Кольцо Саладина, ч. 4 Последнее воскресенье, 66

- Володечка, что у вас за отчество такое интересное? Далисович - нерусское ведь отчество?
-  Конечно, нерусское. У меня и фамилия нерусская. Слушайте, слушайте, вы посмотрите, как шикарно Марочка с лестницы спускается. Столько грации! Маргарита Филипповна! Вам на этом кадре лет двадцать!
- Льстец вы, Владимир свет Далисович. Муров - разве нерусская фамилия?
- Это окончание русское придумали. Мур – такая фамилия была у моего прапрадеда. Там ирландские корни. Потом мы превратились в Муровых.
- Ой, как интересно… ирландские корни…
Я какое-то время слушала сквозь сон тихие, неспешные переговоры за столом. Потом открыла глаза. Почему-то я лежала на веранде и почему-то был вечер. Почему-то я тут уснула на диване и меня укрыли пледом. Почему?
За столом, под уютным оранжевым абажуром сидели все тётушки, Татка с Володей и Юра.
- А где Туся и Гарик? – спросила я слабым со сна голосом, и все немедленно повернулись ко мне.
- Опля! - сказал Володя весело. - Кто-то у нас проснулся.
И все зашевелились, повскакали, мгновенно вокруг меня образовался плотный круг, все смотрели на меня одинаковыми встревоженными глазами. Татьяна Львовна взяла меня за руку и принялась считать пульс.
- А что случилось? - спросила я. – Я в обморок упала?
И все, как по команде, дружно закивали: да, да, упала, чего ещё от тебя можно ждать, упала, конечно…
- Но мы тебя поймали, - сказал Володя без улыбки.
- Ничего не помню, - сказала я. – Очень пить хочу.
- Дайте ей пить, - распорядилась Татьяна Львовна, отпуская мою руку и беря с табуретки тонометр. - Юра, из самовара тёплую. Температуры тела. А потом сладкого чаю горячего.
- А блинов не осталось? – спросила я.
- Больной скорее жив, чем мёртв, - засмеялся Володя.
Вокруг меня захлопотали, потащили чашки, табуретки, ставили тарелку с блинами… А у меня уже опять слипались глаза, я даже ничего не допила-не доела, откинулась на подушки и только краем сознания услышала, как Тася сказала: у неё пониженное давление, оставляем её тут, чтобы по лестнице не таскать… ночи тёплые… только одеяло ещё принесите, ей надо быть в тепле…
И меня укутывали тепло и заботливо, и было мне удобно, но в душе всё равно сидела тоска, и я знала – так и будет дальше, так и буду я жить с этой тупой тоской…

Так всё и было потом. Утром я проснулась совершенно здоровая, но совершенно несчастная. Я вернулась к своей жизни. А жизнь была безрадостной.
Таблетки мне отменили совсем – «от греха», как выразилась Тасенька – но с меня теперь не спускали глаз. Кто-то непременно возле меня отирался. Караулил, чтобы я не сбежала. Смешно. Никуда я бежать не собиралась.
Я вспомнила всё, что было. То своё состояние – когда я словно была в двух пространствах. Осознавала, где я нахожусь, что вокруг – дачный посёлок, люди. Осознавала, что делала, что выгляжу по-дурацки, что на меня с удивлением смотрят. Но меня это совершенно не смущало, потому что я понимала: люди ничего не знают, ничего не понимают, ничего не умеют, не надо обращать внимание. Ну что, например, могут понимать кошки или бабочки, когда человек покупает продукты, идёт в школу, строит дом? Человек всё равно же будет строить дом, несмотря на то, что этому удивляется кошка. Он живёт, как ему надо. И я жила, как мне надо было. Искала свою модель кольца – а находила чужие. Пыталась найти свой дневник – но мне приходил то дневник Белки, то просто пустые листы бумаги…
Как-то ничего у меня не получалось. Я нервничала, искала удобные пространства – где было больше нужной энергии – таких мест было немного, и я металась по всему посёлку, перелетая сосны и дома, искала что-нибудь подходящее, и наконец нашлось одно прямо очень удачное местечко возле одной из старых дач. Какой-то бывший фонтан. Был круг этого фонтана. Это очень важно, чтобы вокруг тебя был круг. Я пыталасб создать сама этот круг, а тут он уже был, очень удобно. И вот, наконец-то здесь можно было полностью уйти в другой мир так, чтобы на тебя никто не пялился и не мешал. Потому что ну очень мешали, не давали сосредоточиться, выдергивали меня на заземление всякие посторонние вопросы и взгляды, как на дурочку: зачем это ей столько газет и зачем это она набрала столько шишек. Бестолковые человеческие люди…

