Просто закрылась почта

«В связи с низкой востребованностью почтовых услуг… в целях оптимизации расходов… в соответствии с нормативами… прекратить работу почтового отделения с. Яблоневое».

Запустив принтер, Алевтина Цаплина распечатала объявление и положила на стол – ещё тёплое после машины. Нужно взять четыре кнопки и прикрепить его снаружи. Довести до населения, что почты в Яблоневом больше нет.

Всё было известно заранее. Когда дома лежит неизлечимо больной, вы кормите его с ложечки, даёте лекарства, обхаживаете и утешаете… но в глубине души смирились, что не сегодня-завтра всё кончится. Постель опустеет, останется лишь выстирать бельё, убрать ставшие ненужными посуду, ложку и лекарства. И вспоминать…

Вытряхнув в ладонь кнопки, женщина вышла на крыльцо. Осеннее солнце трогало доски под ногами, лежало на перилах. Краска облупилась, подновить бы… но уже незачем. Прикинув на глазок, Алевтина приложила объявление к двери – точно посередине. Всадила в углы кнопки, вдавила до упора. Словно мемориальную бронзовую доску повесила.

Мимо шла старуха Филимонова.

- Что это, Аль? Объявление какое?

- Закрываемся, – Алевтина разгладила ладонью листок в прозрачном файле. – Навсегда. Безработная я. Вольная белая птица.

Филимонова стала уныло и безадресно ругаться.

- Всё развалили! Медпункта нет, автобуса нет, теперя и до почты добрались! Жаловаться надо! Президенту писать!

- Писали, – сказала Алевтина. – Сколько бумаги впустую потратили. Слыхала такой термин «низкая востребованность»? Нерентабельность. Сама-то когда последний раз у меня была?

Бабка не ждала вопроса – опешила.

- Дык чего мне на почте делать? Мне писать некому, газетов не читаю. А за свет платить – дык вы комиссию берёте. Дорого.

- Потому и закрывают, – Алевтина подумала, что надо бы поставить чайник, прежде чем уносить его домой. – Заходи, чайку попьём… напоследок.

Отделение в Яблоневом держалось дольше всех, оставалась в нём одна Алевтина. Последняя хозяйка почты. Капитан утонувшего корабля. А сколько их было по кусту? Отделения в Синицыно, Бригадном, Девятихино, Нижней Гари, Бриянах. В каждой деревне свой филиал с голубым ящичком на входе. Теперь все канули в лету.

Цаплина устроилась в девяностых годах. Молодая, ходкая, таскала на боку суму в пуд весом. Почтовый узел в Яблоневом был укомплектован полностью, работали телеграф и переговорный пункт. Кто сейчас такое помнит?

Алевтина со старухой Филимоновой пила чай. Наугад вынула из-под прилавка пачку печенья. Попалось лимонное. Вынула ещё две: шоколадное и клюквенное. Эти она любила больше.

- Куды стока много? – спросила бабка. – Оно ж на балансе, денег стоит.

- Всё равно списывать, просрочка три месяца, – Алевтина хрустнула шоколадным печеньем. – Всё тут на списание. Чайник вот заберу… Лопату, веник, шторки. Моё, из дома принесённое.

Когда-то трудилось здесь одиннадцать девчат – зубастых, языкастых. Все новости узнавали первыми. Сами колотили перегородки, занавески шили, зимой гребли снег. У крыльца вскопали клумбы – сажали маргаритки, петунии. Зарплату задерживали, кругом были перебои, но жили слаженно, дружно.

На Кавказе громыхала чеченская война. Почту в Яблоневом осаждали матери. Разыскивали сыновей. Мешками шли письма, запросы, телеграммы. Заказывали междугородние переговоры. Звонили в министерство, во Владикавказ, в Моздок, в комитеты правозащитников… по любым телефонам, в надежде хоть что-то узнать.

Похоронки тоже шли через руки Алевтины. Почтальонка выходила в деревню – люди сторожко смотрели из-за заборов. Ждали. Боялись, как в Отечественную войну – с доброй вестью идёт почтальонка или с дурной? А мимо пройдёт – всё же лучше, чем к нам.

