Сплошная серость, или Человек радуги

Ночью все кошки серы. Не я придумал. Да и не важно, кто. Важно, что ночью серы не только кошки. В нашем мире серое всё. Даже днем. Не верите, тогда слушайте.

Начну с того, почему в нашем мире нет других цветов кроме серого. Всё очень просто. В середине XXI века всё же произошло то, чего так не хотел никто на Земле: разразился ядерный конфликт. Супердержавы так и не сумели поделить мир полюбовно и в один прекрасный (или ужасный) момент почти одновременно были нажаты ядерные кнопки сразу в четырех странах. Прогноз на полное уничтожение планеты не оправдался. Земля выжила. А вот те, кто захотел единолично править миром – нет. Причем, ни в одной стране. В результате, оставшиеся в живых, приняли-таки судьбоносное решение: не тратить силы и ресурсы на разработку новых вооружений, а направить их на реанимацию Земли.

Такое развитие событий, вероятно, и можно было считать своего рода хеппи-эндом, если бы не одно НО. Из-за радиации и различных излучений у людей произошло кардинальное необратимое изменение. Коснулось оно зрения. Люди перестали различать цвета. И это не был простой поголовный дальтонизм. Это была сплошная, категорическая серость! То есть, всё вокруг для них теперь стало не просто черно-белым, а серым. И днем, и ночью. Как для выживших после ядерного катаклизма, так и для всех последующих поколений, поскольку беда эта передавалась по наследству на генетическом уровне. Одним из таких потомков, появившихся на серый свет, оказался и я. Произошло это в 2170 году, когда все, кто помнил, что такое разноцветность мира, давно умерли.

Пока я не достиг осознанного возраста, всё у меня было как обычно: серо и одноцветно. Так считали мои родители и все остальные «серовидящие». Но как только я научился говорить и смог доводить до окружающих свои ощущения, тут-то и выяснилось, что я – «белая ворона». Точнее – «цветная». В общем, я видел мир в цвете. Видеть-то его я видел, а вот объяснить другим, что это такое не мог. Не мог, но отчаянно пытался. Собственно, с этого и начались мои неприятности. Но об этом чуть позже.

Вы можете поинтересоваться, с чего я взял, что вижу в цвете, а тем более, как эти цвета называются? А я, пока был малышом, и не знал, как они назывались, а вот то, что вокруг меня всё яркое, разнообразное, красивое, в общем – цветное, видел собственными глазами. Из-за своего незнания и того, что никто меня не мог понять, когда я пытался выяснить что-либо про цвета, я и стал давать им свои названия.

Самому яркому и сочному цвету, в который были окрашены розы, гвоздики, маки, пожарные машины, я дал имя «красотный». А как иначе? По моему детскому пониманию такая красота могла именоваться только так!
Чистому небу, глади воды ближайшего озера я присвоил название «небесный» цвет, выбрав между высоким и мокрым.
Трава, листва и одинаково покрашенные крыши домов у меня стали «травяными».
Солнышко, подсолнухи, некоторые яркие птички были окрашены не иначе, как в «солнечный» цвет. А кто мне мог запретить их так называть?

Потому-то и радуга у меня в итоге была не семи оттенков серого, а «красотная – морковная – солнечная – травяная – небесная – джинсовая – фиалковая». Чтобы не забыть порядок придуманных мной цветов я даже считалку специальную сочинил: «Каждый музыкант сам творит ноты для флейты».

Первыми, кому я стал задавать непонятные вопросы и рассказывать о ярких цветах и красках, по определению, оказались мои родители. Их странной для маленького мальчика реакции я сначала просто удивлялся. Да и как не удивиться очевидному?
Допустим, говорю маме:
– Мамочка, смотри, какой красотный цветочек я тебе принес. И листики у него травяные-травяные.
А в ответ:
– Не выдумывай, сынок. Это обычная роза. Видишь, у нее стебелек и листочки более серые, чем сам цветок.
– Да нет же! Лепестки у нее красотные как вон у той гвоздики, – настаивал я на своем.

Всплеснув руками, мать с мольбой посмотрела на отца, который всегда был гораздо конкретней ее в принятии решений. Потому от него и слова звучали уже совершенно другие:
– Перестань выдумывать. И не спорь с мамой, а то что-то угол в коридоре без тебя заскучал.

