Гость антиквара

В Соавторстве с Сашей Веселовым.
Рассказ занял первое место на конкурсе "Вот это я попал. Часть вторая: за гранью возможного"


 Лес под Зареченском в тот сентябрьский день был пропитан запахом влажной земли, прелых листьев и... безжалостного разочарования. Афанасий Генрихович Кудель, владелец лавки «Редкости & Диковины» (ассортимент: от вымерших головоногих моллюсков-белемнитов до фарфоровой балерины без ноги), шагал по папоротникам, как приговорённый к медленной казни. Его корзинка для грибов пустовала с вызывающей наглостью. Не то чтобы грибов не было вовсе. Вот он – крепенький боровичок, гордо возвышающийся на кочке! Афанасий Генрихович наклонился, затаив дыхание коллекционера, увидевшего аммонит в куче щебня... и тут же вздохнул, как паровоз, спускающий с горы последний вагон надежды. Гриб был изъеден червями до состояния кружевной салфетки.

— Ludicra stercore (дерзкое дерьмо), — мрачно буркнул Афанасий Генрихович, пиная несчастный гриб ногой в стильной, но убитой многолетним пользованием резиновой обуви. Весь его вид – потёртый твидовый пиджак, очки в роговой оправе на кончике носа и вечно удивлённые брови – кричал: «Я не грибник! Я – жертва обстоятельств и последней бутылки портвейна, подсказавшей гениальную идею «развеяться в лесу»!»

Его лавка трещала по швам от «уникальных экземпляров», которые не хотел покупать даже самый отчаянный любитель курьёзов. Мечты о находке, которая перевернёт жизнь (и позволит покупать не портвейн, а хотя бы коньяк), таяли, как утренний туман над болотцем, к которому он неосторожно подошёл. И тут...

Шорох! Не птичий, не мышиный. Словно кто-то мелкий, но очень настойчивый копошился в куче опавшей бересты у корней сгнившей берёзы. Афанасий Генрихович насторожился, как сыч, услышавший писк полёвки. Может, ёжик? Или... редкий жук-олень? (Продать коллекционеру насекомых! Мысль слаба, но чем чёрт не шутит!)

Он подкрался, затаив дыхание. Разгрёб бересту тростью с бронзовым набалдашником в виде морды жабы (не продавался). И обомлел.

В ямке, выстланной мхом и собственным дрожащим хвостом с чёрными кольцами, сидело Нечто. Пушистое, размером с небольшую кошку. С мокрым носиком-пуговкой, огромными глазами, напоминавшими две полированные вишни, утонувшие в чёрной маске бандита. И лапками... Лапками оно с нечеловеческой скоростью запихивало себе за щеку блестящую крышечку от пивной бутылки.

— Енот-полоскун?! — ахнул Афанасий Генрихович. — Procyon lotor! В наших широтах?! Да ты как сюда попал, пушистый контрабандист? С Кавказа сбежал? Или из Америки дал дёру?!

Енотёнок, оглушённый светом и голосом, чихнул. Крышечка выпала. Он жалобно запищал, пытаясь схватить её дрожащей лапкой, но был слишком слаб. Афанасий Генрихович, человек хоть и подпорченный морально мечтой о наживе, но с сердцем, застрявшим где-то на уровне пионерлагеря (где он подобрал и выходил раненую сороку), не выдержал. Жалобный писк перевесил перспективу продажи енота в цирк (хотя мысль мелькнула).

— Ладно, ладно, контрабандист неудавшийся, — пробормотал он, доставая из кармана смятый платок. — Поехали. Хоть кто-то в доме будет рад моему возвращению. Кроме тараканов.

Так в жизни Афанасия Генриховича появился Проша. И хаос. Степень разрушения квартиры над лавкой «Редкости & Диковины» можно было измерять в енотах. Один Проша = один ураган средней силы. Он сносно переносил корм (воруя из него самые блестящие гранулы), обожал печенье (воровал целыми пачками) и считал своим священным долгом «помыть» в миске с водой всё, что плохо лежало: ключи, очки, кошелёк (особенно кошелёк – он так аппетитно шелестел!), пульт от телевизора и единственную фотографию покойной тещи.

— Прошенька! — орал Афанасий Генрихович, вылавливая тонущий пульт. — Да это же не грязь! Это... патина времени! Ценность! (Пульт, впрочем, ценностью не был, но принцип!)

