Дом над морем. Глава 20

В один далеко не прекрасный день секретарь вошла в кабинет Василия с толстым конвертом в руках.
— Передали с нарочным, — отметила она.
Пашутин несказанно удивился: вроде, почта работала исправно, так кто и зачем отправил к ним человека, чтобы вручить что-то лично в руки? Оставшись один, он вскрыл конверт. Внутри оказалась тонкая ученическая тетрадь в линейку, исписанная мелким витиеватым почерком. С первого же взгляда Василий узнал руку Людмилы Дорн и решил поначалу, что дама сердца зачем-то отправила ему необычайно длинное любовное письмо, но когда вчитался в текст, то глазам своим не поверил…
На двенадцати листах Мила подробно излагала всю историю их с Василием отношений с момента знакомства и до сего дня, включая разъяснение причин, по которым решилась на адюльтер. Да, именно таким эпитетом, а также “изменой”, “прелюбодеянием”, “связью” и “предательством” сопровождалось описание того, что сам Василий называл исключительно любовью и ничем иным… А в самом конце была изложена просьба считать данный текст чистосердечным признанием, сделанным Милой в здравом уме и твердой памяти с целью покаяться перед обманутым мужем и детьми и вымолить их прощение. И подпись.
Василий похолодел. В свете последнего абзаца письмо больше всего напоминало предсмертную записку, но почему, как?! Мысли его заметались, и тут раздался звонок. Секретарь сообщила, что по междугородней линии Василия вызывает абонент.
Сняв трубку, Пашутин сквозь треск услышал голос Георгия Дорна. Однако вместо приветствий и традиционных вопросов о состоянии дел и здоровья Дорн произнес:
— Получил манускрипт?
Пашутин понял, что чиновник имеет в виду ту самую тетрадь, которую он держит сейчас в трясущихся руках, и не сдержался:
— Что с Милой?!
— Пока жива, — отвели Георгий, и Василию в его голосе почудилось ехидство. — Но, как ты можешь понять из написанного, вполне может и того.
— Что… “того”? — Пашутин все еще пытался убедить себя, что ничего страшного не происходит, уподобляясь страусу в попытках спрятать голову в песок.
— Хватит, ты же не дурак! — взорвался Дорн. — Короче, я все знаю про тебя и эту потаскушку. Она во всем призналась, как видишь, письменно и за подписью. Теперь дело за тобой: либо ты делаешь то, что я скажу, либо аналогичная тетрадочка ляжет на стол нужным людям. Знаешь, что с тобой сделают за такие выкрутасы? Соблазнил чиновничью жену, довел до самоубийства…
— Ты сказал, она жива! — Василий еле сдерживался, чтобы не орать.
— Я сказал пока жива. Проблемка у нас в роду с женщинами — бедовые они какие-то. Все не слава богу: то несчастный случай, то болезнь, то роды. Пару раз даже суициды бывали.
Голос Георгия звучал ровно. Пашутин не мог поверить, что тот вот так спокойно рассуждает о человеческих смертях.
— Чего ты хочешь? — он постарался говорить так же спокойно, по-прежнему надеясь на компромисс и мирное решение проблемы.
— А ты?
— Я хочу, чтобы ты не трогал Милу!
В трубке раздался тихий смех. Георгий, похоже, получал удовольствие от происходящего.
— Я ее не только не трону, — заявил он, — но и отправлю к тебе, в твой городишко. Будете любить друг друга беспрепятственно денно и нощно, если силенок хватит. Идет?
— И что взамен? — настаивал Пашутин, понимая, что Милу ему просто бросают, как подачку, а главный козырь — тетрадь с ее признанием — остается у Дорна. Георгий будет держать соперника за причинное место на определенных условиях, и вот о них-то и хотелось бы, наконец, узнать.
Василий ожидал чего угодно, но  не того, что услышал в итоге:
— Анастасия.
…До позднего вечера он оставался на комбинате, не решаясь прийти домой и объявить ненаглядной дочери, что его поставили перед чудовищным выбором: потерять все, чего он добился за долгие годы и лишиться любимой женщины, причем лишиться буквально — ее просто убьют, — либо уступить ненасытному негодяю самое дорогое, светлое и чистое, что оставалось у Василия — Настю.
