Глава 15. Мудрецы

Путь к святилищу был тяжёлым. Ирдар поднимался по горной тропе, где камни были скользкими от инея, а ветер резал кожу, словно нож. Деревья давно остались позади, и теперь лишь серые скалы, трещины и редкие пучки мха вели его всё выше и выше. Чем ближе он был к вершине, тем тише становился мир: ни птиц, ни зверей, даже свист ветра будто заглох, словно сама гора оберегала тишину мудрецов.
И наконец тропа вывела его к круглой площадке на вершине. Там, в сердце каменного кольца, возвышались серые глыбы, поставленные в круг. На каждой были вырезаны руны — глубокие, полные силы, будто их начертали не руки людей, а сама земля. Между камнями горели факелы с зелёным пламенем: оно не трепетало от ветра, а горело ровно, как глаза древних духов.
Посреди круга стояли мудрецы. Старцы в длинных одеждах из грубой шерсти, подпоясанные кожаными ремнями, с волосами и бородами, белыми как снег. Их лица были суровы и спокойны, словно изваяния. Они не шевелились, пока Ирдар не вошёл внутрь круга, но он чувствовал их взгляд — тяжёлый, испытующий, словно каменные глыбы давили на плечи.
На земле, у их ног, стояли жертвенные сосуды: один — из кости, полный крови жертвенного быка, другой — из камня, наполненный мёдом. Между ними тлели угли, и дым поднимался к небу прямым столбом, не рассеиваясь. В нём витал запах трав и чего-то древнего, от чего у Ирдара сжалось сердце.
Когда он сделал последний шаг внутрь, круг будто сомкнулся за его спиной. Факелы загорелись ярче, и на миг показалось, что руны на камнях засветились внутренним светом.
Старший мудрец поднял посох, увенчанный оленьим черепом. Ирдар стоял в каменном круге, окружённый дымом и зелёным пламенем факелов. Пространство вокруг колебалось, словно ткань мира стала тоньше, и за ней проглядывала иная реальность. Сквозь этот зыбкий покров воина пронзил голос старшего мудреца — низкий, неторопливый, тяжёлый, будто каждое слово рождалось из глубин скалы.
— Сын Торвальда, — сказал старец, и его глаза, глубоко посаженные, сияли отражением огня, — ты несёшь в сердце клятву и боль. Но миры не знают жалости. Они текут, как реки, и в них тонут и воины, и короли, и даже Боги. Ты пришёл, чтобы отомстить за своих, но знай: твой путь лежит не только по земле людей.
Он опёрся на посох с черепом оленя, и звуки костей внутри словно отозвались эхом.
— Слушай, Ирдар. Всё, что живо, держится на корнях и ветвях Древа. Его зовут Иггдрасиль. Ветви его — светлые, высокие, в них течёт жизнь и свет. Корни его — глубокие, и там гниение, яд и мрак. Девять миров висят на нём, как жемчужины на ветке. И каждому воину, ищущему истину, дано хотя бы раз взглянуть на это древо.
Мудрец сделал шаг ближе, и его голос стал тише, но каждое слово било сильнее.
— Ты думаешь, что твой враг один. Но каждый враг — лишь тень великой силы. Лорн — лишь человек, но его уста открыты чужим голосам. И если хочешь постичь, кто дерзнул тронуть твою судьбу, ты должен пройти сквозь тени миров.
Он протянул руку к сосуду с кровью и зачерпнул ладонью, позволив густым каплям падать на камень.
— Эта кровь — память. Эта кровь — жертва. Ты вкусишь её, и увидишь корни. Ты изопьёшь мёда — и узришь ветви. Только так ты поймёшь, куда ведёт твой путь.
Ирдар молчал, но внутри него поднялась буря. Он слышал эти слова, и сердце отзывалось тревогой. Он пришёл за местью, но мудрецы говорили о судьбе, о корнях миров, о силах, что стоят выше человеческой воли.
— Что же мне открыто? — наконец сказал он, глухо, словно с трудом пробивался сквозь свой собственный голос.
Старец не ответил сразу. Он посмотрел на пламя, на дым, который стлался по ногам Ирдара, и лишь потом произнёс:
— Тебе откроется то, что должен вынести воин, несущий клятву. Ты увидишь Нифльхейм — холод сна и забвения. Ты увидишь Муспельхейм — пламя разрушения и силы. Ты коснёшься Альвхейма, Йотунхейма, Ванахейма и других миров. И в каждом найдёшь то, что живёт и в тебе.
С этими словами старец поднёс сосуд с мёдом к Ирдару.
— Пей. И смотри.