Проша в ответ урчал где-то под диваном, заворачивая в платок новую «блестяшку» – вилку.

Переломный момент наступил на помойке. Афанасий Генрихович, в сердцах вышвырнув сломавшийся будильник в стиле «советский ампир» (не продавался даже как ретро-китч), уже разворачивался, собираясь уходить, когда Проша, словно чёрно-белая молния, рванул к мусорному баку. С визгом, достойным оперной дивы, он залез в пакет, разрывая его когтями, и вытащил маленький чёрный засаленный комок.

— Брось эту гадость! — взревел Афанасий Генрихович, представляя очередную ветеринарную смету. — Ты же отравишься!

Но Проша был непреклонен. Он принёс комок домой, положил на порог лавки с видом царя Крёза, демонстрирующего алмаз «Шах», и принялся урчать так громко, что задрожали склянки с «редкими минералами» (куски стекла с ближайшего завода). Афанасий Генрихович, ругаясь на латыни (он любил заучивать фразы на этом мёртвом языке для солидности), взял комок щипцами и принялся отмывать. Грязь отходила трудно. Но под ней... блеснуло золото. Старое, потемневшее, но золото! И глубокий, как осеннее небо, сапфир в грубой оправе. Антикварный перстень! Настоящий! Старинный!

Продал он его на следующий день. За сумму, которая перекрыла стоимость аренды лавки за полгода, полгода енотьего корма премиум (который Проша игнорировал), ну, и... бутылки неплохого коньяка.

Афанасий Генрихович сидел за прилавком, потягивая из стопочки с надписью «Суздаль» (не антиквариат), и смотрел на Прошу. Тот восседал на своей «сокровищнице» – стопке украденных ложек и крышек – и с упоением полоскал в миске новую блестяшку: выпавшую у посетителя пуговицу от пиджака.

В голове Афанасия Генриховича, прояснённой коньяком и шоком от удачи, сложилась мозаика. Проша не просто воровал блестящее. Он чувствовал что-то. В этом чёрном комке не было и намёка на блеск! Но енот рвался к нему, как к слитку! Значит... он видел суть. Истинную ценность, скрытую под грязью, ржавчиной и слоем человеческого невежества!

— Прошенька, — голос Афанасия Генриховича стал сладким, как сироп от кашля, — дорогой мой компаньон! Хочешь... прогуляться? На большую охоту? За самыми-самыми... блестяшками? Настоящими!

Проша поднял голову. Слово «блестяшки» зажгло в его вишнёвых глазах огоньки азарта, знакомого всем кладоискателям и грабителям банков. Он издал звук, похожий на смесь мурлыканья и боевого клича, и швырнул в сторону пуговицу. Она покатилась, сверкая, под витрину с «окаменелостями». Старт был дан.

Афанасий Генрихович Кудель, учёный-неудачник и торговец хламом, вдруг понял: его золотая жила – не в земле. Она пушистая, ушастая, с бандитской маской и маниакальной любовью ко всему, что сверкает. И имя ей – Проша. Осталось только научиться расшифровывать его енотово-блестящий феномен. И не дать ему прополоскать какую-нибудь бесценную монету в унитазе.

Хозяин лавки «Редкости & Диковины» не ошибся. Енот-полоскун умел находить сокровища!

Рынок «Старьевщик». Воздух густой от запаха пыли, старого дерева и несбывшихся надежд. Афанасий небрежно ковыряет ногой груду ржавых инструментов. Проша на руках (для маскировки и контроля). Енот спокоен, пока Афанасий не останавливается у лотка с коробкой «Всячина – 50 руб. штука».

– Смотри, Прош, вон та чашка без ручки... или эта треснутая статуэтка слоника... – шепчет Кудель.

Проша флегматично облизывает лапу. Афанасий вздыхает. И тут взгляд Проши цепляется за маленький закопчённый медный подсвечник, валяющийся под столом. Енот дёргается, как от удара током. Урчит! Тянется! Глаза горят, как два фонарика «Тактика»!

– Ага! — торжествующе шипит Афанасий Генрихович. — Добрый человек! А этот подсвешничек... не продаётся? Я бы на дачу взял...

– Бери за сто, – махнул рукой продавец. – Он тут с прошлого века валяется, грязь одна.

