Глава 8

После разговора с Кротовым во мне что-то перегорело. Официальное следствие по делу Лиды превратилось для меня в фарс. Я понимал, что все уже решено. Осталось только подобрать «удобного» фигуранта и закрыть папку.
Но я не мог этого сделать. Не из-за принципов. Их во мне уже не осталось. Противно было. Как от несвежей еды.
И я пошел в кабинет Волкова. Его уже не было, но вещи еще не тронули. Комната была законсервирована, как гробница. Воздух стоял неподвижный, пахнущий пылью и старым табаком.
Я сел за его стол. Провел рукой по столешнице. Вспомнил, как он здесь сидел, хмурый и уставший, и учил меня своим «правилам». Теперь эти правила привели его в психушку, а меня – в тупик.
Я стал механически открывать ящики. Канцелярия, папки с текущими делами, уставы. Все как положено. Но в нижнем, самом глубоком ящике, когда я попытался его вытащить, он уперся. Заедал.
Волков всегда был мастером на такие штуки. Я постучал по дну – глухой звук. Фанера. Нашел скрепку, разогнул ее, просунул в щель. Сработала пружина, и фанерка отъехала.
Под ней лежала папка. Толстая, ветхая, обтянутая потертым коленкором. Не похожая на наши стандартные. Я открыл ее.
Это были не современные дела. Бумаги пожелтевшие, машинописный текст, печати с серпом и молотом. Конец 80-х, начало 90-х. Время, когда все рушилось и строилось заново. Время больших возможностей и еще большей грязи.
Я начал листать. Имена... я знал эти имена. Но не как фигурантов уголовных дел. Как фамилии в газетах, на вывесках банков, в списках депутатов городской думы. Один из заместителей Кротова тоже там фигурировал. Молодым еще, голодным.
А Волков вел эти дела. И... закрывал их. «В связи с недоказанностью». «За отсутствием состава». Классика.
Следователь наклонился вперед, его интерес стал осязаемым.
– Компромат?
– Нет, – я покачал головой, и в горле встал ком. – Не компромат. Бухгалтерская книга его падения. Старые дела. Конца восьмидесятых. Все нынешние «хозяева жизни» – там, молодыми и голодными волками. А он их крышевал. И брал за это деньги.
Я замолчал, глотая воздух.
– И все эти деньги... уходили на чеки. На лекарства. На операции. Для Лидии. Редкая болезнь, дорогое лечение. Он не строил дачу. Он покупал ей жизнь. По частям. Расплачиваясь кусками своей души.
Следователь медленно откинулся на спинку кресла.
– И что вы почувствовали, когда это осознали?
– Жалость, – прошептал я. – Страшную, унизительную жалость. Потому что понял – мы все здесь не просто продались. Мы все что-то пытаемся купить за свою испорченную совесть. Он купил несколько лишних лет для жены. А я... я что покупаю? Право на спокойный сон? Он оказался дороже.
– Что было дальше? – сухо записывая спросил следователь.
С этой информацией я сначала ничего не сделал. Я просто сидел в его кабинете и смотрел на эти бумаги. На расписки в получении денег. На кассовые чеки из аптек. На его убористый почерк в служебных записках о прекращении дел «за отсутствием состава».
Я ждал, что во мне проснется праведный гнев. Что я вознегодую на продажного мента, который покрывал негодяев. Но гнева не было. Была какая-то свинцовая тяжесть. Потому что я видел не злодея. Я видел человека, который пытался удержать на руках тонущую женщину. И в отчаянии хватал любую соломинку. Даже если эта соломинка была вымазана в дерьме.
Он не оправдывался. Не искал себе прощения. Он просто платил. И его счетами были чужие свободы.
Я спрятал папку. Не из корысти. Мне было... гадко. Гадко выносить это на свет, превращать его личную трагедию в очередной инструмент для карьеры. В очередной «компромат». Это было бы надругательством. Над ним. Над ней.
Но я не мог и забыть. Эта папка стала моей личной гирей на ноге. Я таскал ее с собой. И в тот день, когда меня вызвал Кротов и с улыбкой сообщил, что «дело Волковой можно закрывать» – нашли, мол, того самого наркомана, который ограбил и убил, – я не выдержал.
Я пришел к нему в кабинет. Не для угроз. Для разговора.
– Товарищ капитан, – сказал я. – А не кажется ли вам, что мы хороним не просто дело? Мы хороним человека. Дважды.
Он посмотрел на меня с легким удивлением.
– Волков? Он сам себя похоронил, Дмитриев. Своим поведением.
– Не Волкова, – уточнил я. – Лидию. Мы хороним ее правду. Под грудой удобных версий.
Его лицо стало жестким.
– У тебя есть что-то конкретное? Или только философия?
Я мог бы достать папку. Положить ему на стол. Но я не сделал этого. Потому что это уже ничего бы не изменило. Это бы только добило тень человека, который и так сломлен.
– Нет, – сказал я. – Ничего конкретного. Только уверенность, что мы поступаем неправильно.
– Правильно – это когда результат достигнут, а стены остались чистыми, – отрезал Кротов. – Закрывай дело, Дмитриев. Это приказ.
Я вышел. И понял, что мое место не здесь. Не в этой системе, где человеческие жизни и трагедии – всего лишь сырье для производства удобных отчетов.
Я написал рапорт об уходе. По собственному желанию. Без объяснения причин.
А папку Волкова... я ее уничтожил.