Ирдар взял сосуд. Грубый камень холодил ладонь, но мёд внутри сиял золотым светом, будто в нём отражалось само солнце. Он сделал глоток — сладкий, тягучий, густой, и в тот миг мир пошатнулся. Камни под ногами исчезли, зелёное пламя факелов вытянулось вверх, превратившись в струи света, и всё вокруг обернулось безбрежной пустотой.
В этой пустоте возникло Древо. Иггдрасиль. Оно пронзало небеса и уходило корнями в бездну. Ствол его был шире любой горы, кора — светлая, как кость, и тёмная, как зола, сразу. Ветви расходились во все стороны, и на каждой сверкал целый мир: то пылающий, то ледяной, то сияющий светом, то погружённый во мрак. Корни же уходили так глубоко, что в них кишели тени, чьи очертания невозможно было постичь.
Ирдар стоял у подножия Древа, и его душа дрожала. Он чувствовал его дыхание, слышал шум соков в ветвях, словно гул рек, которые текли сквозь само время. Листья шевелились, но не было ветра — каждое движение было как вздох, как дыхание мироздания.
И тогда он увидел, как от корней тянется змея — огромная, чёрная, чешуя её сверкала ядом. Она обвивала корни, и там, где её тело прикасалось к древесине, она гнила и трескалась. Выше, среди ветвей, он заметил орла — величественного, сияющего, чьё крыло могло заслонить небеса. И между ними летал ястреб, носивший вести с неба к земле, от света к мраку.
— Это и есть основа, — прозвучал в ушах голос старшего мудреца, хотя вокруг не было никого. — Змей гложет корни, орёл хранит вершины, а между ними течёт вечная весть. Так держатся миры. Так дышит всё сущее.
Ирдар хотел коснуться коры. Его рука поднялась, и когда пальцы легли на древо, он почувствовал, как оно живо. Сила хлынула в него: холод, жар, боль и восторг одновременно. Его душа, измученная битвами и потерями, вдруг оказалась мала против той безмерности, которую он ощутил.
И тогда перед его глазами начали вспыхивать образы миров, что висели на ветвях и корнях. Каждый мир был как жемчужина, но в каждой горела своя стихия. Он понял: сейчас ему предстоит пройти сквозь них, увидеть то, что скрыто от смертных.
Иггдрасиль раскрыл перед ним свои тайны.

Взгляд Ирдара поглотил холодный свет, и земля ушла из-под ног. Его тело, ещё недавно согретое жаром костров и мёда, обдало пронизывающей стужей. Перед ним распахнулся Нифльхейм — царство льда и тумана, где даже дыхание мгновенно превращалось в кристаллы.
Под его ногами лежала равнина, покрытая бескрайним снегом и чёрным льдом. Трещины расходились во все стороны, и из них вырывался ядовитый пар — смрадный, густой, словно сама земля стонала. Небо было низким, затянутым серыми облаками, и оттуда падали редкие, тяжёлые хлопья снега.
Ирдар шагнул вперёд. Каждый его шаг отзывался эхом в тишине, и это эхо тянулось бесконечно, как зов мёртвых. Воздух был тяжёлым, липким, он обволакивал горло и лёгкие, не давая вдохнуть глубоко.
Скоро он увидел реки, текущие меж льдин. Они были не из воды — их руслами шёл чёрный яд, сверкающий зелёным огнём. От него шёл пар, который поднимался к небу и снова падал снегом. Над рекой клубились тени, бесформенные, лишённые лиц, и Ирдар понял: это души, застигнутые вечным холодом.
Вдалеке вырисовывались силуэты — великаны, погребённые под снегом. Их очертания выступали, как горы: плечи, руки, головы, застывшие во сне. Но даже во сне они двигались — медленно, едва заметно, будто дыхание, от которого срывались метели.
Холод проникал в кости. Ирдар сжал зубы, но чувствовал: его мысли замедляются, его душа хочет лечь в снег и закрыть глаза. Тишина манила, обещала покой, забвение, конец боли.
И тут голос мудреца прозвучал, как удар молота:
— Это Нифльхейм, воин. Мир сна, мира и конца. Здесь души теряют память и растворяются в забвении. Здесь можно уйти от боли, но вместе с болью уйдёт и сила.
Ирдар напрягся, выпрямился. Он ощутил, что каждое его воспоминание — Сигрид, Торвальд, Ирдис — хотят раствориться в белизне. Но он оттолкнул эту мягкую смерть, стиснул зубы и шагнул прочь от соблазна.
Туман заволок ему путь, и холод сменился жаром. Перед глазами вспыхнул огненный свет.

