8. Птичка синичка

   Говорят: мы предполагаем, а судьба располагает. Но в прозе жизни случаются и романтические истории, вроде неподвластные прозе и обыденности.
   Ещё до операции, будучи в клинике, случилось со мной одно значимое, но загадочное явление. Теперь я вспоминаю об этом с благодарностью Всевышнему.
   Помню, как оказавшись в клинике, я сидел на койке у окна и тупо дожидался "приговора" врачей.
   Меня обуревали невесёлые мысли: что дальше? Операция или какое-то лечение? И как жить с этим, неожиданно свалившимся на меня испытанием?
   Оборвавшаяся привычная колея: работа, дача, бывшие сотрудники, друзья – эта резкая смена удивляла, настораживала, таила что-то непредсказуемое, опасное…
   Вспомнилось, что ещё за долго до болезни меня уже тяготил устоявшийся образ жизни: работа стала неинтересной, перспектив дальнейшего роста не просматривалось. Впереди – серые будни,  пенсия, до которой нужно было "трубить" ещё семь лет.
   А на пенсии что? По-стариковски – дача, старенький жигуль, внуки...
   Я, ещё не старый, полон сил, мог бы работать, но некоторые и после пенсии продолжают трудится, но мне эта работа  уже надоела. Этим до упора заниматься не хотелось. Но и не было ни чего определённого на примете в смене сферы деятельности. Смолоду занимался тем, что за меня выбрали другие, сам не нашёл любимого дела и мне казалось, что вряд ли уже смогу что-то найти такое, чтобы захватило с головой, чтоб посвятить себя этому без остатка.
   Это тяготило и вносило в душу неудовлетворённость собой, казалось, жизнь прошла напрасно.
   С детства приходилось выживать, не было стартового ни духовного, ни материального капитала, некому было подсказать мне, направить на путь истинный.
   И вот, в пятьдесят с небольшим лет, провидение наказало меня за то, что жил как флюгер – куда подует ветер, туда и шёл.
   Нет, я боролся, не отлынивал, но словно по чьей-то воле. Рано женился, трудился для семьи, но этого было мало.
   А что надо было сделать, чтобы жизнь была интересной, полезной и перспективной? В текучке дел, в болезнях, в работе мне недосуг было задуматься и определиться.   
   И вот теперь закономерный итог, я выгорел, сердце оказалось самым слабым звеном, и теперь у меня нет выбора, будет ли операция, как она пройдёт, может мне и пенсии не видать?
   Я глянул в окно, взгляд скользнул по небу, затем опустился на крыши домов, на стоящие высокие тополя, легко достающие до окон моего пятого этажа.
   Мельком заметил, как на ближайшее дерево присела синица и беспокойно стала сновать туда-сюда, попискивая…
   Я смотрел на неё и вдруг в голове, словно что-то щёлкнуло: зазвучали ритмичные слова, будто диктуемые свыше:
   Птичка синичка
   на ветку присела,
   на ветку присела
   да песенку спела:
   про жизнь свою личную –
   долю синичью.

     Я машинально схватил ручку, салфетку и стал записывать строчки, чтобы не забыть:
…О том, как весь день
всё летала, летала,
по веткам порхала,
поживу искала.
Немного нашла,
да и надо ей мало...
Была бы сыта,
так и горя не знала,
На ветке сидела,
да песенки пела!

   Меня озадачило это поэтическое вдохновение. Стихи – откуда?
   С ними я вроде давно расстался и вдруг это новое чувство подъёма, словно не на тополь, а в душу, влетела маленькая синичка, и крылышками замахала, зашуршала, напевая чудные слова... 
     Как-то сразу сами собой отошли мысли в сторону о проблемах, отступила хандра на задний план, ушёл страх возможной операции.
     Тем не менее, я ожидал вызова к врачу, который должен был поставить окончательный диагноз.
     Врач сказал, что надо делать срочно операцию на сердце по замене клапана.
     Но нужны деньги...
     А их нет, хотя сроки поджимают.
     А тут не сроки, а строки...
     После, выйдя из клиники, я перечитывал стишок. Он будто манил меня в какую-то другую жизнь...
     Дальше было не так романтично. Мне дали вторую группу инвалидности, на прежнем месте работы в материальной помощи отказали.
     В пятьдесят с небольшим – инвалид вчистую.
     Но сказали, что положена квота на операцию, хотя время было нестабильное – начало "нулевых" и никаких гарантий.
     Ожидание продлилось больше года.
     Наконец, позвонили из поликлиники и сказали, что нужно срочно явиться к главврачу городской больницы со всеми анализами.
     Главврач – мужчина уже не молодой, русский грек, каких в наших краях было много, целые поселения, как и других кавказских национальностей, принял меня без апломба, удивительно человечно.   
     Глянув в документы, участливо спросил: «Ну что, как вы себя чувствуете?»    
     Я понял, что решается моя участь, и в волнении воскликнул:
     - Неважно. Пожалуйста, помогите! Вы ведь не зря меня вызвали, наверно, есть что предложить?
    - Да, - просто подтвердил он, - есть.
    - Если вы дадите мне шанс, и я выживу после операции, надеюсь, смогу быть полезным обществу. Стихи вот начал писать...»
    Главврач поднял руку, будто умиротворяя, улыбнулся и просто сказал:
    - Я не сомневаюсь в ваших способностях, уважаемый, вижу, что вы – достойный человек. И вызвал я, чтобы помочь вам не за прошедшие и не за будущие заслуги, а просто потому, что, находясь на этой должности, обязан это делать.
    Он снял трубку телефона и позвонил в краевое Управление здравоохранения.
    В трубке послышался женский голос. Мой собеседник поздоровался с невидимым коллегой и просил подтвердить наличие квоты для меня, о которой был уже уведомлён ранее.
    В трубке я уловил слово «Новосибирск».
    Главврач повернулся ко мне:
   - Поедете в Новосибирск?
   Не раздумывая, я согласился. Вопрос был решён мгновенно.
   Правда, после этой беседы я ещё три с лишним месяца проходил комиссию, сдавал кучу анализов вплоть до проверки на СПИД и сифилис, ожидая вызова…
   Не буду утомлять подробностями. Операцию в Новосибирске сделали 10 февраля, в день смерти Пушкина. Это наводило на мысль, что это как знак или намёк на некую эстафету от самого Александра Сергеевича – заняться творчеством...
   И это было то, что волновало меня самого, было интересно, неясно проявлялось как то самое недостающее звено, которое я когда-то пропустил, а теперь оно само стучится в мое больное сердце. 
   Вернулся я после операции весь заштопанный – от подбородка до пупа, но с большой надеждой, что буду искать пути самореализации.
   И вот, после всех этих перипетий, после того, как у меня начали накапливаться в тетрадке стихи, меня привело к командиру бардов, где я и познакомился с Романом.