— Ей же пятнадцать! — только и выдохнул несчастный отец.
— Так я подожду, — парировал Дорн. — Все равно пока развод, туда-сюда, девчонке понадобится время, чтобы привыкнуть к мысли о браке со мной… А там получит паспорт и все, можно в загс.
Как все легко и просто! Василий, обхватив голову руками, чуть не выл от отчаяния. Он готов был биться головой об стену. Да что там! Он бы сам наложил на себя руки, только бы Дорн не трогал дорогих ему людей, но ведь его смерть только освободит монстру дорогу, и Настю уж точно никто не защитит!
Домой Пашутин в ту ночь так и не пошел, до утра просидев в кабинете в мучительных попытках придумать выход из ситуации.

***
— Я  что-то не понимаю, — Майя озадаченно потерла кончик носа, — а где во всей этой истории ты и твоя мать?
— Терпение, солнышко, — Максим улыбнулся. — Я там пока еще только в проекте. Хотя меня вообще-то и не планировали… Не голодна? Может, прервемся и…
— Нет! — подскочила Майя, со смехом закрываясь от Максима. — Знаю я твои “прервемся”! До еды ведь даже не дойдет: ты — сексуальный маньяк! Рассказывай давай! Когда и где твои родители встретились?

***
А встретились Евгений Дорн и этническая полька Илона как раз в том самом городке, где и происходили все описанные события. Илона, худощавая сероглазая блондиночка, круглолицая и кудрявая хохотушка, училась в одном классе с Настей Пашутиной, и были они закадычными подругами. Настя привела Илону на самое первое свидание со Славкой, и чтобы “третья лишняя” не скучала, младший Дорн уговорил брата пойти с ними. Илона была на год старше Насти, к тому же в отличие от романтичной подруги обладала весьма трезвым взглядом на жизнь. Она быстро сообразила, какие перспективы может открыть перед ней роман с одним из Дорнов, и принялась откровенно соблазнять Евгения. Не зная о пережитом им любовном разочаровании и о том, что тема семьи и брака для него отныне закрыта, девушка легко и просто отдалась парню, рассчитывая, что секс прочно свяжет их, а уж если забеременеть!..
Потом случилось несчастье. Вскоре после того, как Василий получил письмо Милы, Георгий Дорн лично прикатил в городок в сопровождении обоих сыновей. Супруга же его осталась дома. Пока Дорн с Пашутиным торговались между собой, а Настя и Славка ни о чем не ведая, мечтали о скорой свадьбе, Евгений вовсю гулял с Илоной. Ему было все равно, с кем спать, так почему бы и не с этой хорошенькой и доступной девчонкой? Погрузившись в легкий, ни к чему не обязывающий роман, юноша упустил момент, когда Славке случайно стало известно о планах отца, и он, конечно же, все рассказал Анастасии. Разыгрался скандал, возмущению Вячеслава не было предела. Он понял, что старший брат был прав в отношение Георгия, и приготовился отстаивать право на личное счастье с решимостью, которой позавидовал бы небезызвестный австрийский эрцгерцог Франц Фердинанд, прошедший огонь и воду ради брака со своей графиней Софи. А вот сама Настя оказалась перед тяжелым выбором: если она не уступит Георгию, то ее отец лишится должности, репутации и, возможно, даже будет осужден, потому что Дорн вполне мог повернуть дело так, чтобы, кроме связи с замужней дамой, Василия обвинили еще и кое в чем из того, чем оба они занимались на комбинате.
Славка был вне себя, поняв, что Настя колеблется. Да как вообще можно выбирать?! Конфликт разрастался, и тут из дома Дорнов пришло трагическое известие: Людмила умерла. Она все-таки покончила с собой, причем абсолютно самостоятельно, но Пашутин в это так и не поверил. Решив, что за гибелью Милы стоит ее муж, он окончательно уверовал в его безнаказанность. В один момент ему стала безразлична собственная судьба, и он уже готов был увольняться и идти под суд, таща за собой подельника, но Анастасия категорически воспротивилась и дала согласие на брак с Георгием. Она заявила, что даже если Василий сделает глупость и добровольно разрушит свою жизнь, его жертва окажется напрасной — Настя станет женой Дорна-старшего в любом случае.
