Нашествие улиток

Было лето, французский берег Атлантики. Теплый песок блестел, словно мелкая пыльца золота, отражая солнце. Волны лениво накатывали на берег, перекатывались по гальке, звеня ею, словно тонкими хрустальными бусами. Сквозь прозрачную толщу воды виднелись медузы: их куполообразные тела переливались нежными розовыми и голубыми отблесками, словно таинственные фонари, застывшие в танце. Бриз касался кожи мягкой прохладой, а облака — белые, легкие, почти прозрачные — тянулись по небу, и солнечные лучи свободно пронзали их, озаряя пространство мягким золотым светом.
Месье Жерар — высокий, хотя и слегка сутулый мужчина с благородной сединой, густыми бровями и усталыми, но живыми глазами. Когда-то он был обаятельным ловеласом, всегда в безупречных костюмах и с тростью в руке, теперь же — простая спортивная ветровка, кроссовки и дрожащие ноги, которые уже не слушались его как прежде. Он любил представляться как Дэвид — звучало проще, по-молодежному, и избавляло от излишнего пафоса. Но сейчас Дэвид, месье Жерар, бежал, тяжело дыша и с ужасом ощущая, что каждая секунда на счету.
Позади него, в глубине улиц Аркашона, раздавались ужасающие звуки: визг и крики, отчаянные вопли женщин и хриплые мольбы мужчин. Грохот рвущегося металла, звон разбивающихся витрин, хруст костей и смачное чавканье плоти сливались в чудовищный хор. Автомобили с визгом шин врезались в стены домов, некоторые горели, расплескивая в небо черный дым. Но никто не приходил на помощь никому. В каждом глазке окна, в каждом укромном углу люди прятались, дрожали и думали только о себе.
Добежав до улочки Виктории, месье Жерар остановился, хватая ртом воздух, будто выброшенная на берег рыба. В его возрасте — за семьдесят — это было не бегство, а пытка. Сердце колотилось, грудь сводила боль, а ноги наливались свинцом. Но останавливаться надолго было нельзя: цена этой гонки — не медали и не аплодисменты, а жизнь, последняя искра, которую еще можно удержать.
В этот миг дверь ближайшего дома распахнулась с оглушительным скрипом. Дом был старым, с облупившейся голубой краской на ставнях, с кованым балкончиком, давно заросшим плющом. Изнутри пахло сыростью и пылью, а в окнах висели тяжелые шторы, словно скрывающие страшную тайну.
Из двери вылетела мадам Банокью. Старая дама, которую еще недавно можно было увидеть на набережной — вся в шелках, с длинным мундштуком, с подчеркнутой осанкой, словно она владела всем этим курортным городком. Весьма придирчивая и колкая, она любила смотреть на окружающих сверху вниз, что давно сделало её непопулярной среди отдыхающих. Но сейчас перед Дэвидом предстала не прежняя надменная аристократка. Ее глаза горели диким, безумным огнем, лицо было перекошено от ужаса, волосы торчали в разные стороны, как спутанные иглы дикобраза. Без грима и пудры она казалась просто старой, изможденной женщиной, от которой давно ушли и красота, и достоинство.
— Помогите! — завизжала она, размахивая руками. — Спасите! Дорогой Дэвид, вы джентльмен, вы не оставите даму! В моей спальне остались бриллианты, жемчуга... достаньте их! Спасите богатства, пока этот монстр их не проглотил!
Жерар замер, глядя на нее глазами, полными непонимания и отвращения: мол, сумасшедшая, какие бриллианты, если вокруг смерть и хаос? Он хотел что-то сказать, но не успел.
Из темноты дома показался язык. Огромный, блестящий от вязкой слизи, он извивался, как змей, и был усеян мелкими шипами, цеплявшими всё на пути. Он хлестнул по воздуху и мгновенно обвил старушку. Крик мадам Банокью сорвался на хрип, когда её дернуло назад, в чёрный проём.
Раздался треск костей, хруст, влажное чавканье, словно кто-то перемалывал сразу и мясо, и кости, и украшения вместе. Изнутри донеслось довольное урчание и утробное уханье — как у зверя, наконец насытившегося. Монстр был голоден. Голоден по-чудовищному, жадно и беспощадно, и не собирался останавливаться на одной жертве.
Это привело старика в чувство, и он рванулся дальше, спотыкаясь, при каждом повороте об колени бьясь о холодные стены узких переулков. Каменные фасады отдавали от его тела глухие удары, сердца билось так громко, словно каждый шаг отзывался в ночной тишине барабанным дробом. И вовремя — преследовавший тоже свернул за угол, и теперь лишь десяток метров отделял его от жертвы: чёрная силуэтная масса, скользящая по брусчатке, срывала с губ хриплые звуки, которые нельзя было назвать ни шагами, ни шорохом; свет у фонаря мерцал, отбрасывая на стену длинную, кривую тень, будто сам дом сгибался над этой погоней. В воздухе висла смесь соли, страху и железного запаха крови — терпкий, удушливый, и чем ближе становился монстр, тем отчетливее слышался его гулкий, влажный вдох.
