Вятско-Пермский Волгоград ч 6

              Вятско-Пермский Сталинград Ленинградского Петербурга

...Загрузили меня в нашей отличной музыкальной школе №4 – неимоверно и разнообразно. Помимо специальности и всего комплекса предметов, всяких там – сольфеджио и муз. литератур, были еще: хор – первое сопрано, оркестр народных инструментов – первый баян, ансамбли какие-то периодически.

И в общеобразовательной школе - постоянные концерты, фестивали. Мне нравилось, поэтому я все делал как нужно, никогда не подводил, не срывал. Как я все это успевал – до сих пор не пойму, еще и на улице постоянно шлялся.

В одиннадцать лет на городском конкурсе я уже исполнял концерт Будашкина для домры с оркестром в переложении для баяна и фортепиано.

В двенадцать – виртуознейшую обработку песни «Ехал казак за Дунай» (их много известных, но не Гридина пока еще, эту тоже играл, но уже в Питере, так, лично для себя).

Это были мои третий и четвёртый классы музыкальной школы. Чтобы как-то был понятен уровень сложности произведений – с «концертом» и этой «обработкой» некоторые люди заканчивали музыкальное училище, выпускались, то есть уже не школьный – следующий уровень…

Многое забылось…

Где-то, в четвёртом классе общеобразовательной школы я первый раз пел на районном стадионе под микрофон – интересные ощущения. Исполнял я песню «Сестренка-Наташка, теперь первоклашка».

Моя сестра старше меня была на четыре года, не первоклашка, но само слово «сестренка» очень теплое, сестра – это нежность невыносимая и любовь… именно такие чувства я испытывал, пока пел.

Успех был грандиозный.

…Во втором классе музыкальной школы (десять мне годков было) попал я в первый раз в прямой эфир телевидения местного, Волгоградского. Играть я должен был обработку русской народной песни «Как я выйду (или пойду) на быструю реченьку» …

Смотрю фотографию – посадка идеальная, спинка прямая, белая рубашечка, чёрные отглаженные брючки, туфельки блестящие, мех инструмента растянут, правая рука застыла в движении - восходящий пассаж, - мордашка пухленькая, красавчик!

Все - для мамы, для сестренки, для Людмилы Николаевны (моего преподавателя), старался я…

Баян «Рубин», верхний край – выше подбородка, так как роста для его габаритов не хватает, стоит на моих коленях – вертикально. Заглянуть, посмотреть на правую клавиатуру сложно, надо наклонять его на себя. А я и не заглядывал никогда почти. Хотя, произведение, исполняемое мною, было сложным, с вариациями…

Снимали в концертном зале нашей музыкальной школы. Поставили камеры. Меня посадили на сцену с инструментом. Зал полный – битком. И не сказали ничего, когда начинать. Гул какой-то стоял небольшой.

Я посидел-посидел, думаю: «Раз, вышел – надо играть», – по привычке… так обычно и происходило при моих многочисленных выступлениях прежде.

Начал бодро играть… И тут мне из глубины зала, в микрофон говорят: «Мальчик, подожди», – я не слышу, продолжаю наяривать – говорят еще раз, уже более громко: «Мальчик, подожди», – и уже – к зрителям обо мне, – «тренируется, наверное».

(- Ага, как же, тренируется, в прямом эфире, – так себе, попытка выкрутиться у тебя, тётенька, получилась, – злорадствовал впоследствии я...)

Сказала это все какая-то незнакомая для меня тётка, ведущая передачи (казус данный все потом обсуждали, конечно).

Оказалось, что ведущая с директором нашей школы сидела в самой середине переполненного зала. Дама брала интервью в то время, когда меня заранее посадили на сцену, и никто меня не предупредил, что играть надо после того, как она закончит диалог с директором.

Так как они сидели оба на значительном расстоянии от меня, я их и не рассмотрел. Говорили они негромко, и из-за гула зала я их не услышал.
Меня-то она остановила не с первого раза, а только когда соизволила напрячь свои связки посильнее.

Я прекратил играть.

Я покраснел от злости, от того, что выгляжу полным идиотом на всю область (я это уже понимал)… но – ничего, посидел, дождался команды и отыграл как обычно с блеском.

Выдержка у меня тогда была отличная, я практически никогда не волновался. Были цели, и я был настроен на их достижение, когда выходил играть. Серьёзно – был на сценах «как дома».

Злой я был очень, но стерпел, никому ничего не высказал, скромный был…

Мне сейчас почти шестьдесят, но я до сих пор злой на них, на всех… телевизионщиков.