По праву крови. 32. Чужак. Александр

Минуты, часы или целая вечность... Пустота вокруг терзала, пока сущность вгрызалась в мою плоть, сплавлялась с каждой клеткой и перестраивала меня под себя, чтобы я мог выдержать. То больше не был соблазнительный шёпот, теперь она вопила, поглощая меня. Проникала в каждый уголок. Вечность в её измерении, пока разобранный и снова собранный я не был выброшен обратно в свой мир. Вот только на этот раз источник пришёл со мной. Во мне.

Холодный пол или земля. Щека прижималась к твёрдой поверхности. Тело будто вывернули наизнанку, будто не моё. Там, где раньше была Анна, теперь зияла рана. Саднила и зудела. Я не был на месте крушения поезда. Сущность перебросила меня в Висгловер. Ночь, снег запорошил прибранные улицы. Тишину нарушали тихие шорохи ветра в просветах между домами и иногда доносившиеся издалека голоса.

Пахло мной. Кровью, гарью и потом. И под всем этим — едкий, чуждый душок её силы, будто призрачный шлейф духов, которые она никогда не носила.

Я заставил себя подняться. Мышцы кричали, кости ломило, словно они были переломаны и спешно сращены заново. Я шагнул в тень арки, прислонился к шершавому камню, давая миру перестать плыть. В горле стоял ком желчи.

Она отрезала меня.

Мысль пронеслась не моим голосом, а голосом того, что теперь пульсировало под кожей, вторило ударам сердца. Новый голос звучал тише, но плотнее, он раздражал, ощущался, как скрежет когтей по изнанке черепа.

(Она отрезала нас, и теперь ты не целый. Мы не целы. Верни.)

Когда оно научилось говорить?

— Заткнись, — прошипел я беззвучно, с силой потерев ладонью грудь, точно мог стереть язву внутри.

Связь с Анной оказалась не просто нитью, которую можно порвать. Это был корень, вросший в самое нутро. Она выдернула его с мясом, и теперь внутри я истекал чёрной смолой, а сущность пила эту смолу, пьянела от неё, требуя больше.

Фонарь в конце улицы мигнул и погас. Не я это сделал. Это сделало Оно во мне, бессознательно, отторгая свет, как нечто враждебное. Воздух вокруг на мгновение сгустился. Оно искривляло реальность. Я искривлял реальность.

Размеренный стук подошв по брусчатке оповестил о приближении патруля. Двое. Я остался в тени, наблюдая. Они шли, молодые, самоуверенные, их свежие кители выглядели как карнавальные костюмы на их неокрепших телах. Они ещё не видели тьмы, они видели только правила и предписания.

Один из них, тот, что постарше, заметил меня. Фонарь выхватил из мрака мои сапоги, потом поднялся выше.

— Эй, ты! Поздно для прогулок. Откуда? Пропуск есть?

Я не ответил. Я смотрел на него, и мне виделось, как тонкая, чёрная трещина расходится от моих зрачков по воздуху, прямо к его лицу.

— Я сказал, откуда ты! — он сделал шаг вперёд, рука потянулась к цере. – Пропуск!

Его напарник, помоложе, внезапно побледнел.

—Сержант, подожди... — он протянул руку, чтобы удержать товарища, его взгляд задержался на моём рваном кителе. — Капитан...

Но сержант уже был рядом. Его пальцы сомкнулись на моём запястье.

Прикосновение стало спичкой, брошенной в сухую щепу.

Яркая, обжигающая волна вырвалась из меня. Воздух содрогнулся, и сержант отлетел назад, ударившись о стену с глухим, влажным звуком. Он просто сложился и затих, шея выгнута под невозможным углом. След силы мгновенно осквернил реальность вокруг — кирпичи за спиной поверженного оплыли глиной, какой они были до обжига и замеса, ткань формы раскручивалась на отдельные нити, плоть молодилась и старилась попеременно. Чёрные кляксы энергии расползались вокруг.

Я стал аномалией.

Молодой инквизитор застыл, глаза выпучены, рука всё ещё протянута в пустоту. По его штанам потекла тёмная струйка. Он не мог оторвать от меня взгляд.

