Ч3. Глава 2. Тени Лосиной горы

Дорогой читатель! Вы открыли двадцать вторую (от начала) главу моей книги «Огни чертогов Халльфры». Если вы ещё не читали предыдущих глав, я рекомендую вам перейти по ссылке http://proza.ru/2024/12/06/1741 и начать чтение с первой главы. Помимо неё, там вы найдёте также аннотацию и предисловие к роману.

Если же вы оказались здесь в процессе последовательного чтения, я очень рада. Надеюсь, это означает, что вам нравится моя история!

Приятного чтения!


* * *


ОГНИ ЧЕРТОГОВ ХАЛЛЬФРЫ
Часть 3. Дикие горы
Глава 2. Тени Лосиной горы


Голос Оллида, поведавший и о погибшем отряде, и о неизлечимой хвори, поразившей всю Лисью Падь, и о больной девочке, что лежала теперь на каменной кровати, давно стих. Но Гиацу чудилось, будто господин продолжает рассказывать. Как наяву, слышал семанин крики проклятых воронов, чёрной тучей накрывших Дикие горы, видел бесчисленные погребальные костры в Лисьей Пади и густой дым, поднимавшийся к чертогам Халльфры.

Мысли Гиацу устремились к злосчастному княжеству, которое всё не даёт покоя колдунам. Стало быть, теперь оно пало под натиском Белой смерти, и никто не знает лекарства от неё... Семанин ощутил нарастающее беспокойство. Сколько зим он мечтал жить ближе к другим людям! Но ехать под самый нос к лисьепадскому князю — это ехать на верную смерть. Оллид на такое ни за что не согласится. А вот вылечить девочку...

— Господин, — промолвил, наконец, Гиацу, — ты сможешь помочь девочке?

Оллид стоял спиной к семанину, глядя, как пляшут тени по неровным стенам грота. Сложно было понять, о чём он думает и что чувствует в этот миг. Но Гиацу достаточно узнал господина за последние десять зим и мог услышать ответ даже в его молчании. Если и есть для девочки какая-то надежда, то она подобна снежинке на тёплой ладони... Как жаль эту измученную женщину, столько пережившую ради встречи с колдуном! Но Мирана не знала Оллида так же хорошо и потому с тревогой воскликнула:

— Прошу, ответь! — она сжала руками плащ. — Я уже сказала, что кони с подарками для тебя все разбежались... Увы, это так. Но поверь, я найду, чем тебе отплатить! Ты не пожалеешь о своей помощи — ни моей дочери, ни всей Лисьей Пади. Только не молчи, Оллид, сын Калли! Умоляю, не молчи!

Голос её дрогнул. Колдун обернулся, и пламя костра осветило его утомлённое лицо, постаревшее разом на много зим. Оллид уже осмотрел ребёнка, пока Мирана лежала без сознания. Хотя в этом и не было необходимости. Достаточно и взгляда, чтобы понять: девочка не выживет.

Как ненавидел он это всё! Как тяжело произнести слова о том, что ничего нельзя изменить, и не в подарках дело! Он даже не знает, почему этот ребёнок ещё дышит... Нет, это он, пожалуй, знает: ухватилась мать за своё дитя так сильно, что даже Халльфра не может пока вырвать его из рук упрямой женщины. Однако владычица смерти умеет ждать. И дождётся она того момента, когда Мирана совсем обессилеет.

Колдун бросил взгляд на свёрток, лежащий на лавке. Эта бледная, исхудавшая девочка выглядела точь-в-точь как Улльгина, дочь Рована, в тот роковой день... И как и маленькая княжна, уже занесла одну ногу над порогом Халльфры. Возможно ли окликнуть её?

Языки костра бешено плясали между Оллидом и Мираной, движимые сквозняками, гуляющими в Лосиной горе. Здесь всегда жил ветер, приходивший неизвестно откуда — даже когда дверь наружу была плотно закрыта. Он сновал вверх и вниз по каменным проходам, выдувая дым от костра и принося тепло, рождавшееся в самом сердце горы. Но нынче оно не могло никого согреть. Оллид тяжело вздохнул:

— Мне жаль, — промолвил он. — Я вряд ли помогу твоей дочери. Она жива лишь потому, что ты держишься за неё, но Халльфра уже давно ожидает девочку в своих чертогах.

— Ты говоришь: «вряд ли», — тихо заметила Мирана. — Что-то всё же можно сделать?

Колдун молчал, и тогда она добавила:

— Если дело в награде, я...

— Нет, — перебил её Оллид.

Мирана нахмурилась. Гиацу с беспокойством переводил взгляд с неё на господина. Семанин сидел на второй каменной лавке, не зная, что ему делать: занять бы чем-нибудь руки, чтобы успокоить взволнованное сердце! И он принялся вертеть одну из своих стрел.

Оллид тем временем поднял стоявший на полу котёл и переставил его в огонь. Пламя набросилось на закопчённые чёрные стенки, и вода внутри быстро пошла пузырями. Пока Гиацу ещё не явился, а нежданная гостья не пришла в себя, колдун не терял времени даром и приготовил лекарственный отвар. Теперь его следовало подогреть.

— Это питьё для тебя, — пояснил Оллид. — Оно поможет восстановить силы. Попробуем напоить им и твою дочь, но...

Мирана подалась вперёд:

— А Лисьей Пади ты поможешь?

— Исключено, — отрезал Оллид.

Женщина в отчаянии поглядела на Гиацу, словно надеясь найти у него поддержки, но семанин отвёл глаза. Миране показалось, будто толща горы под ней разверзлась, обнажив беспроглядные глубины, в которые она вот-вот полетит. Проделать такой путь, потерять столько воинов — и столкнуться с отказом?..