Я очень любил своих родителей и во всем старался их слушаться, поэтому не стал капризничать, а щурясь на морковное вечернее солнце, взял свою джинсовую машинку и отправился во двор играть в солнечной песочнице. А там меня ждали сверстники, перед которыми я тоже имел определенные преимущества. Они-то всё постигали, основываясь на довольно плоском и одномерном восприятии серого мира. Я же мог делать это, если хотите, более объемно, тоньше понимая разницу между различными элементами окружающей действительности. И всё благодаря цвету.

Приведу такой пример. По весне мальчишки любили скакать с проталины на проталину в ближайшем овраге, где под зиму всегда скапливалась вода и затем промерзала до дна. Не было дня, чтобы кто-то из моих приятелей не проваливался в холодную воду. Проваливались все, кроме меня. И не мудрено. Только я мог видеть и понимать разницу между надежным льдом и зыбкой, тонкой коркой, на которую вставать нежелательно. Ведь я в красках видел это различие. Для остальных «серовидящих» мальчишек нюансы были недоступны. Им все казалось однородным и одинаковым, поэтому они могли понять разницу только экспериментальным путем, потому часто и намокали.

С малых лет уразумев подобную выгоду, я и в дальнейшем пользовался ею с превеликим удовольствием. Окружающие же считали меня просто везунчиком. Но со временем многих это стало раздражать и вызывать зависть, если не сказать – ненависть.

Особенно ярко это проявилось, когда я осознал, что могу и хочу рисовать, и серьезно увлекся живописью (да, представьте себе, в сером мире она существовала, хотя и была весьма специфической, ведь рисовать что-то одним цветом – дело не простое). Вот только в отличие от других «серохудожников» использовал я цветные краски. Как цветные? Откуда они взялись, возможно, спросите вы? Сейчас и про это расскажу.

На окраине нашего городка с неведомых времен сохранились развалины какого-то промышленного предприятия. Никто уже не помнил, что там было до войны. Руины никого не интересовали, разбирать их не стали, поскольку город восстанавливали в другом направлении. Поэтому со временем они заросли кустарниками и деревьями и интересовали только мальчишек, которые освоили их под свои игры.

Я тоже любил бывать там, но чаще всего с целью исследовать самые заброшенные и неизученные уголки разрушенных зданий. И однажды, будучи уже юношей, так увлекся, что незаметно для себя забрался в настоящие дебри, где и наткнулся на закрытую массивную дверь. Сами понимаете, безмерное любопытство не оставляло мне иного выбора, как попытаться ее открыть.

Удивительно, но факт, никакие перипетии и события, вызванные войной, не привели к заклиниванию двери, так что открылась она довольно легко. За нею я обнаружил что-то типа глухой кладовки, в которой (хорошо, у меня с собой был фонарик!) рядами стояли плотно закрытые жестяные коробки с одинаковой надписью: «Порошковый полуфабрикат». Разница состояла в том, что на каждой коробке было дополнительно указано: «Краска зеленая», «Краска синяя», «Краска желтая» и так далее. Кроме того, сбоку каждой упаковки имелась своеобразная инструкция, объясняющая как при помощи воды получить готовую краску. А в самом низу стояла маркировка: «Н-ский завод художественных и промышленных красок».

Про свою находку я никому не рассказал. Наоборот, постарался подходы к ней так забаррикадировать, чтобы попасть внутрь без моего участия было бы невозможно. Сделал я это всё по той же причине: никто не должен был знать, что я нашел, ибо в коробках оказались сухие цветные краски, чудесным образом не спекшиеся и не отсыревшие. Естественно, цветными они были для меня. Любой другой человек увидел бы тут всего лишь непонятные серые порошки.

Со временем я перетащил небольшие порции полуфабрикатов из каждой жестянки к себе домой. Развел их водой согласно инструкции, и получил изумительные по цвету краски, узнав заодно и их истинные названия.

Так вот. Натюрморты и пейзажи я писал цветными красками. И оказалось – «серовидящими» людьми они воспринимались более эффектными, приятными для глаз что ли, нежели стандартные картины, написанные серым. Иначе чем объяснить, что мои творения моментально раскупались коллекционерами на вернисажах и выставках? Одним словом, я быстро превратился в самого молодого модного и обеспеченного художника. А кому из коллег, много лет шедших к признанию, такое могло понравится?

