Фарфоровый мальчик 6

Анжела не привыкла проигрывать. Быть отвергнутой — такого в её жизни не случалось никогда. Она была эталоном, богиней, за которой мужчины готовы были ползти по битому стеклу. А этот... этот выскочка из помойки, которому она по приказу Пашки устроила дурацкий спектакль, осмелился оттолкнуть Анжелу-Модель с настоящим отвращением. И теперь он был с этой серой, ничтожной бухгалтершей! Это жгло её изнутри, как раскалённая игла. Её безупречная красота, которую обычно сравнивали с мраморной скульптурой, исказилась в гримасе злобы.

Анжела знала, где он обедает в перерыв. Небольшое кафе с видом на канал. Она подкупила официанта — для её чар и пачки купюр это было делом пустяковым. И вот когда Тимофей заказал кофе, в его чашку незаметно подсыпали горьковатый порошок.
Сначала он почувствовал лишь внезапную, сокрушительную усталость. Голова закружилась, мир поплыл. Он списал всё на переутомление и вышел на улицу, чтобы глотнуть свежего воздуха. Но ноги подкосились. Чьи-то сильные руки подхватили его под мышки, прошептав: «Братан, ты чего? Давай доведём до машины». Он не успел даже понять, что происходит, как погрузился в тяжёлый, неестественный сон.

Очнулся он на огромной кровати с шелковым бельем в незнакомой роскошной спальне. Голова раскалывалась, во рту был мерзкий химический привкус. Он был без пиджака, рубашка расстёгнута. И рядом, обнажённая по пояс, с растрёпанными волосами, лежала улыбающаяся Анжела. Щёлкнул телефон.
— Что... что происходит? — просипел он, пытаясь встать, но тело не слушалось.
— У нас был чудесный вечер, Тимочка, — сладким голосом проговорила она и потянулась к нему, чтобы сделать ещё одно селфи, целуя его в щёку, когда он пытался её оттолкнуть.

Тимофей вырвался, схватил свою одежду и, шатаясь, выбежал из квартиры. По дороге домой его телефон взорвался сообщениями. Павел и Стас поздравляли с возвращением в высшую элиту. Тима открыл галерею с трясущимися руками. Серия фотографий. Он в постели с Анжелой. Её страстные поцелуи. Его растерянное, бледное лицо. И единственное сообщение, отправленное с его телефона на номер Веры: «Прости, но мой мир тянет меня. Всё было прекрасно. Я понял, кто мне нужен по-настоящему».

Лёд ужаса сковал его сердце. Он тут же попытался позвонить Вере. Абонент недоступен. Он рванул к её дому. Соседка, выглянув в дверь, только покачала головой:
— Уехала Вера утром. В слезах. Куда — не сказала.
Он звонил Славмиру, обзванивал всех знакомых, носился по городу. Её нигде не было. Она исчезла. Словно растворилась в холодном осеннем воздухе. Его мир, который он с таким трудом выстроил, снова рухнул в одночасье. И на этот раз он был разрушен не силой, а гнусной ложью.

Два дня он провёл в отчаянии. Не ел, не спал. Потом отчаяние сменилось холодной, ясной решимостью. Он нашёл Анжелу в дорогом фитнес-клубе. Увидев его, она улыбнулась самодовольно.
— Ну что, Тимка, передумал?
— Где она? Я знаю, вы в класс один ходили. Ты больше можешь сказать, уверен! — его голос звучал тихо и опасно.
— Кто? Твоя серая мышка? Улетела, наверное. Ищи мышь ставшую вороной.
— Если с ней что-то случится, — Тима подошёл так близко, что Анжела попятилась, увидев в его глазах нечеловеческую серьёзность, — я тебя уничтожу. Не физически. Ты же модель. Я сделаю так, что ни один приличный бренд не посмотрит в твою сторону. Твоё лицо будет висеть в каждом чартерном клубе как предупреждение. Ты поняла?

В его тоне не было бравады. Только факт. Анжела побледнела и, проглотив обиду, пробормотала:
— Она у своей тётки в деревне. В Никольском. Больше я ничего не знаю.
Этой же ночью Тимофей был в пути. Старая «Нива» Славмира Ивановича бодро катила по темному шоссе. Он не звонил, не предупреждал. Он знал, что слова теперь ничего не значат.
Никольское было глухой деревушкой. Дом тётки Веры оказался на краю, у леса. Из трубы шёл дымок. Тимофей остановил машину и пошёл. Подойдя к калитке, он увидел её. Она сидела на крыльце, закутавшись в большой платок, и смотрела на первую порошу, которая начинала засыпать цветник перед домом. Лицо её было осунувшимся, а глаза — пустыми.

Она увидела его, но не испугалась, не убежала. Просто смотрела с бесконечной усталостью.
— Вера... — он остановился у калитки, не решаясь войти без разрешения.
— Зачем ты приехал? — её голос был безжизненным. — Чтобы показать новые фотографии?
— Мне подсыпали снотворное в кофе, — сказал он прямо, без оправданий. — Анжела. Та самая. Она всё подстроила. Я ничего не помню. Я очнулся уже у неё. Фотографии — это постановка.

Он не ждал, что она сразу поверит. Он видел стену в её глазах.
— И что? — она спросила тихо. — Я должна тебе верить на слово? Опять?
— Нет, — он покачал головой. — Я не за этим. Я приехал, чтобы сказать одно. Я люблю тебя. Только тебя. И я готов ждать. Сколько потребуется. Месяц. Год. Десять лет. Я буду каждый день доказывать тебе, что моё слово — это правда. Стоять здесь, у этой калитки, каждый вечер, пока ты не позволишь мне войти.

Он повернулся и ушёл к машине. Не стал давить, не стал упрашивать. Он сел в машину, но не уехал. Просто сидел и смотрел на огонёк в её окне.
На следующий вечер он снова приехал. Привёз с собой её забытый в цеху тёплый шарф и корзину продуктов из города. Поставил у калитки и ушёл в машину.
Так продолжалось неделю. Он заказал машину дров и колол их, сложив аккуратно у забора. Чистил снег на тропинке. Молча. Ничего не требуя.
На восьмой день, когда он снова приехал, калитка была не заперта. А на крыльце стояли два стакана с парным молоком.

Сердце Тимы ёкнуло. Он вошёл во двор. Из дома вышла Вера. Глаза её были красными от слёз, но в них уже не было пустоты.
— Я позвонила в то кафе, — тихо сказала она. — Там официант знакомый... он совесть имел. Он всё подтвердил. Прости меня. Я должна была тебе верить.
Тимофей подошёл к ней и обнял её. Вера прижалась к его груди, и её плечи задрожали от тихих, очищающих слёз.
— Это я должен просить прощения, — прошептал он. — За то, что позволил этой грязи коснуться тебя. Больше никогда. Я обещаю.
Они стояли так посреди заснеженного двора, и первый крупный снег медленно падал на них, как благословение, укутывая и смывая всю боль, всю грязь и всю ложь. Он целовал её волосы, её глаза, её слёзы. И это было единственное доказательство, которое имело значение. Доказательство, которое нельзя подделать.

Продолжение следует....