Кудель еле сдерживает смех. Дома он чистит подсвечник... и обнаруживает под слоем копоти и окиси клеймо Фаберже. Продает его за сумму, сравнимую с годовым доходом от лавки. Проша получает в награду новую блестящую крышку от кастрюли (его восторг безграничен).

А дальше следует череда бесценных приобретений.

Неделя превращается в сказку. Проша находит:

Затрёпанную книгу по птицеводству... с автографом Чехова внутри обложки (сияла для Проши, как маяк).

Сломанную куклу... с фарфоровой головкой мейсенской мануфактуры, восемнадцатый век! (Проша пытался отгрызть ей нос – такая она была «ценная»).

Ржавую саблю... оказавшуюся подлинным клинком офицера 1812 года (Проша облизал её рукоять, инкрустированную золотом).

– Да у тебя не просто дар, Прошенька, – восхищался Афанасий Генрихович. – А Божий дар!

– Скорее исключительная генетическая мутация. Родителей своих я не помню. А в Бога не верю! – Питомец Афанасия Генриховича заговорил с ним столь фамильярно и запанибратски впервые, да и вообще впервые заговорил, отчего последний, мягко скажем, опешил, потерял дар речи и ощутил шевеление собственной не сильно густой шевелюры. Первое осмысленное движение антиквара – он протянул руку к бутылке «Ахтамара» и перечитал все этикетки на ней. О содержании в коньяке опиоидов ничего не сообщалось. Потом наш герой затряс головой, с силой ущипнул себя за руку и робко уставился на енота, осознавая, что ему ко всему ещё и страшно заглянуть в, казалось бы, такие знакомые вишнёвые озёра Прошиных глаз.

Проша подмигнул Куделю. Сладко зевнул. Демонстративно прикрыл пасть когтистой лапкой. Присел на хвост, поднявшись на задние лапки, и суетливо поёжился.

– Однако, здравствуйте! Обойдёмся без латыни, на сегодняшний день считай, что я говорящий енот!

– И давно это у вас… с вами… это вот, разговариваете?

Афанасий Генрихович не заметил, как перешел на «Вы», и не почувствовал, что в его осанке вдруг проступило что-то угодливое и подобострастное, с енотом он разговаривал впервые, тем более с енотом, от которого всё последнее время зависел материально.

– Давно. Считай, с рождения. Но есть одно но, как сказано выше: не помню я ни родителей, ни собственного детства!

– Как же так? – задал вопрос Кудель.

– Очень просто – черепно-мозговая травма. Первое мое воспоминание – это белка Зухра, гладящая меня по шёрстке и просящая выпить какую-то бурду из половинки скорлупы лесного ореха. Заботливая была, но дура во всём что не касалось медицины! Спрашивал у неё сто раз, откуда я взялся, говорит, был лесной пожар, лес взорвался, и нашла она меня у ручья, придавленного стволом берёзы. Не ручья придавленного – меня придавленного.

Афанасий Генрихович слушал как заворожённый, не перебивая, а Проша продолжал свою историю.

– Поправился я быстро. Встал на ноги. Отправился корни искать. Неинтересно жить, когда не знаешь, кто ты и откуда. Все говорили, что енот. Пришлось согласиться. Пошёл в ближайшую еночью нору, там все уверенно твердят: «Ты не енот». Пахнешь по-другому. Я в другую нору. И там говорят, дух де от тебя не хорош. Я обиделся. Вернулся к Зухре. А у неё Валигжон, повздорили с ним. Стал один жить. Одному проще. Характер у меня оказался шустрый, ум пытливый. Да ещё ко всему на любом зверином языке лопотать могу. Хоть по-медвежьи.

Кудель натурально увидел, что брови маленького зверька нахмурились, на загривке шерсть встала дыбом и, уперев лапки в бока, он издал настоящий медвежий рык, от которого Куделю стало жутко, а лампа в зелёном абажуре под потолком закачалась.

– Хоть соловьем запою!

Театрально взмахнув лапкой, Проша приосанился и выдал такую руладу, что природные курские соловьи должны были бы полопаться от зависти.

– Но это всё не по мне. Народ в лесу дикий и глупый. Биологическая цивилизация, на уме только подножный корм и продолжение рода. Ни тебе эмпирических мыслей, не экзистенционального знания, а уж о технике и речь не идёт. Им что ДВС, что паровая машина – одна морковка!

– ДВС? – переспросил Кудель.