— Оллид, молю тебя... — вновь попыталась Мирана. — В нашем княжестве гибнут сотни людей. Зима за зимой гуляет по лисьепадским землям Белая смерть, и нет от неё никакого спасения. Бесчислены погребальные костры, пылающие за крепостными стенами. Не смолкает плач людей, потерявших своих родных. Мы не знаем, что делать! Прошу, поедем со мной! И я отплачу тебе всем, что имею! Тебя станут почитать больше, чем богов, и в твою честь сложат великие песни...

— Я уже сказал, что не поеду, — повторил Оллид с раздражением.

Мирана испуганно осеклась: ох, как непросто! Ещё несколько неверных слов, и колдун совсем разозлится. А тогда, чего доброго, ещё выгонит Мирану с дочерью прямо на мороз! Это в Ощрице она богатая госпожа, дочь великого Винлинга, и каждая собака её знает. А здесь, в тёмной пещере, перед лицом колдуна Мирана — никто, и власти у неё не больше, чем у собаки. Оллид даже не изменился в лице, когда женщина назвала своё имя: верно, и не слышал никогда о Винлинге, грозе Горна и Ерилля... Но что же делать? Отчего колдун не соглашается? Мирана тихо добавила:

— Ни один знахарь не может справиться с хворью...

Оллид удивлённо поднял брови:

— И много у вас знахарей?

— Не много, но есть, — тотчас ухватилась за это Мирана. — Однако Белая смерть им не по силам. Все твердят: вот хорошо бы колдун пришёл, уж он-то справился бы с хворью!..

Но колдун лишь молча отвернулся.

— Ты говоришь, что дело не в награде... — дрожащим голосом продолжила Мирана. — Но скажи тогда, почему ты не желаешь ехать? Дела какие тебя держат? Или правда, что прогневали колдунов князья лисьепадские?

Оллид по-прежнему не отвечал, но Мирана уловила, как дёрнулся Гиацу при упоминании князей, как перестал крутить стрелу и сжал её в напряжённой руке. Встревоженный взгляд семанина скользнул по гостье, но быстро устремился мимо, во тьму за порогом грота. Мирана ощущала себя так, словно идёт по лесу, не зная, где охотники понаставили ловушек на зверьё. Ещё немного, и сама станет зверьём. Ладони её взмокли, и она сжала одну руку другой, чтобы успокоиться. Князья, значит?

— Оллид, — начала она осторожно, — я... слышала, что род Рована причинил колдунам много бед...

Колдун вдруг посмотрел на неё, и от его пристального внимания захотелось слиться со стеной пещеры. «Что ты можешь знать?» — словно бы говорили эти глаза. Действительно, что?

— Говорят, Рован очень обидел Инга Серебряного, — насилу вымолвила Мирана.

Нет, так не пойдёт: она — дочь Винлинга, в конце концов, и ей не пристало вжиматься в стену от страха! И женщина глубоко вздохнула, расправляя плечи:

— Но разве то не дела минувших дней? Или тебя самого обидел кто-то из потомков Рована? Уверена, князь Мьямир может принести извинения... Да и я готова извиниться вместо него, если тебя такое устроит!

Гиацу вновь завертел стрелу в руке. Колдун едва заметно усмехнулся, однако глаза его остались холодны, будто в них отражалось не пламя костра, а бескрайняя ледяная даль.

— За что же ты станешь извиняться? — спросил он.

— За что скажешь, за то и извинюсь! — решительно заявила Мирана.

Оллид покачал головой, и в пещере опять повисло молчание. Слышно было лишь, как трещат дрова в очаге да начинает потихоньку закипать отвар. Пузыри поднимались со дна и лопались на поверхности, тревожа незнакомые Миране листочки — Гарунда из таких отвары не варила. Гарунда... Не она ли утверждала, что колдуны всегда слышали чужую боль и не могли не явиться на помощь? Но перед Мираной стоял Оллид, сын Калли, колдун — и он, похоже, был совершенно глух к страданиям людей!

В ушах некстати зазвенело, и показалось, что доносится издалека жуткое карканье, какое слышалось на Гадурской равнине. Мирана вздрогнула и вцепилась руками в край собственного плаща, будто за спасительный плот, что способен вынести из мрака. Но мрак, верно, не оставит теперь до конца дней: стоит закрыть глаза, провалиться ненадолго в сон, и вновь чудятся острые клювы да падающие замертво воины. Неужто зря они погибли? Неужто зря вся эта дорога? Неужто зря отпрашивался Гимри у самой Смерти? Сердце Мираны больно сжалось. Если колдун не поможет, как ей теперь жить дальше с этим страшным грузом? С пониманием, что она напрасно сгубила столько людей и не смогла вылечить даже дочь?

Вода забурлила, и Оллид достал котёл из огня. Он молча наполнил деревянную чашу, больше напоминавшую миску для еды, и подал её Миране. Затем стал наполнять следующую — для девочки. Мирана сжала свою чашу побелевшими холодными пальцами и воскликнула:

— Оллид, если всё же дело в награде, я продам все платья и сундуки, все мечи моего отца и покойного мужа, чтобы расплатиться с тобою за помощь людям! Да и князь, я уверена, будет щедр! Только дай мне добраться до Ощрицы...

Вторая чаша вдруг полетела на пол и покатилась вдоль очага, разбрызгивая горячий отвар. Гиацу кинулся за ней, вскочив столь резко, что стрела в его руке треснула пополам. Она отлетела прямо в очаг, и оперение её ярко вспыхнуло.

— Ощрицы?.. — переспросил колдун изменившимся голосом.

— Мой дом в Ощрице, — кивнула Мирана. — Это крепость недалеко от Лисьего Града.

— Я знаю, — глухо отозвался Оллид.

Гиацу вернул ему укатившуюся миску. «Какой плохой знак для больной девочки! — подумал семанин с тревогой. — Уронить полную чашу!». Оллид рассеянно взялся за миску и неожиданно горько усмехнулся:

— Как ни беги от прошлого, а оно всё догоняет, а, Гиацу?