Когда туман Нифльхейма рассеялся, Ирдара ударило в лицо дыхание огня. Воздух был густым, тяжёлым, он жёг лёгкие с каждым вдохом. Перед ним разверзся Муспельхейм — мир пламени, где земля была чёрной, обугленной, а небеса раскалывались раскатами пламени и искрами, как от кузни великана.
Огненные реки текли меж каменных трещин, вспыхивали фонтанами лавы, взметаясь выше гор. Камни плавились, и на их месте вставали новые утёсы, словно сам мир постоянно ковал себя. Там, где падали искры, земля загоралась и сгорала в прах за мгновение.
Вдали двигались силуэты — исполины, сотканные из огня. Их тела горели белым пламенем, глаза сверкали, как раскалённое железо. Каждый их шаг сотрясал землю, и от этого трескались горы. Один из них поднял меч — пылающий, как сама солнечная корона, — и небеса осветились красным заревом. Ирдар понял: это Сурт, повелитель Муспельхейма, тот, чьё пламя предназначено пожрать миры в день Рагнарёка.
Жар был таким, что кожа Ирдара покрылась потом, словно он стоял у горна кузнеца, только горн этот был равен целой вселенной. Веки его тяжело опустились, глаза слезились от огня, но он заставил себя смотреть, потому что знал — это испытание.
— Это Муспельхейм, — прогремел голос мудреца, раскатистый, как гром. — Мир разрушения и силы. Здесь нет сна, нет покоя. Здесь вечный жар, вечное движение. Здесь рождаются и умирают искры, что падут на другие миры, сжигая их.
Ирдар почувствовал, как огонь хочет войти в него. Его сердце билось быстрее, словно готовое взорваться. В голове рождались мысли о битве, о том, что сила решает всё, что только огонь очищает. В каждом пламени он видел Лорна, горящего в муках.
На миг его захлестнуло желание взять этот огонь себе — сжечь всё, что мешает, обратить врагов в пепел. Но вместе с этим он ощутил: огонь сожжёт и его самого. Это была сила, но это была и погибель.
Он шагнул прочь, отвернувшись от жара, и пламя начало угасать. Огненные реки таяли в дыму, и возникли другие миры — светлые и тёмные, полные контраста.

Огонь Муспельхейма угас, и перед глазами Ирдара разверзлась иная картина. Сначала он подумал, что видит рассвет, — так сиял воздух. Но это был не свет солнца: он был мягким, живым, струился, как дыхание весны. Это был Альвхейм, царство светлых альвов.
Небо здесь не имело конца, оно сияло золотым и голубым, переливалось, словно ткань, сотканная из тысячи радуг. Деревья росли высоко, их листья сверкали, будто сделаны из хрусталя. Между ветвей парили альвы — существа тонкие, стройные, с глазами, полными ясности и безмятежности. Их одежда струилась, словно сотканная из света, а голоса звучали музыкой, которая касалась сердца мягко, но властно.
Они смотрели на Ирдара, но в их взгляде не было ни ненависти, ни сочувствия — лишь понимание. Казалось, они знали каждую его боль, каждую рану, но не собирались ни облегчать её, ни усугублять. Свет их миров был прекрасен, но холоден в своём совершенстве.
— Это Альвхейм, — прозвучал голос мудреца. — Мир света и красоты. Здесь живёт гармония, но она равнодушна к скорби и клятвам. Здесь нет места боли, но нет и страсти.
Ирдар ощутил тоску: этот мир был слишком далёк от его сердца. В нём не было места его любви и ненависти.

Свет померк, и мир переломился вглубь. Золотое сияние исчезло, и Ирдар оказался во тьме, где воздух был тяжёл, как наковальня. Это был Свартальвхейм — царство карликов и кузнецов.
Пещеры уходили на многие мили вниз, и всё здесь было наполнено гулом молотов. Тысячи кузнечных горнов горели в подземной тьме, изрыгая искры, и в их свете мелькали маленькие, крепкие фигуры. Карлики, чёрные от копоти, с руками, покрытыми шрамами, не поднимали глаз, не отвлекались. Каждый их удар по наковальне рождал оружие, кольца, амулеты. В воздухе висел запах металла и горящего угля.
Ирдар смотрел, как они куют, и чувствовал: этот мир полон силы, но силы иной. Это не была ярость Муспельхейма, это была кропотливая мощь, созидание, что делает человека властным над камнем и сталью.
— Это Свартальвхейм, — сказал мудрец. — Здесь рождается оружие Богов и людей. Здесь сила приходит не в пламени битвы, а в терпении и труде. Свет и тьма — два крыла мира, и оба они равны.
Ирдар сжал кулаки. В этих подземных кузнях он почувствовал отголосок собственной жизни: вечная борьба, вечный труд, каждый день, каждый удар сердца — словно удар молота по железу.
Свет и тьма, красота и труд — два мира сменили друг друга, и снова перед ним расступилась завеса.