Месье Жерар бежал и проклинал тот день, когда решил приехать отдыхать на берег океана. Турфирма продала ему недорогой тур, но с обещанным комфортом: море, пальмы, шум прибоя, блестящие ракушки на берегу — всё, что нужно для тихого уединения. А главное — обещали каждый день блюда из улиток. Французу, и особенно месье Жерару, это было по вкусу. Он был настоящим гурманом: лягушки, улитки, изысканные соусы — завтрак, обед и ужин для него не просто питание, а культ. Тонкие тарелки с аккуратно уложенными на них раковинами, парящие бокалы вина, аромат чесночного масла и петрушки — всё это тянуло его сюда, обещая радость чувству вкуса и дань славной кулинарной традиции. Дэвид считал себя ревностным хранителем этих традиций: в его представлении настоящий француз должен чтить улитку так же ревниво, как родной язык.
По местным легендам даже Наполеон Бонапарт перед Ватерлоо плотно закусывал улитками — мол, силы собирал, — а Робеспьер, в изощрённом фольклоре, якобы подкармливал приговорённых жирными улитками перед казнью, будто хотел смягчить им желудок или обрести над собой последнюю власть. Эти байки звучали в курортных рассказах не более чем шутками, где исторический факт смешивался с театральной выдумкой, но с утра до вечера в чайных и кабачках их пересказывали, добавляя то хлещущую ложь, то полуправду.
Времена, однако, менялись. Реклама Аркашона хвалили особенных улиток, которые «выращивают в специализированной ферме «Сочные улитки»» — Les Escargots Juteux. Говорили, что на ферме внедрили новые технологии: контролируемые тепличные боксы с оптимальной влажностью и микроклиматом, питательные субстраты, обогащённые микроэлементами, автоматизированные кормовые линии и интеллектуальные системы мониторинга роста; всё это позволяло получать крупные, мясистые экземпляры быстрее и равномернее, уверяли брошюры. Официально подчёркивалось, что не используются генетические модификации — только агротехнические приёмы и биотехнологии по уходу. Но месье Жерар терпеть не мог всякого вмешательства в естественный порядок: любые «улучшения» живого для него были предвестием беды — он искренне считал, что такие новшества ведут к непредсказуемым катаклизмам и гибели человечества.
В отеле «Шпага д’Артаньяна», где он остановился, успокоили, что ферма уважаема и поставляет улиток в хозяйства Аркашона уже много лет. Сам же месье Жерар, попробовав блюда, остался доволен: улитки подавали в раковинах, залитые золотистым чесночным маслом с хрустящей корочкой, сверху — щедрая петрушка и лимонная цедра; были варианты с нежным шалфеем и сливочным соусом, другие — запечённые под сырной крышкой, где каждый укус был мягким, чуть жевательным и отдавал морской свежестью. Текстуры приятно сочетались с лёгкими тостами и бокалом белого вина — гастрономическое наслаждение, которое он хвалил вслух и внутренне считал оправданием поездки.
Рядом за столом сидела соседка по завтраку — фрау Мюллер. Она была женщина средних лет, с седыми прядями, аккуратно уложенными в строгую причёску, с ясными серыми глазами, которые казались непривычно внимательными к деталям. Её подбородок был упругим, губы частично стиснуты — в них читалась воля и привычка не соглашаться с большинством. Одетая в простую, но аккуратную блузку и тёмную юбку, она походила на служащую или на строгую домоправительницу; её манера говорить была прямой и тихой, но в словах всегда слышалась уверенность, словно она привыкла быть не просто информатором, а судьёй правды.
Она тихо сказала, поглощая улиток, что в городке творятся странные дела. Её голос был ровный, но в нём ощущалась внутренняя озабоченность:
— О, месье Жерар, пропадают люди. Говорят, в местных водах завелись какие-то существа в раковинах, которые пожирают людей.
В ответ француз хмыкнул:
- Полноте, фрау Мюллер, какие там монстры! Это тихий городок, тут не может быть ничего неожиданного! Меня фирма уверяла, что сюда большой спрос со стороны туристов не только Франции, но и всей Европы! Если были бы чудовища, то ни одной ноги нашей не было... Или это новый рекламный трюк – помните, что легенда о плезиозавре с озера Лох-Несс привлекло сотни тысяч туристов в те места?
Старушка сердито топнула ногой:
- Так эти монстры появились недавно. И в этом виновата та самая ферма, что выращивает улиток. Говорят, они что-то экспериментировали то ли с генами улиток, то ли заразили как ими-то вирусами, и те превратились в монстров-каннибалов. Кто-то случайно – а может и специально, кто сейчас это разберет! - обронил банку с экспериментальными образцами в океан, и те там размножились, пережрали всех рыб, а теперь выползают на берег и пожирают отдыхающих. Вчера патруль нашел обглоданные скелеты...
