***

Этот город — бесхитростное переплетение улиц, напитанное удушливым смогом и влажным дыханием осени. Серое пятно, раскинувшееся под таким же серым небом.

Делаю затяжку — в голове разливается вязкий кисель из воспоминаний, сожалений и причудливых картинок о вечном счастье. Ещё затяжка — и наступает тишина, она звенит комаром, минорно и назойливо. Её не прогнать. Да и пусть лучше она, чем ты. Ненавижу, когда ты врываешься без приглашения, усаживаешься в самом центре и на тебя, будто софиты, устремляется всё моё внимание. Я готов волосы на голове рвать, расшибить лоб о стену, только бы выбить тебя оттуда, но тебя не прогнать. И зачем только я тебя вспоминаю?

Скучаю, наверно. Ты значила для меня слишком много — и слишком много отняла.
А я всё ещё помню тончайшие детали.

Оглушённое гудками стоящих в пробке машин, хмурое, будто с похмелья, июльское утро обливалось остатками ночного дождя. Воняло курицей-гриль из видавшего виды киоска — рассадника кишечной палочки и другой инфекции, из-за которой запросто можно слечь с отравлением. Гудела проезжающая мимо электричка. И голова тоже гудела — она как раз была с похмелья. И губная гармошка тоже гудела где-то совсем рядом, в мельтешащей толпе с заспанными рожами. А потом мелькнуло жёлтое, такое противоестественное в этом монохромном городе пятно.

Ты ворвалась в мою жизнь солнечной канарейкой. На тебе были жёлтый сарафан, жёлтые лодочки и жёлтые перья-серьги. Ты сидела на бордюре, играла на губной гармошке и гладила бездомного, серого от грязи кота. Он ластился к твоим рукам, и мне захотелось занять его место. Но я вдруг подумал, что ты выберешь кота, несмотря на то что я-то не блохастый и не бездомный.

И я не подошёл.

Серый простуженный город был скован первыми заморозками. Грузовики чихали в утренних пробках. Хрипло каркали помойные вороны, отбирая друг у друга кусок плесневелой колбасы. Он в итоге достался собаке, такой же плесневелой, выброшенной за ненадобностью. А потом мелькнуло зелёное, будто кусочек лета, пальто.

Ты возвратилась в мою жизнь спелой зеленью. Осыпала смехом и беззлобной шуткой о том, что у меня лицо ещё более хмурое, чем небо. Лицо правда было небритым и помятым — чёрт возьми, я снова был с похмелья. От звонкого голоса в голове взрывались нейроны, но мне хотелось слушать его снова и снова. Только ты впорхнула в трамвай, пожелав мне хорошего дня, а я остался стоять на остановке. Трамвай бы при всём желании не довёз меня до работы.

Познакомились мы только зимой, когда серые однообразные улицы-лабиринты были припорошены грязным снегом. Рассвет был болезненным — родонитовая заря едва просвечивала сквозь сизые ошмётки туч. Ты игриво спрыгнула с последней ступеньки, выходя из магазина, но поскользнулась и упала, растеклась апельсиновым соком по выскобленному до асфальта тротуару. Я помог тебе подняться, бережно отряхнул твой оранжевый пуховик. А ты смеялась и всё повторяла, что не понимаешь, как это могло произойти.

Я помог тебе донести пакеты — а ты беспечно пригласила меня выпить чай.

В то лето, когда мы стали почти неразлучны, я был по-настоящему счастлив. Мы гуляли по крышам, как дворовые коты, и огрызок луны освещал нам путь. Мы могли оступиться и, разбившись, застыть в бессмысленной инсталляции или расплескаться красными чернилами — измарать асфальт, как псевдохудожники марают холст, разбрызгивая краску.

Когда ты смотрела на звёзды, я любил смотреть в твои глаза — в них отражались галактики, вспыхивали сверхновые и угасали далёкие миры. И привкус этих миров оседал на твоих глянцевых губах. А ты пахла земляникой и травяным шампунем — как лесная полянка, освещённая солнцем. И где-то глубоко внутри тебя тоже сияло солнце, оно рвалось наружу сквозь янтарные глаза и растекалось негой в моём сердце.

Мы были счастливы. Нас наполняла радуга, и мы неслись сквозь время к облакам, не встречая преград на пути. Ты шептала милые глупости и смеялась, противно повизгивая. Но мне нравился твой смех — он был особенным. С особенным оттенком, как аромат изысканного чая или, например, дорогущая помада, которую ты купила сдуру в прошлом месяце и которая вовсе не шла тебе. Но ты всё равно красила ею губы, и этот синюшный цвет делал тебя похожей на труп невесты. Но на вкус они были как голубика.

А потом ты унесла с собою всё, что успела подарить: и нежную улыбку, и ноты смеха, и аромат летнего луга, и вкус голубики. Ты забрала у меня сердце, лето, счастье — упорхнула перелётной птицей и адреса не оставила. И я вновь заболел, покрылся серостью города, закутался в рваный осенний туман. Я снова с похмелья и в бесхитростных переплетениях улиц, как голодный беспризорный кот, повсюду ищу тебя.