Оллид привык считать себя колдуном, а вовсе не княжичем, который даже не желал власти. И уж тем более никогда не думал о себе как о последнем тусарском князе. А ведь он им был. Да только кому нужен князь, у которого не осталось ни земли, ни народа? Который не смог отговорить брата от бессмысленного сражения и остановить идущие на смерть войска? Да и на поле боя подоспел, когда уже некого было лечить...

Ощрица... Крепость, основанная Огьяром в честь победы над тусарцами. Её воздвигли прямо на костях разгромленного войска, и нынче она превратилась в большой город. Интересно, зарос ли уже пустырь, на котором нашёл Оллид обезглавленного Яргана, насаженного на кол? Семьсот зим минуло! Должно быть, покрылось всё густым лесом. Лежат под его корнями истлевшие тусарские воины, и холодные ветра поют им колыбельные, качая высокие кроны... И теперь вот явилась с этой земли женщина и молит поехать с ней. Прямо под нос к потомку Рована.

Оллид вновь наполнил упавшую чашу и передал Миране, чтобы напоила дочь. Сам же подложил дров в костёр и опустился на каменную лавку рядом с Гиацу.

— А что говорит твой князь? — спросил Оллид у гостьи. — Почему род Рована в разладе с колдунами?

Мирана покосилась на него в нерешительности.

— Мьямир не даёт прямого ответа... — начала она уклончиво. — Но в Лисьей Пади ходят разные слухи. Народ считает, что князья прокляты колдуном и ищут, как бы снять это проклятие.

Оллид недоверчиво прищурился:

— И только?

— Ну, к чему таить? Не только, — храбро призналась Мирана. — Говорят ещё, будто Инг Серебряный обокрал Рована и скрылся с его золотом и драгоценными камнями в Диких горах... — усмешка, точно пламя, заплясала в глазах колдуна, и женщина поспешно добавила: — Но я уверена, что всё не так!

Оллид поднял брови:

— Отчего же ты в этом уверена?

— Оттого, что сердце мне так подсказывает, — Мирана вскинула голову и прямо посмотрела на колдуна. — Отчего же ты мучаешь меня этими вопросами вместо того, чтобы поведать правду?

— Хотел узнать, что говорят князья, — отозвался Оллид. — Триста зим я не встречал никого из потомков Рована. И не желал бы встречать впредь, — зелёные глаза недобро сверкнули: — Ведь князь твой жаждет моей смерти.

— Боги! Да почему? — выдохнула Мирана.

— А ты разве не веришь, что Инг Серебряный украл у Рована его богатства? — спросил Оллид, пристально разглядывая гостью. — А я, быть может, помогал ему... Не об этом ли ваши лисьепадские песни?

От Мираны не укрылось, что Гиацу вновь скосил глаза на своего господина — будто в недоумении. Но семанин тотчас натянул на лицо равнодушное выражение и тоже уставился на гостью: что она ответит? А что она могла ответить?.. Женщине показалось, что она занесла ногу над волчьей ямой — вот-вот провалится.

— Ты хорошо осведомлён о наших песнях, — осторожно заметила Мирана. — Но не все верят, будто Инг украл богатства Рована. Гарунда, заменившая мне мать, всегда повторяла, что никого не было в тот день в княжеских покоях, кроме колдуна, Рована и его семьи. Мы знаем лишь правду князя. Однако любой спорщик всегда выгораживает себя, а другого объявляет неправым. Так можно ли на слово верить Ровану, не выслушав Инга Серебряного? — сердце Мираны бешено колотилось, но она всё же добавила: — Или не выслушав Оллида, сына Калли, раз Инга нынче нет с нами?

Во взгляде колдуна промелькнуло нечто похожее на удивление, да быстро скрылось. Но Миране и этого хватило, чтобы понять: под сапогом вместо волчьей ямы оказалась твёрдая земля, и она не провалится. Не провалится... Женщина выдохнула и пригубила отвар: пах он необычно, да и на вкус оказался очень мягким. Из каких, интересно, он трав?

Тепло потекло по горлу. Питьё, хоть и было горячим, но вовсе не обжигало, а приятно грело — казалось, даже не только тело, но и душу. Мирана с удивлением провела пальцами по шершавой поверхности чаши и, усмехнувшись, поглядела на колдуна:

— Уж не знаю, какой из себя Инг Серебряный, но ты подаёшь мне питьё в деревянной посуде и сам, похоже, пьёшь из неё же. Неужто стал бы ты так делать, укради ты у Рована его кубки, отлитые из чистого серебра? — Мирана похлопала рукой по шкуре, на которой сидела: — Да и живёшь ты в пустой пещере и спишь прямо на каменном ложе. Разное поётся в лисьепадских песнях... Но у меня есть глаза, и они подсказывают мне, что ты не крал княжеские богатства.

Взгляд Оллида чуть потеплел, но недоверие по-прежнему застилало его. Колдун поднялся и подошёл к выходу из грота, заложив руки за спину. Ветер, гулявший по пещерам горы, принялся играть с его плащом, и засверкали в свете пламени вышитые серебром руны.

— Спасибо на добром слове, Мирана, дочь Винлинга, — промолвил Оллид, глядя во тьму перед собой. — Ты права: я не крал ничего у Рована. И Инг Серебряный тоже не крал. Но я не могу назвать тебе причин, по которым лисьепадские князья жаждут моей смерти. Скажу лишь, что потомки Рована желают убить всех колдунов — будь то я, или Инг, или кто угодно ещё... — он обернулся: — Не мало ли у вас осталось знахарей в Лисьей Пади?

Мирана озадаченно развела руками:

— Мне сложно судить. Ведь я не бывала в других княжествах.

— Что ж, может, сейчас и не мало, — задумчиво произнёс Оллид. — Я десять зим не слышал никаких новостей. Но в былые времена потомки Рована расправлялись с любыми знахарями на своей земле, надеясь, что среди них окажется и колдун. Оттого-то и бушуют в Лисьей Пади болезни, которые некому лечить. И Белая смерть, очевидно, одна из них.