Француз не мог сдержать смеха. Он заливался хохотом, схватившись за живот, так что соседние гости на набережной обернулись. Смех ломал грудь, он пускался в лёгкие хохотные рывки: память о прежних бедах — о дне, когда банк, с которым у него были давние счёты, обанкротился — вдруг выглянула из-под слоев иронии. Тогда, вспоминал он, он стоял у дверей финансового учреждения «Банк де Лион» и танцевал под «Марсельезу» из переносного магнитофона, будто празднуя свою личную победу над обстоятельствами. Сегодня эта старушка рассказывала фантастические истории — и что в этом такого? Разве можно иначе отнестись к её словам, кроме как усмешке?
— Не смейтесь, не смейтесь, месье Жерар, — ответила фрау Мюллер со злостью, проглотив последнюю улитку. — Если схватит вас это, тогда вспомните мои слова… И будет уже поздно!
— Если бы это было правдой, нас бы предупредили, — усмехнулся он, прикрывая рот салфеткой и в мыслях уже складывая оправдания своему спокойствию.
— Ха! — фрау Мюллер плеснула чашкой кофе по столу взглядом — Вы наивны. Деньги важнее нашей безопасности. Для них это товар, который приносит прибыль, а не причина для тревоги. Вспомните мои слова, когда станете пищей для этих монстров!
И вправду, слова фрау Мюллер не раз всплывали в мыслях Жерара, но он отмахивался от них, как от пустых страшилок. Однако уже через несколько дней они вернулись к нему с пугающей ясностью. Утро началось не с солнечных лучей и запаха кофе, а с дикого, пронзительного вопля, прорезавшего воздух, словно нож ткань:
— Au secours ! Au secours ! Les gens ! Courez ! Sauvez-vous ! (Помогите! Помогите! Люди! Бегите! Спасайтесь!)
Дэвид вздрогнул, вскочил с кровати, бросился к окну и, выглянув наружу, застыл, будто окаменел. На прибрежной полосе, где ещё вчера беззаботно бродили туристы, собирали ракушки и любовались рассветом, теперь клубилась чудовищная, немыслимая картина.
Песок был усеян гигантскими улитками. Их панцири переливались влажным блеском, покрытые тёмно-розовыми и серыми разводами, словно кровавыми узорами. Огромные, с выпуклыми телами и мерзкой слизью, они оставляли за собой липкие борозды, будто расплавленный воск. У некоторых панцирь был треснут, обнажая пульсирующую плоть, которая неприятно вздрагивала при каждом движении. Щупальца, длинные и скользкие, подрагивали в поиске добычи, из их концов сочилась вязкая жидкость, блестевшая в утреннем свете.
Они приближались к отелям — целая лавина дрожащей плоти и хищных ртов. Первым их жертвами оказались пожилые отдыхающие, вышедшие на раннюю прогулку: женщины в лёгких шляпках, старики с тросточками, мечтавшие о тихом утре у океана. Но шаг их был медленным, тело слабым, и ноги не поспевали за надвигающимся ужасом.
«Неужели эта чёртова немка была права?» — мелькнуло в голове Жерара, когда он, в ужасе, наблюдал за разворачивающейся бойней.
Розовые гиганты, каждый размером с быка и весившие не меньше, чем целый диван, с лёгкостью подминали под себя хрупкие фигуры людей. Раздавался треск костей и сиплый крик, мгновенно сменявшийся булькающим хрипом. Их пасти раскрывались, словно мясорубки, показывая бесчисленные ряды крошечных, но острых, как иглы, зубов. Слизь капала с них, шипя на песке, и, когда они сомкнулись на человеческой плоти, звук напоминал рвущийся мокрый пергамент.
Женщина в цветастом сарафане упала на колени и протянула руки, взывая о помощи, но улитка накинулась сверху, сомкнув пасть у неё на груди. Челюсти разодрали тело в два движения, кровь брызнула тёмными дугами, заливая песок. Рядом старик с седой бородой пытался отбиваться тростью, но щупальце обвило его, вытянуло из равновесия и втянуло под слизкую тушу. Там, в мясорубке тысяч зубов, он исчез с хрустом, будто бумажная кукла.
Улитки были полностью глухи: крики и стоны не останавливали их. В их мире звуков не существовало — их вела лишь вибрация, запах и вкус живой плоти. Они двигались с пугающей скоростью, от которой бегущий человек не имел преимущества: скользя по собственным слизистым дорожкам, они мчались, как гонщики, и падаль оставалась за их панцирями в виде рваных тел.
И только теперь Жерар понял — старушка из отеля вовсе не была сумасшедшей.
