Из дневника одной женщины

Из рукописи женщины.

…две женщины стояли у окна и смотрели в светлую комнату, в которой сидела женщина и писала что-то на листе бумаги. Они не знали, кто эта женщина, и что она пишет. Стоя у светлого окна, они живо обсуждали персону сидящей за столом женщины. Одна из них спрашивала другую, знает ли та эту женщину? Вторая колебалась. Её ответы были неоднозначны. Ей казалось, что она знает эту женщину, и в то же время она сомневалась.
Вторая же женщина знала, кто сидел за столом в комнате за стеклом, но не говорила. Не говорила потому, что не могла сказать. Какая та сила не давала ей сказать, кто эта за женщина, за стеклом дома.
Не знаю, чем бы закончился их спор, если бы женщина, сидящая за столом, не продолжала писать, а просто отложив в сторону перо, не принялась читать свою рукопись.
Итак, женщина отложила в сторону перо, встала изо стола и направилась в кухню, попить чай. В это самое время в дверь постучали. Женщина никого не ждала, и поэтому от неожиданности вздрогнула, а затем пошла открывать входную дверь. Подойдя к двери, она поинтересовалась, кто пришёл? И услышав, что это пришёл не кто иной, как Тимофей Кондратьевич облегчённо вздохнула и открыла входную дверь. На крыльце стоял провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. Он поздоровался, и, извинившись за столь поздний визит, сказал:
– Пелагея Ивановна, извините за столь поздней визит, но я не мог не прийти к Вам.
Пелагея Ивановна Хайц, будучи благовоспитанной женщиной, предложила провинциальному секретарю Тимофей Кондратьевичу войти в дом, а затем заперла за ним дверь, сказала:
– Я слушаю Вас, Тимофей Кондратьевич. – затем спросила. – Какое у Вас дело ко мне?
Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич был откровенен, честен с Пелагеей Ивановной Хайтц. Впрочем, честен он был на столько, насколько позволяла ему его профессия.
Стоя;щие у окна женщины наблюдали за происходящим. Они пытались понять, о чём говорят эти два человека? Но как бы они ни старались, все их усилия были напрасны.
В какой-то момент женщина обернулась и посмотрела в сторону окна. В эту самую секунду женщины, стоя;щие у окна, вздрогнули от неожиданности. Они решили, что вот-вот, в эту самую секунду они будут обнаружены. Не теряя времени, они тотчас же шмыгнули от окна, и, скрывшись в его тени, стали наблюдать из приближённого к нему кустов, растущих как они поняли возле окон, начали наблюдать за тем, что будет происходить дальше.
Тем временем, Пелагея Ивановна Хайтц подошла к окну, и посмотрев в него, она увидела в нём своё отражение. Красива она была или нет это вопрос летаргический. Молодая женщина, на вид ей было меньше тридцати лет. Лицо выглядело молодо. Оно было красиво и женственно. Но в то же время ужасно обезображено.
На правом глазу была видна белая нарость во весь глаз. По-научному «ГЛАУКОМА». Она закрывала не то что зрачок, а весь её правый глаз, на веке которого ещё в придачу святился огромаднейший фурункул, и на веке была огромаднейшая закрывающее весь глаз на правом веке бородавка.
Второй её глаз не был такой ужасный, и хотя он тоже не был идеальным, но всё же он мог различать достаточно хорошо то, что он видел, перед собой. Различать ту информацию, которую он воспринимал. Те образы, которые он видел не очень отчётливо.
Волосы кудрявые и длинные чёрного цвета. Нос женщины был длинным, с горбинкой, словно как у орла. Его конец напоминал свиное рыло, а ноздри были, словно как у хрюшки, две маленькие точки. Ну что тут сказать? Сказать было нечего.
В эту самый миг Пелагея Ивановна замерла от неожиданности. Она увидела призрака. Да-да, это был, что ни наесть призрак из самой преисподней. Он медленно плыл по дороге, и, останавливаясь перед каждым домом, поворачивался к нему и долго смотрел вдаль, на дом, у которого он останавливался. Затем поворачивался и снова продолжал идти по дороге.
