Мысли на заметку. 12 июня 2023 года

       [Ясная Поляна.]

       Погода изумительная, и не жарко. Доехали хорошо. Прямо до башенок. Жена сидела возле дома, который из-за рефлекса от крыши веранды казался салатовым, а я прошёлся по большому кругу: мимо житни, новой риги, мимо могилы и на купальню; по запруде перешел на ту сторону Воронки (над Калиновым лугом кружил в вышине орёл), по мостку перешёл назад Воронку и вернулся к дому через Косую поляну. Там жена из-под тени перебралась на солнышко. Небо было удивительной голубизны: глубокий голубой цвет. Лена, говорит, сидела и медитировала. А шёл за Воронкой, сныть с меня ростом, сумасшедший аромат зелени, кроны деревьев волнуются и шумят на ветру, солнечный жар с тебя сдувает живительная прохлада, — и как же хорошо! И подумалось, Толстой это точно так же воспринимал, видел, вдыхал, осязал, топтал стопой. А я только что прошёл мимо его могильного холмика, которому уже 113 лет скоро минет. Сныть — вот она, а Толстого нет. Нет и не будет. Удивительно устроена жизнь. Либо сныть есть и это небо, и этот пряный дух лета, либо Толстой. Что-то из всего этого настоящее, а что-то нет. Реален, мне кажется, Толстой, а не этот холмик на краю оврага. Вот это столкновение реальностей: одна воспринимаемая, другая воспринимающая, — какая из них реальней. А ведь они обе реальности.

       За Воронкой ветром обдувало, а когда стал подниматься по Косой поляне, стало жарковато, а я, когда расхаживаюсь, не могу идти медленно.

       Завтра Ясная закрыта, и гулять не пускают. В связи с «положением», сказали. И паспорта у нас здесь проверили с пристрастием. И ещё я забыл записать: как только мы выехали на ЦКАД сегодня, догнали колонну техники для СВО. Там была техника и с черными номерами, но в основном — без номеров, волонтёрская. И предлинная была колонна. (Должно быть, она уже на месте. Я записываю около полуночи.)

       Жена сказала, аж не по себе стало, когда сталкиваешься с этим в реальности.

       [...]

       Читаю Ремизова. Порадовался сегодня, что его последняя книжка есть в киоске. Поразило меня место, которое Толстой отчеркнул вертикальной чертой слева в тексте Монтеня:

       «Христианская религия обладает всеми признаками наиболее справедливого и полезного вероучения, но ничто не свидетельствует об этом в такой мере, как выраженное в ней с полной определённостью требование повиноваться властям и поддерживать существующий государственный строй».

       Толстой считал себя христианином, но поражает не сам факт, что он отрицал существующий гос. строй и призывал не повиноваться властям, а то, что государству как раз и было потребно от Толстого, чтобы тот баламутил народ, государству нужно было поменять и власть, и народ, и Толстой этому служил. Видимо, помимо своей воли.

       В бассейне встретили закат: раскалённый уголь солнца заходил за дальний лес, высвечивая золотом кусок стены. И сразу вспомнилось толстовское: «Нет, этот мир не шутка, не юдоль испытания и перехода в мир лучший, вечный, а этот мир, в котором мы живём, это один из вечных миров, который прекрасен, радостен и который мы не только можем, но должны сделать прекраснее и радостнее для живущих в нём».

       И это желание сделать людей счастливее привело к тому, что Толстой тоже поработал на объективные межгосударственные силы, которые определяли ужасный по насилию и страданиям XX век с двумя мировыми войнами, гражданскими войнами, лагерями смерти и прочими прелестями. Тут и задумаешься над словами писания: «Богу богово, а кесарю кесарево». Что означает, не надо бороться с кесаревым, а надо делать божье. Борясь со «злом», становишься диалектической составляющей зла.
Мы ещё с женой обсудили, ожил бы сейчас Толстой и спросил бы, а где мужик, где крестьянин, а ему сказали бы, а вот он — и показали бы на эти группы экскурсантов. Он бы не поверил: мужиков и баб уже нет. Есть то, что есть.
 
       [...].

       Чем больше приобретаешь себе мудрости, тем сильнее чувствуешь свою глупость.

       Чем больше обретаешь мудрости, тем чувствительнее становится собственная глупость.