Песня о Ленине

 
Утро. Серое. Весна  - вечная странница, еще не добралась до этой сибирской глубинки, затерянной где-то между бескрайними лесами и безысходностью. Из приоткрытой форточки тянет сыростью, и дым моей сигареты, словно последний признак жизни, медленно растворяется в холодном воздухе.
Гостиница. Она всегда гостиница — безликая, пропитанная чьим-то потом, собравшая старые истории. Занавески, поникшие от пыли, будто вобрали в себя тоску и усталость тех, кто здесь когда-то ночевал. Полумрак, или, может, полусвет — граница между сном и явью.
В зеркале отражается кровать, а на ней — скомканная простыня и голое тело. Молодое. Красивое.
— Марина? Вроде бы Марина...
Да, Марина. Хоть какая-то приятность в этой дурной поездке.
Зачем я здесь?
Молод — вот и гоняют, как козу Сидора. На кафедре человек пятнадцать, но когда надо кого-то послать в Тьму-Таракань, политэкономически окормлять местных жителей , оказывается, что ехать некому. Кроме меня.
Высшая школа расползается по стране, как грибница, создавая «укрепрайоны» по добыче знаний. Точнее - изготовления  специалистов с дипломами. Кому нужны эти знания? То, что действительно важно, люди и так знают. А вот диплом — совсем другое дело. Ради него они раз в полгода собираются в этих серых снаружи и внутри  «учебно-консультационных пунктах»  -УКП -  потеют, краснеют, мычат что-то невнятное и всё это называется «учебой».
А мне-то за что все это? Восемь часов лекций в день, а в конце — вишенка на торте: экзамен. Пятьдесят-шестьдесят человек, каждый из которых пытается пересказать марксистско-ленинское учение так, будто услышал о нем первый раз вчера в пьяном угаре. Бессвязное мычание, обрывки фраз, пустые глаза...
И ты, преподаватель (или, точнее, «преподдаватель», потому что без ста граммов здесь не выжить), покорно ставишь «удовлетворительно». Потому что альтернатива всему этому — пересдача. Кому охота снова выступать на арене этого цирка?
Меня увольте.

Сегодня наконец день экзамена
Первая оценка уже поставлена. Марине.
Марина позним вечером пришла в номер с подарком от «Инкогнито» — бутылкой вина. Вино закончилось, началась она. Ночью, откинувшись на подушку,  спросила:
— Ну что, я сдала экзамен?
— Нет, ты ответила только на первый вопрос.
А что? — обычное дело. Здесь бытует правило: «Мы не замужем, мы на сессии».
Надевая брюки думаю, что мне осталось  пройти последнее испытание, донести свой крест и  — домой. Домой, где нет этой пыли, полумрака и вечного ощущения, что ты актер в каком-то очень затянутом спектакле.
Но я же знаю: через полгода снова придет приказ, опять будет серая гостиница, и «неожиданно» кто-то принесет вино.
И в финале второго акта я спрошу себя:
— Так как же ее зовут?