- Людям кажется, что это просто шишки, а на самом деле это далеко не шишки, - сказала я упрямо после завтрака, не выдержав, что со мной обращаются, как с больной.
Я сказала это как бы самой себе, но в расчёте, что это услышит тот, кто способен понимать больше других. И упрямо смотрела на всех из-под ресниц со своего места под грушей.
Но все занимались своими делами под руководством Володи, даже Юра, который, как все понимали, ездил сюда ежедневно исключительно ради меня. Он тоже был занят – помогал Володе организовывать места для съёмки, расставлял кресла на солнце, но прекрасно слышал мои слова.  Слышал, но ничего не понял. Просто с теплом улыбнулся и кивнул. Я так и думала, собственно. И нечего от него ждать другого…
Зато ко мне тут же бросилась Татка, помогающая Клаве убирать со стола.
- Ну-ка, ну-ка, - сказала заинтересованно моя подружка. – А ну, пошли-ка…

И мы пошли. Уселись в моей уютной спаленке на втором этаже, и я всё рассказала. Я всё отлично помнила. Как сбежала, улучив момент, когда всем было не до меня. Как бросилась по улице к дереву, где стоял парень, на кого-то похожий – сейчас я уже прекрасно понимала, на кого.
 - Я побежала, потому что мне показалось, что это князь. Но я как-то не вполне осознавала это.
- А ты в курсе, что ты его забыла совсем начисто, князя своего? – спросила Татка.
- Не может быть.
- Ещё как может. В упор ты его не видела. Я думала всё, отшибло девку, что теперь делать.
- Наверное, меня и правда, как-то отшибло, - кусая губы, сказала я.
- Я так думаю, ты видела в нём виновника своих бед, - сказала Татка. – Наверное, поэтому предпочла о нём не думать. Вычеркнула его из своей жизни.
- Не знаю. Я была в каком-то мареве.
- Это от уколов. Ладно, черт с ним, с маревом, сейчас ты в себе, давай, вспоминай дальше. Нет, подожди! Надо всё записать, где твой блокнот, я же тебе привезла его. Надо всё зафиксировать и потом наложить на всю картину событий… Давай, вспоминай всё с самого начала!
- Мне стало казаться, что кто-то за нами идёт.
- Очень возможно, он и шёл. Я же его сама сюда в тот день отправила.
- Но я оглядывалась, никого не было. Иногда видела людей. Прохожие были. Что ж, я князя не узнаю?
- Вот именно ты б его не узнала, он волосы сбрил.
- Как? – потрясённо переспросила я. - Как волосы сбрил?
- Да очень просто. Под ноль. Я сама его не узнала. Розы помнишь? Это же от него были. Он хотел тебя видеть. Он ещё и розовое масло нам привёз в подарок.
- Масло розовое? А где оно?
- А я тебе не отдала, мне жалко было, я подумала, ещё выбросит, дура такая… Так оба набора и лежат у тётки в шкафу. Ждут, когда ты очухаешься. Мы с ним у нас во дворике просидели целый час. Он к тебе рвался… вот и дорвался…
- Значит, он на самом деле мог идти за нами с Юрой?
- Может, и мог, чёрт его знает, твоего князя. Я ж его не видела больше. А теперь всё – он уехал. За рубеж куда-то. Приедет в июле.
- Господи, господи… - я схватилась за голову. - Это же, наверное, был он… Шёл за нами, а потом ушёл… Мне надо было сразу бежать, зачем я с Юрой во двор зашла… зачем… надо было слушать своё сердце…
- Ну вот только не квохчи, - одёрнула меня Татка. - Толку было мало бы от вашей встречи… ещё бы умотала с ним, не дай бог… Мы и так тебя еле нашли… Тебя же надо было срочно под присмотр. Ты же таблетку не выпила, а с этого препарата нельзя резко соскакивать, надо постепенно. Тётя Тася тебе отменяла плавно. А ты, дура, вообще не выпила.
- Я хотела! Забыла… Тут Юра, тут этот бидон… закрутилась…
- Вот поэтому и вышло. Нам тётя Тася всё объяснила. Ночная доза начала кончаться, а утреннюю ты не получила. В итоге у организма шок. Если бы ты не сбежала, ты бы хотя бы обеденную выпила, а тебя чёрт понёс из дома. Представляешь, соседка прибегает и говорит: это ваша гостья там бог знает что вытворяет, пьяная, что ли? Ой, что началось! Тётя Тася всё поняла первая, за голову схватилась, корила себя тут, что дозу уменьшила. А это она ещё не знала, что ты вообще не выпила. Так что это слава богу, что вы с князем не виделись, тебе сильные эмоции противопоказаны вообще. Я ему, дураку, долбила, но он же ничего слушать не хочет. Пойду говорит, руку и сердце предлагать.
- Да? Так сказал?
- Так и сказал.
- Вот я дура!
- А я о чём? И ты дура, и он дурак…
Я отчаивалась, чуть не плакала, но зато многое становилось понятным. И Татка была права – надо было всё записать. Наконец-то со мной моё любимое дело, которое всегда спасало меня в трудные минуты... И сейчас спасёт.