– ДВС – двигатель внутреннего сгорания! А ты что подумал?

– Я это… как бы… – горе-антиквар икнул и облизнул зубы. – И говорить… и раритеты… шашка инкрустированная.

– Вообще-то палаш. Читаю, пишу, перевожу без словаря, но как я это делаю – не знаю!

– А мне почему открылся?

– С чего-то надо было начинать? Вот и открылся. Дядька ты одинокий, в меру самостоятельный. Решил пока у тебя остаться.

– Спасибо, – на вдохе едва выговорил Афанасий Генрихович и потянулся за бокалом.

– Ну, если настаиваешь, то неси напёрсток, за встречу выпьем. Но не больше напёрстка. Знаешь, как Аристотель сказал: «Пьянство есть добровольное сумасшествие».

Не чуя под собой ног, Кудель поднялся, дошёл до гамбсовского секретера и отыскал в его выдвижном ящике напёрсток. Вернулся. Поставил напёрсток перед енотом. Неуклюже потыкал бутылкой воздух над напёрстком, примеряясь, как бы поаккуратнее налить коньяк. Наконец взял напёрсток двумя пальцами и, держа его одной рукой над своим бокалом, другой налил из бутылки десять или двадцать капель. На лице человека играла блаженная улыбка, поднося бокал ко рту, он с дрожью в голосе повторил:

– Аристотель … Сумасшествие…

Выпили молча.

– Неплохой коньяк, – похвалил енот. – Нет ароматизаторов, сахара и ненужных добавок. Extra Old не менее десяти лет.

– Боже мой! – всплеснул руками Афанасий Генрихович. – Вы и в коньяках разбираетесь?

– А чего там разбираться? – Проша ткнул лапкой в бокал Кугеля. – Сам посмотри. Видишь лёгкую плёнку на стекле? Это так называемые «слёзы» – качественный коньяк, значит.

– Невероятно! – восхитился антиквар. – Откуда вы всё это знаете?

– Понятия не имею, – вздохнул енот. – Во мне терабайты ненужной информации. Словно кто-то специально запихнул. Голова просто разрывается от знаний.

– А как вы обнаруживаете ценность в, казалось бы, обычных предметах?

– Сердцем чую! Как Шариков Полиграф Полиграфович, – усмехнулся Прошка. – Ценность вижу, а душа моя странная к дешёвым блестюшкам тянется. Вот, казалось бы, перстень, что мы нашли, цены немалой, а мне на него начихать. Тебе помочь захотелось, вижу, как ты маешься, из нищеты выбраться пытаешься.

– Спасибо, – глаза Куделя влажно заблестели.

– Не за что, – отмахнулся енотёнок. – Ты вот что, не выкай мне. Мы с тобой равноправные компаньоны. Ты к раритетам тянешься, я – к блестюшкам. Ты же не будешь мне препятствовать собирать коллекцию?
– Нет, конечно! Упаси Бог!

– Я знал, что мы договоримся.

Прошла ещё одна неделя. Благодаря феноменальным способностям маленького друга Афанасий Генрихович сумел скопить неплохую сумму, открыл счёт в банке и уже задумывался об открытии второй антикварной лавки, когда произошло одно неприятное событие.

Началось всё с того, что к нему в магазин пришли бандиты…

Двое. Парни словно переместились из лихих девяностых. Коренастые, короткостриженые, с золотыми цепями на бычьих шеях.

По-хозяйски осмотрев лавку, они, пережёвывая жвачку, подошли к Куделю, который в этот момент пытался приклеить секундным клеем крыло фарфоровому ангелу.

– Слышь, старый, – обратился к хозяину один из молодчиков. – Давно за тобой приглядываем. Ты зажировал. Лавэ рубишь, а халупа твоя без присмотра. Не ровён час – наедут.

Афанасий Генрихович растерялся:

– Я не совсем понимаю…

– А чего понимать? – ответил другой. – Крыша тебе нужна. Защита. Это мы с Вованом. Будешь отстёгивать двадцатку косых.

– Так это… это рэкет? – удивился Кудель.

– Срэкет! – передразнил бандит. – Крыша твоя!

– А если я откажусь? – тихо пролепетал антиквар.

Молодчики рассмеялись. Один из них взял из его рук статуэтку ангела и с размаха швырнул об пол:

– С тобой станет то же, что с этой крылатой бабой!