После гулких кузен Свартальвхейма Ирдара окутал ветер, тяжёлый и ледяной. Он шагнул вперёд — и оказался в Йотунхейме, царстве великанов.
Перед ним поднимались горы, столь огромные, что их вершины терялись в облаках. Они дрожали, словно дышали, и Ирдар понял — это не горы, а спящие тела йотунов. Каменные колоссы лежали, словно вечные стражи, их спины поросли лесами, а дыхание рождало бури. Когда один из них пошевелился, с его плеча сошёл целый обвал, и земля задрожала, как во время грома.
Ирдар ощутил себя песчинкой в этом мире. Даже его сила, закалённая битвами, казалась ничтожной рядом с этим первобытным величием. Здесь правили грубая мощь и ярость, здесь камень и лёд были едины.
— Это Йотунхейм, — прозвучал голос мудреца. — Мир силы. Земли, что враждуют с Асами, но без которых мир не устоит. Здесь есть хаос и разрушение, но и основа, на которой всё держится.
Ирдар вдохнул морозный воздух и сжал копьё. Внутри он понимал: иногда одна лишь грубая сила способна сломить преграды.

Мир качнулся, и перед его глазами вспыхнул иной свет. Лёд растаял, и запах весны наполнил воздух. Ирдар оказался в Ванахейме.
Перед ним раскинулись зелёные равнины, леса полные плодов, реки, несущие серебряную рыбу. Воздух был мягким, тёплым, и даже ветер казался лаской. Здесь не было гулких кузниц или гнева великанов — здесь царило спокойное изобилие.
Он увидел ванов: высоких, стройных, с лицами, полными мудрости и силы природы. Они ходили среди рощ, касаясь деревьев, и там, где их руки касались коры, деревья расцветали. Их глаза сияли зеленью трав, их шаги рождали ростки из-под земли.
— Это Ванахейм, — сказал мудрец. — Мир плодородия, магии и покоя. Здесь рождается сила, что питает землю. Здесь жизнь побеждает смерть, и цикл вечен.
Ирдар вдохнул аромат цветущих трав и на миг ощутил, как в сердце его зажглась тоска — тоска по дому, по Сигрид, по утраченным дням, когда жизнь была проста, когда он мечтал лишь о хлебе и детях, а не о крови и мести.
Но этот миг был краток. Он вспомнил о своей клятве, и видение стало таять. Равнины исчезали, леса растворялись, и снова перед ним возникло Древо — ветви и корни, соединяющие всё.

Видение таяло, словно утренний сон. Леса Ванахейма угасли, огонь Муспельхейма растворился в дыме, холод Нифльхейма скрылся под корнями. И снова Ирдар стоял в каменном круге, среди факелов с зелёным пламенем. Дым клубился вокруг него, но теперь он уже знал — это не дым, а дыхание самого Иггдрасиля.
Мудрецы не двигались. Их фигуры были неподвижны, как изваяния, но глаза сверкали, отражая всё, что он видел. Старший шагнул вперёд и поднял посох с оленьим черепом.
— Ты прошёл через миры, сын Торвальда, — произнёс он. — Ты увидел лёд и пламя, свет и тьму, силу и плодородие. Ты коснулся того, что выше людей и ниже Богов. И теперь ты знаешь: в каждом мире живёт часть твоей души.
Его голос был медленным, но слова падали тяжело, словно камни на землю.
— Нифльхейм показал тебе соблазн забыть боль. Муспельхейм открыл ярость и разрушение. Альвхейм и Свартальвхейм — красоту и труд. Йотунхейм и Ванахейм — силу и плодородие. Но все они сходятся в тебе, воине. Ты несёшь их в сердце. Ты сам — Древо, и твои корни уходят в боль, а ветви — в надежду.
Ирдар молчал. Его взгляд был мрачен, но в глубине глаз горело новое пламя — не ярость, но понимание. Он чувствовал: миры оставили след в нём, и теперь его путь — не только месть, но и нечто большее.
— Помни, — сказал мудрец. — Каждый выбор — это шаг по ветви. Одна ведёт к славе, другая — к гибели. Ты ищешь Лорна, но Лорн — лишь человек. Корни глубже, чем ты думаешь.
И он ударил посохом о камень. Гул разнёсся по кругу, и факелы погасли разом. Огонь исчез, дым осел, и Ирдар остался в темноте. Только небо над ним снова открылось, и звёзды мерцали холодным светом.
— Ступай, — продолжил он. — И не забывай того, что видел.
Ирдар взял копьё, тяжело вдохнул и шагнул из круга. Его путь продолжался, но теперь в его сердце жили видения Иггдрасиля.