Семейная тайна. Повесть. Глава 8

Глава 8

     Я никогда не мог подумать, что глаза могут вмещать в себе столько тоски и разочарования; что фраза «глаза — зеркало души» является настолько правдивой. На лице Ники не дрогнул ни один мускул. Он даже не побледнел. Обычно смена цвета его лица наиболее явно говорила о том, что он испытывает. Раньше мне казалось это крайне забавным, и я, только любя, подтрунивал над этим — «на лице всё написано». Сейчас же отсутствие этой его особенности испугало меня, заставив задуматься о том, как бы это не говорило о приближающемся нервном срыве.
     Самым паршивым в сложившейся ситуации было то, что мы оба знали — он давно обо всём догадался, но до последнего отказывался верить в то, какова была реальность. Каков был его друг, кем на самом деле оказалась женщина, на которую он возлагал столько надежд. Тогда я как никогда ясно понял, что ожидать чего-то даже от самых близких — гиблое дело. Эгоизм — неотъемлемая часть человеческого сознания. Преследование своих целей и для самых самоотверженных людей всегда будет стоять на первом месте. Даже тогда, когда человек намеренно делает другого счастливым, он утоляет свою жажду быть хорошим, быть нужным, быть важным в чужой судьбе.
     — Тебя…
     — Мне жаль, — только и успел выдавить я. Мне до жути хотелось зажать уши, потому что я предполагал, какая фраза последует за этим словом, но знал, что полностью заслужил её.
     — Убить мало, — он сплюнул себе под ноги; губы его искривила улыбка, появляющаяся тогда, когда мы смотрим на то, что невыносимо противно, но из-за воспитанности не позволяем себе прямо выказать своё отвращение, — да руки марать не хочется.
     Он повернулся и зашагал прочь механической походкой. Я поборол желание бежать за ним и попытаться всё объяснить, сказать, что почти физически не могу отказаться от этой своей зависимости (именно ей была любовь к Вере), но оправдания — привычка слабого человека, а я так мечтал казаться достаточно сильным для окружающих. Заметьте — даже тут говорит эгоизм — вместо того, чтобы облегчить страдания друга, я подло выбрал не потерять лицо.
     А после Ники исчез.
     После этого разговора я не видел его в салоне ни разу, да и не пытался его искать — слишком масштабна была моя гордость и мучивший меня стыд, пропадавший только во время присутствия Веры рядом со мной. Всё это слабо, но всё же убеждало меня в том, что — по крайней мере, для себя — я поступил правильно. У меня справлялись о его здоровье, думали даже отыскать его с помощью наших однокурсников (на лекциях он также перестал появляться), но всё это осталось только словами. Вскоре, что характерно для поэтического сообщества, Ники забыли, будто его мерцающей звезды никогда и не существовало.
Всеобщее внимание перекинулось на меня и мою спутницу.
     — Так жаль, что наш чудесный Ники… пропал, — уже упомянутая княгиня, оказавшаяся всё же Коровиной, намеренно лавировала в нашей беседе, не рискуя заводить её в дебри трагического любовного треугольника, — но, думаю, вы — подходящая пара для нашей Вероники, — натурально промычала она, отводя взгляд в правый нижний угол, — вы, верно, знаете, как высоко ценится девушками стабильность и спокойствие.
     Я видел, как открыто льстят мне эти люди. Теперь я, сам того не желая, стал взошедшим на престол литературного салона преемником Ники, ведь шёл рука об руку с Верой. Признаюсь — мне было очень тяжело соответствовать его неповторимому образу, и вскоре я сдался. Мы перестали ходить на собрания бомонда, и моя будущая жена была не против — какое-то время мы были друг для друга единственными друзьями, аудиторией, поклонниками, любовниками — в общем, нашли в мирах друг друга весь социум, в котором нуждается личность. Правда, несколько дней я ходил с мыслью о том, как просто она отнеслась к тому, что мой лучший друг исчез. Её безразличие выглядело так, будто она была только счастлива тому, что избавилась от очередного назойливого почитателя. Она не разделяла моего волнения, и это постепенно свело мои переживания о судьбе Ники на нет. Стыд тоже со временем канул в небытие, и я вспоминал потерю товарища как некий необходимый этап в моей жизни, словно смотря на него со стороны.
     После нашей тихой свадьбы, о которой я почему-то даже не удосужился уведомить бабушку и деда, Вера начала активно склонять меня к отъезду в провинцию. Я сопротивлялся как мог, аргументируя это тем, что после окончания курсов смогу устроиться на высокую должность и, как следствие, приносить в нашу комнату на Сенной достойный доход. Вера будто внутренне подозревала в себе какую-то червоточину, которая бы, по её мнению, без следа исчезла по прибытии в цветущую пышным яблоневым цветом глушь. Она буквально молила меня о переезде, применяя то всё свое обаяние и умение обольщать меня даже в самом отвлеченном от этого состоянии, то устраивая страшные истерики, заканчивающиеся классическим битьём посуды и последующим бойкотом вплоть до голодовки. Она умела манипулировать, но это был не тот случай — так велико было моё стремление стать примерным отцом будущего счастливого семейства.
     Итак, несмотря на все ухищрения моей жены, я благополучно окончил курсы и стал сотрудником одного из петербургских издательств. Я был в восторге от своей работы — теперь не истории властвовали над мной, а я над ними. Благодаря своей начитанности, я мог выбирать, куда будут убегать от своих демонов такие же безнадежные мечтатели, как я; с какими книгами будут проводить несчетные часы такие же закрытые от несправедливой действительности отроки, в рядах которых я был в юности.
     Мое тщеславное стремление избавить их от самих себя стало одной из причин поистине грандиозного крушения всех моих планов.