Сердце Мираны тревожно сжалось, но она возразила:

— Мне известны знахари, которые давно живут в княжестве и здравствуют.

— Либо они плохие знахари, либо князь ещё не успел добраться до них.

Мирана нахмурилась, но спорить не стала: в конце концов, что она знала о причинах, по которым род Рована желает изжить колдунов со свету? Да и не так важны эти причины. Плохо другое: если речь в самом деле идёт о смертельной угрозе, ни награда, ни чужие страдания не заставят Оллида ехать в Лисью Падь спасать людей. И всё же Мирана не желала опускать руки — хотя бы во имя павшего отряда. У неё просто нет права вернуться домой ни с чем! Однако нужно хорошенько всё обдумать... И самое главное — помочь Инаре.

Мирана осушила чашу с отваром и принялась поить дочь. Инара не хотела ни пить, ни даже просыпаться, но мать оказалась настойчива. Она осторожно вливала целебное питьё и, в конце концов, заставила девочку проглотить почти половину. Оллид наблюдал за ней, всё ещё стоя в проходе:

— Как легко ты мне доверилась, — покачал он головой. — Вдруг я решил тебя отравить? Ведь не просто же так я отгородился чарами от всего мира... И не просто так у вас в княжестве ходят самые разные слухи о колдунах! И всё же ты выпила чашу залпом и сама напоила дочь.

Гиацу бросил удивлённый взгляд на господина: похоже, он изучает гостью — что она на это ответит, что думает на самом деле, чего добивается? Ведь ни один колдун не желает забирать чужую жизнь! А тут — сразу две. Но Мирана этого не знала. Она переложила спящую дочь на шкуру и выпрямилась:

— Если ты, Оллид, сын Калли, способен отравить обессиленную женщину с ребёнком, то умирая, я не стану жалеть, что ты не пошёл со мной в Лисью Падь.

Зелёные глаза встретились с решительными стальными, и колдун спросил:

— А свою жизнь тебе не жаль?

— К чему о ней жалеть? Мне жаль лишь тех, кто ждёт меня и не дождётся.

«Какая отчаянная женщина», — поразился Оллид.

Мирана же усмехнулась:

— Но странный у тебя яд, от которого я чувствую себя лучше.

Нет, этот человек не сделает ей ничего плохого. Она поняла это сразу, едва открыла глаза в полутёмном гроте, куда колдун занёс её вместе с ребёнком. Оллид — а тогда она ещё не знала его имени, — стоял у стола и месил что-то в небольшой деревянной ступе. Движения его казались необычайно точны и в тоже время легки и быстры — совсем как у Гарунды, когда Миране удавалось застать знахарку за приготовлением снадобий. Да только Оллид будто примешивал к своему снадобью незримые нити, наполненные теплом и живительной силой. Они всего на миг вспыхивали под его пальцами и тотчас послушно опускались в ступу. Мирана затаила дыхание, завороженно следя за колдуном. Но стоило ей моргнуть, как нити в его руках исчезли.

Лицо Оллида тонуло в полумраке: костёр, разведённый прямо в пещере, освещал лишь его спину. Мирана скользнула взглядом по зелёному плащу с серебристой вышивкой по кайме: какая дорогая, красивая ткань! Да только сам колдун был одет удивительно просто: тёмные штаны да рубаха из некрашеной шерсти. И убранство грота вовсе не походило на легенды об огромных сводчатых залах, полных серебра и золота. Где же те богатства, что украл Инг у князя Рована? Были ли они в самом деле?

Мирана чувствовала себя столь измотанной, что не смогла долго держать глаза открытыми и вновь провалилась в тёмное забытье. А когда проснулась, колдун уже сварил своё зелье и прямо в сапогах сидел на каменной лавке напротив, скрестив ноги. Его нахмуренные брови сошлись на переносице, а глаза, в которых отражалось беспокойное пламя костра, смотрели в самую душу Миране. Оллид будто и разбудил её этим пристальным взглядом.

Он и теперь смотрел на неё так же — столь серьёзно и внимательно, что становилось не по себе. Казалось, колдун прислушивается к каждому сказанному и даже не сказанному слову и что-то решает внутри себя. Сердце Мираны тревожно билось: возможно ли, что Оллид всё же не принял окончательных решений? Поможет ли он ей с дочерью? Поедет ли в Лисью Падь? Что за думы терзают его?

Губы колдуна тронула лёгкая улыбка:

— Раз ты чувствуешь себя лучше от моего яда, выпей ещё, — предложил он.

Мирана сжала в руке опустевшую чашу и хотела подняться, но Оллид быстро пересёк грот:

— Сиди. Я сам наполню.

Он зачерпнул из котла уже подстывший отвар и передал Миране. Она стала медленно пить, не сводя глаз с колдуна. Присмирело дикое пламя, плясавшее над поленьями в очаге, и стало отчего-то так тихо, что Гиацу, сидевший поодаль, даже слышал, как Мирана глотает. Она запрокинула голову, чтобы выпить всё до последней капли, и на мгновение скрылась за чашей, а затем решительно протянула пустую посуду Оллиду. Он вновь наполнил её.

— Три чаши с ядом из рук колдуна. Какой чести я удостоилась! — улыбка заиграла и на губах Мираны. Она залпом осушила третью чашу и серьёзно добавила: — Спасибо, Оллид. Я чувствую, что силы в самом деле возвращаются ко мне.

— Хорошо, — кивнул колдун, отходя: — У меня здесь мало еды. Я отправлюсь на охоту, но оставлю с тобой своего слугу, — и он положил руку на плечо семанину.

— Господин, подожди! — вскричал тот. — Давай лучше я кого-нибудь поймаю, а ты останешься!

Оллид усмехнулся, глядя в испуганные чёрные глаза:

— Не думаю, что наша гостья кусается, Гиацу. Да и ты давно хотел пообщаться с кем-то кроме меня.

— Но вдруг что-то случится! — семанин указал на спящую девочку. — Я ведь не смогу помочь!