Я сделал шаг к нему. Он попятился, споткнулся о собственную ногу и упал в снег.

— Дьявол... — его шёпот был полон детского ужаса.

Я наклонился над ним. От моего дыхания поднимался пар.

—Дьявол,— кивнул я.

Я провёл рукой по его щеке. Кожа под моими пальцами чернела и сморщивалась, будто тронутая гнилью. Он забился в попытках отползти, хватая воздух разинутым ртом.

— Встань, — скомандовал я. — Подними своего сержанта. И беги к своим.

Он, рыдая, повиновался, с трудом взвалив на себя безжизненное тело. Я смотрел, как он бежит, оставляя за собой неровный след на снегу.

Сущность внутри успокоилась, насытившись на мгновение выплеснутой яростью и чужим страхом.

Я потянул носом воздух. Запах крови и паники таял. А памяти мгновенно возник призрачный шлейф аромата Анны. На короткое мгновение, лишь для того, чтобы напомнить мне, чего больше нет. Рана никуда не делась. Она пульсировала, напоминая о своей пустоте.

Немного подождав и давая реальности прийти в стабильное состояние, я побрёл вслед за поверженной парочкой патрульных. Раз выпал снег и стало так холодно, значит прошло уж точно больше пары дней. Сколько времени эта тварь продержала меня в своём мире?

(Могла бы вернуть в момент, откуда забрала, раз уж решила присосаться ко мне. Я-то знаю, что ты намеренно отравила своими грязными мыслишками разум Анны. Жалость? Сомневаюсь. Есть ли мотив в твоих действиях, кроме стремления утолить голод?)

Разумеется, мне не дали приблизиться к крепости и на сотню шагов. На подходе заковали в усиленную энергетическую клетку. Источник рванулся наружу, размывая грани реальности, тут же был заглушён подавляющими сигилами, посыпавшимися, как аплодисменты после выхода на бис. Финальным актом самые опытные бойцы обездвижили меня знаками, продолжая подавлять силу, всё ещё вырывающуюся всполохами и разрушающую реальность поблизости.

А далее последовало заключение и бесконечная череда экспериментов. Я не противился. Подавленный источник не так сильно вопил в моей голове, но разум всё равно был постоянно одурманен.

Меня поместили в камеру, где стены, пол и потолок покрывали сигилы подавления, которые тускло мерцали. Исследования начались с традиционных методов.

Ко мне подключали щупы с проводами в резиновой оплётке. Бронзовые диски с выгравированными кругами жгли кожу, высасывая силу, иглы выводили кривые на длинных лентах самописцев. Датчики, соединённые с лабиринтом стеклянных трубок и колб, цепляли к позвоночнику, пытаясь картографировать потоки энергии. Я лежал и смотрел, как по стеклу бегут пузырьки мутной жидкости, окрашиваясь в багровый цвет при контакте с моей сущностью.

Приборы сходили с ума. Стрелки манометров зашкаливали. Лентам не хватало ширины для скачущих графиков. Стеклянные колбы трескались, едва моя сила, даже подавленная, касалась их. Всё начинало разлагаться, подверженное тлену, или наоборот откатываться во времени.

Тогда начался второй акт.

В камеру вкатили механический манипулятор с множеством суставчатых «пальцев», на концах которых сверкали крошечные сигилы. Он двигался с шипением пара, его движения были слишком плавными для машины. Эти пальцы плыли в сантиметре от моего тела, и там, где они проходили, воздух колебался, как над раскалённым железом. Пространство плакало и стекало, оставляя на миг тягучие следы, прежде чем сомкнуться вновь.

— Феномен искажения реальности подтверждён, — тихий голос учёного за стеной. — Уровень угрозы… не поддаётся классификации.

Однажды они привели живого носителя. Девушку лет двадцати. Её поставили за укреплённым стеклом с блокирующими знаками в другом конце комнаты.

— Попробуйте установить контакт, — прозвучала команда.

— Не хочу.

— Капитан Кирон, это приказ.