— ;Socorro! ;Ayuda! ;O-o-oh, horror! ;S;lvenme, s;lvenme! — раздавались отчаянные крики с берегов. Но крики лишь тонули в гуле, потому что с океана одна за другой выползали новые полчища этих чудовищных созданий. Казалось, что сама бездна раскрылась и из её нутра на сушу потекла вязкая, бесконечная река чудовищ. Вода кипела и шипела под их слизистыми телами, в воздухе стоял тяжелый запах тины и разложения, и сколько бы Жерар ни вглядывался в горизонт, там всё равно колыхались новые, тёмные массы панцирей.
Менее чем через пятнадцать минут прибрежная полоса исчезла под их лавиной. Улитки, словно осадное войско, ломились к отелям. Ни двери, ни окна не служили преградой: панцирные туши давили створки, разбивали стекло, а скользкие тела просачивались в любые щели. Одни ползли по фасадам, как липкие тараканы, их раковины давили балконы; другие заползали внутрь и, высунув длинные мясистые языки, выхватывали людей из постелей, из кресел, из туалетов. Даже те, кто, дрожа, пытался спрятаться под диван, слышали мерзкий свистящий вздох — и их ноги или руки оказывались втянутыми в пасть.
Самого Дэвида выгнала из номера сине-зеленая тварь. Её раковина была похожа на морскую спираль, облепленную водорослями, а слизь стекала с неё густыми, почти нефритовыми каплями. Щупальца дергались, скользили по шторам, а язык, длинный и мясистый, с остроконечными шипами, сверкал в утреннем свете, будто мокрый кнут. Улитка проникла на третий этаж, не встретив сопротивления, прилипла к стене и через окно ворвалась внутрь. К счастью, Жерар, действуя на инстинктах, успел рвануть дверь и выскочить в коридор. Позади что-то просвистело — язык пронёсся над его головой и с силой ударил в стену. Когда он оглянулся, увидел, как этот отвратительный жгут пробил и вцепился в картину «Король Людовик XVI играет на свирели».
Картина изображала короля в позе пастушка: в белоснежных чулках, с румяным лицом и пышным париком, он сидел на камне, поджав ноги, и играл на тонкой деревянной свирели. На заднем плане были овцы и пастушьи девушки, а над ними — идеализированное небо, небесно-голубое, с золотыми лучами. Теперь же всё это оказалось исковеркано: язык проткнул полотно, и лицо Людовика, вечно спокойное и надменное, оказалось заляпано тёмной слизью.
С других помещений выскакивали люди. Женщины в ночных рубашках, старики в пижамах, мужчины в халатах — все бежали, не разбирая дороги. Но не всем удавалось: более быстрые улитки выхватывали жертв прямо в дверных проёмах. Человека поднимало в воздух, он извивался и кричал, но тут же втягивался внутрь пасти. Раздавался мерзкий хруст — ломались кости, жевалась плоть. Коридор наполнился криками и смрадом крови.
По коридору мечтал спастись кто как мог. Но большинство туристов были пожилыми — их бег был неровный, руки дрожали, а дыхание сбивалось. Никто из персонала не пришёл на помощь: ведь чудовища пожирали всех без разбора.
Вдруг раздался ещё один свист. Жерар инстинктивно пригнулся, и над ним сверкнул, как молния, язык. Он ударил в грудь дежурного по этажу — молодого чернокожего парня. Парень был худощавый, с коротко остриженными волосами и светящейся улыбкой, которой он обычно приветствовал гостей. На нём был лишь синий жилет униформы и белая рубашка, чуть смятая после дежурства.
— Aiuto! Dio mio! Aiuto, presto! — закричал он по-итальянски, извиваясь в панике. Его руки судорожно тянулись к ярко-красному, мерзко воняющему жгуту, что обвил его торс. Но язык был слишком силён. Он сжал его, как канат, рванул назад. Парень упал на пол, оставляя кровавые полосы от ногтей, вцепившихся в ковёр, но вскоре его тело скользнуло по полу, исчезло в пасти.
Секунда — и раздался отвратительный чавкающий звук, будто кто-то месил сырое мясо в металлической миске. Потом — короткий треск ломающегося хребта. И тишина, нарушаемая лишь довольным хлюпаньем хищника.
— Месье, помогите мне! — вцепилась в руку Дэвида молодая женщина лет тридцати-пяти, восточной внешности, будто только что сорвавшаяся с киноплёнки. Она стояла в тонком кружевном белье, волосы еще влажные, губы слегка припудренные, глаза — большие, миндалевидные — блестели от слёз и страха. В её лице сочетались восточная утонченность и дикое упрямство: высокие скулы, тёмные густые ресницы, густые брови и губы, которые при улыбке делали её похожей на юную богиню. Её кожа была тёплого оливкового оттенка, а походка — лёгкая и одновременно решительная, хотя сейчас она буквально дрожала.
