Глава 4

Хаос обрел плоть в тот день, когда Волкова не пустили в его собственную жизнь.
Сирен не было. Только приглушенный звонок мобильного у оперативника. Он взял трубку, и его лицо вытянулось. Он посмотрел на Волкова не как на начальника, а как на приговор.
– Макар Игнатьевич... – он протянул телефон. – Это... из вашего дома.
Волков схватил трубку. Он слушал, и его костяшки побелели. Он не спросил «что случилось». Он спросил адрес. Услышав свой, он бросил аппарат на стол, и пластик треснул.
Мы летели по городу, нарушая все правила, которые он сам же и писал. Его «Волга» ревела диким зверем, разрезая гнилой воздух.
У его подъезда уже стояли машины. И человек в штатском, с лицом бульдога, – начальник отдела собственной безопасности, Кротов. Он преградил Волкову путь.
– Макар, стой. Тебе нельзя.
Волков попытался оттолкнуть его, но двое оперативников мягко, но твердо взяли его под руки.
– Пустите меня! – его голос был хриплым, не его. – Это мой дом! Моя жена!
– Именно поэтому, – Кротов говорил ровно, цинично используя его же собственные методы против него. – Ты заинтересованное лицо. Протокол. Тебя отстраняют.
Волков рванулся. Он был сильным, яростным. Но они держали его. Он был диким волком, попавшим в капкан, который сам же и расставил. Он видел свою взломанную дверь. Он видел чужих людей в своем доме. Он видел пятно на полу в гостиной – темное, расползающееся. И он не мог подойти ближе.
– Лида... – это было уже не имя, а стон, вырванный из самой глубины. – Лида!
Он обернулся ко мне, его глаза были полыми, как у того шизика. В них плескалась абсолютная, беспомощная ярость.
– Дмитриев! Иди! Посмотри! Скажи, что там!
Я прошел мимо Кротова, который кивнул, разрешая. Я вошел в его квартиру.
Запах ударил в нос – медный, сладкий, с примесью чего-то кислого. Она лежала на полу, и кто-то из следователей уже накрыл ее лицо куском полиэтилена. Но я видел очертания. Видел неестественно вывернутую руку. Видел кровь. Ее было так много, что она запеклась в щелях между паркетными досками.
Я вышел обратно. Волков смотрел на меня, впиваясь взглядом, пытаясь вычитать ответ в моем лице.
– Ну?! – выдохнул он.
– Они... ее убили, Макар Игнатьевич, – сказал я, и слова показались мне ужасно пустыми.
Он замер. Вся ярость из него ушла, словно воздух из проколотого баллона. Он просто стоял, опустив голову, пока оперативники держали его под руки. Он был похож на арестанта.
Кротов подошел ко мне.
– Ты теперь ведущий по этому делу, Дмитриев. Волков – вне игры.
Волков услышал. Он медленно поднял на меня взгляд. В его глазах не было ненависти. Было что-то худшее – понимание. Понимание того, что он стал делом. Папкой с номером. Еще одним трупом в картотеке системы, которой он служил.
Его увели от его собственного порога. Он не сопротивлялся. Он шел, сгорбившись, и смотрел под ноги. На асфальт, на который капала чужая кровь, вытекающая из его жизни.
А я остался. С ключом от его кошмара в руках и с протоколом в голове. Мне предстояло упаковать его личный ад в картонную папку и поставить на полку. Рядом с делом о бойне наркоманов. Рядом с делом о краже коровы. Стать Богом с ручкой для своего наставника.
И город вокруг дышал своим густым, ядовитым дыханием, будто усмехаясь.
Меня не назначили ответственным. Меня просто втолкнули внутрь, пока Кротов уводил Волкова. Дверь прикрыли, и я остался один. В центре его сломанного мира.
Тишина здесь была другого порядка. Ее не нарушали даже мухи – они еще не долетели. Нарушало только потрескивание полиэтилена под ногами и собственное дыхание, которое я пытался сделать тише.
Меня отправили писать протокол. Осмотреть место. Стать первыми глазами системы на эту рану.
Я достал блокнот. Ручка в руке казалась чужой, тяжелой.
«Протокол осмотра места происшествия...»
Мои буквы поплыли. Я видел не предметы, а их тени. Оправу его очков на прикроватной тумбочке. Разбитую вазу на полу – ту самую, что он, пьяный, хвастался, привез с курорта. Фотографию на комоде – они с Лидой, молодые, он в том самом кителе, с медалями, которые кто-то выбросил.
