— И как же опустошить себя?

Он снова улыбнулся той своей беззубой улыбкой.

— Вот поэтому я молюсь с воском в ухе, — сказал он. — Это не защита от аспидов. Это напоминание, что защиты не существует. Воск в ухе — это знак того, что я все еще слышу свист. Что я не стал пустыней. Что я все еще борюсь.

— И ты победишь?

— Нет, — сказал он просто. — Но в этом и смысл. Не победить, а понять, что победа невозможна. Что аспид и ты — одно. Что его свист — твой собственный голос. И тогда, может быть, начнется настоящая тишина.

Я остался в пустыне. Не навсегда — у меня не хватило бы силы. Но на время, достаточное, чтобы услышать собственный свист и понять: все змеи, от которых я бежал, живут под моей кожей.

И самая опасная из них — та, что шепчет мне сейчас: ты понял истину, значит, ты выше других.