Остановившись у дома Пелагеи Ивановны Хайтц, призрак повернулся к дому. Затем, сверкнув алыми глазами, который на фоне белого выглядели ужасающе, призрак, протянув левую руку вперёд, словно поплыл к дому, где жила Пелагея Ивановна Хайтц. Приблизившись к дому, призрак заглянул в окно, за котором находилась Пелагея Ивановна, и, увидев её смотрящую в окно, тихо постучала в стекло. Затем она выдохнула изо рта тёплый воздух, пар которого осел на стекле. Затем больши;м пальцем правой руки она на испарине окна написала следующее:
«ПОМОГИТЕ, МОЙ УБИЙЦА… ЕГО ЗОВУТ…», ЭТО « Д».
«Д». Кто этот Д? Кто этот человек «Д?». Кто он такой? На ум приходит только одно имя, Диметрио. Неуловимый Диметрио. Где он, этот Диметрио? Кто он, в конце концов, такой? Этого Пелагея Ивановна Хайтц, да и вообще никто не знал.
Пелагея Ивановна Хайтц оканемела. Смотря на призрака за стеклом, Пелагея Ивановна Хайтц хоть и была ведьмой, но такое… что ни говори, она знала, что призраки хоть и существуют, они бестелесно, а этот ей показался слишком живуч. Хотя в такой темноте, которая сейчас была в Жабинке, можно было и ошибиться.
Но нет, что ни говори, призрак — это призрак, а живой человек — это живой человек. Кто скажет иначе, тот глубоко ошибается.
Секунда, и Пелагея Ивановна Хайтц взяла себя в руки. Она понимала, что всё это не может быть реальным. Она убеждала сама себя, что всё, что сейчас происходит нереально. Это не может быть реальным. Но реальность — это понятие относительное, и может быть реальном, а также и нет.
Тем временем провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич посмотрел на стоя;щею возле окна Пелагею, у которой казался непонимающе — недоумённый вид, осторожно спросил:
– Пелагея Ивановна, с Вами всё в порядке?
Пелагея Ивановна Хайтц на секунду отвлеклась от окна, но продолжая смотреть куда-то в окно, даль в бескрайную тьму, она сказала:
– Да. Со мной всё в порядке.
– Куда Вы смотрите? – спросил провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – В окне никого нет.
Пелагея Ивановна Хайтц посмотрела на спрашиваемого её провинциального секретаря, — Тимофей Кондратьевича, сказала:
– Вы не видите. Подойдите к окну, посмотрите.
Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич выполнил просьбу Пелагеи Ивановны Хайтц и подошёл к окну. Затем посмотрев в окно, спросил:
– Что Вы хотели мне показать?
Пелагея Ивановна Хайтц спросила:
– Вы не видите?
– Нет. – непонимающе сказал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич, спросил. – Что Вы хотите, чтоб я увидел в окне?
Пелагея Ивановна Хайтц вопросительно посмотрела на провинциального секретаря Тимофея Кондратьевича. Она не могла поверить, что провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич не видит очевидного. Не видит того, что она видит так ясно. Вот же он, стоит за окном. Призрак, смотрящий на неё с улицы в окно. И это провинциальный секретарь не видит?!
Во всяком случае две женщины, спрятавшиеся за кустами, тоже не видели женщину-призрака. Они видели смотрящую в окно женщину, которая недоумённо вглядываясь в ночную мглу ночи, пыталась что-то понять.
И вот, наконец, две женщины вышли из своих укрытий кустарника, где они провели около четверти часа. Не зная, что делать дальше, они смотрели на женщину, смотрящую в окно. Смотрели и не могли понять, куда смотрит та женщина, которая смотрела в окно. Казалось, что она не видела женщин. Было такое ощущение, что женщина, смотрящая на них, смотрела сквозь них, словно их не было вовсе.
Зато она отчётливо видела призрака. Призрака женщины, смотрящей в её окно. В свою очередь, находившийся в комнате провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич не видел никого на улице, лишь смотрящею на него издалека ночную мглу тёмной ночи.