Он вспомнил эту женщину: вчера вечером она ужинала за соседним столом — рядом с самой Моникой Белуччи. Фрау Мюллер рассказывала затем, что эту знаменитость пригласила дочь среднеазиатского диктатора, некая мадам Каримова, выполняющая дипломатическую миссию в Испании. «Эта послиха заплатила Монике сто девяносто тысяч евро за четыре часа, и они обе сожрали около килограмма улиток», — шептала немка, от которой в Аркашоне не утаить ни малейшей сплетни. Тогда, вечером, Гульнара слушала итальянскую звезду, улыбаясь и едва удерживая сервировку салфеткой, а теперь эта же женщина держалась за рукав старика и умоляла:
— Меня зовут Гульнара! Я заплачу вам большие деньги, только выведите меня отсюда! — её голос дрожал. — Два миллиона евро — всё, что угодно, только спасите! Эти хищники сожрали Монику, мою подругу!
Дэвид, несмотря на почтенный возраст, не мог скрыть лукавого интереса: две искушающие миллионы — что за соблазн для не слишком бодрого пенсионера? Но как оставить себя в живых, не говоря уже о спасении чужой женщины? Тем более, что в коридоре люди исчезали быстрее, чем успевали закричать. Дочь диктатора не отпускала его — её хватка была смертельно настойчива: пальцы, холодные и твердые, вжимались в ткань рукава, словно кованые скобы; ладонь была влажна от пота, но сила хвата выдавала человека с волей железной. Она держала его за руку так, что шум шагов, запахи и паника отступали на задний план — выбора не было, и Жерар понял: придётся бежать вместе.
— В подземном гараже у меня спортивный кар. На нём можно уехать отсюда! — закричала она, таща его к лифту. Как раз в этот момент дверцы кабины с глухим ударом раскрылись — кто-то вызвал лифт и не успел войти. Жерар и Гульнара протиснулись в него. Женщина нажала на кнопку, и кабина с металлическим визгом начала движение.
Лифт дернулся, глухо позвенели тросы, лампа в потолке мигнула, и затем замерла ровным светом. Кабина слегка покачивалась, будто корабль, при этом в воздухе витал аромат шин и машинного масла — ощущение, что вниз несётся не просто платформа, а сама судьба. Двери сомкнулись с тяжёлым щелчком, и через маленькое окошко они видели, как штрих ускоряющейся лестницы уходит вниз.
Через несколько секунд они уже ступали по бетонной плите подземного гаража. Тишина была обманчива: между рядами машин — Мерседесами, Рено, Опелями, Мицубиси, Ситроенами — шевелились эти слизистые создания. Их тяжёлые раковины стучали по металлу, создавая ритм смерти; звук был как барабан, но скользкий и влажный. Слизь стекала по капотам, оставляя липкие следы, фары отражали тусклые блёстки их глаз, а из пастей доносилось урчание и скрежет тысяч зубов. Они щёлкали, нетерпеливо посматривая на машины и людей, словно выбирали, что сегодня на обед. От их движения автомобильные зеркала вздрагивали, на лобовом стекле оставлялись полосы от скользящей слизи — всё вокруг выглядело словно после кошмара рыбака.
— О, Господи, и тут эти твари! — выдохнул Жерар, сжимая рукав так, что пальцы женщины побелели.
Но Гульнара, не теряя самообладания, указала рукой на машину в двадцати метрах. Это был «Ламборгини» — чёрный, как уголь, с клиновидным, агрессивным силуэтом, низкой посадкой и острыми линиями кузова. Его выточенный корпус словно пронзал пространство, капот был длинный и плоский, воздухозаборники смотрели как злые ноздри, а диски колес блестели, будто отполированы до зеркала. Машина лежала на асфальте как хищная кошка, готовая сорваться. Двери были закрыты, но форма лобового стекла и остроконечные фары обещали молниеносную скорость — идеальное средство для внезапного, стремительного побега.
— Вон там наше спасение! — прошептала она, и в её голосе зазвенела решимость.
Тут Дэвид быстро огляделся. Улитки ползли всё ближе, но пока ещё не отрезали им путь. Если действовать решительно, они и правда могли успеть вырваться из этого слизистого капкана. Главное — чтобы эта мадам оказалась не только богатой, но и умела обращаться с такой машиной. «Рискну», — мелькнуло у него в голове, и он сорвался с места. За ним, шлёпая босыми ступнями по холодному бетону гаража, бежала Гульнара. Каждое её движение было отчаянным: тонкие щиколотки дрожали, волосы разметались по плечам, а капли пота скатывались по вискам. Она врезалась к своему чёрному «Ламборгини» и, почти теряя самообладание, принялась яростно колотить кулаками по двери, будто та могла сжалиться и впустить хозяйку сама. Металлический звон от ударов эхом прокатывался по бетонным стенам гаража, пугая ещё больше.
— В чём дело? — хрипло спросил Жерар, не понимая, что происходит.