Я лишь посмотрел на неё, подойдя к стеклу. Девчонка вздрогнул, отступила к стене.

— Это не носитель, — шёпотом произнесла она.

— Контакт, Кирон! — рявкнули из-за защищённой двери.

Я лениво потянулся к ней. Она попробовала блокировать меня своей силой, но эта жалкая попытка была отметена, мне даже напрягаться не пришлось. Мой источник просочился через стекло и впился в тело, иссушив его до состояния бумаги.

— Ещё хотите?

— Достаточно.

Самым интересным был резонансный камертон. Два массивных бронзовых диска, установленных напротив меня. Когда их раскрутили, они запели, сигилы на них вспыхнули. Тонкий, высокий звук, входящий в резонанс с энергией клеток тела.

Ощущение будто меня медленно разматывали, как клубок. Мышцу за мышцей, кость за костью, нерв за нервом. Я чувствовал, как моя плоть пытается разобраться на молекулы, удерживаемая лишь чудовищной волей сущности, вцепившейся в меня. Я смеялся хриплым, рваным смехом, в котором тонул расходящихся швах реальности.

После этого эксперимента на стенах камеры остались тёмные, маслянистые разводы, которые не стирались, а медленно, в течение часов, стекали вниз, словно чёрные слёзы.

В перерывах между мучениями, в полусне, под седативными микстурами, я чувствовал её. Анну. Точнее — её отсутствие. Зияющую пустоту, вокруг которой всё закручивалось в водоворот моей одержимости. Как стрелка компаса, тщетно дёргающаяся на полюсе.

Вскоре они оставили меня в покое, не зная, как дальше применить. Я ожидал Гловера или Бруха, но пришёл Дирак. Стук его трости пробудил меня от болезненной дрёмы.

— Так-так-так, — его сладкий баритон заполнил камеру.

Я сел на койке.

— Не ожидал Вас здесь, генерал. Вставать не буду.

— Наглец! — расхохотался он.

— Присядьте, если ваша нога позволяет. Или прислонитесь к стене. Выглядите... измождённым.

Он не сдвинулся с места, опираясь на трость, его глаза-щелки скользили по мне, выискивая слабину.

— Смотри-ка, пёс, которого вытащили из помойной ямы, зарычал на хозяина.

Я позволил себе усмехнуться.

— Вы что ли хозяин?

— Не забывайся, щенок.

— Да помню я, помню. И что я ничего не стоящее ничтожество, и что стены здесь действительно толстые. Как вы и обещали когда-то. Кричать можно сколько угодно.

Он сделал шаг вперёд. Трость глухо стукнула об пол.

— И я припоминаю многое. Например, мальчишку, который плакал в углу. Который молил о пощаде.

(Мимо, старый идиот! Это меня больше не трогает.)

— Как сентиментально, — я откинулся на подушку, глядя в потолок. — Вы всё ещё живёте в тех воспоминаниях, генерал? Жалко. Я уже нет. Тот мальчик сгнил. От него остался только пепел. А из пепла, как известно, иногда восстаёт нечто новое.

— Феникс? — язвительно протянул он. — Ты? Ты — грязное пятно на полу, которое не могут отмыть.

— Пятно, которое разъедает камень, — парировал я, наконец переведя на него взгляд. — Ваши лучшие умы могут это подтвердить. Я больше не ваш пёс, Дирак. Я — ваша проблема. И, судя по тому, что вы здесь, проблемы усугубились.

Его пальцы побелели на набалдашнике трости.

— Мятежники, эти крысы Бриггса, режут наших людей по всему городу. Как скот. Нам нужен... эффективный ответ.

— А-а. Вам нужен тот, кто режет эффективнее. Кто думает, как они, но действует... куда изощрённее. Вам нужен лесник, чтобы запугать волков. И вы приползли ко мне.

— Я предлагаю тебе шанс искупить вину! — прошипел он, теряя сладость в голосе.

— У меня нет вины, — ответил я спокойно. — Есть незавершённое дело. Есть вещь, которая у меня украдена. И есть те, кто стоял на пути. Выпустите меня, и я перегрызу им глотки. Ради того, чтобы дым от их горящих тел указал мне дорогу к тому, что принадлежит мне по праву.