Услышав это, Славка сбежал. Просто ушел из городка в неизвестном направлении. Георгий надеялся, что сын в итоге вернется в отчий дом, но в милицию все-таки заявил, и беглеца принялись искать сначала в округе, из-за чего отец вынужден был торчать по месту пропажи мальчишки. Евгений же спешно был отправлен домой на похороны матери.
Славка объявился через несколько дней — оказалось, что он удрал к дальним родственникам Дорнов и домой возвращаться не желал. Убедившись, что любимый жив и здоров, Настя успокоилась, насколько это было возможно, и принялась покорно ждать дня бракосочетания, пока Георгий катался между городами, то занимаясь делами комбината, то отвечая на вопросы следствия по делу о самоубийстве Людмилы. В конце концов все улеглось: Милу похоронили, Василий притих. А вот с сыновьями Дорн окончательно разругался. Евгений, правда, продолжал поддерживать контакт с отцом, но больше ради брата, который просил сообщать новости об Анастасии.
Настя стала женой Георгия Дорна через месяц после того, как ей исполнилось шестнадцать — в день получения паспорта. Георгий деньгами и связями добился регистрации брака без всяких заявлений и очередей.
Девушка не проронила ни слезинки, прощаясь с отцом на вокзале. Оба понимали, что, возможно, никогда больше не увидятся, да и разыгравшаяся трагедия встала между ними стеной.
В родной город мужа Анастасия приехала с обручальным кольцом на пальце, а уже дома Георгий преподнес молодой жене фамильный перстень с бриллиантом как знак ее принадлежности клану Дорнов. Настя позволила надеть себе на палец и это кольцо, но внутренне содрогалась при мысли о том, что до нее его носила Мила, и бриллиант сняли с нее мертвой.
Быть может, их брак и принес какое-то удовлетворение Георгию, но Анастасию он сделал несчастнейшей из женщин. Погоревав о рухнувших надеждах, она смирилась и приняла свою долю. Родила Дорну сначала сына, а спустя несколько лет двойню, мальчика и девочку, первую дочь за много поколений, и погрузилась в радости материнства, найдя в нем спасение и лекарство для своего разбитого сердца.

***
— Она жива еще? — спросила Майя, затаив дыхание.
В голове не укладывалось, как возможно стало все то, о чем поведал ей Максим. Каким же чудовищем был его дед. Никого не пожалел: ни глупую жену, ни родных сыновей…
— Нет… Овдовев, Анастасия даже снова вышла замуж и уехала, вернулась на малую родину, но вскоре умерла. Я говорил, у нее было больное сердце. Оно ее и доконало.
— Как жаль! Ей ведь и впрямь сломали жизнь, а она даже счастливой побыть толком не успела! А твой дед? Он просто умер?
Максим усмехнулся на это ее “просто умер”. Да, Майю можно было понять. Он и сам, узнав от матери подробности случившегося, не мог поверить в то, что провидение не настигло Георгия.
— Он спокойно прожил свое и скончался в собственной постели, освободив всех. Так тоже бывает: не во всех сказках зло требуется победить. Иногда достаточно подождать.
— Подождать целую жизнь! А если бы он прожил сотню лет? Ну, а ты? Ты не рассказал о себе, Макс…
— Не зови меня так! — его тон вдруг стал резким, и Майе стало не по себе. Что такого в этом имени? Всех Максимов называют Максами — коротко и стильно.
— Но тебе идет… Макс… Макс Дорн…
— Я прошу тебя!
Нет, он не шутит. Ему действительно неприятно. Любопытно, почему?
— Как скажешь… Ты закончишь рассказ?
— Ну, там особенно и нечего заканчивать… Схема деда с комбинатом просуществовала еще лет пять после его женитьбы на Анастасии, и все это время вместо Георгия в городок наведывался мой отец. Естественно, он встречался с Илоной. А потом Василий Пашутин внезапно умер от инфаркта, и все прекратилось — нового директора дед не сумел под себя подмять. Вскоре после последней командировки отца моя мать поняла, что беременна, пыталась ему сообщить, но он с головой ушел в работу, карьеру делал… Ему не были нужны ни мама, ни ее ребенок. Так сильно ударила история с Вероникой, что он ни одну женщину в свою жизнь не впускал. Мама родила меня. Отцу уже не говорила, помня о том, что ему все это неинтересно. Какое-то время она пыталась устроить свою жизнь, но с ребенком при тогдашних нравах… В итоге спихнула меня на бабку с дедом и умотала за лучшей жизнью. А им со мной было тяжело. Так я оказался в интернате.