— Гиацу, я уже сказал, что и я не смогу. Так что мы в одинаковом положении.

— Ты сказал «вряд ли», — напомнила Мирана с тревогой.

Колдун обернулся к ней, и холодный огонь отразился в его глазах:

— А почему князь не поехал с тобой?

— Он уверял меня, что это безнадёжный поход.

Оллид приподнял брови:

— И ведь он не солгал, правда? Если бы не тот человек, чья любовь к тебе оказалась сильнее смерти, ты бы уже отправилась в чертоги Халльфры, Мирана, дочь Винлинга. И вряд ли говорила бы сейчас со мной.

Мгновение они не мигая смотрели друг на друга, и пламя костра, пылавшего между ними, яростно сновало из стороны в сторону, будто желало разгуляться не на шутку. Затем Оллид развернулся и вышел из грота, и ветер тотчас вылетел вслед за ним, оставив в покое огонь. Гиацу ещё некоторое время слышал шаги господина, стремительно удалявшегося прочь, но вскоре всё стихло, и остался лишь лёгкий треск горящих поленьев и давящая тишина Лосиной горы.

Семанин с тревогой поглядел на Мирану. Глаза её, бывшие такими серьёзными, теперь тоже смотрели с беспокойством:

— Он ведь вернётся? — спросила она.

На лице Гиацу отразилась неуверенность.

— Меня Оллид-тан никогда не бросал...

Мирана утомлённо откинулась назад, оперевшись спиной о неровную каменную стену. Пещера погрузилась в молчание. Тихонько посвистывали отсыревшие дрова, и еле заметный тёмный дымок поднимался над очагом, но тут же вылетал вон с незримыми сквозняками. Инара спала, и отчего-то тоже посвистывала на выдохе. Мирана озабоченно хмурилась, поглядывая на неё: стоит, наверное, дать дочери ещё целебного отвара... Но позже. Взгляд Мираны поблуждал по гроту, скользнул по оставленному у входа луку и колчану со стрелами и вновь уткнулся в семанина:

— А ты какому-нибудь колдовству обучен?

— Нет, госпожа. Ты разве не знаешь? Колдовство передаётся лишь детям колдуна.

— Я слышала об этом, но...

Миране было известно, что многие мужчины берут себе диковинных рабынь-семанок. Даже до Лисьей Пади их довезли, и Дарангар хотел купить такую — чтоб удивлять гостей. И не только... Но Мирана решительно воспротивилась: в ту пору она была готова своими руками передушить всех красивых девок в округе. И, глядя теперь на юного семанина, души не чаявшего в своём господине, она осторожно заметила:

— У вас есть что-то общее.

— И всё же я не сын Оллид-тану, — решительно возразил Гиацу.

«Однако говоришь ты на нашем языке так хорошо, будто родился на алльдской земле», — отметила про себя Мирана. Семанин же поспешно сменил тему, жадно впившись глазами в гостью:

— Лучше расскажи, госпожа, что делается сейчас в мире? Есть ли войны? Знаешь ли ты что-то о судьбе семанских земель?

— В Лисьей Пади семане встречаются редко — и те в основном привезённые с побережья несколько зим назад. Раз не завозят новых, должно быть, кончились сражения, — предположила Мирана. — Но как сейчас обстоят дела, я не знаю. У нас ведь чума, Гиацу: люди из окрестных княжеств боятся. Да и давно неспокойно на лисьепадской дороге, что ведёт в Горнскую Высь и дальше — к Риванскому морю. Вроде как видели там лайя, и будто натравливают они вардов на алльдские души. А весной, говорят, какой-то человек близ Гиблых болот в одиночку расправился с несколькими купеческими обозами. Считают, что беглый семанин. А кто-то утверждает, что хёгг — до того огромный. И шепчут, что глаз у него один, и клыки изо рта растут. Выдумывают, как и всегда... Но стихли наши торговые площади, и негде узнать вестей.

— Жаль, — сник Гиацу.

— Оллид сказал, что десять зим ни о чём не слышал, — заметила Мирана. — Ты, стало быть, тоже?

— Да, госпожа.

Семанин подтянул ноги на лавку и сел, скрестив их, совсем как сидел до этого колдун. «Ну до чего похожи! — мысленно подметила Мирана. — Хоть и не сын, а повадки — точь-в-точь. Только этот семанский молодец кажется не таким закрытым. Может, получится разговорить его?». Но Гиацу и без её вопросов добавил:

— Оллид-тан вызволил меня из рабства и привёз сюда. С тех пор мы больше никуда не выбирались. Родных у меня не осталось, а вот друзья были... — он чуть подался вперёд: — Скажи, Мирана-тан, не встречался ли тебе семанин по имени Тсаху? Одного со мной возраста.

Мирана с грустью покачала головой:

— Нет.

— А, может, тогда встречался Ишиху? Или Саён? Они чуть помладше.

— Тоже — нет.

Да она и не запоминала эти чудные заморские имена, которые ещё и не сразу выговоришь. Теперь же Мирана ощутила лёгкий укол совести, глядя, как с каждым ответом меркнет надежда в пронзительных чёрных глазах.

— Ну, должно быть, они все остались в Горнской Выси, — решил Гиацу, но новая мысль вдруг озарила его лицо: — А старика по имени Чусен не встречала?

— Мне жаль... Нет. Семанских стариков я вообще не видела.

— Наверное, умер уже, — пробормотал Гиацу и через силу улыбнулся: — Прости, Мирана-тан, что мучаю расспросами. Ты, может, поспать хочешь?

— Не хочу. Я хорошо поспала, — она обвела взглядом грот: — И вы все десять зим живёте на этой горе?

— Ну, мне здесь не нравится, — уклончиво отозвался семанин.

— Отчего же?

Гиацу смущённо улыбнулся:

— Да как-то... Неуютно. Мне, госпожа, нравится, когда дом из крепкого дерева, внутри едой пахнет и родные там живут. А снаружи чтоб огород был, и на нём... капуста, — добавил он мечтательно.