Он замер, оценивая. Старая гиена чуял, что его когти уже не впиваются в мою психику. Что почва уходит у него из-под ног.

— Ты будешь подчиняться приказам. Будешь под моим началом.

(А ты хохмач!)

— Хорошо, генерал... Я сделаю вид, что подчиняюсь вам или Бруху, или Гловеру, не сдох бы Акер, и ему бы послужил. Мне теперь плевать. Я буду убивать ваших врагов. Потому что сейчас они — мои враги. Это... параллельный интерес. Но попробуйте только тронуть меня, попробуйте снова посадить на цепь — и я покажу вам, что такое настоящая угроза, не поддающаяся классификации.

Я встал с койки. Цепи на руках натянулись и, с тихим щелчком, лопнули от того, что реальность вокруг них на миг перестала быть стабильной. Я подошёл к нему вплотную, глядя сверху вниз. Он не отступил, но его зрачки сузились.

— У вас есть ещё пожелания, генерал?

— Не зазнавайся, мальчик.

Я повернулся и лёг обратно на койку, спиной к нему. В камере повисла тишина, нарушаемая лишь сдавленным дыханием Дирака. Стук его трости, когда он развернулся и поспешно заковылял к выходу. Он проиграл эту партию.

Похоже, Гловер решил не связываться со мной, чтобы избежать ещё больших проблем. Однако разговор, полный намеков, у нас состоялся.

Он вошёл без стука. Просто открыл дверь и встал на пороге, его строгая фигура заслонила свет из коридора. Гловер всегда напоминал мне непроницаемую, высеченную из гранита статую. Но сегодня в его каменных чертах читалась усталость.

Он молчал, изучая меня. Я не стал подниматься с койки, лишь повернул голову, встречая его взгляд.

— Капитан, — наконец произнёс он. Его голос был низким и ровным.

— Генерал, — кивнул я. — Решили лично оценить повреждения?

— Я решил лично оценить угрозу, — поправил он меня. — Отчёты моих специалистов больше похожи на бред сивой кобылы. “Искажение реальности”. “Энергетическая аномалия”. Они не знают, что с тобой делать.

— А вы? — спросил я с лёгкой усмешкой.

— Я знаю, что с тобой делать, — отрезал он. — Вопрос в том, нужно ли это мне сейчас.

Он сделал несколько шагов вглубь камеры, его взгляд скользнул по чёрным, маслянистым подтёкам на стене.

— Город горит, Кирон. Эти вылазки... они выкашивают наших лучших, да и посредственных заодно. Мы теряем контроль. А ты... — он снова посмотрел на меня, и в его глазах мелькнуло что-то, отдалённо напоминающее сожаление, — ты всегда был эффективным инструментом.

— Инструмент затупился, генерал. Или, может быть, наоборот, отточился до бритвенной остроты. До такой степени, что режет уже и руку, что его держит.

— Именно это меня и беспокоит, — тихо сказал он. Он подошёл совсем близко. — Моррет.

Это имя повисло в воздухе между нами. Я вопросительно вскинул брови и улыбнулся.

— Что с Моррет?

Гловер сжал челюсти.

— Не притворяйся дураком. То, что ты с ней сделал... Бессмысленная жестокость даже по нашим меркам.

(Он боится последствий.)

— Моррет была предателем, — заметил я. — Я навёл порядок. Вы же всегда ценили во мне эффективность.

— Есть разница между порядком и бойней, Кирон! Я выпускаю тебя в поле, потому что у меня нет выбора. Но если я хоть раз услышу, что ты обратил это твоё... новое состояние... против своих... — он не договорил, но смысл был ясен.

Я медленно поднялся с койки, чтобы быть с ним на одном уровне.

— Вы боитесь, что я стану неконтролируемым оружием, генерал? Вы правы. Но на данный момент это оружие направлено в нужную вам сторону. А что будет потом... — я пожал плечами, — потом и будет видно.