Из Яблоневого в Чечне погибли трое ребят, да один из Нижней Гари. Почта жила нервно, зло, весело. Билась как нитка пульса всего села. Начальница Арсентьевна звала их «голубицы-почтовицы». По праздникам собирались, вечеровали. Пили немного, зато домашней еды на столе вдоволь. Пели песни, на огонёк заглядывали мужики... эх, было дело молодое, озорное.

За окном качалась сирень. Два куста, сросшихся рядом. По весне она за ночь убиралась изумрудным пушком, а в мае наливались белые соцветия и плыл по переулку от почты томительный, лёгкий, торжественный запах.

- Чем заниматься-то будешь? – Филимонова размачивала печенье в чае. – Тебе ж ишо не пенсия?

До пенсии Алевтине было нескоро. В январе сорок девять лет отметила.

- Кабак тут открою, стриптиз плясать буду! – пошутила. – А вообще начальство зовёт в Полозки на полставки.

- Это ж не деньги! И далеко. А вдруг здесь посылка кому? И пенсии кто носить будет?

- С Полозков почтальонку пришлют раз в неделю. Много ли сюда посылок идёт? Через дом заколоченные избы стоят.

Яблоневская почта ликвидировалась, Полозковское отделение пока дышало. Бог знает, чем и дышало. Полозки Алевтина знала хорошо, у неё муж родом оттуда, и всех девок тамошних знала, хотя срываться с места не тянуло.

- Может, не пойду, – она взяла второе печенье. – Домовничать сяду. Муж и сын прокормят. Огород, цветы. Волосы покрашу, гимнастикой займусь. Любовника на «мерседесе» заведу!

- И правильно, – сказала Филимониха. – На кой в Полозки за десять тыщ мотаться? Вон лисичек в лесу насобирала да сдала.

Когда всё посыпалось? Незаметно как-то. Кончилась, притихла кавказская война. Появились у людей пейджеры, мобильники. Новое время, новые песни. Исчезли телеграммы. Переговорный пункт упразднили. Стало меньше почтовых отправлений – работниц пересадили на минималку. Прогресс и реформы оттеснили почту на обочину жизни.

Ушла на пенсию Арсентьевна. Уехала в город Надька. Двоих девчат сократили, остальные «голубицы» постепенно утекли сами. На их место уже никого не взяли, закрывали свободную штатную единицу как избыточную. Отделение увядало медленно, как цветок, роняющий по лепестку в день. Потерялся один лепесток – ничего. Не стало второго – тоже терпимо. Цветочек стоит. А потом хватишься – нет его, остался голый стебель.

Алевтина даже не обрадовалась, когда её назначили заведующей. Сельская почта превратилась в мёртвый груз, в агонизирующего больного. Оборота нет, объёма корреспонденции нет. На полках пылились гречка, масло, шоколадки, но люди не покупали – очень уж свирепая наценка. В продуктовом ларьке дешевле.

Чай был выпит, Филимониха ушла. Алевтина колебалась – брать ли с собой домашнюю утварь? Но тащить вёдра и мётлы не хотелось. Никто её не гонит. Пока приедет ответственный, пока оформят закрытие по правилам, волокита да ругань… Тут весь шифер с крыши содрать успеешь, и крылечко унести. И пожарный бак на железо сдать.

Конечно, ничего она не тронет, оставит как есть. Мародёров в Яблоневом и без того найдётся. Разгромят за одну ночь, как разбомбили после закрытия медпункт и детский садик.

Обшитая дверь вздохнула за спиной – будто прощаясь с хозяйкой. Алевтина вдела в ушки амбарный замок, лязгнула ключом. Молча постояла на крыльце, глядя на клумбы. По пути завернула в магазин, спросила бутылку настойки. После сладкого чая хотелось хмельной смородиновой горчинки на язык. Расчёт по сокращению уже прислали, его можно было тратить.

- Праздник какой-то? – спросила продавщица Ксюха, выставляя вино.

Ксюха работала с ними в отделении года три, потом перебежала торговать в магазин – здесь хозяин платил чуть больше.

- Праздника нет, – сказала Алевтина рассеянно. – Да и горя уже нет. Просто закрылась почта.