Голова болела. Не то от вчерашнего вина, не то от бесконечного потока бессмыслицы, который лился на меня уже третий час подряд.
— Следующий! — я швырнул зачётку на стол и потянулся за сигаретой, но вспомнил, что в аудитории нельзя. Сжал кулаки — желание курить никуда не делось.
Из полумрака выплыл мужчина лет сорока, с лицом, на котором годы и водка вырезали глубокие борозды. Он неуверенно улыбнулся, сел напротив и положил перед собой конспект — лист бумаги, испещрённый каракулями, больше похожими на заклинания, хотя и на шпаргалку эта смятость походила тоже.
— Ну, давайте, — я вздохнул. — Ваш билет?
— Восьмой… — мужчина заёрзал.
— Прекрасно. Вопрос первый: «Основные положения теории прибавочной стоимости».
Настала очередная тишина.
Мужчина покраснел, закашлялся, потянулся к бумажке.
— Можно подумать… — пробормотал он.
— Можно.
Мужчина заморгал поочерёдно обоими глазами, доказывая максиму о том, что никто не обделен какой-нибудь способностью.
— Ну… это… прибавочная стоимость… она того… — он замялся, потом вдруг оживился. — Это когда рабочий работает, а капиталист ему недоплачивает!
Я закрыл глаза.
— Боже,  вы хоть открывали учебник?
Мужчина надулся.
— Я работаю, у меня семья! Когда читать? Я ваши лекции слушал и конкспетировал
- Конспектировал.
­- Что?
- Ничего.
Аудитория напряженно затихла.
— Ладно, — я махнул рукой. — Вопрос второй: «Закон стоимости».
Мужчина напрягся, замер. Потом вдруг выпалил:
— Это… когда цена зависит от спроса и предложения!
Я медленно поднял голову. Надо же — слова-то какие знает! Спрос. Предложение. Ну вот, хоть что-то. Твердая тройка.
— Вы путаете закон стоимости с законом спроса и предложения. Это примерно как путать соловья с воробьём.
— А какая разница? — мужчина нахмурился. - Птица, она и есть птица.
— Разница в том, — я привстал, опершись на стол, — что соловей и воробей заканчивали одну консерваторию. Но соловей — очно, а воробей — заочно. И потому один поёт, а другой — чирикает.
В аудитории раздался смешок.
Мужчина покраснел ещё сильнее.
— Ну и что? — он упёрся кулаками в стол. — Да, я не соловей!
— Это заметно, — я сел и размашисто расписался в зачётке: «удовлетворительно». — Свободны.
Мужчина схватил зачётку, прижал ее к груди и выбежал, радостно громко хлопнув дверью.
Я закурил прямо в аудитории. Нарушение? Плевать.
Осталось ещё двадцать пять человек.
А это  снова пытка мычанием и молящими взглядами пустых глаз.
Взглянул в окно. Серая весна. Серый город.  Серые прохожие. И я в центре, в белом фраке. Ну, да, конечно — такая же серость, правда, с кандидатской степенью.
— Следующий! — и голос мой прозвучал хрипло, как у затравленного зверя.

Наконец-то настало время обеда.
Ресторан в Доме офицеров — место солидное, с высокими потолками, белыми скатертями и официантами. Запах жареного мяса, лукового супа и чего-то спиртного....
Я разглядываю меню, как вдруг — Славка Безруков!
Славка - сосед по дому. Росли рядом, хотя и не вместе. Не дружили. Просто знали друг друга. Славка — оторва. В детстве он срывал с петель калитки, поджигал почтовые ящики, а однажды запустил кирпичом в окно какой-то конторы — просто так, от скуки. Его ловили,  ругали, вызывали родителей, даже били,  но он лишь быстро отряхивался и через час уже тащил из теплицы пригородного совхоза огурцы.
Вот это встреча. Представить такое трудно. В пиджаке, с галстуком, сорочка глаженная, но Слава всё тот же — глаза бегают, пальцы дёргаются, будто ему всё время надо куда-то бежать или что-то стащить.
— Садись, — говорю.
Мы выпили. Потом ещё. Разговор пошёл сам собой — точнее, он пошёл у Славки, а я лишь кивал. Он сыпал историями, как глухарь на току: то он где-то какие-то схемы крутил, то с ментами конфликтовал, то ещё что-то, от чего у нормального человека зашевелились бы волосы. Я молча слушал.  Хоть какое-то разнообразие.
Договорились снова встретиться вечером.
За разговором и не заметил, как добрели до УПК.
— Давай быстрее. Ты же можешь раскидать их? Поставь всем трояки — они счастливы будут.
— Постараюсь, — усмехнулся я. Нашел, кого учить.
Подошли к моей аудитории.
Славка, показав на скамью перед дверью, сказал:
— Я тебя здесь подожду.
- Как хочешь.
И я зашёл в пыточную.