«...обнаружено тело женщины...»
Я подошел ближе. Полиэтилен был прозрачным. Ее лицо... Оно было бледным, как восковая свеча. Глаза закрыты. Кто-то из оперативников, по протоколу, уже сделал это. Но губы были приоткрыты, словно она хотела что-то сказать в последнюю секунду. Сказать ему? Мне? Никому?
Запах. Сладковатый, густой. Он въедался в одежду, в кожу. Я понимал, что буду чувствовать его еще неделю.
«...признаки насильственной смерти...»
Я опустился на корточки, стараясь не смотреть на нее, а смотреть на детали. На сдвинутый ковер. На опрокинутый стул. На темное пятно, ворсистое и почти черное, впившееся в паркет у ее головы.
И тут я увидел. Не в протоколе. Не для отчета.
На стене, за диваном, чуть выше плинтуса – отпечаток. Чей-то след. Не от крови. От грязи. Четкий, почти геометрический рисунок подошвы. Чужой след в их доме.
Я должен был его описать. Сфотографировать. Приобщить к делу.
Но я не двинулся с места.
Я сидел на корточках в квартире своего наставника, смотря на след, оставленный убийцей его жены, и понимал одну простую вещь.
Система, протокол, версии... Все это было картонным щитом, который мы держали перед собой, думая, что он защищает нас от хаоса. А на самом деле хаос был всегда здесь. Он жил в этих стенах. Он оставлял свои грязные следы. И сейчас он смотрел на меня со стены, безразличный и настоящий.
А я был просто мальчиком с ручкой, который должен был описать его в трех экземплярах.
Я поднялся. Подошел к стене. И прежде чем достать камеру, я провел пальцем по краю отпечатка. Шероховатость. Песок. Чужой мир, ворвавшийся в этот.
Потом я достал камеру.
Правило № 13. Больше нет правил.
Щелчок затвора фотоаппарата прозвучал как выстрел. Вспышка ослепила на мгновение, и грязный отпечаток на стене на секунду стал ярче, чем все в этом доме. Чужой след. Пригласительный билет в ад, оставленный хаосом.
«...обнаружен след обуви неустановленного лица...»
Я писал. Слово за словом. Превращал боль, грязь и смерть в сухие строчки. Упаковывал ад в папку.
Блокнот в моей руке был холодным и чужим. Строки, которые я должен был писать, вертелись в голове бессмысленным набором звуков. «Протокол... место происшествия... тело женщины...»
Эти слова ничего не значили. Они были пустыми скорлупками, как и все правила, которые я пытался запомнить. Как и все, чему меня учил Волков.
Я посмотрел на ее лицо под полиэтиленом. На бледные губы, приоткрытые в беззвучном вопросе. На темное пятно на паркете, ворсистое и жирное. На оправу его очков на тумбочке.
И я понял. Понял до костей, до самой гнили в душе.
Правило № 1: Гранит науки – это просто камень. Ложь. Все – просто камень. И наука, и справедливость, и закон. Вся наша жизнь – это пыль, которая крошится от прикосновения.
Правило № 7: Алкоголь – это способ стерилизовать память. Ложь. Ничто не может стерилизовать эту память. Она въедается в тебя, как этот сладковатый запах смерти в ковер. Ты становишься ее носителем.
Все правила, которые я придумал, чтобы не сойти с ума, были просто бумажным щитом против урагана. И сейчас ураган ворвался внутрь и разорвал их в клочья.
Волков был прав. И он же был неправ. Правда – это не то, что было. И не то, что в протоколе. Правда – это вот это. Пустота. Холод. Грязь на стене и кровь на полу. И больше ничего.
Я подошел к столу, где лежал его разбитый телефон. Поднял его. Пластик хрустнул в руке.
Больше нет правил.
Нет «протокола осмотра». Нет «удобных версий». Нет «системы». Есть только грязный след на стене. И я.
Я повернулся и вышел из квартиры. Мимо Кротова, который что-то говорил мне. Его голос был просто шумом, как гудение мухи.
Я шел по улице, и город вокруг больше не был ржавым памятником. Он был просто грудой мусора. А я – бродячей собакой, которая рыщет в ней, почуяв запах крови.
Правило № 13. Оно было последним.