От фарфоровой пыли Прошка, сидящий в углу лавки, громко чихнул.

Бандиты с изумлением уставились на него:

– Это что за зверь? – спросил один. – Кот, вроде. Похоже, породистый. Заберём?

– Да не, – второй длинно сплюнул на пол. – Это хорёк.

От возмущения енот тихо зарычал.

Не обращая на него внимания, первый бандит вновь повернулся к Куделю:

– Слышь, хорёк старый, ты понял, об чём базар?

И в этот момент в лавке послышалось тихое шипение, словно сработала мини-рация. Сквозь «помехи» отчётливо прозвучал мужской голос:

– Товарищ майор, докладывает Синицын. В лавку «Редкости и Диковины» зашли два подозрительных человека. Похоже, это наши фигуранты…

Другой голос ответил:

– Ничего не предпринимать. Продолжайте наблюдение.

С бандитов мгновенно слетела спесь.

– Это чё такое? – спросил один из рэкетиров.

Афанасий Генрихович, с трудом подавив смешок, ответил:

– Это у меня приёмник полицейскую волну ловит. Мне кажется, ребята, у вас проблемы.

Когда бандиты поспешно ретировались, Кудель засмеялся:

– Прошенька! Ты просто гений! Видел, как у них засверкали пятки?!

Но енот не разделил его веселья. Мордочка стала сосредоточенной, а в вишнёвых глазах отразилось напряжённое внимание. Он словно прислушивался, а потом тихо сказал:

– Конечно, я гений, но только подставу с ментами братве не я кинул! Ты слышишь Зов? Я слышу.

– Какой зов, Прошенька?

– Меня нашли! Срочно собираемся и уходим!

– Да куда же, Проша?! Скоро вечер!

– В лес! Немедленно!

Как не хотелось Куделю идти куда-то на ночь глядя, но отказать другу и компаньону он не смог. Нацепил плащ, надел резиновые сапоги, на голову водрузил шляпу. Прошка выволок из-под комода узелок своих сокровищ: вилки, ложки, блестящие пробки, обрывки фольги, пуговицы и прочее.

– Возьму с собой, если не возражаешь?

Афанасий только покачал головой.

И вот он скоро шагает по знакомому лесу, где три недели назад нашёл маленького слабого енотика.

– Направо! Прямо! – командует Прошка, сидящий на его плече, подобно навигатору, установленному на торпеде старой, но ещё шустрой машины. – Погоди. Остановись. Видишь этот трухлявый пень? Запомни.

Кудель подслеповато вглядывается в дубовый, покрытый зелёным мхом обрубок, здорово смахивающий на физиономию бородатого старика с грустными глазами.

Примечательный пень.

– В метре от выпирающего корня, – таинственно сообщает енот. – Приходи к нему с лопатой. Теперь налево.

– Стоять, мультфильмы!

В глаза Куделю ударил стоваттный луч китайского ширпотреба.

– Лопату мы ему дадим могилку копать!

Когда антиквар проморгался, вытер рукавом слёзы и сопли, он увидел перед собой недавних гостей. Бандиты не ушли, а выследили их. В руках у одного из отморозков тускло блестел «Тульский Токарев», другой встряхивал на весу цепь, конец которой был намотан на здоровенный кулак.

– Слушай, дедушка Дуров, сейчас ты понял, кто здесь маз держит, или твоего хорька раздавить? – пригрозил бандит с пистолетом.

– Дай я эту меховую тварь кончу! – выдвинулся вперёд его напарник и размахнулся цепью, прокрутил её в воздухе и обрушил удар на Прошу. Енот увернулся. Ещё удар. Проша растянулся на прошлогодней листве, цепь просвистела мимо. Третий удар должен был быть последний для Проши. Но абсолютно не героический человек Афанасий Кудель рванулся вперёд на помощь своему другу. Драться он не умел, да и не предполагал никогда, однако помочь очень хотел. Неуклюже взмахнув ногой, Кудель пнул в пах махавшего цепью гангстера. Тот ойкнул, сбросил с руки железяку и двинул антиквара в челюсть.

Занавес.