Пелагея Ивановна Хайтц, не поверив своим ушам, вопросила:
– Неужели Вы действительно никого не видите? – Нет. – тихо ответил провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – А должен?
«Неужели вижу это только я. – подумала Пелагея Ивановна Хайтц. – Что это? – не понимала она. – обман зрения или я сплю? – убеждала она сама себя в этом, и тотчас же противоречила само;й себе. – Нет, я не сплю. Если бы я спала, то провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича тоже здесь не было. А может быть, мне всё это лишь только сниться? – снова промелькнула в её женской головке эта мысль, которую она тотчас же напрочь отвергла. – Это не сон. – решила она, глядя на стоя;щего рядом провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича. – Если бы это был сон, то мы оба видели или не видели одно и то же, а здесь?».
Пелагея Ивановна Хайтц посмотрела на свой стол, за котором писала, и увидела, что за ним сидит провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич, и, держа в руке гусиное перо, обмакнул его в стоя;щею на столе чернильницу, и что-то начал писать на чистом листе бумаги.
На вопрос, что он делает? Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич ответил:
– Я пишу.
– Что Вы пишете? – интересовалась Пелагея Ивановна Хайтц, а провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич ответил:
– Я пишу. – монотонно ответил он. – Странная сегодня ночь. – сказал он. – Вы видите то, что я не вижу вовсе. – он сделал паузу. – Точнее Вы хотите убедить меня в этом.
– В чём? – не понимала Пелагея Ивановна Хайтц. – Убедить в чём? – В своём безумии. – сказал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Только безумцы могут убедить других в своей гениальности или помешательстве.
– О чём это Вы? – не понимала Пелагея Ивановна Хайтц. – Что Вы имеете в виду?
Но провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич ничего не сказал. Он дописал абзац на только что чистом листе бумаги и, отложив перо в сторону, взял лист в руки, прочёл следующее.
Не дождавшись ответа, Пелагея Ивановна Хайтц вскипела от негодования. Она не могла понять, почему провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич ничего не сказал ей. Он просто проигнорировал её. Проигнорировал и отослал на все четыре стороны. Да-да, на все четыре стороны, а это, знаете ли, обидно. Нахально сесть за чужой стол, взять без разрешения перо и бумагу. Написать что-то, а затем, ничего не сказав, проигнорировав её вопросы, сделать так, чтоб та сделала вывод, что провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич просто на просто, чистой воды свинья.
Но не будем переходить на личности.
Что ни говори, а такая ночь, как эта может принести множество сюрпризов.
В это самое время в комнату вошла обиженная Пелагея Ивановна Хайтц. Подойдя к провинциальному секретарю Тимофей Кондратьевичу, она гордо встала возле него и сказала, отворачивая от него лицо оскорблённой женщины.
– Я не слушаю Вас, но можете говорит себе, что Вам вздумается, всё равно я попущу все Ваши слова мимо моих ушей. Она сделала паузу и твёрдо потребовала. – Говорите. Я жду.
Подошедшие к окну две женщины посмотрели в окно и увидели стоя;щую у стола женщину. Гордо смотрящую вдаль, она казалась уверена в себе – знающая, что ей делать.
Возле неё стоял стул. На нём сидел мужчина. Он смотрел на женщину и словно что-то, говорив, как бы оправдывался перед нею. Оправдывался, извиняясь за что-то, что он сделал не так.
Стоя;щее за окном две женщины смотрели в окно и, видя происходящее в ней, говорили о том, что, наверное, эти двое в комнате никто иные как влюблённые друг в друга люди. Хотя, с другой стороны, это было невозможно. Ведьма Пелагея Ивановна Хайтц и провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич; — это нонсенс. Нонсенс и ничего более. Хотя, как знать. Любовь слепа, сердцу – не прикажешь. Так, кажется говорят в народе. А истина где-то рядом. Хотя, может, всё и не так. А как? Сейчас Вы это узнаете.