Мы смотрели друг на друга — гранитный генерал и тень, которую он сам же и выпускал из бутылки.

— Ясно, — наконец произнёс Гловер. — Готовься к выдвижению. Твоё подразделение ждёт. И, Кирон... — он уже поворачивался к выходу, но бросил через плечо: — Помни о Моррет.

Дверь закрылась. Я остался один.

(Пытаешься надеть на нас намордник. Цепь может удержать пса. Но урагану всё равно на верёвки, которыми пытаются его связать.)

Я потянулся к стене, коснулся пальцем одного из чёрных подтёков. Он пополз за моим пальцем, как живой.

Техники в исследовательском тщетно надеялись, что их хитроумные сдерживающие сигилы усмирят меня, и я позволил им дальше заблуждаться. На первую зачистку карательных отрядов меня отправили этим же вечером.

В сопровождении подразделения из шести других инквизиторов, включая Чана, приставленного следить за моим поведением, я ждал в тени парковой зоны, сейчас абсолютно пустой. После введения жесткого комендантского часа и патрулей, на улицы почти никто не выходил. Мятежники научились прыгать через пространство, появлялись у патрулей в тылу и выводили из строя за считанные секунды. Одних бросали мёртвыми там же, других забирали с собой.

Воздух был холодным. Я стоял, прислонившись к стволу старого вяза, и чувствовал, как сущность под кожей копошится, словно голодный зверь в клетке. Чан и другие держались на почтительном расстоянии. Их страх был осязаем, как и запах пота.

Пространство на границе парка задрожало. Воздух затрещал, как рвущаяся ткань, и из ничего возникли пять фигур. Все носители. Бриггса среди них не было. Как жаль, я бы с удовольствием его порвал.

Мои инквизиторы среагировали мгновенно. Вспыхнули сигилы, в воздух взметнулись кнуты энергии. Бой завязался яростный и хаотичный. Один из мятежников, женщина с щитом, вылетевшим из устройства на поясе, прикрывала отряд сдерживающими кругами, пока двое других пытались фланкировать нас. Ещё двое — ткач и боец ближнего боя — рвались вперёд.

Я наблюдал. Позволил им почувствовать вкус ложной надежды. Позволил Чану подумать, что он держит ситуацию под контролем, пока эта жалкая шайка не начала пересиливать инквизиторов за счёт хитрых маленьких жуков, саботировавших атаки моих офицеров.

(Найду этого рукастого изобретателя и вытрясу все секретики, прежде чем раздавить вместе с жуками.)

Тогда я сделал шаг из тени.

Просто пространство вокруг мятежников... сжалось. Их щит из света погас, будто его никогда и не было. Женщина, державшая его, ахнула, из её носа и рта хлынула чёрная, густая жидкость.

Ткач, пытавшийся опутать нас ментальными нитями, вдруг застыл с выпученными глазами. Его собственные нити обернулись против него, впиваясь в его разум. Он упал на колени, издавая булькающие звуки, и начал царапать своё лицо до костей, пытаясь вырвать что-то изнутри.

Боец ближнего боя рванулся ко мне с криком. Его клинок, сверкавший холодной сталью, коснулся воздуха в сантиметре от моей груди — и рассыпался в ржавую пыль. Он не успел удивиться. Я натравил источник на него, и его тело начало осыпаться. Плоть отслаивалась от костей, как старая штукатурка, кости крошились в серый пепел. Всё это заняло не больше трёх секунд.

Последние двое, пытавшиеся отступить, наткнулись на невидимую стену. Воздух позади них почернел, превратился в непроницаемую стену. Они застряли в нём, их лица, искажённые ужасом, медленно погружались в массу. Не успели даже пискнуть.

Всё кончилось так же быстро, как и началось.

Парк снова погрузился в тишину. На том месте, где стояли мятежники, теперь зияли пятна искажённой реальности: одно напоминало застывшее чёрное стекло с кристаллами, парящими вокруг него, другое пульсировало тусклым багровым светом и отражало блики другой реальности, от третьего исходили волны голосов, перемешанных со статическим шумом, Всё это заставило моих же инквизиторов отшатнуться, один завалился блевать в кусты.

