Глава 6

Вы не подумайте. Я не мразь.
Просто послушайте.
Вчера он стоял здесь и говорил о войне. О крови на стенах. Его глаза были как два провала в черное небо. В них не было ничего человеческого. Только обещание тотального уничтожения.
А сегодня утром пришло новое дело. Очередной труп в подворотне. Подросток. Нож между ребер. Его мать уже звонила, голос срывался на истерику. Ей нужен ответ. Ей нужна хоть какая-то правда.
А какой правды можно ждать от Волкова сейчас? Он не искал бы правду. Он искал бы месть. Он пошел бы по городу, как танк, снося все на своем пути. Он бы ломал, калечил, пытал. Он бы устроил ту самую бойню, которую обещал.
И где была бы тогда правда? Заваленная трупами. Утопленная в крови.
Я сдал его не потому, что боюсь его. Я сдал его потому, что боюсь за дело. Дело требует холодной головы. Трезвого расчета. Оно не терпит одержимых призраками.
Да, он научил меня всему. Но он же научил меня и тому, что личное – это роскошь, которую мы не можем себе позволить. Личное застит глаза. Личное заставляет совершать ошибки.
Он стал ошибкой. Живой, дышащей, с пустыми глазами.
И я ее исправил.
Когда его уводили в смирительной рубашке, он спросил: «Бидоны стоят ровно, Лев?»
Да, Макар Игнатьевич. Стоят ровно. Крышки закрыты. Ничего не прольется. Ничего не выплеснется наружу.
Вы не подумайте. Это не предательство. Это... гигиена. Санитарная обработка очага заражения.
А тот подросток в подворотне... его мать ждет ответа. И я дам ей его. Холодный. Четкий. Без истерик и крови на стенах.
Я не мразь. Я – следователь. И иногда для того, чтобы служить закону, нужно принести в жертву того, кто этому закону когда-то учил.
Но след на стене не давал покоя.
Тот самый. Грязный, с четким рисунком подошвы, из квартиры Волкова. Он стоял у меня перед глазами, когда я подписывал рапорт. Он был там, когда Волкова уводили в смирительной рубашке. Он сейчас здесь, на внутренней стороне моих век, когда я пытаюсь закрыть глаза.
Все правильно я сделал. Логично. По уставу. Невменяемого сотрудника – к врачам. Угрозу расследованию – нейтрализовать. Бидоны должны стоять ровно.
Но этот след.
Он был реальным. Осязаемым. Куском чужого мира, ворвавшегося в наш больной мирок с его бумажными правилами и картонными протоколами. Пока мы тут спорили о процедурах и стабильности, кто-то пришел в дом моего начальника и размазал его жизнь по стенке. И оставил свою визитку. Отпечаток. Факт.
А я этот факт... положил в папку. Как коллекционер бабочек, который прикалывает булавкой живое существо и ставит под стекло.
Волков хотел войны? Возможно. Но он хотел войны с тем, кто это сделал. А я начал войну с ним. Потому что это проще. Потому что Волков – свой, его логику я понимаю. Его можно предсказать. А тот, кто оставил след... он чужой. Неизвестный. Настоящий.
И этот настоящий до сих пор на свободе. Он ходит по нашему городу, дышит этим же воздухом. Может, пьет портвейн в том же подворотне, где нашли того подростка. А я... я сижу и пишу протоколы. Упаковываю хаос в картонные коробки.
Я не мразь. Я...
Я слышу скрип его стула в соседнем кабинете. Его тут нет. Его увезли. Но скрип остался. И след на стене остался.
И тихий, спокойный голос в глубине моего сознания, который шепчет: «Ты поступил не по правилам, Лев. Ты поступил ради правил. А это гораздо, гораздо хуже».
Правило №... черт. Правил больше нет.