— Капуста? — удивилась Мирана. — Что это?

— У меня дома такое росло, — пояснил семанин. — Она вся круглая, как человеческая голова. Крепкая! И в сотне одёжек! Отрываешь по листику и хрустишь, хрустишь! Вкусно, аж до слёз!

Мирана улыбнулась:

— Ты, верно, скучаешь по этой капусте?

— Очень! Её можно было и сырой есть, и сварить, и потушить, и пожарить, и рыбу к ней!.. — Гиацу проглотил слюну и покачал головой: — Ну, госпожа, давай не будем о еде, а то я так и не поел утром. Оллид-тана, может, ещё долго ждать...

— А Оллид всегда сам охотится? И других слуг у него нет?

Гиацу прислонился спиной к стене грота и, прищурившись, поглядел на Мирану:

— Ты, госпожа, будто вызнать что-то пытаешься, — промолвил он с подозрением: — Есть ли другие слуги, всё ли время мы на этой горе живём, колдую ли я сам... Того и гляди, ещё спросишь, где богатства Инга Серебряного лежат. Может статься, ты всё же веришь своему князю больше, чем слову Оллид-тана! Хоть и говоришь обратное.

Мирана прикусила губу: нет, не умеет она исподтишка ничего делать! Не умеет... Вот и семанин её уже в чём-то подозревает. И женщина покачала головой:

— Не суди меня, Гиацу, за мои расспросы. Разве тебе не хотелось бы всё узнать, окажись ты первый раз в Диких горах и встреть ты тут колдуна, о котором лишь слышал легенды с колыбели?

Взгляд семанина стал теплее:

— Ты права. Я был таким же, когда господин меня выкупил, — Гиацу помолчал немного и добавил: — Но сейчас другое дело. Есть вещи, о которых я не могу говорить, госпожа. Лучше дождись возвращения Оллид-тана. Если он захочет тебе ответить, хорошо. А не захочет, то и я не смогу помочь.

Мирана вздохнула: нет, семанин лишь казался не таким закрытым, как его господин. Но на деле и от него ничего не добиться. Она поглядела в серьёзные чёрные глаза и решила поступать так, как всегда поступала — говорить прямо:

— Ладно, — смирилась Мирана. — Тогда я не буду ходить вокруг да около и задам вопрос открыто. Сможешь ответить — хорошо, а не сможешь — ну что ж. Мне, конечно, многое интересно: и правда ли, что Инг Серебряный проклял весь княжеский род, и почему он это сделал, и имеет ли Оллид к этому отношение... Но всё это не так важно, — она подалась вперёд, и огненно-рыжие волосы её потянулись к самому костру, будто желали стать продолжением пламени. — Скажи, Гиацу: возможно ли всё же уговорить твоего господина ехать в Лисью Падь?

Семанин долго молчал. Мирана ждала, неотрывно глядя ему в глаза, будто надеялась прочитать в них ответ. Ей чудилось сомнение во взгляде Гиацу, и сердце её стучало всё быстрее от просыпавшейся надежды: раз он сомневается, значит что-то сделать всё-таки можно!

— Я не знаю, — наконец, признался семанин. Его и без того смуглое лицо потемнело ещё сильнее: — Но если Оллид-тан решить ехать, его могут убить. Стоят ли эти люди в Лисьей Пади жизни моего господина?

Сердце Мираны упало: если так ставить вопрос, то и она не имела права настаивать. И всё же она пыталась:

— Но что, если никому не говорить, что он колдун?

— Госпожа, Оллид-тан ведь объяснил тебе, что князь убивает и лекарей. Если мой господин примется лечить людей, это невозможно будет скрыть. И рано или поздно князь придёт и за ним.

Мирана возразила:

— Но я знаю знахарку, с которой всё хоро...

Прогоревшие поленья в костре просели, подняв вверх сноп искр и дыма. Тёмное облако на мгновение полностью спрятало Гиацу от Мираны. Но затем она увидела раскосые чёрные глаза, всё так же пристально и печально устремлённые на неё. Вот и лицо, и вся стройная жилистая фигура семанина, наконец, проступила сквозь дым, уже утекавший прочь.

— Уверена ли ты, Мирана-тан? — тихо спросил Гиацу. — Ты ведь давно покинула Лисью Падь. Что угодно могло случиться с твоей знахаркой.

Мирана вдруг ощутила, как по щеке покатилась слеза. От дыма ли? Она удивлённо смахнула её ладонью, и мысли против воли устремились к Гарунде, одиноко живущей за ощрицким частоколом. Случись с ней что, никто не услышит и не поможет...

— Князь Мьямир не кажется мне таким уж плохим человеком, — промолвила Мирана, беря себя в руки.

Взгляд семанина стал ещё печальнее:

— Я вижу, он тебе нравится, госпожа.

— Не в этом дело, — покачала головой Мирана. — Я знаю князя с юных лет, ведь мой отец был его лучшим воеводой. Мьямир дважды сватался ко мне, но я ему отказала. Мать твердила, что я совсем ум потеряла. И не потому, что не хочу за князя. А потому что отказывать самому князю, когда умер отец, и некому стало защищать нас, было опасно. Мьямир мог и принудить меня, и обиду затаить, и кто знает, во что бы это вылилось? И всё же я отказала. И он... отпустил меня с миром. Мне показалось это достойным поступком. И потом он дал мне с собой в этот поход воинов для охраны. Немного, но всё же дал. Несмотря на то, что считал его безнадёжным.

Гиацу развёл руками:

— Но ведь ты не колдунья, госпожа. И потому князь к тебе благосклонен.

— Дело не только во мне, — возразила Мирана. — Он и народ свой бережёт. Ни разу ерилльцам не удалось подойти к Лисьей Пади. И я говорю не только о крепостях, — горячо заверила женщина. — Мьямир защищает даже деревни — во многих нынче есть своя охрана. И разбойников на дорогах у нас нет, потому что князь тотчас высылает воинов на расправу. Люди его очень любят. А враги боятся.