Я обернулся к Чану. Тот стоял бледный, сжав свой камень силы в кулаке. В его глазах читался ужас.

— Отчёт, — сказал я спокойным, ровным голосом. — Зачистка завершена. Угрозы нейтрализованы. Потерь нет.

Чан лишь молча кивнул, не в силах отвести взгляд от того, что осталось от мятежников.

Я повернулся и пошёл прочь, оставляя за позади осквернённый участок парка и шестерых потрясённых инквизиторов. Сущность внутри насытилась.

(Это была разминка. Настоящая охота ещё впереди.)

С тех пор как меня выпустили из клетки, мир стал... жидким. Края реальности расплывались, как акварель по мокрой бумаге. Я мог идти по коридору казармы и вдруг увидеть, как каменная кладка стены на миг превращается в стену из сплетённых, окровавленных кишок. Моргнул — и всё снова на месте. Лишь сладковатый привкус меди на языке напоминал, что это было не совсем воображение.

Жестокость во мне стала неконтролируемой, потому что перестала быть инструментом. Она стала языком, на котором говорило моё нутро. На очередной зачистке мы наткнулись на убежище. В подвале прятались трое мятежников и несколько мирных, вероятно, сочувствующих из местного населения. Мои инквизиторы начали стандартную процедуру окружения.

Я вошёл внутрь.

Я не помню, что именно я там сделал. Помню лишь сладкий и густой вкус, как у перезрелых фруктов. Помню, как один из них, седовласый мужчина, смотрел на меня с вызовом. Я... стёр его, будто он был карандашным наброском на бумаге. От него осталось лишь серое пятно на полу и шорох разрываемой плоти.

Когда я вышел, Чан стоял снаружи, его лицо было зелёным. Он смотрел в пустоту за моей спиной.

— Там... ничего нет, — прошептал он. — Ни тел, ни... ничего. Только... пустота.

— Они нам больше не помешают, — ответил я спокойно.

Именно тогда появился тик. Лёгкое, даже изящное подёргивание указательного и среднего пальца правой руки, будто я что-то стираю с невидимой поверхности. И рывок головы влево. Раз. Два. Пауза. Снова. Я поймал на себе взгляд Чана, полный прозрения. Он видел. Видел, что щель между мной и человечностью становится всё шире.

Позже, в своей комнате, я пытался есть. Суп остыл, и на его поверхности образовалась плёнка. Я смотрел на неё и видел, как она шевелится. Я провёл по краю тарелки пальцем, и жирная плёнка тут же свернулась в чёрный, дымящийся комок.

(Ты повсюду. В узорах на дереве, в трещинах на потолке, в тенях. Сбежала, но отпечаток остался на всём. Сотрём всё, и найдём.)

Мои пальцы снова дёрнулись. Стёрли.

Я встал и подошёл к зеркалу. Из глубины стекла на меня смотрел не я. Это бы моё отражение, но искажённое. Глаза — пустые впадины, из которых сочилась тьма, а рот растянут в беззвучном крике. Оно постучало в стекло дёргающимися пальцами.

Я улыбнулся, моё отражение в ответ улыбнулось мне оскалом, полным острых игл. Рывок головы.

— Скоро, — пообещал я ему. Ему. Себе. Сущности.

Пальцы стирали границу между нами. И с каждой секундой эта граница становилась всё призрачнее.

Даже ярости требовался клапан, иначе котел разорвёт. И я находил его там, где мужчины с незапамятных времён ищут забвение, в тускло освещенных кварталах за чертой пристойных кварталов, где пахло дешевыми духами, вином и отчаянием.

Сначала это работало. Мимолетное тепло чужой плоти, притворные стоны в полумраке, грубая иллюзия близости. Я платил щедро, и этого хватало, чтобы закрыть глаза на тень безумия в моём взгляде.