Через некоторое время стал я ощущать неприязнь с оттенком зависти не только со стороны других художников, но и галеристов, у которых кроме моих картин почти ничего не покупали. В попытках разгадать, в чем секрет моего успеха, они за мной даже слежку устроили. Приходилось проявлять чудеса конспирации, чтобы незамеченным проникать в свое секретное красочное хранилище за пополнением заветных порошков.

Нашлись и такие, кто попросту начал мне вредить. То готовый пейзаж испортят якобы случайно, то найдут «уважительную» причину не брать мои картины на выставки. Однажды дошло до того, что все мои краски и кисти украли. Понятно, что если и хотели некий их анализ провести, то ничего не добились. Разве что заставили меня вне графика пробираться в развалины завода.

На подобные вещи я старался бурно не реагировать. Напротив, всячески пытался сглаживать ситуацию. Но процесс превращения меня в ту самую «белую ворону» (интересно, поняли бы мои недруги, о чем это я?) было уже не остановить. Через какое-то время почти весь городок воспринимал меня, увы, не с лучшей стороны. Чего уж там наприписывали мне, в каких таких ненормальностях обвиняли, не знаю. Только жизнь моя превратилась в ежедневное преодоление негатива со стороны горожан.

Больше всего я переживал за родителей. Они, с одной стороны, не верили в сплетни, с другой, не могли понять и меня, когда я пытался аккуратно рассказывать им, почему всё так сложилось.
Стоило мне только завести разговор про цвета, как тут же следовал эмоциональный взрыв:
– Ох! – всплескивала руками мать, – снова ты фантазируешь! Может правду люди говорят, что с тобой что-то не так?
Отец же, насупившись, коротко отрезал:
– Не сходи с ума. И мать не своди. Всё! Я сказал!

Долго так продолжаться не могло. И в один прекрасный день я принял кардинальное решение – отправиться «в народ», так сказать, чтобы попытаться найти тех, кто не будет завидовать мне, а поверит и примет мое творчество как данность. Именно им я смог бы передать, если уж не умение различать цвета, то хотя бы способность запоминать разницу в серых оттенках с привязкой к названиям красок.

В путь собирался основательно. Приобрел большой рюкзак, в который сложил новые кисти, холсты, разборный мольберт, кое-что из вещей. Порошки для красок расфасовал по специально сшитым мной непромокаемым мешочкам из того расчета, чтобы хватило на продолжительное время. Проблем с деньгами на пропитание и оплату жилья, как вы понимаете, у меня не было. Оставалось только попрощаться с родителями, Правда истинную причину ухода из дома им не сообщил. Сказал, что отправляюсь в творческую командировку рисовать природу дальних краев.

Должен отметить, что путешествие мое складывалось по-разному. Сначала повторялся сюжет из родных мест, когда своим «инаковидением» я вызывал раздражение у тех, кого хотел приобщить к цвету. С учетом личного опыта ситуацию до крайностей не доводил, а сразу двигался дальше. Но постепенно понял, как и кого нужно отбирать для своих мастер-классов. Поэтому, всюду, где я останавливался, всё больше людей разного возраста с удовольствием стали внимать моим урокам, обучаясь навыкам восприятия цветных картин в сером спектре.

Легче всего этот процесс проходил, когда я демонстрировал им свою картину с радугой, расшифровывая семь основных цветов. Со временем именно поэтому меня повсюду стали называть «человек радуги». А «сарафанное радио» умудрялось разносить молву обо мне и до мест, где я еще не был. Поэтому встречали меня там уже как давнего знакомого.

Единственное, чего я пока не мог дать моим ученикам – это самих цветных красок. Взятые из дома порошки кончались, пора было возвращаться домой, чтобы посетить заветную кладовку. Как получать их самостоятельно я пока не придумал, хотя мысли о том, из чего их делать посещали меня все чаще и чаще. В душе я верил, что решу эту задачу и смогу обеспечить всех желающих правильными красками.

Но еще больше я верил в то, что рано или поздно встречу на своем пути таких же как я «людей радуги». И тогда нам сообща удастся победить в обществе «сплошную серость» по отношению к тем, кто видит мир иначе. Аминь!