Глава 14. Походы

Ирдар задержался в деревне на несколько месяцев. Его приютила у себя одна вдова, чей муж пал в схватке, пытаясь защитить деревню от порождения Лорна. Он помогал чинить поломанные заборы и разрушенные избы, что остались после набегов чудовища, ходил с изголодавшими мужиками на охоту, что позволило запастись едой, чтобы дожить до следующего урожая, учил местных детей обращаться с оружием.
Ночами вдова часто приходила к его постели в надежде возлечь со спасителем. Она тосковала по мужу, по теплу его тела, по простому женскому счастью. Ирдар по началу прогонял её, ссылаясь на усталость и необходимость восстановиться для работ в деревне. Но после — подумал: «Сигрид к жизни уже не вернуть, верность ей он уже нарушил, когда отдался ведьме. А чем эта изнывающая от нехватки ласк девушка хуже ведьмы?»
Он перестал противиться и следующей ночью сам пришел к ней. Она уже спала, уставшая за день. Ирдар лёг сзади неё, какое-то время он просто лежал, раздумывая. Затем он намочил руку слюной, чтобы увлажнить её. Её лоно было аккуратным и узеньким, как у только что созревшей физически юной девы. Но, несмотря на это, она проснулась не сразу, когда он вошёл в неё. А проснувшись — посмотрела на Ирдара взглядом, в котором одновременно смешались наслаждение, удивление, возбуждение и благодарность.
Они стали спать в одной постели, но в деревне никто об этом не догадывался. Днём они работали, каждый занимался своим делом, и единственное время, когда они пересекались — когда вдова приносила обед или молоко. В постели инициатива чаще исходила от неё, она была страстна и ненасытна. Ирдар же действовал больше механически. Можно сказать, он позволял ей любить его. Но он не давал ей ложных надежд — она знала, что путь его скоро продолжится и вряд ли они когда-нибудь ещё встретятся.
Вскоре в деревне появились жители, которых он раньше не видел. Это воины вернулись с набегов. Их драккар стоял в отдалении, но мачта его была видна из деревни. Его разгружали, латали отверстия от стрел и копий, меняли сгоревшие доски, смолили. И Ирдар тоже стал помогать им. Он чувствовал, что ему нужно продолжать свой путь с ними. И знал, если вызовется помогать — его обязательно возьмут в следующий поход.

Драккар стоял на чёрном песке, вытянутый, как хищная рыба, готовый рвануться в глубину моря. Его нос возвышался резным драконом, в глазах которого сидела безмолвная ярость. Крепкие борта были обиты железом, щиты висели вдоль них, словно чешуя чудовища. Морозное утро стелило дыхание по воде, и лёгкий туман скрывал границу между землёй и волной. Ирдар шагал по гальке твёрдо, будто земля уже не принадлежала ему, и только море знало его путь.
Он ступил на доски, влажные от росы, и корабль отозвался глухим стоном. За ним поднялись воины — плечистые, бородатые, с длинными копьями, с топорами на поясе. Кто-то тащил мехи с мёдом, кто-то связки копчёного мяса. Их смех был громок, но в нём дрожала радость предстоящего грабежа, а не лёгкость души. Ирдар слушал их, не участвуя. Его улыбка была выжжена, радость — похоронена.
Кормчий поднял руку.
— Толкай! — И драккар скользнул в волны.
Гребцы взялись за вёсла. Дерево заходило ходуном, вода шипела, судно дрожало от каждого удара. Сначала море было кротким, гладким, как шкура зверя, но вскоре поднялся ветер, и драккар пошёл по волнам, как нож по сырому хлебу. Ветер бил в лицо, брызги соли обжигали кожу, и у Ирдара сжимались зубы — он вспоминал вкус крови, такой же горькой и солёной.
Ночь застала их в открытом море. Огромные волны поднимали корабль, как щепку, и воины держали вёсла, будто оружие, бились не с людьми, а с самой стихией. Всполохи молний освещали небо, и в тот миг казалось, что Один смотрит с высоты, решая, кто доживёт до утра. Один из молодых воинов не выдержал и сорвался, бросив весло. Его крик заглушил гром, и море поглотило его тело, даже не оставив пузыря. Никто не подал руки. Так было принято: море забирает, кого хочет.
Ирдар сидел неподвижно, прижав копьё к груди. Гроза свистела в ушах, но в его глазах было спокойствие, почти холодное. Он не видел страха в себе, лишь тупую уверенность: его не заберёт шторм, его не возьмут волны. Его судьба лежала дальше, в чужих землях, в крови врагов, в имени Лорна.
На третий день, когда шторм стих, они достигли чужого берега. Драккар вошёл в устье реки, и перед ними открылся лес — высокий, тёмный, влажный от росы. Птицы кричали в кронах, но воины молчали: они знали, что впереди ждёт добыча. Ирдар смотрел на этот лес, и в его душе было то же молчание, но не ради добычи. Он видел в каждом берегу не землю, а ступеньку к своей клятве. Каждый день пути был ему не радостью, а тяжёлым долгом.
И тогда, в первый вечер на чужом берегу, у костра, когда остальные пели хриплыми голосами, Ирдар молчал. Он слышал только шум моря за спиной и чувствовал, что его дорога не имеет конца. Пока другие искали славы и золота, он искал лишь одного — Лорна.