Автор: – Впрочем, всякая история имеет логический конец, а в этой истории конца, а тем более логического, не видать. Да как же можно было видать, но, что ни говори, а писатель пишет слово «КОНЕЦ», когда закончит всю мысль своей истории. Но можно закончить мысль, если конец ещё не виден.
Но впрочем, можно предположить, что будет далее. Но можно и ошибиться. Кто знает, кто знает. Ведает только автор, да и он порой в тупике.

Рукопись: – истории Жаны Викторовны Модной.

– Итак, кто нас создал? – на этот вопрос не было определённого ответа у женщины, сидевший на берегу реки Мухавец, что находиться в городе Бресте. Она была там, со своей подругой. Обе женщины смотрели в чистую воду реки Мухавец, что берёт своё начало у ручья Муха и канала Вец. Затем она впадает в Западный Буг, а затем в Вислу. Природа в этом месте была красива. Экология, чиста вода. Здесь прекрасный вид, перед рассветом и закатом. Душа радуется пению птиц. Вообще, спокойно вокруг.
Женщины сидели на берегу реки Мухавец и радовались чистоте той природе, коя сохранилась в этом мире. Этот кусочек, нет частички Беловежской пущи. Частичка Белоруссии. Здесь забываешь обо всём. Одна из женщин сказала, что здесь прекрасно. Затем она добавила, что если могла бы, она осталась здесь надолго, на всю жизнь.
Женщины, собравшись, отправились обратно в город Жабинка. Идя по тропинке через лес в город Жабинка, почувствовали, что собравшиеся на небе тучи словно изменили это место. Оно стало мрачном и унылом. Птицы затихли. Листва деревьев затихла. В воздухе появился какой-то запах. Этот запах ничем не пах. Что-то происходило, но что?
В какое-то мгновение в лесу появился яркий свет. Этот свет был небесного цвета. Но в нём не было жизни. Казалось, что он был безжизненный и пустой.
Но вот, свет пал наземь, и из него вышел человек. Он не был похож на человека. Скорее он был похож не на человека, а на пришельца из другого мира. Худое телосложение, большое голова-яйцо. Большие глаза без глазниц, выпученные наружу. Нос был, но его как бы и не было. Лишь две дырки-ноздри в самом черепе пришельца. Одежды на нём не было.
Его пол определить было нельзя. С одной стороны, у пришельца была видна женская грудь, но также и мужской, и женский половой орган тоже наблюдался в промежности меж ног.
И вот в один момент пришелиц по мгновению око приобрёл все черты женщины. Теперь он стал красивой женщиной. У неё были длинные волосы. Красивая фигура и формы.
Женщина смотрела на стоявших напротив них женщин и словно изучала их. И вот, в какой-то миг, женщины потеряли сознания и упали наземь. Они почувствовали, как они оторвались от земли и словно что-то или кто-то поднимал их в небо. Затем они просто отключились.
После всего происшедшего они почувствовали, как они летят. Летят, сидя в каких-то креслах. На них были надеты какие-то контакты, подключённые к каким-то компьютером. Кто-то взял у них анализ крови, и затем одна из женщин, кажется Ира почувствовала, что в неё кто-то вошёл. Она почувствовала, что этот кто-то дал ей своё семя. Затем она всё забыла. Забыла всё, кроме одного. На её языке вертелось одно имя. Имя Диметрио. Это имя вертелась на её языке так долго, что не запомнить его было нельзя. После того как Диметрио дал Ире своё семя, голос в подсознании Ефимии сказал:
– Ты не будешь помнить этот миг, но тебе будет казаться, что всего этого не было. Ты очнёшься и будешь продолжать жить. Ты родишь моего ребёнка или умрёшь. Я приказываю тебе, забыть, что было с тобой. Ты всегда будешь считать, что тебя изнасиловали. Ты никогда не найдёшь меня, но я буду всегда с тобой.
 
Автор: – Эта рукопись Жанны Викторовны Модной была перенесена из начала 2 главы этой истории. Это сделано специально, а не по прихоти самого автора этой истории. Где начало, а где конец? Этого никто не знает. Ведь конец — это только начало, а начало может быть, и конец. Ведь эта история является историей их жизни. Жизни женщин, которые… ну, впрочем, мы отвлеклись.