Лицо мадам Каримовой исказила страшная гримаса — смесь досады, отчаяния и ужаса. Губы задрожали, словно готовые расползтись в истерическом крике, глаза метались, как у пойманного зверька. Веки подрагивали, а дыхание сбивалось, будто её душили невидимые руки. Всё её тело мелко трясло, и слова вырывались с трудом:
— Я... я забыла ключи... они... в сумочке... в моём номере! Месье... сходите... принесите их, умоляю!
Дэвид остолбенел. Ему показалось, что время остановилось. Какая наглость! Какая глупость! Оставаться здесь хоть на минуту означало гарантированно превратиться в завтрак этих слизистых монстров. Он вдруг понял, что зря связался с этой женщиной. В сердцах он сплюнул на пол, выругался сквозь зубы и, не говоря больше ни слова, рванул к выходу, который, к счастью, был совсем рядом. Его шаги отдавались по бетону гулким эхом, перемежаясь с хлюпаньем слизи и ударами раковин.
— Вы куда?! — закричала за спиной Гульнара, голос её сорвался от ужаса и ярости. — Вы бросаете меня?! Вы знаете, кто я?! Я — певица Узбекистана и модельер! Я богатая женщина! Я основала марку «Гули», и все должны мне подчиняться! Я требую, чтобы вы спасли меня и принесли ключи от машины!
Старик не обернулся. Ему было плевать на титулы и бренды. Он бежал — не так быстро, как в молодости, но достаточно резво, чтобы улитки не догнали его. Его дыхание свистело, сердце колотилось, но страх придавал сил. За спиной донеслись отчаянные вопли Каримовой — пронзительные, полные ужаса, и затем короткий хруст, от которого кровь стыла в жилах. Дэвид не сомневался, что её схватили. И воображение без труда дорисовывало то, чего он не хотел видеть: длинный склизкий язык, обвивающий её тело; зубастая пасть, жующая плоть; и хриплые стоны, обрывающиеся навсегда.
Выскочив из душного гаража на улицу, Жерар вдохнул полной грудью. Но радости это не принесло — воздух был пропитан паникой и смертью. Француз устремился к вокзалу. Там, может быть, ещё стояли составы TGV — белоснежные, стремительные поезда с вытянутыми носами локомотивов, похожими на клювы птиц. Их мощные моторы могли увезти его прочь из Аркашона за считанные часы. Билеты можно было купить прямо у контролёра — сейчас не время для очередей.
Вдруг его кольнула мысль: деньги! Все его сбережения остались в номере. «Ах, чёрт... ну и ладно! Заплачу штраф, но выберусь отсюда!» — пробормотал он себе под нос, ковыляя по улице Виктории, где паника только нарастала. Он понимал, что долго в таком темпе не выдержит, и свернул в узкий переулок, чтобы перевести дух.
Но отдышаться толком не успел. Из тени дома выползла новая чудовищная улитка. На её пути оказалась мадам Банокью — чопорная дама, которая ещё вчера хвасталась нарядами и украшениями. Дэвид застыл свидетелем её конца: язык монстра вытянулся, словно гарпун, и обвил её тело. Женщина закричала, замахала руками, но её быстро втянули в зубастую пасть. Раздался мерзкий хруст костей и рваное чавканье. Через несколько секунд от неё не осталось ничего, кроме лужицы крови и клочка ткани.
Жерар не мог сказать, что сожалел о Банокью — как и о других, кто уже стал добычей. Но он ясно понял: то, что произошло с ней, может в любой момент произойти и с ним. Каждая улитка, появлявшаяся на пути, могла поставить точку в его жизни.
— Qu’est-ce que vous faites, monsieur ? (Вы чего, месье?) — хрипло произнёс голос снизу.
Дэвида резко дёрнуло — его за ногу схватил какой-то клошар, вечно ночевавший на тротуаре у вокзала. От него разило смесью дешёвого вина, тухлой рыбы и старого табака так сильно, что хотелось отшатнуться. Его спутанная, свалявшаяся борода торчала во все стороны, в волосах шевелились мелкие насекомые, лицо заросло грязью, и только глаза — мутные, но удивлённо-живые — смотрели прямо на Жерара. На нём висела непонятно откуда взявшаяся одежда: куртка с прорванными карманами, штаны, явно подобранные на помойке, и огромные, не по размеру сапоги, в которых он болтался, словно ребёнок. В руке он держал банку дешёвого пива и недовольно ворчал:
— Чего все бежите, орёте, как резанные? Спать не даёте...
Дэвид не успел ничего ответить. Рядом прокатилась гигантская раковина, блестящая от слизи, и с тяжёлым ударом остановилась буквально в метре от нищего. Из её нутра с резким шорохом выстрелили толстые, серо-розовые щупальца, блестящие и влажные. Они в одно мгновение обвили тело бродяги, будто верёвками, и с отвратительным хлюпаньем втянули его внутрь.