Вечер плыл в дымной мути ресторана. Оркестр, состоявший из полупьяных скрипача, гитариста и аккордеониста с трясущимися руками, выдавливал из инструментов что-то отдалённо напоминающее танго. Певица пела. Лучше бы она этого не делала.
Ко мне подошла женщина — губы красные, взгляд мутный, духи ядреные, сладкие, как сироп.
— Потанцуем?
Я отрицательно покачал головой.
Все, как обычно. Ничего интересного…
Официант принес счёт. Славка, уже изрядно наклюкавшийся, хлопнул меня по плечу:
— Всё хорошее имеет свою отрицательную сторону, сказал муж, оплачивая похороны тёщи — процитировал он чью-то шутку.
Я вздохнул, достал кошелёк.
Славка отвел мою, готовую к расплате руку:
- Сегодня  плачу я.
— Почему ты?
— А потому, — Славка самодовольно ухмыльнулся, — пока ты мучался с зачетками, я  собрал с ожидавшей встречи с тобой «публики» по двадцать пять.
- Чего — не понял я.
- Чего же еще? Рублей, конечно.
— Как это?
— Ну знаешь, — он развёл руками, — подошёл, объяснил, в чем разница между вероятностью и надежностью. В этом случае она как раз на четверной билет потянула. .
Хмель испарился мгновенно как будто его и не было - только холодная, ясная пустота. В голове щёлкнуло: взятка. Статья. Какая именно — не знаю, но тяжелая.
Славка хохотал, довольный собой.
А я уже видел краем глаза — двое движутся к нашему столу.
— Вы задержаны.
Голос ровный, без эмоций.
Серое пальто. Серые лица. Серые голоса.
Но когда один из них достал наручники, мир вокруг окончательно почернел.

Камера.
Стены, наверное, когда-то были зелеными, но теперь они впитали в себя пот, страх и безысходность.
Я сижу на деревянной лавке, привинченной к стене.
Напротив — дверь с глазком.
Иногда в нём мелькает тень.
Кто-то смотрит.
Мне плевать.
Дверь открывается.
— Выходите.
Я поднимаюсь.
Кабинет.
Молодой человек сидит за столом. Много папок и бумаг.
— Садитесь.
И не поспоришь - к месту употребленный глагол, в повелительном наклонении.
— Вы понимаете, в чём вас обвиняют?
— Нет.
— Взятка.
— Это ошибка.
— Ошибка? — он усмехается. — Двадцать пять рублей с человека. Шестьдесят студентов. Полторы тысячи. Неплохо для одного дня, да?
Я закрываю глаза.

Ключ бьет по замку. В «глазке» появляется глаз. Лязгает «кормушка»…
- Матрасы вверх!
Начался трудовой будень в следственном изоляторе.
Тетрадный лист с «Распорядком дня», написанный скрипящим пером одиннадцатый номер, и долго-долго висевший немым укором над твоей ласковой кроватью  - не забыл?
После подъема, что? Зарядка? А вот и не правильно – оправка.
Дристалище, оно же верзошник, место в местах не столь отдаленных знатное. Вгоняют по  двадцать – по количеству токовищ.  Процедура со строгим регламентом. Не засидишься.
На входе каждый получает несколько кусков нарезанной бумаги. Что это было когда-то, что за буквы на листочке, шириной в три пальца? Какая разница?
Нет.
Стоп!
Разница есть:
«Развитие партии большевиков, которая является ныне правительственной партией в России, особенно наглядно показывает, в чем состоит переживаемый нами и составляющий своеобразие настоящего политического момента ……».
Выхватываю листок у соседа: «… бывшее веками органом угнетения и ограбления народа, оставило нам в наследство величайшую ненависть и недоверие масс ко всему государственному. Преодолеть это — очень трудная задача, подсильная только Советской власти …»
Нет, я не могу ошибиться, я читаю то, что написано: «…компромисс состоит в отказе Советской власти от принципа бесплатного вступления в кооператив…»
Да, так и есть: он! Это же Ленин! И работу я знаю,  это абсолютно точно -  «Очередные задачи советской власти».
Боже мой! Сколько времени было убито на конспектирование этого гениального произведения, нашедшего сегодня столь узкое применение в  жизни постояльцев следственного изолятора города N.
Забираю листки у всех, кто обошелся без «большого».
Что с ними делать еще не знаю, но…
Она уже почти созрела идея, которая, если верить Марксу, овладевая массами, становится материальной силой.

Долблюсь в дверь.
- Чего тебе?
- На личку, к замполиту запиши.
- К кому?
- К замполиту.
Молчание.
Не часто здесь такое бывает.