Из рукописи Жанны Викторовны Модной.

– ИМЯ! КАК ЕГО ЗОВУТ? ИМЯ ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА? ГОВОРИТЕ, Я ЖДУ. – Кричала Женевьева Грегори Фанцян. Она требовала имя человека, нечто, безобразной и тошнотворной субстанции, которую она видела в окне комнаты. – Кто это? Кто?
Жанна Викторовна Модная подойдя к Женевьеве Грегори Фанцян, посмотрела в окно на человека, смотрящего в окно, который хоть и казался красив, его вся сущность говорила об обратном.
– Вы его знаете. – тихо сказала Жанна Викторовна Модная. – Этого человека зовут Диметрио. – она посмотрела на Женевьеву прямо в её глаза, и твёрдо сказала. – Он тот, кто когда-то сделал это с Вами. – она сделала однозначную паузу. – Он. – твёрдо сказала она. – Это он – монстр — обостритесь погибель женских сердец. Это он, любимиц женщин – их погибель. Это монстр, ненасытный и пожирающий всё на своём пути. Посмотрите, красив он, не правда ли. Но красота эта как волчья ласка в овечьей шкуре. Он многолик, он вездесущ. Красив — ужасен он. Смотрите на него, как он прекрасен. На свидание зовёт Вас. Но лишь выйдя на улицу, приняв его приглашение, он станет монстром во плоти, от которого не будет спасение. Бежать от него бессмысленно. Он уже Вас использует.
Женевьева Грегори Фанцян молча согласилась с Жанной Викторовной Модной.
– Но. – возразила она. – Порой за такое мы женщины мстим беспощадно.
– А отомстив порой делаем так, что тот, кому мстили, — сказала Елена Кузьминична, — они влюбляются в нас, и страдают от безответной любви. Хотя бывает иначе.
В это самое время молодой человек приблизился к окну и улыбнулся. Женщины увидели в его улыбке что-то зловещее. Что-то зловещее. Что-то… его глаза сверкнули алым пламенем, и всем трём женщинам показалось, что взгляд Диметрио словно пронзил их женские сердца.
В ту же секунду им показалось, что этот человек за окном не был уж так страшен, как рассказывала им Жанна Викторовна Модная. Он казался им привлекательным. Короче говоря, просто картинка, а не мужчина.
Женщины смотрели на мужчину за стеклом, и их вся женская сущность взыграла. Она хотела бежать к двери, открыв её впустить этого мужчину в дом.
Но что-то сдерживало их, какая-то их часть говорила им, что этого нельзя делать. Что это опасно. Но смотрящая в его глаза Елена Кузьминична, забыв обо всём, о чём только что говорила ей Жанна Викторовна Модная, и о чём вспоминала Женевьева Грегори Фанцян, сделала шаг в сторону входной двери. Но в тот же миг Женевьева Грегори Фанцян перехватила её запястье, и, смотря на неё, покачала головой, дав, поняв, что она совершает ошибку. Что если она откроет входную дверь, то она впустит в дом нечто. Нечто, что станет гибелью ни только для неё, но для всех остальных женщин.
Но Диметрио не сдавался. Он всё ещё надеялся, что кто-нибудь из женщин откроет входную дверь и впустит его в дом. Чтобы это произошло Диметрио показывал рукой на входную дверь и словно умолял, чтобы кто-нибудь из женщин, а в частности, Елена Кузьминична, которая открыла бы дверь, если бы ни Женевьева Грегори Фанцян, то он давно бы был в их доме. Но его старания были тщетны. Как бы он ни старался, находящиеся в комнате женщины хоть и хотели открыть дверь, чтобы впустить Диметрио в дом, его начинания были тщетны. Никто из женщин не двигался с места. Они смотрели на происходящее за стеклом комнаты и не желали ничего, кроме того, чтобы эта сущность быстрее испарилась.