— И никто не заподозрит, что именно он отправляет знахарей в чертоги Халльфры, — тихо промолвил семанин.

Женщина нахмурилась. Да быть не может, чтоб Мьямир это делал! Что же станет с Гарундой?

— Ты, Гиацу, всё наговариваешь на князя... — разозлилась Мирана. — Но у нас в Лисьей Пади считают, что это сами колдуны изводят лекарей.

— Госпожа, ты явилась к нам в дом и обвиняешь Оллид-тана в смерти ваших лекарей? — брови семанина удивлённо взметнулись. — И после этого хочешь, чтобы он ехал с тобой куда-то?

Мирана вздохнула: то ли усталость с пережитым ужасом дают о себе знать, то ли кажется, будто с Гиацу говорить проще, чем с Оллидом, и потому слова подбираются не так тщательно, как стоило бы... От семанина в самом деле не исходило ощущения опасности, и разговор с ним не выглядел как прогулка по волчьим ямам. И всё же он внимательно слушал гостью и всё будто подозревал её в чём-то. А в чём — одни боги ведали. Видно, сильно насолили лисьепадские князья колдунам.

— Что ж, тут ты прав. Это нехорошо с моей стороны, — согласилась Мирана. — Но мне тяжело поверить твоим словам, и сердце болит за одну дорогую мне знахарку.

Гиацу ничего не ответил. Лишь поднялся со своей лавки да подкинул дров в затухающий костёр. Пламя занялось с новой силой, и большие подвижные тени заиграли на каменных стенах. Семанин так же молча вернулся на прежнее место и, как и раньше, подтянул ноги, скрестив их на мягкой шкуре. Тепло запылал огонь, затрещали поленья, и пара искорок вылетела из очага, тотчас исчезнув на холодном полу пещеры. Мирана, наконец, нарушила тишину:

— Скажи, Гиацу, почему твой господин отказался лечить мою дочь? Дело действительно не в награде?

— Оллид-тан говорит, что не всех можно вылечить, — отозвался семанин. И осторожно добавил: — Но однажды я видел, как он вылечил умирающего.

— Расскажи! — с жаром попросила Мирана.

— Его звали Фьягар, сын Даллиндура, — начал Гиацу, и память услужливо дорисовала ему юношу с такими же точно огненными волосами, как у этой женщины, сидевшей напротив. — Он со своим братом пошёл на охоту и в лесу столкнулся с медведицей, — Мирана негромко охнула. — Когда брат принёс его, Фьягар был весь в страшных ранах от лица до пояса и уже не приходил в себя. Даже его отец ни на что не надеялся. И Оллид-тан тогда тоже сказал, что вряд ли сможет помочь. Но он остался и обработал раны. И просидел возле Фьягара три дня и три ночи, и на третью ночь Фьягар открыл глаза.

Во взгляде Мираны зажглась надежда:

— Стало быть, Оллид всё же может помочь умирающим! Даже если говорит, что не может!

— Я бы не ликовал, госпожа, — предостерёг Гиацу. — Оллид-тан не бросает слов на ветер. Мне довелось видеть лишь, как он исцелил Фьягара. Но господин потом сказал мне, что Фьягар и сам изо всех сил цеплялся за жизнь. А если человек не цепляется... Никакой колдун не поможет.

— Что ж ты хочешь сказать? Что моя дочь не цепляется? Ну так она слишком мала для этого и ещё ничего не знает. Поэтому я цепляюсь вместо неё.

Семанин посмотрел на Мирану, и в его чёрных глазах отразилось печальное и тихое пламя. Как же он понимал эту женщину! Как ему самому хотелось когда-то, чтобы кто-нибудь вылечил маленькую девочку, умершую у него на руках. Вытащил у неё из спины стрелу, позвал душу обратно в тело, и жизнь бы вновь загорелась в померкших глазах Наи. Но в целом свете не нашлось никого, кто мог бы сделать это.

— Но была и другая история, с плохим концом, — промолвил Гиацу. — Оллид-тан рассказывал мне про одну девочку, княжну из Лисьей Пади.

— Неужели про Улльгину? — поразилась Мирана: наконец-то, она узнает хоть что-то об этих давних распрях, обросших легендами!

Гиацу кивнул:

— Да, про Улльгину, дочь Рована. Князь позвал Инга Серебряного к своему двору, чтобы вылечить девочку. Но было поздно. Улльгина уже умирала, и даже такой великий колдун, как Инг, не мог ничего сделать для неё.

— Они из-за этого поссорились с Рованом?

Семанин едва заметно усмехнулся:

— Ты, госпожа, всё думаешь подловить меня? Ведь Оллид-тан сказал тебе, что не может раскрыть причин раздора между князьями и колдунами. А я — уж тем более ничего не скажу.

— Я не намеренно, Гиацу, — смутилась Мирана. — Само вырвалось... — и добавила с восхищением: — Однако какой же ты преданный слуга своему господину! Поначалу ты показался мне таким общительным, но ни слова лишнего из тебя не вытянешь!

Усмешка сошла со смуглого лица Гиацу:

— Я за Оллид-тана и убить, и сам умереть готов, — сказал он тихо. — И лучше язык себе отрежу, чем скажу то, о чём стоит молчать.

Мирана покачала головой:

— Я не желаю, чтобы ты отрезал себе язык. Так что спрашивать больше не буду.

Она прилегла на каменное ложе рядом с дочерью, подложив руку под голову. Спать по-прежнему не хотелось, но усталость давала о себе знать: болела спина, ныли колени, на которые Мирана падала, взбираясь на гору, саднило обветренные руки и потрескавшиеся от внезапного мороза губы. Сидя в этой пещере, Мирана уже успела позабыть о том, что снаружи началась зима, и серые горы переоделись в серебристые платья. Укрыл снег белым саваном и воинов, что покоятся у развалин Гадур-града. И белый-белый свет, должно быть, льётся отовсюду...