Бряк. Бряк.
Дверь открылась.
- Свинцов! На выход!
Выхожу.
- Руки за спину.
Они и так за спиной. Привычка. Потом отвыкать придется. Если придется.
Ведут через двор – в штаб.
Второй этаж. Дверь в дерматине.
- Лицом к стене.
Легкий скрип дверных шарниров.
- Доставлен.
Захожу.
Большой, казенный от застиранных портьер до портрета  задумчивого Ильича кабинет.
За столом полный, чуть тронутый сединой майор. Скучающий взгляд осветил меня, как пограничный прожектор бросает мимолетный свет на мелкую щепку в охраняемом море.  Мешки под глазами.
- Что у тебя?
- Я к вам за советом.
Брови немного дернулись, глаза, только что опущенные в какую-то бумагу, поднялись. Запев произвел впечатление. Видимо за советами сюда обращаются не часто.
- И?
- Не знаю, как надо реагировать, гражданин майор.
На стол ложится лоскут ленинского наследия.
- Вот это – часть  произведения Владимира Ильича Ленина, которое растерзанное на клочки, выдается местному контингенту для подтирки.
Рядом  ложится второй кусок. Третий.
Лица не вижу.
Вижу редкие волосы на макушке головы, склоненной над принесенной мною коммунистической литературой.
Время идет.
Молчит. Капли пота постепенно проступают, становятся больше и больше.
Понятно: не знал. Но осознает.
Голова, наконец, поднимается.  В глазах тоска собаки у сгоревшей будки, а в уголках притаился ужас.
Но что-то зашевелилось в этой голове: гражданин начальник лихорадочно  ищет варианты.
- Вы (уже – на Вы!) когда это (а как еще назовешь?) получили?
- Вчера утром.
Один путь к отступлению отрезал: больше суток прошло. За это время партийной литературы выдали не на одну сотню арестантских жоп. Неиспользованная по прямому назначению -  расползлась. Не соберешь. К тому же с письмом «на волю» могло уйти. Дубачье часто этим балуется – на табачок зарабатывают.
Голова продолжает потеть – мысль работает.
Самое время немного усилить.
- Это из четвертого, полного собрания сочинений… Владимира Ильича.
Это хороший удар. Хук.
Как наяву вижу письмо в городской комитет КПСС: « …В то время, как весь советский народ в едином порыве стремится к коммунизму… систематически используются произведения Ленина для подтирки ... издевательство… гнусное и грязное глумление… преступление … нет прощения…»
Встретился с майором глазами и понял, что мы с ним мысленно читаем один и тоже  текст.
Все. Аут.
- Понимаете…  Да вы садитесь.
- Еще насижусь.
- Поймите, городская библиотека списанные книги нам прислала.
- Понимаю.
Глаза мои поискали и нашли портрет, многократно за последние два дня действием преступного элемента обиженного, и в самом прямом смысле слова - обгаженного, вечно живого классика. Он, я полагаю, не понял бы.
А те, кому он нас завещал – точно не поймут.
Я посмотрел на своего vis-;-vis, и увидел, что и  в этом вопросе у нас  с замполитом, скорее всего, существует полное единство взглядов.

Мысль о том, что я жалею этого уже совсем немолодого мужика – пришла ко мне сразу, как только я увидел собачатину в его глазах,  и не отпускала.
Он лично мне ничего плохого не сделал. И сделать не мог.
Хотя…
Он - часть того глухого безыменного зла, что разверзло землю подо мной. Я  здесь, в изоляторе,  оказался точно так же, как и Владимир Ильич: библиотека советской жизни списала нас в утиль.  Со всеми вытекающими тяжкими.

- У вас есть просьбы?
А что ты можешь? По сути – ничего. Винтик ты мелкий,  плохо смазанный.
Но попросить надо. Иначе, зачем приходил?
- Свидание
- Так не положено… Подследственный же...
- Как скажите…
- Ладно! Возьму грех на душу.
Что это за грех и где эта душа?

- Проводите…
Майор открыл папочку: - Никиту Андреевича.
Возможность полюбоваться на вид охуевшего, после «Никиты Андреевича», дубака стоила того, чтобы списать половину претензий со счета, который я насобирал, чтобы предъявить неблагосклонной ко мне Судьбе.

Дорога назад шла веселее.
Динамик  на столбе хрипел:
«Ленин всегда с тобой
Ленин всегда со мной…
В горе и радости…»