А жизнь на профессорско-генеральской даче шла своим чередом. Татьяна Львовна пригласила психотерапевта. Сына какого-то знакомого. Приехал симпатичный дяденька с бородкой. Его кормили окрошкой, поили чаем, он полдня просидел со мной под грушей, я рассматривала какие-то картинки, похожие на тест Роршаха, а может, это и был Роршах, чёрт его знает. Во всех рисунках я видела бабочек, которых расстреливали, как мишень.
Больше всего психотерапевтом заинтересовался Володя. Они вдвоём дотемна сидели в саду, увлечённо беседуя, что-то рисуя на оборотных сторонах расстрелянных бабочек, и их еле дозвались к ужину.

Володя в свою очередь привёз актёра-кубинца, о котором рассказывала Татка. Был это рослый красавец, солнечно улыбающийся, очень смуглый, в белых штанах и с такими бицепсами, что встрепенулись даже тётки. Кубинец Мигель со всеми обнимался, как с родными, больше всего объятий доставалось Татке, при виде которой Мигель расцветал нежным цветом и шептал «Анатэйша». Татка отбивалась, Володя ржал.
 Мигеля снимали в саду под грушей, собрали тётушек в длинных юбках и шалях, все пели «Куба – любовь моя, остров зари багровой». К моему изумлению, практически все тётушки знали слова. Марочке на кружевную мантилью надели на шею бутафорский автомат. Мы с Таткой зажимали рты, чтобы не фыркать, кубинец периодически восклицал: «Анатэйша, ты лучий женчин планета земля» и обнимал её ручищами. Володя, отрываясь от камеры, говорил: Это «гран-при» в Канне, я уже даже и не волнуюсь.
И взмахивал легкомысленно рукой с обручальным кольцом на пальце.