Раздался душераздирающий вопль, который мгновенно оборвался. Через пару секунд наружу со стуком вылетели только сапоги — единственная деталь, которую не смогли прожевать мощные челюсти хищной улитки. Они ещё несколько раз подпрыгнули на камнях мостовой, а потом замерли, обагрённые слизью и каплями крови.
Жерар схватился за живот, его горло скрутило тошнотворным спазмом. Хотелось блевануть, но желудок был пуст, да и времени на такие слабости уже не оставалось. Он не помнил, как добежал до станции — ноги сами несли его вперёд. И только у перрона, увидев пустые рельсы, он рухнул на колени. Ни единого поезда. Ни дежурного. Ни полицейских.
Хотя… нет. Один всё же был. Молодой служащий в форменном мундире стоял посреди платформы и, задыхаясь от страха, стрелял из пистолета в двух наступающих улиток. Грохот выстрелов разносился по пустому вокзалу. Пули пробивали раковины, выбивая из них осколки и фонтаны слизи. Но это лишь злило монстров. Их тела задрожали, щупальца метались ещё яростнее, и вскоре они обрушились на бедолагу.
С хлюпаньем и хрустом улитки схватили его за руки и ноги, дёрнули в разные стороны. Мундир вмиг разорвался, разлетевшись лоскутами. Челюсти сомкнулись на теле, и уже через секунду от молодого служащего не осталось ничего человеческого — лишь месиво крови, костей и плоти. Станция заполнилась влажным чавканьем и довольным урчанием, от которого волосы вставали дыбом.
Жерар понял: если он задержится здесь хоть на мгновение, то станет следующим блюдом этого кошмара.
— Non, je ne me rendrai pas comme ;a ! Je sortirai de ce p;trin ! (Нет, я просто так не дамся! Я выберусь из этой передряги!) — орал француз, размахивая руками, точно загнанный зверь. Его лицо перекосило от ужаса, глаза вылезли из орбит, дыхание сбилось. Он чувствовал, как что-то влажное, холодное и липкое, словно змеиный жгут, обвилось вокруг его шеи. Дэвид дернулся, вцепился пальцами в невидимую удавку, стал хрипеть и отчаянно барахтаться, будто боролся с неведомым врагом.
— Monsieur G;rard, qu’est-ce qui vous arrive ? (Месье Жерар, что с вами?) — раздался изумлённый возглас. — Успокойтесь! Вы сейчас задушите себя полотенцем!
Француз вздрогнул, потряс головой и распахнул глаза.
Перед ним было совсем другое зрелище. Утро. Прекрасное, солнечное утро. С Аркашонского залива дул свежий ветерок, разбивая воду на белые барашки. У самого берега покачивались яхты, сверкая лакированными бортами. На палубах смеялись и пили вино полуобнажённые туристы: мужчины с поджаренными на солнце телами и женщины в ярких купальниках, кокетливо откидывающиеся на шезлонгах, подставляя кожу под первые лучи дня.
Сам же Дэвид сидел за столиком на открытой террасе ресторана. Над ним склонился официант — высокий молодой человек с аккуратно приглаженными волосами, в безупречно белой рубашке, жилете и с узкой чёрной галстучной лентой. В его руках было влажное полотенце, которым он осторожно протирал шею Жерару. С ловкостью и вниманием он коснулся затылка, убирая капли пота, и в каждом движении чувствовалась привычная забота.
— Вам плохо? — спросила фрау Мюллер, сидевшая рядом и глядевшая поверх очков, нахмурив лоб. На её лице читалась тревога. — Может, это тепловой удар?
— Что… что со мной? — сипло произнёс месье Жерар. Он был в смятении. Где же улитки? Где кровь, где жертвы? Всё ли это ему привиделось?
— Вы слушали мою историю об улитках и вдруг побледнели, стали кричать, изо рта пошла пена, — пояснила немка. — Я позвала официанта, и он сказал, что такое бывает, если перегреться на солнце. Но сейчас только утро, и вы не могли так быстро перегреться… Странно. Хотя, в Аркашоне всё странно...
Официант продолжал протирать его шею, и холодная влага приносила облегчение. Жара спала, дыхание стало ровнее, тело уже не так лихорадочно дрожало. Сознание прояснялось, и старик почувствовал, что паника понемногу уходит.
— Как вы себя чувствуете? — мягко поинтересовался официант. — Это простая мера, она приведёт вас в порядок. Не волнуйтесь, вы не первый, кому я оказываю подобную помощь. Тут такое случается.
Месье Жерар кивнул, тяжело сглотнув:
— Да… спасибо. Уже лучше… всё, мне хорошо… — хотя по лицу было видно, что уверенности в этих словах ещё нет.
Официант убрал полотенце, слегка поклонился и спросил:
— Вам подавать ваше блюдо?
Жерар кивнул. Служитель бесшумно удалился.