Поняв, что все его усилия были тщетны, Диметрио зловеще улыбнулся. Его улыбка выглядела так, как будто бы кто-то, находясь в темноте, сверкнул алыми глазами, и показав свой ужасающий — страшный оскал, который и волку был не присущ, а присущ какому-то невидимому монстру из ужастиков – страшного душераздирающего хоррора.
Смотря на сущность, у всех трёх женщин пробежал по их женским телам озноб, переходящий в страх, и ужас в их глазах. Но они не боялись. Сжав все свои страхи и, выбросив их из своего подсознания, они продолжали смотреть на ужас в ночи. Им не было страшно. Они смотрели во взгляд тёмной ночи, ужаса Диметрио, и, словно достигая своей цели, брали над ним верх.
Взгляд трёх женщин одерживали победу над ужасом, пришедшим из ночи, делая взгляд, да и самого Диметрио слабее, как вдруг, в какую-то секунду, произошло следующее. В окне появились две фигуры женщины. Они молча смотрели в окно дома, в котором находились Жанна Викторовна Модная, Женевьева, Георги Фанцян и Елена Кузьминична. Они смотрели в окно, и на их лицах не было радости. В их лицах читалась грусть. Но в то же самое время и радость. – «Что ни говори, а человек к своему несчастью, сочувствует всем, в том числе самому себе. Если человек не способен к сочувствию, то он просто жалок, и его жалость порой путается с его любовью».
Радость и печаль, вот истина, которая присуща человеку. Радость — это чувство, удовольствие, внутреннего удовлетворения. Горе — это скорбь, глубокая печаль. Но так ли это? Нет, это не так. Радость — это состояние души – её внутреннего душевного покоя. Ведь Радость и горе нераздельно связано с человеческим настроением. Настроение человека предопределяет его состояние души, и ничего больше.
Одна из смотревших в окно женщин казалась радостной. Казалось, что она добилась того, что не могла добиться много-много-много лет. Хотя для женщины это и не проблема, она рождена для того, чтобы быть, нет стать хорошей матерью. Матерью, которая пожертвует собой ради счастья своего любимого чада. Но нет, к сожалению таких матерей, мне кажется, попросту нет, а если есть, то их меньше чем одна квадриллионная процента от всего населения земного шара.
Обычно матери отдают лишь должное. Родила и всё, живи как хочешь, лишь бы мне не мешай жить как хочу я. А до всего остального мне дело и нет.
К сожалению, такие мамани, довольно часто бросают своих чад, и просто не заботятся о них. Из таких детей и получатся отбросы общества в дурной компании земли – убийцы своего народа.
Стоя;щая возле неё вторая женщина держала за руку женщину, которая была в не настроении, и ласково посмотрев на неё, будто бы успокаивала её, молча как будто бы говоря; — Всё в порядке, я всегда буду с Вами и никогда Вас не покину.
В какой-то момент стоя;щие у окна женщины увидели, как в лице женщины, которая словно говорила второй женщины, что всё в порядке. Что она всегда с Вами и никогда Вас не покину. Её лицо словно на мгновение изменилось. Теперь в нём читалось какая-то жестокость и меж тем любовь. Да. Женщина, державшая руку второй женщины точно знала, что не оставит её. Её, свою закадычную подругу, свою немезиду в беде.
Стоя;щие у окна женщины и наблюдавшие женщин за стеклом, не могли понять, кто эти женщины? Откуда они здесь? На этот вопрос им дала ответ Жанна Викторовна Модная. Она сообщила им, что эти женщины — две закадычные подруги, пришедшие словно, ниоткуда.
– Одна из них Ира. Ира в положении. Она носит под сердцем дитя. Рядом с ней стоит и держит её за руку её подруга. Её, так сказать немезида. Её зовут Ефимия Иннокентьевна.
Женевьева Грегори Фанцян поинтересовалась:
– Что они здесь делают?