На рассвете туман стлался по земле, густой и холодный, будто сама Хель дышала из-под корней мира. Воины Ирдара вышли из леса, ступая мягко, как волки. Щиты блестели росой, копья были подняты, и лишь дыхание в морозном воздухе выдавало живых.
Деревня спала. Дома, крытые соломой, дремали под утренним небом, дымки ещё не поднимались из труб. Лишь лай собак нарушил тишину — и тут же оборвался, когда железо вонзилось в их глотки. Первый крик женщины взметнулся, как искра из огня, и стал сигналом к началу.
Ирдар шёл впереди. Его меч рассёк дверь первого дома, как сухое дерево, и в темноте он увидел лица: старик, женщина, двое детей. Он не поднял руки на них. Его воины сделали это за него. Кровь хлынула по полу, запах железа смешался с дымом, и крики слились в вой, который тянулся над деревней.
Скоро загорелась первая крыша. Пламя пошло по соломе, поднялось выше сосен, и дым стлался чёрным облаком. Ирдар стоял на площади, где пытался подняться отряд местных воинов — в спешке, в панике. Их щиты дрожали, руки были неловкими. Он вышел против них, и ударил первым.
Его копьё пронзило одного, второй пал от меча. Остальные дрогнули, и волна ярости викингов смела их, как ветер сухую траву. Вой стоял над деревней, треск огня сливался с криками, и море слушало это, словно пиршественную песнь.
Но Ирдар не пировал. Когда его товарищи вытаскивали из домов сундуки с серебром, трофеи, бочки вина, он сидел у костра, глядя в пламя. Вино текло по бородам его соратников, песни поднимались громкие, разудалые. Женщины плакали, привязанные к столбам, дети прижимались друг к другу, и никто не смел к ним подойти, пока взгляд Ирдара был тяжёл, как камень.
— Ты не радуешься? — спросил его один из воинов, уже пьяный, с золотой чашей в руках.
— Я не ради радости пришёл, — ответил Ирдар глухо. — Моё сердце ищет не золото.
В воине застыли слова, и он отошёл, не решившись спросить дальше.
Ночь падала на выжженную деревню. Дым тянулся к звёздам, а на земле лежали тела — и в крови отражался свет костров. Ирдар шёл между мёртвых, не чувствуя ни гордости, ни жалости. Каждый из этих трупов был лишь шагом к его цели.
В тот вечер он понял: его рука уже не дрожит от убийства. Его душа ожесточилась настолько, что смерть перестала быть тяжестью. Она стала ремеслом, как кузня или охота. Но внутри жила пустота, которая всё шире разрасталась с каждым днём.
Он знал: слава, золото, песни — всё это для других. Для него же был только путь.

Вечером, когда дым пожарищ ещё тянулся к небу, воины Ирдара воздвигли огромный костёр. На нём жарилось мясо — туши оленей и коров, угнанных из разграбленной деревни. Жир капал в огонь, и пламя взметалось, облизывая ночное небо.
Кругом стояли люди: лица раскраснённые сажей и кровью, волосы спутаны, глаза горели. Они пили мёд из серебряных рогов и трофейных золотых кубков, хвастались удалью в сражении, показывали раны, смеялись, словно весь мир был их добычей.
Звенели мечи: одни плясали, размахивая оружием, другие сталкивались в шутливых поединках, и искры летели, когда клинки скользили друг по другу. Женщины, новоиспечённые траллы, сидели по краям, одни с ужасом, другие с ненавистью. Но воины, опьянённые мёдом и победой, обращали их страх в забаву.
Одну стройную девушку с чувственными губами попытался утащить глубже в лес старый, особо пьяный воин. Он возжелал насладиться её молодостью и сам вспомнить прежние годы. Но с ним был не согласен другой подвыпивший боец. Пока они выясняли, кому должна достаться добыча — девушка освободилась и убежала вглубь леса. Викинги махнули на неё и старый произнёс:
— Пускай бежит. Если волки не сожрут — в другой раз свидимся. Если доживу.
Оба зашлись хохотом и вернулись к общему гулянию, к костру.
Песни гремели, гортанные и тяжёлые. Они славили Одина, Тора, славу и смерть. Каждый припев был как удар молота, как гром с неба. Воины били ладонями по щитам, и звук этот сотрясал воздух, как далёкий гром.
А Ирдар сидел в стороне. Его кубок был полон, но он не пил. Перед ним лежал кусок мяса, но он не ел. Его глаза глядели в огонь, и каждый язычок пламени вспоминался ему кострами иных времён. Он видел в нём глаза Сигрид, её улыбку, её голос. И с каждым ударом щитов его сердце отзывалось не радостью, но пустотой.
Один из воинов подошёл к нему, шатаясь, с криком:
— Ирдар! Почему ты молчишь? Ты — первый среди нас! Твой меч вечно жаждет крови, твой дух силён! Встань, спой с нами, раздели славу!
Ирдар поднял взгляд. Его глаза были холодны, как лёд.
— Я пью кровь врагов не ради песни, — ответил он. — Я ищу лишь одного.
Воины замолкли на миг, но вскоре смех вновь заполнил воздух, и слова Ирдара растворились в шуме.
Он остался один, рядом с костром. Огонь гудел, искры взлетали к небу, а он чувствовал лишь тяжесть. Праздник, радость, мёд — всё это не касалось его. Его душа была выжжена, и в этом веселье не находила ни капли утешения.
Он знал: пока его враг жив, пока Лорн не найден, никакая победа не будет ему радостью.
Но вскоре открылся путь. При следующем набеге, Ирдар уже получил ответ на вопрос куда ему двигаться дальше.