— Вы так напугали меня, — не унималась фрау Мюллер. — Я подумала, моя новость вас встревожила…
— Какая новость? — нахмурился француз.
Немка тяжело вздохнула и укоризненно покачала головой:
— Ну как же! Я про улиток-мутантов рассказывала! Про тех, что жрут постояльцев нашего отеля. Вчера одну руку и две ноги нашли местные мальчишки, играющие на берегу в мяч. Полиция хранит молчание. Но я уверена: это дело хищных тварей из океана. Да-да, тех самых, что вывела эта дурацкая аркашонская ферма. Есть свидетели, которые видели их своими глазами! Говорят, они размножились и теперь голодны. Плотоядны!
Дэвид шумно выдохнул и прикрыл глаза рукой. Господи, да всё это оказалось лишь наваждением. Видения. Галлюцинации. Солнце и бредни этой навязчивой немки сыграли с ним злую шутку. Ему всё почудилось. Всё… или нет?
— Ох, фрау Мюллер, прошу вас, прекратите, — пробормотал он, утирая со лба пот. — Вы даже не представляете, что я сейчас пережил. Мне показалось… что мир перевернулся, и не мы едим улиток, а нас едят они…
— Так я вам об этом всё утро и говорю! — рассердилась собеседница, поджав губы. — А вы никак не хотите в это поверить!
Послышался лёгкий смех. Жерар повернул голову налево — за соседним столиком сидели мадам Каримова и сама Моника Беллуччи. На обеих были лёгкие пляжные сарафаны: узбекская дама выбрала ярко-оранжевый с золотыми вставками, а актриса — белоснежный, тонкой ткани, через которую просвечивало загорелое тело. Перед ними стояли высокие бокалы с разноцветными коктейлями: один — глубокого изумрудного цвета с мятой и кубиками льда, другой — янтарный, украшенный ломтиком ананаса и вишней на шпажке.
Рядом на тарелке, источая едва уловимый цитрусовый аромат, покоились улитки в лимонном соке: их гладкие раковины блестели, а нежное мясо внутри сияло влажной свежестью, будто дразня аппетит.
— I expect you at my film festival, Madame Bellucci (Я жду вас на своем кинофестивале, госпожа Белуччи), — торжественно произнесла мадам Каримова, проглатывая жирную улитку и запивая её коктейлем. — Под моим торговым брендом «Гули» проходят такие славные мероприятия. Денег я на это не жалею. Уверяю вас, будет интересно!
Моника что-то отвечала, слегка улыбаясь, но до Жерара её слова не долетали.
В этот момент к его столу подошёл официант с заказом. На серебряном подносе покоились свежевыпеченные улитки в ракушках, обильно политые сливочным маслом, смешанным с зеленью базилика, петрушки и чеснока. Между ними лежали крошки поджаренного хлеба, впитавшие соки, а на дне тарелки поблёскивали капельки оливкового масла. В воздухе стоял сладковатый и одновременно пряный аромат, от которого у старика заурчало в желудке, а по углам губ выступила предательская слюна.
— Вот увидите, наступит день, когда улитки выйдут из океана и начнут истреблять людей, — продолжала бубнить фрау Мюллер, но месье Жерар уже не слушал. Он с наслаждением поглощал изысканный деликатес, мысленно клянясь больше никогда не садиться за один стол с этой сварливой немкой. Её болтовня раздражала его до глубины души.
Вдруг раздались крики со стороны пляжа. По площадке ресторана, пошатываясь, пронеслась мокрая старушка с искажённым лицом. Её нога была вся в крови, а из колена торчал рваный кусок мяса. То была мадам Банокью, та самая, что вчера спорила и ругалась с китайской туристкой. Её появление ошарашило всех. Месье Жерар поперхнулся и закашлял, едва не подавившись улиткой.
Мадам Каримова вскочила, опрокинув свой бокал, а Моника Беллуччи в ужасе закрыла рот рукой. Их глаза метались по сторонам, словно они искали спасение.
— Они… они сожрали китаянку!.. — выдохнула мадам Банокью, споткнулась, сделала ещё два шага и рухнула на бетонный пол. Тело её затряслось в агонии: тонкие руки судорожно скребли землю, кровь тёмным потоком растекалась по плитке, образуя алое пятно. С каждым рывком её движения становились слабее, пока жизнь не покинула старое тело.
Но никто не бросился ей на помощь.
Потому что все — официанты, туристы, местные — замерли и, застыв в неверии, смотрели на океан.
Там, прорывая гребни волн, один за другим выходили огромные создания. Их колоссальные раковины сверкали под солнцем, а длинные, блестящие от слизи щупальца скользили по песку. И в их очертаниях уже не оставалось сомнений: это были улитки. Улитки-чудовища.
(18 августа.2010, Бордо-Страсбург.
Переработано 1 октября 2025 года, Винтертур)