Некоторое время Афанасий Генрихович был без сознания. Приходил в себя он медленно, долго стоял на четвереньках, мотал головой и никак не мог понять, почему это на поляне светло как днем. В голове гудело собрание потрясений, коньяка и адреналина. С трудом Кудель заставил себя поверить в реальность происходящего. Перед собой увидел он двух енотов, стоящих на задних лапах, первый был его Проша, а второй в блестящем комбинезоне, отливавшем золотом, в серебряных сапогах и крагах, подпоясан портупеей с кобурой, на голове шлем прозрачный, смахивающий на мыльный пузырь. За енотами на поляне справа и слева раскиданы туши бандитов, а посередине стояла светящаяся полусфера «летающей тарелки».

– Интернациональная Космическая Инспекция приветствует вас, Афанасий Кудель. Я – Ипсилон Би и агент Дубель Ве Си благодарим вас за поддержку миссии пионера Земля Басов 2 22 11, – представился спутник Прохора.

– Вы из дворца пионеров? – замотал головой Кудель.

Стоявшие перед ним еноты переглянулись, одетый звездолётчиком прошагал к космическому кораблю. А Прохор прошмыгнул к лицу сидевшего на земле антиквара, ткнулся в неё мохнатой мордочкой и залопотал.

– Ну, давай возвращайся, а то толком проститься не успеем. Вишь как всё обернулось. Оказывается, я космонавт-исследователь новых земель. Прибыл к вам оприходовать всё как полагается. А по мне ваш ЗРК «Триумф» сдуру шарахнул. Амнезия. Сигнал бедствия система жизнеобеспечения сгенерировала автоматически. Это спасательная миссия за мной!

Кугель протрезвел, пришёл в себя и прослезился, предчувствуя расставание с Прошей. Он уже сидел на земле. Нежно тискал маленькие лапки и бормотал.

– Видно, есть Бог на белом свете!

– Афанасий, говорят тебе – Интернациональная Космическая Инспекция!

– Вы Стражи Галактики? – ужаленный неожиданной догадкой, спросил Кудель.

– А ты, значит, ещё и киновед? Нет, Афанасий, мы не стражи. Мы – галактика. Улетаю я. А к тебе привязался. В общем, прощай. И про пень не забудь.

Проша побежал к тарелке, его сподвижник уже исчез внутри корабля, на минуту Дубель Ве Си остановился и посмотрел назад. Стоящий на коленках Афанасий неистово крестил его и крестился сам. В последние мгновения пребывания на земле енот обречённо вздохнул, пожал плечами и, карикатурно нахмурясь, перекрестил поляну, сперва справа налево, а потом ещё раз слева направо, должно быть, из соображений политкорректности. Живое светящиеся тело корабля пришельцев впустило внутрь енотёнка, потом завибрировало и трансформировалось в гиганский волчок, стоящий на пышущей рубиновым огнём спице. Сам волчок источал голубое сияние, острые края окружности вибрировали с невероятной скоростью и звенели с невыносимой для слуха частотой. В последние мгновения перед стартом Афанасий с замиранием ощутил, что волосы на голове встали дыбом, а по коже побежали мурашки. Потом была ещё слепящая вспышка магния, и корабль исчез. Исчез, будто его никогда и не было.

На поляне остался антиквар Кугель Афанасий Генрихович, два стреноженных металлизированным кордом бандита и невесть откуда взявшийся ОМОН…

Месяц Афанасий Генрихович не выходил из дома, беседовал с сотрудниками полиции, дал подписку о невыезде из города, но про говорящего енота не обмолвился и словом.

«Не хватало, чтобы признали психом и заперли в дурку».

Сама встреча с инопланетянином, который выглядел, как настоящий енот-полоскун, уже казалась ему сказкой или длительной рецидивирующей галлюцинацией. «А было ли всё это взаправду?» – спрашивал он себя и с грустным вздохом прихлёбывал коньяк.

«И про пень не забудь» – вспомнив однажды прощальные слова Прохора, оделся, прихватил с собой лопату и отправился в лес.

Вот и тот самый пень. Действительно, похож на заросшего бородой старика с грустными глазами.

Как Прошка, или вернее Дубель Ве Си, сказал? В метре от выступающего корня?

Остриё лопаты глухо соприкоснулось с чем-то твёрдым. Афанасий Генрихович разрыл землю и извлёк на поверхность глиняный горшок. Вытащил из горлышка гнилую паклю и высыпал себе под ноги целую россыпь золотых червонцев царской чеканки…

– Спасибо тебе, Прошенька, – прошептал старый антиквар и смахнул с глаза горячую слезу.