Но здесь лишь пламя очага вырывало из небытия грот в одном из проходов пещеры. Сновали рыжие всполохи по неровным каменным стенам, но тьма быстро настигала и гасила их. А там, за небольшим полукруглым проходом, клубился настоящий мрак, и отсветы костра уже не смели разгонять его. Казалось, мрак поглощал всё, до чего дотягивался, и свободно жил в нём лишь ветер — налетал порывами, растревоживая огонь, бесцельно слонялся по гроту и вдруг стихал. И тогда Миране чудились еле различимые голоса, доносящиеся из глубин горы. Но стоило затаиться и вслушаться в эти звуки, как всё обрывалось, будто и не было.

Мирана всё слушала и слушала, но так и не смогла ничего разобрать. Может, снаружи метель? Раз в горе гуляет ветер, значит, есть из неё и другие выходы, и сквозняками доносит до маленького грота разные шумы да шорохи. Так бывало зимой дома, когда холодные ветра с севера приносили колючий снег, яростно стучащий в закрытые ставни, и маленькая Мирана лежала в постели и прислушивалась. Скрипели за стеной половицы — это мать прибиралась по дому, и разбегались от её решительных шагов пауки и мыши. Вот застучали сапоги по ступеням крыльца — это отец пришёл. Сейчас он повесит у печки обсыпанный снегом плащ и заглянет к дочери...

Мирана любила зиму всем сердцем, потому что зимой люди не сражались друг с другом, и отец часто бывал дома, если только князь не вызывал его к себе. «Тук, тук, тук, тук», — шагал Винлинг, и снег сыпался на пол с его могучих плеч. «Тук, тук-тук, тук», — просилась в дом метель, и в подвываниях её чудились Миране зовущие куда-то голоса. И так хотелось подбежать к окну, распахнуть ставни, и чтобы метель ворвалась в дом, подхватила на руки и унесла — туда, куда столь настойчиво зовёт. Но холодно было за пределами шерстяного одеяла, и отцовские шаги уже раздавались под самой дверью.

Другая, взрослая Мирана вздохнула. Интересно, выпал ли снег в Ощрице? Покрыл ли её дворы да широкие улицы белой простынью? Поднимается, наверное, над городом дым из печей, и сладко-сладко пахнет пирожками из чьего-нибудь дома. Бегает шумная ребятня, радуясь первому снегу, да пытается лепить из него снежки. А за высоким дубовым частоколом раскинулись широкие поля и густые пролески, сквозь которые бежит незарастающая тропа до Пустого холма. Прячется за холмом одинокий сруб Гарунды, и раскидистый дуб прикрывает его корявыми ветвями, оголившимися по зиме. Вот и сама знахарка выходит из дверей с ведром, чтобы набрать воды. Снег тотчас покрывает серебром её тёмные волосы, и Гарунда, тихо напевая, спускается с крыльца...

Мирана часто думала, не пойти ли по её стопам, не стать ли тоже знахаркой? Быть может, тогда угомонится сердце, растревоженное голосами зимних метелей и всё жаждавшее подвигов? Но жить на отшибе, пусть и с Гарундой, Миране не хотелось — а как тогда перенимать знания?

У знахарки ничего не было, но благодарные больные приносили ей столько еды, что она даже делилась ею с бедняками. Несли и ткани, и кожу, и украшения, которые Гарунда вплетала в косы да пришивала к платьям. Но Мирана не могла целыми днями заниматься больными. На ней был и большой отцовский дом, и всё хозяйство, едва не пришедшее в упадок со смертью матери. Верные слуги, конечно, помогали: даже сейчас они следят за оставленным домом, выгоняют из погребов крыс, снимают паутину по углам и за печкой и ждут назад свою госпожу. Но дождутся ли?

Что, если колдун так и не согласится отправиться в путь и придётся возвращаться совсем одной? Без сопровождения, припасов, денег и тёплой одежды? Да и не преодолеет Ерка нехоженые сугробы, которые покроют скоро всю алльдскую землю! Окружат лошадь в лесу голодные волки, и не сможет она от них оторваться. И сгинет вместе с ней и Мирана с дочерью — если Инара ещё раньше не отправится к Халльфре сама.

Мирана припомнила тот день, когда Гимри пытался отговорить её от похода. Настаивал, чтобы она осталась в Ощрице и проводила свою дочь как следует — ведь только смерть ждёт их на пути в Дикие горы. Не пожелала Мирана его слушать, но ведь прав оказался Гимри... Лежит он теперь мёртвый, прижав к груди верный меч, и ничто уже не прервёт его беспробудного сна.

Да только останься Мирана дома, до конца дней своих, наверное, мучилась бы, что так и не сделала ничего по-настоящему важного. Не отправилась туда, куда с самого детства звали её северные метели, и не стала кем-то большим, нежели просто дочь Винлинга. Отец защищал Лисью Падь от врагов, а Миране захотелось защитить княжество от самой смерти. Да не по силам она выбрала себе противника... И до конца дней теперь мучиться ей от того, что погубила столько человек.

Мирана прикрыла глаза, устав смотреть, как разгоняют тьму огненные всполохи. Ей не хотелось спать, но измученное тело решило иначе. Баюкало его потрескивание дров в очаге, и странно тёплый ветер легонько гладил по голове, перебирая волосы. Сквозь дрёму донеслись до Мираны лёгкие, почти бесшумные шаги — это Гиацу обошёл очаг и остановился совсем рядом. Ещё миг, и опустилось сверху шерстяное одеяло, окружившее Мирану внезапным теплом. «Надо же!», — удивилась она. Но на благодарность уже не осталось сил, и сон окончательно завладел ею.



* * *

Читать дальше часть 3, главу 3 «Белая ладонь Халльфры» — http://proza.ru/2025/10/16/1573

Справка по всем именам и названиям, которые встречаются в романе (с пояснениями и ударениями) — http://proza.ru/2024/12/22/1314