– Они пришли потому, потому что прийти не могли. – она сделала паузу. – Они жертвы того же, кто и Вами воспользовался, Женевьева. – Посмотрите, ничего не напоминает? Две женщины, смотрящие в стекло. Видевшие зло. Посмотрите внимательней. Они Вам никого не напоминаю? – Жанна Викторовна сделав паузу и внимательно посмотрев на женщин, сказала. – Нет, они Вам напоминают. Напоминают Вас же самих. Трудно признаться самой себе, что за стеклом не они, а Вы. Вы сами за стеклом смотрите друг на друга. На свои отражения в этом зеркале. В этом искривлённом пространстве человеческой души – её отрицании приять реальность.
Не понимая, о чём идёт речь, Елена Кузьминична вопросила, какую реальность она должна принять?
На что Жанна Викторовна Модная ответила, что реальность для всех разная. Каждый человек её воспринимает в своей ипостаси отрицания реальностей происходящих с ним событий.
Женевьева Георги Фанцян понимала, о чём говорит Жанна Викторовна Модная. Действительно, когда происходит то, что происходило сейчас со всеми женщинами, можно было точно сказать, что многие из них до последнего будут отрицать то, что происходит с ним. Он будет убеждать себя сам, что к этому событию он не имеет ни малейшего отношения. Так что отрицание, гнев, торг, депрессия и, наконец, принятие, когда он смиряется с происходящем и воспринимает всё произошедшее с ним так, как неизбежность всего произошедшего с ним.
С Женевьевой Георги Фанцян тоже произошло нечто. Так что ей были присуще все эти чувства. Чувства отрицание, гнева, торга, депрессии и наконец принятие. Принятие того, что она была покрыта позором некого человека, которого она больше никогда не видела и от которого у неё появилось на свет дитя.
Сейчас, смотря на двух женщин за окном, она отлично это понимала. Понимала и даже сочувствовала той женщине, которая была в интересном положении. Тут она сказала:
– Реально не то, что видишь, а то, что воспринимаешь как неотъемный факт своей жизни. – она сделала грустную паузу. – Реальность – жестока. – сказала она. – Порой реальность нельзя забыть, как бы мы этого ни старались.
– Я Вас отлично понимаю. – сочувственно сказала Елена Кузьминична. – Порой реальность нельзя принять, а приняв её нам больно. Тогда мы хотим вернуться обратно, чтобы забыться. Но это не помогает. Становиться лишь хуже.
В эту секунду позади Ефимии Иннокентьевны и её немезиды Иры появился тот же человек, которого Жанна Викторовна Модная, Женевьева Грегори Фанцян и Елена Кузьминична видели ранее. Он встал позади Иры и, положив на её плечи и положив свои ладони на её плечи, как будто прошипел, что она его, и ребёнок, которого она носит под сердцем, станет великим в этом мире человеком. Затем он встал сзади Ефимии Иннокентьевны и на ушко сказал, что она позаботится о матери его ребёнка и о ней само;й. Затем он словно растворился в воздухе, превратившись в некую субстанцию. После чего Ефимия Иннокентьевна улыбнулась, сказав, что она выполнит просьбу Диметрио, и, приподняв подол платье дала возможность субстанции скрыться под подолом её платье, чтобы затем он вошёл в неё. «Ну Вы понимаете».
После чего всё растворилось в небытие, и стоя;щие у окна Женевьева Грегори Фанцян и Елена Кузьминична снова увидели в окне кромешную темноту. Но вдруг где-то вдали. Небеса разверзлись, и в небе образовалась большая воронка, из которой вышел луч чистого света, из которого появилось нечто напоминающий самого дьявола.
Что это было? Этого никто из женщин не знали.
В это самое время чей-то голос сказал, что им пора. Никто из женщин не понял, откуда исходил этот голос. Из каких глубин подсознание исходил этот голос. Голос, похожий на монотонный, к тому же сиплый, доносящийся словно ниоткуда. Он просил женщин посмотреть на луч вдали, который взялся словно неоткуда, в небе.
Но женщины противились приказу голоса, исходящего ниоткуда, был слышан ими лишь в их мозгу. Они смотрели словно заворожённые на луч светившегося с неба. Он словно манил их, говоря, чтобы женщины шли к нему. Что он их ждёт. Но женщины были непреклонны. Они словно игнорировали поступающую к ним словно, ниоткуда информацию – пропускали её сквозь уши, игнорировали её.