Но вскоре иллюзия стала рваться, как гнилая ткань. Мне было мало притворства. Мне нужно было... прочувствовать. Убедиться, что эта плоть реальна, что она может гнуться, ломаться, что она хрупка, как та, что ускользнула. Мои ласки становились проверкой на прочность. Поцелуи оставляли ожоги. Объятия — хруст тонких костей.

Я искал в их глазах тот самый момент, когда притворный страх становится подлинным ужасом. Момент, когда они понимали, что клиент — это не просто чудак с тяжелыми руками, а нечто иное. Нечто, для чего их тело — всего лишь временный суррогат, бледная копия, которую можно испортить в поисках оригинала.

Однажды утром я вышел из одного из таких заведений, поправляя манжет. Воздух был холодным и чистым. За моей спиной оставалась тишина, прерываемая лишь сдавленными рыданиями. Там, где должен был быть стук каблуков и приглушенный смех, зияла пустота.

На следующий раз дверь мне не открыли. За железной задвижкой стоял здоровяк исчерченный защитными знаками, в компании пары внушительных ребят по бокам, поигрывавших клинками с теми же символами.

— Тебя здесь не рады, господин, — прорычал он. В его глазах читалось не просто опасение, а отвращение, смешанное с первобытным страхом. — И больше не ждут. Уходи.

— Мадам, должно быть щедро вам заплатила.

— Проваливай, капитан. Никто из девочек тебя не примет.

Я хотел было возразить, но мой взгляд упал на его руку, сжимавшую дверной косяк. Кожа на его почернела. Я этого не делал. По крайней мере, сознательно.

Я повернулся и ушёл. Тошнотворное осознание отбило всё желание. Эти женщины были для меня просто глиной. А я — недовольный скульптор, который в ярости крушил свои неудачные эскизы, пытаясь слепить единственный, недостижимый образ.

Теперь эта дверь была для меня закрыта. Ещё один мост в прошлую, человеческую жизнь сгорел. Мне не нужны были суррогаты. Нужно только одно.

Настоящее.

Тики усиливались. Паутина трещин на стене моих покоев уже не сходила, лишь медленно ползла дальше, искажая перспективу. Воздух в моём присутствии тяжелел, а фонари на улицах мигали и гасли, стоило мне пройти мимо. Реальность гнила от моего прикосновения, как перезрелый плод.

Гловер, наш гранитный генерал, вызвал к себе.

— Капитан, — начал он, отложив перо. — Твоя... эффективность в городских условиях начинает приносить побочные эффекты. Город не поле боя, его нельзя выжигать калёным железом.

Я стоял, глядя куда-то сквозь него, чувствуя, как подёргиваются пальцы, будто стирая пыль с его стола.

(Стереть.)

— Мне нужна твоя... уникальная способность к тотальному уничтожению в другом месте. Прииски на севере. Мятежники участили атаки на конвои. Ты возглавишь оборону.

Он предлагал мне ссылку в обёртке повышения. Убрать подальше с глаз, от стен, которые не должны трескаться, от патрулей, которые не должны дохнуть с перекошенными лицами просто от того, что шли за мной по пятам. Я кивнул, не говоря ни слова. Какая разница? Пыль на приисках или пыль на мостовой — всё это был лишь фон для одной-единственной цели.

Когда я вышел из кабинета, в коридоре мне навстречу спешил Чан. Он нёс папку с бумагами, его лицо было напряжённым и бледным. Верный пёс, тащил косточку своему хозяину.

— Капитан, — кивнул он, стараясь пройти мимо.

Я не удержался. Улыбка сама расползлась по моему лицу.

— Всегда на посту, Чан? Какой образцовый пёс! Небось, уже виляешь хвостом в предвкушении похвалы?

Он остановился как вкопанный. Повернулся. И в его глазах, всегда таких дисциплинированных, погас последний проблеск почтительности.

— Знаешь что, Кирон? — он сказал это тихо, переходя на “ты”. — Тебе пора бы начать считаться с теми, кто тебя кормит.

Мои пальцы дёрнулись.

(Стереть.)

— Что? — я сделал шаг к нему, и воздух между нами затрещал. — Повтори, щенок. Кто меня кормит?