Максим замолчал. Майя сочла за благо ничего не говорить и только крепче обняла его. Ей, как никому, было понятно, что чувствовал маленький мальчик, попавший из родного дома в сиротский приют. Наконец он заговорил снова:
— Там было совсем плохо… Голодно, холодно… Мы с другими ребятами, конечно, отчаянно воевали, но все же держались друг за друга! Я дружил с одной девчонкой… Смешная такая была, рыжая. Сашка. Она была влюблена в Италию и придумала звать себя Алессой, от Алессандры, а меня — Массимо. Представляешь? Голодные и оборванные, но Алесса и Массимо!
— Массимо… — Майя с нежностью провела пальцем по его лицу и губам, и он ухватил ее руку, поцеловал, и этот поцелуй пронзил все ее тело разрядом тока. — Тебе идет это имя…
— А потом пришли девяностые, развал Союза... Вот когда начался ужас. Но я не спился, не скололся, как многие воспитанники, а сбежал оттуда. Поехал отца искать. Ну и учиться, конечно. Поступить мне сразу не удалось, пошел работать… И тут объявились сначала матушка, а потом и батюшка. Отец к тому времени уже успел овдоветь: он женился-таки на Веронике, но брак продлился всего несколько лет. Она умерла, потом не стало и Анастасии… В общем, отец остался совсем один и принялся искать бывшую пассию, а от нее узнал, что где-то на просторах страны болтается его родной сын, и о нем тоже надо бы позаботиться.
— Погоди, как это он остался один? А брат Славик?
— Вячеслав сдержал данное себе слово и больше не появлялся на пороге дома Дорнов. Он прожил жизнь вдали от семьи, завел собственную, родил сына… Кузен мой, Олежка, тот еще проныра, но не суть…
— И никто не искал Вячеслава?
— А он, когда женился, фамилию жены взял, затерялся…
— А твои родители живы?
— Живы, еще как! — рассмеялся Максим. — По Европе колесят. Они поженились в двухтысячных и с тех пор вместе. Конечно, это не те страсти, которые бушевали между отцом и его первой женой, или у бабки моей, но… вполне себе крепкая пара получилась. Простили друг друга…
— А ты? Ты их простил?
Максим посмотрел на Майю, внимательно изучавшую его лицо. Он не знал, что ей сказать, потому что до сих пор и сам себе не ответил на этот вопрос.
— Я… принял их. Принял то, что случилось… Но о прощении никогда не шло речи. А ты? Простила бы свою мать, если бы встретила ее?
— Почему “бы”? Я простила, — просто сказала Майя.
— Простила? Она ведь тебя бросила и ни разу не захотела узнать, как твои дела, не голодаешь ли ты, жива ли вообще!
Максим был удивлен и даже, казалось, возмущен, этим простодушием. Майя улыбнулась:
— Но я действительно не держу на нее ни зла, ни обиды… Это ее жизнь и ее выбор. А мне и с бабушкой было здорово.
При воспоминании о покойной Вере Николаевне у нее чуть дрогнул голос. К глазам подступили слезы, но Майя справилась с эмоциями и не расплакалась.
Максим смотрел на нее с улыбкой, недоверчиво качая головой.
— Ты так добра… Только большое сердце может простить предательство.
— Я не ощущаю в себе каких-то особых душевных сил, — возразила Майя. — Раз мама ушла, значит, ей так было нужно. Может, ей стало лучше без меня. Может, она нашла свое счастье.
— Может, ей стало лучше… — эхом повторил за ней Максим и на мгновение прикрыл глаза. А когда открыл их вновь, на Майю смотрел тот самый старик, которого она увидела среди скал целую вечность назад. Человек, в чьей душе навсегда поселилась боль.
— Скажи мне, — произнес он глухо, — как простить того, кто ушел и бросил тебя?
По спине Майи пробежал озноб: Максим говорил не о матери.