Праздничный ужин в этот день был посвящён республике Куба. Мигель привёз с собой ром и очень извинялся что больше ничего у него нет. Тётушка Лёлечка вытащила из закромов небывалой вкусноты рябиновую настойку многолетней выдержки, и прекрасный Мигель быстренько всех споил, вся компания опять пела «Куба – любовь моя», потом тётушки тряхнули стариной, понеслись всякие «Тачанки», «Там вдали, за рекой» и «В парке Чаир распускаются розы»
У Володи разболелась голова, и он ушёл спать в машину – «поближе к выхлопным газам», как выразился он.
А Татка-Анатэйша, прежде чем улизнуть к нему, сказала мне: Слушай, хорош уже тут тебе торчать, в этом дворянском гнезде. Давай, собирайся в Москву, выходи на работу, мне скучно без тебя.
И словно ключик повернулся. Я поняла – пора к себе самой. Пора в Москву...


                *    *   *
- Он самый интересный человек, кого я встречала в своей жизни.
- У него же двое детей от двух жён.
- А что, если у человека двое детей от двух жён, он не может быть интересен?
Вопрос был резонный. Татка смотрела исподлобья, сложив на груди руки. И было очень непривычно видеть её в такой позе за молчащей машинкой.
Я уже вообще успела отвыкнуть от своего рабочего места, и обе мы отвыкли от звонков на пары и с пар. Нет больше ни звонков, ни пар. Сессия. И в институте немножко бардак. То есть, в любой момент кто-то может ввалиться за справкой или со списком литературы. Ещё чуть-чуть – и коридоры затихнут совсем – но ненадолго – не успеют их отмыть и подмести, как навалятся заочники – и всё покатится по-старому…
- Он очень талантливый, - сказала Татка, качая головой.
- И очень старше, - напомнила я.
- Ну и что, - сказала Татка непримиримо. – Ему будет сорок, и что? Очень хорошо, он взрослый, понимает, что к чему, правильно на всё смотрит. Вот что толку, что вы с князем ровесники? Ты обратила внимание, как Володя реагировал на Мигеля, когда тот меня лапал? Просто смеялся. Понимал, что это шутка, игра. А теперь представь своего князя? Он и Мигеля бы пристрелил, и тебя, и сам бы застрелился.
Я засмеялась грустно. Подруга защищала свой мир и свои чувства, в душе у меня шевельнулось сострадание .
- Не обижайся, - сказала я. – Мне нравится Володя. Сразу понравился. Такой спокойный, но в то же время весёлый.
- Да, именно! – Татка оживилась. – Он лёгкий, весёлый. И очень талантливый, я же чувствую. И такой приметливый! Он единственный твои волосы заметил. Представляешь? Кстати, ты так и не вспомнила, что с ними было?
- Нет. Утром посмотрела в зеркало – а они короче. Подумала, кто-то мне подрезал, пока я была под таблетками, а я забыла.
- Володя сказал – так можно только огнём.
- Вот так ровно по линеечке? Как в парикмахерской?
- Тогда вспоминай.
- Знаешь… - я задумалась. - Я там как бы летала. Только не чувствовала полёта. Просто сосны внизу и всё. Так во сне бывает. Во сне ведь не чувствуешь пространство, а как-то мгновенно перемещаешься. Ты как бы одновременно везде.
- Да, - Татка взяла со стола карандаш и постучала по зубам. – Похоже, мы эту загадку не отгадаем… Но тебе идёт. Так даже лучше, пышнее причёска. А вот интересно: князь голову обрил, и тебе тоже волосы почекрыжили. Странно, да?
- Странно многое. И то, что всё в больнице стряслось двадцать второго.
- Да, опять ваше двадцать второе…
- И ещё знаешь… - я помолчала, кусая губы, предчувствуя слёзы, но всё-таки договорила: - Я там, пока лежала, посчитала срок... Высчитала ту нашу встречу, когда… когда… ну, в общем, когда…
- Когда вы провели вместе ночь, - закончила Татка.
- Ну да, только это была не ночь, а просто… ну, неважно. Важно то, что этих встреч у нас было очень мало, я их все помню хорошо, во всех подробностях… И я всё открутила в памяти и оказалось, что та встреча была тоже двадцать второго…
- Невероятно, - сказала Татка, глядя на меня во все глаза.
И я всё-таки, не выдержала, закрыла лицо руками, и слёзы полились по лицу градом…