Но Чан не отступил. Он посмотрел на меня не как на начальника, а как на опасное, бешеное животное.

— Есть хищники и побольше тебя. Ты думаешь, ты здесь самый страшный зверь? — он коротко фыркнул. — Все по горло сыты тобой и твоими выходками. Один неверный шаг, и отправишься в экстрактор. Ты просто бульдог, которого спускают с цепи. Хозяева не любят, когда их бульдог начинает кусать за руку с поводком.

Кровь ударила в голову. Или что-то, её заменяющее. В висках застучало.

— О чём ты говоришь? — мой голос прозвучал хрипло. Тень за спиной Чана на стене изогнулась и пошевелилась, живя своей жизнью. — У меня здесь нет хозяев.

Но Чан лишь покачал головой, с отвращением глядя на мои дёргающиеся пальцы.

— Играй по их правилам, Кирон. Пока они тебе это позволяют.

Он повернулся, толкнул дверь в кабинет Гловера и скрылся за ней, оставив меня одного в длинном, пустом коридоре.

Тик становился неконтролируемым. Палец дёргался, стирая, стирая, стирая невидимую грязь с воздуха. Хищники побольше. Правила. Хозяева.

Дорога на прииски была долгой и унылой. Чем дальше на север, тем больше уступала дорога разбитой грунтовке, а потом и вовсе исчезла, сменившись грязью. Пейзаж за окном инквизиторского экипажа медленно умирал, превращаясь в голые, продуваемые ветрами и запорошенные снегом холмы.

Прииски отравляли жизнь вокруг, так как этереит одновременно находился в двух мирах. Эти месторождения появились во времена катаклизма, когда разрывы были повсюду. Возле них земля и превратилась в эти кристаллизованные язвы, которые, по счастливой случайности имели свойство удерживать осколки источников внутри.

Огромная, зияющая рана, уходящая вглубь, окружённая грудой выброшенной породы и уродливыми конструкциями деревянных вышек, желобов и насосных станций. Воздух дрожал от постоянного, низкого гула машин и был пропитан едкой, металлической пылью, которая въедалась в лёгкие и скрипела на зубах. Этереит. Он был повсюду — не только в недрах. Он проступал на поверхности блёклыми, переливчатыми прожилками в камне, мерцая тусклым, больным светом, словно гниющее дерево, покрытое фосфоресцирующим грибком. Он завлекал вглубь. Я чувствовал его тихий, навязчивый зов, шёпот из самой толщи земли.

Меня встретил начальник охраны прииска — дородный, обветренный мужик с признаками хронической усталости на лице. Он отсалютовал с механической точностью привычки.

— Капитан Кирон. Вас ожидали, — его налитые кровью глаза скользнули по мне, задержался на моих непроизвольно дёргающихся пальцах. — Носите здесь перчатки, а то кожа быстро обветрится.

Он покивал, прикидывая, что делать с ещё одной напастью, сброшенной на его голову командованием.

Энтузиазма, разумеется, не было. Здесь его не было ни у кого. Люди двигались по территории с поникшими плечами, их движения были выверены и экономичны, будто они старались лишний раз не потревожить враждебную землю под ногами.

Мне выделили комнату. Если это можно было назвать комнатой. Это была будка на одной из вышек, предназначенная для надзирателей. Тесное, продуваемое насквозь помещение с заскорузлым деревянным полом, заледеневшим окошком и железной печкой-буржуйкой. В углу стояла походная койка с тонким матрасом. Повсюду лежала въевшаяся пыль от разработок.

Я бросил свой вещмешок на пол. Он приземлился с глухим стуком, и по дереву от точки удара тут же побежала сеть чёрных, маслянистых трещин. Реальность и здесь не выдерживала моего присутствия.

Я подошёл к окну. Отсюда открывался вид на всю панораму этого тоскливого места. Глубокий карьер, где люди копошились, как муравьи. Тёмные, как глазницы, входы в шахты. И над всем этим — блёклое, низкое небо, в котором не было солнца. Его не пропускали плотные серые тучи.

(Здесь... тихо. Никто не помешает. Можно... поиграть.)