Увертюра

«О чём невозможно говорить, о том следует молчать» - так писал Л. Витгенштейн (позвольте мне без указания источника, кто не доверяет или любит стать «учёным» - найдёте), возможно ли вывести обратное из этого утверждения, не уверен, не думал и не для того сейчас пишу всё это, но по всей видимости приходит тот самый момент когда о том, о чём невозможно молчать следует говорить, или писать, в говорение всё же великая сила, писанный текст, потеряет свою актуальность ровно в тот самый момент, когда я его закончу писать. Каждый раз открывая этот текст, равно как и иной буду находить суждения, которые бы стоило интерпретировать иначе, мысль живёт и зафиксировать её не можно. Я говорю про меня, со своей бегущей строкой в голове рваных мыслей, суждений о том, что важно мне в данный момент. Но вот есть другой нюанс в говорение, оно для данного момента, очень важного и единственного в своём озарение. Отсутствие фиксации является существенным положительным моментом живости, при том что появляется небольшой недостаток, не возможность затем найти отправную точку моего повествования, важно ли это, не могу сказать однозначно, но порой кажется да – это стоило бы зафиксировать, чтобы жило в устаревающем варианте, сохранилось бы вот так, пожалуй здесь стоит говорить о гордыне возможно, не могу опровергнуть или защитить данный факт, скорее ближе к истинности. Опять же о гордыне я думаю ещё стану говорить и не раз, в своём личном контексте, не хотелось бы пускаться в оценочность суждения тех, кто окружал меня, кто продолжает являться движущей силой моей мысли и наблюдения, ярости, наваждения, любви, обожания, презрения и иных эмоций, чувств, вызываемых при соприкосновении.
Всенепременно всё это вполне себе может заглохнуть только от того, что я вновь и вновь себя растерзаю сомнением, по мне это иная сторона гордыни, не способности просто совершать некий жизненный акт без суждения, тем паче унизительного для себя, идти к этому возможно и можно, и нужно, но чаще спотыкаешься. Поднимаясь куда как медленнее нежели падаешь. Встаёшь, бывает без словесно, испугано и озираешься на произошедшее, даже без какого – то страха, а скорее в паническом экстазе (об этом я возможно тоже, когда – то позволю себе написать – это знает один единственный человек, он видел это). Вот ещё один немаловажный аспект моего не говорения вслух посредством текста написанного – это те о ком бы я писал, в большинстве своём живут и здравствуют, события которые я бы стал излагать под своим соусом дисперсии вполне возможно будут затрагивать частную жизнь этих людей, и даже если изменять имена, они станут понимать, что речь о них, и высока вероятность того, что многих я обижу, расстрою. Вот ведь каков гордец! Вот она гордыня в чистом виду, вот она и воссияла всеми красками и без преломления чистого луча света. А кто мне сказал, что этот текст будут вообще читать, откуда взялась эта уверенность, и отчего во мне вдруг народилась эта уверенность, что изложенное мной станет тревожить хоть кого – то? Ответ изящно прост – сиё есть гордыня.
Неимоверно длинный пролог, интермедия если желаете. Страх и ничего иное, как движет мной в моём словоблудие относительно того, чтобы просто начать мой монолог о том, что случалось и жило, клохтало, унижало и радовало, делало испуганным, счастливым. И она самая, Её Высочество Гордыня. Да! И здесь вполне себе вновь и вновь сводится к данному пороку человеческому, везде и всюду она нас, простите скорее меня – так должно мне говорить о пороках. Как я смею говорить «мы» в своих личных суждениях относительно происходящего со мной, мне претит это даже писать в тех немногих моих трудах в учебном учреждение при написании каких – то работ, претендующих называться учебно – научными, как я могу излагать свои мысли, свои суждения в контесте «мы», вот я слушая кого – то утверждающего, что «мы» - хочу сразу возразить, что сударь, Ваше «мы» не должно включать меня, я не давал Вам право на свою подпись, нотариально ни как иначе не уполномочивал Вас говорить от моего имени. Вот прошу простить меня за это нелепейшее отступление и мнение которого никто бы и не хотел знать. Когда я стану говорить «мы» — это ложь, ведь я один, тот самый говорящий, горделиво, излагающий этот текст, наполненный путаностью моего личного проживания.
И позвольте мне вернуться к тому самому моменту, что имею неловкость писать из-за тех, кто может прочитать, но смею ли я думать о тех, кто возможно станет читать, а кто-то даже не увидит, а возможно будут и такие кто откроет и испугается столь длинного текста, зная меня и мою неспособность ясно и умело излагать свои мысли. Моя гордыня позволяет мне в утвердительном наклонение судить о тех самых кого я упоминал.
Моё молчание даёт возможность единолично говорить тем, кто говорит. Но вот как я в данный момент поставил себя уже в неловкую ситуацию, пытаясь объяснить одно, я вдруг не осознанно вступил на поле оправдания себя, своим говорением, будто бы я страшусь иного говорения. Быть не узнанным или быть не понятым – что здесь более того, чтобы страшится? Но уйду из этого думания, только от того, что далее я неловко вновь и вновь буду идти по полю гордыни своей, сдабривать её своим самым изысканным удобрением – самолюбованием от своих слов.
И хочется затронуть ещё один вопрос перед тем, как перевернуть страницу пролога, а писать автобиографию или мемуары – это уже стать лжецом или позёром? Ответа не будет для вас, ответ потерялся в вопросе. Ибо если посмею сейчас отвечать на него, я непременно буду становится то одним персонажем, то другим, и чем больше я буду тужится, чтобы быть, тем сильнее я буду слыть.
Что меня в моих словах сказанных, или вот здесь писанных может расстроить? Морализаторство, стать ханжой, неким слагателем нравственного текста под своим видением, я нарочно избегаю слово субъективно – оно мне противно, от того, что раз это моё слово, то не может стать объективным, даже для меня – это аксиоматично. Не стать морализатором, гордецом и ханжой – вот о чём бы я просил себя во всей этой истории. Оставаться максимально, умышленно собой. Конечно, мне вряд ли удастся избежать самолюбования, самобичевания или иных само.
Ну что же добро пожаловать в мой мир, мир моих страхов, надежд, метаний. Мир счастливого любования быть живым. В добрый путь.