Тем временем две женщины, стоя;щие на улице у окна, смотрели на происходящее в доме – за окном. Они смотрели на происходящее в комнате и говорили меж собой.
Они говорили о происходящем в комнате и утверждали, что происходящее в комнате было понятно, что находившиеся по ту сторону их не видят. Вы спросите почему, и кто эти женщины, ответ до лаконичности прост. Две эти женщины были никто иными как Женевьева Грегори Фанцян и Елена Кузьминична. Всё это время они стояли у окна и смотрели в окно, представляя, что было б, если…
Впрочем, представляя, если… две женщины, стоя;щие у окна отчётливо, понимали, что если… это плод их фантазий, и ничего более. Впрочем, этой тёмной ночью, если это не что иное, как выраженный и принятый обличий их страх, а может быть что-то иное.
Они видели лишь гордо стоя;щею у окна глядящую в кромешный мрак тёмной ночи женщину. Она стояла неподвижно, словно думая о чём-то. Очевидно её мысли сводились к следующему.
«Говорят, что мы живём в двух реальностей одновременно. Реальность первая: — это реальность, в которой мы живём. Вторя реальность: — это реальность второй нашей сущности. Той реальности, в который наша вторая сущность живёт в отдельности от нашей реальности, сущности нашего противоречия – местоимения «Я». Не знаю, правда это или нет, не знаю. Так или иначе, это не доказуемо. Недоказуемо, так же как недоказуемо то, что рождение курицы спорно от нашего понимания. Поэтому учёные и просто люди не могут прийти к однозначному мнению; кто первый появился, курица или яйцо? Или откуда произошёл человек? От обезьяны? Или мы компьютер – эксперимент неких сил, которые живут среди нас. К тому же на эту тему Голливуд снял множество фильмов. А может быть, мы потомки марсиан? Когда жизнь, на планете Марс погибла, марсиане переселились на землю, и теперь они живут среди нас. Мы это они, и никто больше. Возможно поэтому две совершенно одинаковые женщины не видели друг друга, а возможно, как уже было сказано выше, эти две женщины были одним целом, героиня истории и её незабвенный автор. Кто знает? Может так, а может быть и нет. Философия — это сила».
Тем временем в комнате происходило следующее.
Жанна Викторовна Модная подошла к сидящей за пишущей машинкой своё вторых ипостасей, та не заметила её. Сидящая за пищащей машинкой женщина словно не видела своё второе я. Затем Жанна Викторовна Модная осторожно заглянула своей второй сущности через плечо, и, посмотрев на слова напечатанной на пишущей машинке, прочла следующее: она стояла позади Жанны Викторовны, и, смотря на быстропоявляющиеся на бумаги печатные буквы, прочла: две женщины исчезли. Они словно испарились, будто бы их не было вовсе.
Стоя;щая за писательницей женщина осторожно обернулась. Она была удивлена, когда увидела, что у окна, где только что стояли две женщины, никого не было. «Где они?» — задавала она сама себе этот вопрос и не находила на него ответа.
Но ответ был. Он был в тех строках, которые выбивала пишущая машинка на столе. И снова заглянув женщине, сидящей за пишущей машинкой через плечо, прочла следующее.
Она снова посмотрела женщине, сидящей за пишущей машинкой через плечо, и, посмотрев на строки, начала читать: Жанна Викторовна Модная, посмотрев на то место, на котором только что стояли две женщины, не понимая, что произошло, подошла к окну, и посмотрев в него, она вглядывалась в кромешный мрак тёмной ночи. Она стояла неподвижно, словно думая о чём-то. Впрочем, о чём думает женщина, это настоящая загадка.
Жанна Викторовна Модная смотря в кромешную тьму, как будто бы что-то видела, что-то, что приводила её в ужас. Впрочем, что есть ужас? Ужас у каждого свой, и каждый из людей должен посмотреть ему в лицо.
Страх перед… убивает людей, и поэтому он должен быть побеждён.