Семейная тайна. Повесть. Глава 9

Глава 9

     В семейной жизни с Верой я был, как бы это смешно ни звучало, отражением своей бабушки. Я знал о своей жене так же немного, сколько знала о своем супруге моя бабушка. Я не считал необходимостью мучить Веру расспросами о её прошлом — да и она была слишком живой, чтобы оборачиваться на уже прожитое. Её принципом было «жить здесь и сейчас». Это мировоззрение, наравне с моей увлеченностью новым смыслом жизни, а именно любимым призванием, перечеркнуло всё то, что было нам (или только мне?) дорого.
     Вера была таким же одиноким и брошенным всё еще ребёнком, как и я, за исключением того, что её мать не умерла, а при достижении совершеннолетия дочери решила, что общение их больше не является необходимым ни Вере, ни ей самой. Больше родственников у Веры не наблюдалось — после некой страшной ссоры, в причины которой она не была посвящена, её матушка разорвала всякие связи со своей кровной родственницей. Моя возлюбленная подозревала, что её бабушка не одобрила отношения своей дочери с отцом Веры, и это послужило почвой для смертельной обиды, повлекшей за собой конец отношений старших поколений семьи. Для того, чтобы перестать взаимодействовать, ее матери не нужны были основания хотя бы ради приличия. Она просто эмигрировала во Францию без объяснений после разрыва со своим мужем и лишь стабильно присылала деньги для нормального существования дочери. Может быть, она более не могла даже видеть Веру из-за того, что она напоминала ей о разрушившемся браке, но факт оставался фактом — моя жена осталась одна, и поэтому нашла утешение в беспорядочной жизни, заключавшейся в потерянном мотании из салона в салон. Со временем она выбрала самое приятное её душе место, где читала свои стихи, проводила время с Ники и познакомилась со мной.
     Наверное, поэтому Вера была такой нервной и взбалмошной наедине со мной, хотя я бы никогда не разгадал её истинный характер в первые дни нашей дружбы, плавно перетекшей в нечто большее. Она часто мучилась кошмарами, и ее крики ночью стали для меня обыденностью. Мне подолгу приходилось успокаивать её, дрожащую всем своим хрупким телом, чтобы она сумела вновь погрузиться в беспокойную дремоту. Она была очень склонна к резким переменам настроения. Между транслируемой невероятной любовью и неистовой ненавистью для неё и впрямь был один шаг, и этим шагом было моё малейшее недовольство или отказ потакать её порой необъяснимым здравым смыслом капризам. До сих пор поражаюсь тому, как я устоял перед её просьбами уехать в провинцию. К примеру, однажды среди ночи она растолкала меня и, с горящими от возбуждения глазами, предприняла попытку уговорить меня пойти на Дворцовую только для того, чтобы посмотреть на Александровскую колонну. На мои слова о том, что завтра на службе меня ждёт кипа неразобранных рукописей, она отвернулась от меня и душераздирающе зарыдала, будто из-за моего нежелания вскакивать с постели я проделал в её сердце дыру размером с лунный кратер. Конечно, пришлось впопыхах собираться — ведь я, знаете ли, любил её. Любил так, будто если я лишусь её, то непременно либо в ту же секунду умру, либо медленно сойду с ума — и я даже не знал, что из этого хуже.
     Пока я вершил судьбы авторов, за моей спиной происходило что-то неведомое, и я невольно начинал подвергать сомнению то, что Вера ждёт своего мужа как примерная жена — уставшего, но счастливого от прошедшего в приятных хлопотах рабочего дня.
     Я понял, что что-то, очевидно, не так, когда всплески её эмоциональности стали сходить на нет. Она вдруг стала гораздо спокойнее в дневное время, но ужасные сновидения не только не прошли, но даже усилились, будто подсознание её было вынуждено скрывать что-то грубое и противоречащее той чистоте, которая, как я думал, была присуща нашей любви. Время шло, и количество странностей увеличилось — Вера вдруг похудела (хотя худеть ей, кажется, было просто некуда — её ребра торчали настолько, что напоминали цепь верхушек деревьев, собранных под плотной пеленой облаков) и побледнела ещё сильнее, чем обычно. Я даже было обрадовался таким изменениям — подумал, что это первые месяцы её беременности, бывающие болезненными для женщины из-за того, что организм упорно отвергает неизвестно откуда взявшуюся новую жизнь.
     — Помнишь, я рассказывал тебе о рукописи совершенно бездарного романа, который оказался жалкой пародией на «Госпожу Бовари»?
     Вера на секунду закусила щеки — так бывало, когда она надеялась скрыть свои эмоции и посредством физической боли привести в порядок течение мыслей.
     — Я? Нет, — она посмотрела мне в глаза, и я с ужасом отметил, насколько безнадежно остекленел её взгляд за эти пару месяцев, — не помню.
     Возьмите на заметку: самый страшный и явный признак угасания чувств — это провалы в памяти у любимого человека. Это свидетельствует о том, что вас не слушали, да и, скорее всего, даже не пытались это делать.
     В тот вечер я вернулся из издательства раньше, чем обычно — наверное, внутренне надеялся, как говорится, поймать её на месте преступления, обнаружив её в постели с каким-то красавцем, чтобы сделать происходящее анекдотической ситуацией, буффонадой — так, думаю, она бы воспринималась проще и даже смогла бы в будущем стать предметом для самоиронии.
     Но Вера опередила мои подозрения. Меня встретила не моя жена — пускай бы даже в истеричных криках о своём уходе, пускай бы не одна. Всё оказалось ещё хуже, чем я мог бы себе представить — я оказался один на один с собой в мертвой, лишенной каких-либо признаков её пребывания здесь, комнате.